Текст книги "Франсуа Антон Месмер"

Автор книги: Роман Белоусов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Возник союз масонов из строительных товариществ в Средние века. Возведение церковных зданий длилось многие годы, а то и века, в течение которых рабочие и художники, поселившиеся близ построек, вступали в тесное общение. Собирались они обычно в бараках, где хранились инструменты.

Со временем эти сообщества составили организацию со своими правилами касательно отношений между членами, приема новых братьев, разрешений споров. Был выработан своеобразный церемониал на разные случаи жизни. Ячейки масонского общества назывались ложами; допущенный в члены ложи давал клятву, что не разгласит тайн общества. Особо оберегались от посторонних архитектурные секреты, числовая мистика, орнаментальная символика. Запрещалось записывать их на бумаге. Так родился символический язык.

Немецкие каменотесы занесли основы своей организации в Англию, где их стали называть «фри масон» (потом «франкмасоны»). От немецких братьев была воспринята символика – циркуль, наугольник, остроконечный молоток, сохранено своеобразное одеяние каменотесов: передники, перчатки, шляпы. Масоны отрицали церковную догматику и культ, но чтили Бога как «великого архитектора вселенной».

Во времена Месмера масонство как религиозно-этическое учение окончательно оформилось и распространилось по Европе. Этическое учение привлекало своей целью: «объединение людей на началах братства, любви, равенства и взаимопомощи». Не чужды были лозунги масонства, направленные против социальной несправедливости и религиозной нетерпимости, с конечной целью – объединения человечества в религиозном братском союзе.

Пышной мистической, а порой просто жуткой церемонией обставлялся прием в ложу. При этом широко использовались такие символические атрибуты, как мечи и шпаги, пустые гробы, свечи, черепа и скелеты, на которых висела надпись: «Ты сам таков будешь»… Объясняя весь этот мистический антураж, сами масоны говорили, что «желающий света должен прежде узреть тьму, окружающую его, и, отличив ее от истинного света, обратить к нему все свое внимание».

Нравственное совершенствование, просвещение разума и очищение его, поддержка и взаимовыручка – вот путь к исправлению рода человеческого. Масонство было весьма популярно среди просвещенных кругов. Масонами были Бетховен, Метастазио, Гете, Бомарше, Дидро, Руссо и Вольтер. Масонами были и Людовик XVI, и Фридрих II.

Месмер состоял в одной масонской ложе с Моцартом. Принадлежал к «вольным каменщикам» и Сен-Жермен. Надо сказать, что граф вполне вписался в облик «старой Вены» с ее оккультными тайнами и секретами масонов. Это их сблизило еще больше, граф даже записывал все новейшие теории доктора Месмера.

Теперь в Париже Сен-Жермен, желая отплатить за гостеприимство, оказанное ему в Вене, водил Месмера по знакомым ему домам знати, свел со многими знаменитостями, в том числе со своим «коллегой» магом и чудотворцем графом Калиостро (настоящее его имя было Джузеппе Бальзамо). Ходили слухи, что Калиостро был одно время камердинером Сен-Жермена, у которого и выучился тайным наукам и был посвящен в масоны. В Париже их видели вместе на спиритических сеансах во дворце кардинала Луи де Рогана.

Как и многие авантюристы до него, Калиостро пытался использовать принадлежность к братству «вольных каменщиков» для мошеннических проделок. Стремление масонов к тайне, к секретности способствовало этому. Благодаря алхимическим трюкам посредством мистических процедур Калиостро внушал, что масоны способны управлять духами и вызывать тени умерших. На спиритических сеансах у Рогана он, на удивление присутствующих, вызывал духов умерших и разговаривал с ними. То есть, как мы говорим сегодня, подвергал реципиентов массовому гипнозу.

Об этом писали даже французские газеты. В них сообщалось, что в доме на улице Сен-Клод состоялся фантастический ужин на тринадцать персон, среди которых был кардинал Роган. В тот вечер гости «встретились» и «разговаривали» с умершими знаменитостями, в частности с Вольтером, Монтескье и Дидро. Больше того, Калиостро основал выдуманную им самим ложу «египетского ритуала» и на «магических сеансах» показывал при помощи обыкновенных фокусов чудеса своего «сверхъестественного могущества».

Неудивительно, что доверчивый кардинал Роган подпал под влияние этого мага и волшебника. В честь «учредителя и гроссмейстера египетского масонства» кардинал устраивал празднества и пиры, щедро одаривал его.

Но вдруг разразился грандиозный скандал, связанный с похищением ожерелья королевы. В нем помимо кардинала Рогана оказались замешанными многие. Вот почему Месмер с особым вниманием следил, как разворачиваются события этого беспримерного дела. Тем более что вместе с главной виновницей, похитившей ожерелье, Жанной де Ламотт на скамье подсудимых оказался и его знакомый Калиостро.

Судебные процессы того времени публика рассматривала как забавное развлечение. Следить за ходом дознания помогал обычай публиковать выступления обвинителей и защитительные речи или, как их еще называли, «Объяснительные записки» адвокатов. Таким образом поединок прокурора и защиты становился всеобщим достоянием. Материалы эти, печатавшиеся во время процесса, широко распространялись среди тех, кто не имел возможности присутствовать в зале суда, но жаждал узнать подробности скандального дела. Из этих публикаций Месмер и узнал, как ловкая авантюристка Жанна де Ламотт задумала и осуществила поразительную по замыслу и дерзкую по воплощению кражу.

Скандал с ожерельем

Жанна, вхожая в дом Рогана, случайно узнала о сокровенном желании кардинала стать первым министром страны. Помешать этому могла известная всем, но необъяснимая неприязнь к нему Марии-Антуанетты. И сколько ни пытался кардинал завоевать симпатии королевы, все было напрасно. Он признался Жанне, что счел бы высшим счастьем быть королеве преданным слугой, благоговейно поклоняться ей.

Мошенница быстро сообразила, какую пользу можно извлечь из этого. Отныне всякий раз при встрече с Роганом, уверенным, что Жанна, по ее словам, близка к Марии-Антуанетте, она как бы между прочим дает понять, как доверяет ей королева, сколь откровенна с ней. Так исподволь она подводит Рогана к мысли, что может замолвить за него словечко перед Марией-Антуанеттой.

И вскоре легковерный кардинал слышит то, во что ему так хочется верить. Он узнает, что разговор о нем состоялся и королева сменила гнев на милость. На радостях доверчивый простак одаривает посредницу кругленькой суммой.

Вкусив от щедрот кардинала, Жанна принимается усердно разрабатывать эту золотую жилу. У нее созревает план. Для пущей убедительности надо продемонстрировать доказательство королевской милости, например письма.

В игру включается так называемый секретарь графини де Ламотт, некий Рето де Вильет. Мастер на подделки, Рето изготавливает письма королевы к ее подруге Жанне. Но этого мало, вошедшая во вкус мошенница предлагает кардиналу самому написать королеве, а она, мол, берется передать послание. Словно загипнотизированный, Роган соглашается, сочиняет текст и вручает его своей наперснице. Через несколько дней в руках у него собственноручный ответ королевы, а у Жанны солидный куш, полученный «за услуги».

В своем ответе королева пока отказывает в аудиенции нетерпеливому кардиналу и, естественно, просит держать их переписку в тайне. Как только позволят обстоятельства, его известят. Галантный священнослужитель садится за стол и пишет ответ, а услужливая Жанна вновь исполняет роль посредницы. Так возникает переписка – хитроумная игра, которая позволяет ловкой пройдохе извлекать из кармана кардинала луидоры.

Аппетит приходит во время еды. Эту банальную истину Жанна де Ламотт подтверждает следующим своим шагом. Ей становится известно, что Мария-Антуанетта мечтает купить бриллиантовое ожерелье – красивую вещь, столь же великолепную, сколь и дорогую – стоимостью миллион шестьсот тысяч ливров. Цифра огромная!

Изготовлено это чудо-ожерелье было более десяти лет назад и составлено из 629 великолепных бриллиантов. Ювелиры Бемер и Бассанж вложили в это ожерелье все свои деньги, даже влезли в долги, закупив камни в кредит.

Итак, Жанна де Ламотт узнает, что существует бриллиантовое ожерелье, которое ювелиры не могут никак сбыть. В ее голове рождается замысел дерзкой аферы. Почему бы не заставить этого глупца кардинала тайно приобрести драгоценность для королевы? Не откладывая замысел в долгий ящик, Жанна начинает действовать. Она доверительно сообщает кардиналу, что королева желает втайне от супруга приобрести ожерелье, но ей нужен посредник. Как она и рассчитывает, тот с готовностью соглашается.

Утром следующего дня ювелир доставляет ожерелье кардиналу, а вечером тот передает его Жанне в собственные руки, чтобы она вручила желанную драгоценность королеве.

Что предприняла главная виновница всей этой аферы? Она вырабатывает план, каким образом сбыть товар. Наиболее крупным бриллиантам предстоит путешествие в Лондон, где их продадут ювелирам на Нью-Бонд-стрит и Пикадилли. Пытается она сбыть бриллианты и в Париже. Через доверенных лиц ей удается продать бриллиантов на огромные суммы.

Тем временем неотвратимо приближается срок, когда ювелиры потребуют свои деньги. Жанна предпочитает нанести удар первой. С наглостью она заявляет ювелирам, что их надули. Тем не менее деньги им выплатит лично кардинал.

Таким образом, Жанна рассчитывает отвести удар от себя и надеется, что ошеломленные ювелиры бросятся к Рогану. Узнав правду, тот из страха стать всеобщим посмешищем будет молчать и предпочтет выложить миллион шестьсот тысяч. Но вопреки этим вполне логичным рассуждениям ювелиры кидаются в другую сторону – к королеве. Она для них более платежеспособный должник, и, кроме того, как они думают, ожерелье – драгоценный залог – находится у нее.

В ответ на их причитания о каком-то ожерелье, о каких-то деньгах, которые она якобы должна, Мария-Антуанетта отказывается понимать двух этих ювелиров.

История, которую рассказывают они, кажется ей если не фантастической, то по крайней мере странной. Никакой графини де Ламотт, а тем более подруги с таким именем она не знает. Что касается кардинала Рогана, то поручений ему не давала.

На другой день по велению короля кардинал был арестован у себя во дворце. Началось дознание. Мадам де Ламотт заключили в Бастилию. За решеткой оказался и граф Калиостро. Он жил в доме кардинала, имел на него огромное влияние и пользовался безграничным доверием, ловко извлекая из карманов хозяина звонкую монету. В этом смысле он был достойным соперником авантюристки в юбке.

Уверовав в сверхъестественные возможности графа-чародея, кардинал уповал на его волшебное искусство и надеялся, что тот с помощью магии и заклинаний поможет ему вернуть расположение королевы. Разумеется, тот не возражает. Он убеждает Рогана, что королева переменила к нему отношение на более благосклонное.

Видимо, «маг и волшебник» не разгадал подлинных намерений Жанны де Ламотт. Более того, ведя свою игру и убеждая кардинала в симпатии к нему королевы, он невольно содействовал планам авантюристки. Она оказалась ловчее. И во время следствия обвинила Калиостро в том, что он является главным организатором похищения ожерелья. Именно он осуществил аферу чужими руками, присвоив себе самые крупные бриллианты. Другие, более мелкие, переправил в Лондон. Что касается ее, Жанны, то она стала всего лишь исполнительницей воли кардинала, вовлеченного в обман «подлым алхимиком».

Еще во время следствия, а потом на суде словно приоткрылся ящик Пандоры, из которого разлетались сенсации одна чище другой. На улицах распевали:

Наш красавчик кардинал за решетку вдруг попал.

Ну, смекни-ка, почему угодил дружок в тюрьму?

Потому что правит нами не закон – мешок с деньгами.

Ситуация, что и говорить, складывалась незавидная. Защищаясь, Жанна ловко пользовалась тем, что не было вещественных доказательств, улик. Бриллианты уплыли в Лондон. Это было на руку Жанне, она продолжала цинично опровергать изобличающие факты, измышляя свою версию преступления.

На вопрос, откуда у нее оказалось сразу так много денег, отвечала, что это должно быть лучше известно кардиналу, ведь она была его любовницей и он ее содержал. Одному свидетелю, показавшему против нее, заявила, что с его стороны нахальство выдвигать против нее обвинения, после того как он хотел ее изнасиловать. Другого, священнослужителя, обвинила в том, что он распутный монах, поставлявший молодых девушек ее мужу, к тому же кравший вещи из ее ящиков. В Калиостро она швырнула бронзовый подсвечник после того, как он назвал ее «дьявольской проституткой», и, громко хохоча, напомнила ему, как он любезничал со «своим голубком» и приставал к ней с прочими воркованиями. Но ничто ей не помогло.

Следует сказать, что процесс являл собою красочное зрелище. Месмер лично в этом убедился. Ему удалось благодаря связям в высших кругах проникнуть в зал заседаний суда и стать свидетелем того, что там происходило. На скамье подсудимых сидел кардинал в длинной шелковой рясе фиолетового цвета – знак траура; на седеющих волосах красная кардинальская шапочка; красные чулки, туфли на красных каблуках, короткая накидка такого же, как и ряса, фиолетового цвета, только из драпа на красной подкладке; голубой муаровый пояс и крест на золотой цепи.

Перед Роганом за пюпитрами целый отряд его защитников – его «совет» из шести человек, цвет парижской адвокатуры во главе с мэтром Тарже, членом Французской академии, вторым адвокатом, кто был удостоен этой чести после Патру, избранного за полтора века до этого. Его колоритная, массивная фигура привлекала всеобщее внимание, но еще больше – необычайное красноречие, которое он блестяще продемонстрировал в своей «Объяснительной записке» для кардинала. Несмотря на то что сочинение это распространялось бесплатно, ловкие спекулянты продавали его по довольно дорогой цене.

Мадам де Ламотт защищал пожилой юрист Дуало, которому его подзащитная ухитрилась вскружить голову. Этот всеми уважаемый седой человек, словно околдованный демоницей, положил свою репутацию на крылья любви.

Его «Объяснительные записки» имели бешеный успех. Газеты писали, что дверь его дома на улице Масон постоянно осаждает толпа, так как несколько тысяч экземпляров его сочинения не хватило, чтобы удовлетворить спрос. Дошло даже до беспорядков, и около дома пришлось выставить охрану из солдат.

Не меньший успех выпал и на долю Калиостро. Его записка, написанная им самим по-итальянски, которой молодой адвокат Тилорье придал живую и пикантную форму, потешила весь город. «О, как бы это сочинение было прекрасно, если бы только в нем все соответствовало истине», – писала газета «Корреспонданс литтерэр». В этой записке Калиостро рассказывает самые невероятные истории о своем рождении, о той волшебной науке, которую он постиг, о чудодейственных исцелениях, которые творит, не преминув вспомнить и целителя Месмера, как бы в подтверждение, что не он один творит чудеса. Распространялся о странствиях, якобы совершенных по Европе и Африке. Защищаясь, он напоминал, что мадам де Ламотт называла его эмпириком, низким алхимиком, мечтателем, колдующим над философским камнем, лжепророком, и отвечает ей:

«Эмпирик! Мне часто приходилось слышать это словечко, но, по правде говоря, так никогда и не смог выяснить, что же оно означает. Может, это человек, который, не будучи врачом, обладает познаниями в медицине, посещает больных и не берет плату за свои визиты, лечит бедных без вознаграждения, – в таком случае я действительно эмпирик. Низкий алхимик! Алхимик или нет, но определение «низкий» здесь не подходит, так как относится только к тем, кто выпрашивает милости у меценатов и низкопоклонничает, а всем хорошо известно, что граф Калиостро никогда не искал ничьего расположения.

Мечтатель, колдующий над философским камнем! Никогда публике не причиняли никакого беспокойства, а тем более ущерба, мои мечтания.

Ложный пророк! Я им никогда не был. Если бы кардинал мне верил, то он бы поостерегся мадам де Ламотт и мы бы не находились сегодня здесь».

В конце он воскликнул: «Выслушайте и полюбите того, кто пришел, чтобы творить добро, кто терпеливо позволяет нападать на себя и смиренно защищается».

Но еще больший ажиотаж, чем записки адвокатов, вызывали многочисленные памфлеты, которые выплеснуло наружу это нашумевшее дело: «Письмо аббата графине», «Письмо по случаю ареста кардинала», «Неподдельные мемуары Калиостро», «Последний кусок ожерелья» (из серии «Ожерелье») и множество других.

За день до суда парламент собрался, чтобы в последний раз заслушать обвиняемых. Месмер находился в зале. Начали со второстепенных свидетелей. Затем наступила очередь Жанны. На ней была черная шляпа, украшенная золотисто-желтыми блестками и лентами, завязанными в узелок; платье из голубовато-серого атласа, отороченное черным бархатом; такой же пояс с раскрашенным под жемчуг рисунком; на плечах короткая накидка из расшитого кружевами муслина.

Она бросила высокомерный взгляд на судей и слегка усмехнулась. С отменной грацией опустилась на позорную скамью и спокойно начала расправлять складки своего наряда. Могло показаться, что она не на скамье подсудимых, а самым удобным образом расположилась на мягкой софе в каком-нибудь салоне. Говорила она ясным, немного сухим голосом, четко, казалось, рубит фразы, демонстрируя полную уверенность в себе и неустрашимость.

Затем давал показания кардинал. Последним допрашивался Калиостро. С его приходом сцена меняется. У него гордый вид триумфатора, облаченного в замысловатый наряд из зеленой тафты, расшитый золотом.

– Кто вы такой и откуда прибыли? – следует первый вопрос.

Слегка улыбаясь, он отвечает громким голосом:

– Благородный путешественник. – В ответ раздался взрыв хохота. Это его не смущает. Он продолжает рассказывать невероятную историю своей жизни, разукрашивая ее самыми немыслимыми фантазиями. Изъясняется он на каком-то жаргоне, в котором смешались латинский, итальянский, греческий, арабский и еще бог весть какие языки. Его жесты, как, впрочем, и все поведение, под стать самому настоящему шарлатану. Все в зале в душе были довольны доставленным удовольствием, отметили его юмор, присутствие духа, остроумие и находчивость.

И вот наступает день вынесения приговора.

С утра перед Дворцом правосудия собралась огромная толпа, и конной полиции с трудом удавалось поддерживать порядок. С нетерпением все ждали решения шестидесяти четырех судей. Они заседали шестнадцать часов, и все это время взоры тысяч людей были обращены на двери Дворца, ожидая оглашения вердикта. Наконец суд выносит решение. Толпа встречает это известие ликованием. Над площадью звучат возгласы в честь парламента.

Какое же решение вынес суд?

Перед правосудием была нелегкая задача. В особенности это касалось кардинала Рогана. Одни настаивали на обвинении прелата. Другие считали его жертвой обмана. Наконец после бурных дебатов в притихшем зале прозвучало: «Невиновен».

Полностью и безоговорочно был оправдан и Калиостро. В отношении Жанны де Ламотт судьи также оказались единодушны: сечь плетьми, заклеймить буквой «V» (voleuse – воровка) и пожизненно содержать в тюрьме Сальпетриер.

Всю ночь после оглашения приговора у Дворца правосудия продолжала бушевать толпа. Торговки с рынка «Чрево Парижа» собрались на площади с букетами роз и жасмина в руках, чтобы приветствовать судей, когда они будут покидать Дворец.

Кто-то вознамерился даже организовать иллюминацию. «Неизвестно, куда бы укрылся парламент, если бы он принял противоположное решение», – подумал Месмер.

Когда стали приводить приговор над Жанной и четверо дюжих палачей начали готовить ее к экзекуции, она изрыгала потоки грязной брани, пыталась укусить их, отбивалась.

Силой ее заставили встать на колени. Она кричала, обращаясь к толпе, собравшейся поглазеть на казнь. С уст ее срывались проклятия, она требовала отрубить ей голову, но не подвергать позору и отказалась раздеться. Сопротивляясь, она изорвала в клочья платье.

Первые удары плетьми пришлись по плечам, кожа тут же вздулась красными жгутами. Вырвавшись, она начала кататься по доскам помоста, из-за чего палач наносил удары куда попало. Еще труднее пришлось палачам в момент клеймения. Чтобы выжечь на плече Жанны букву «V», ее силой уложили и прижгли раскаленным железом кожу. Тело ее содрогалось, словно в конвульсиях, и клеймо вышло не четким. Пришлось вторично выжечь его на ее груди. После этого она потеряла сознание.

От магнетизма к гипнозу

Месмер, присутствовавший на площади во время экзекуции и наблюдавший сцену клеймения, покидал лобное место с чувством горечи из-за человеческой жестокости, полный сострадания к несчастной воровке. Он вновь подумал, что лечить следует не только тело, но и душу заблудших, что одно связано с другим и обусловлено природой. Смутно он начал догадываться, что воля пациента, желание выздороветь играют не последнюю роль при лечении магнетизмом.

Дома он записал слова, содержащие намек на роль чувства в его теории о флюиде: «Животный магнетизм» призван в первую очередь передавать чувство. Только чувство способно сделать теорию доступной пониманию. Так, один из моих больных, привыкший испытывать действие, которое я на него произвожу, обладает по сравнению с другими людьми дополнительной возможностью понимать меня».

Сегодня мы знаем, что Месмер воздействовал на больных прежде в£его как психотерапевт. Месмеровский метод (в чем сам он до конца не отдавал себе отчета) состоял в том, чтобы посредством ряда телесных воздействий (пассов) вызвать «исцеляющий криз», который нес с собой облегчение для больного, а иногда и исчезновение симптома, то есть излечение. Некоторые больные при этом впадали в летаргию, сохраняя, однако, способность говорить, ходить и т. п.

Обнаружил это состояние ученик Месмера маркиз Пюисегюр, продолживший изыскания в магии предсказаний. Про него говорили, что он «открыл миру чудо ясновидения» и доказал восприимчивость человеческой психики к тому, что позже назовут гипнозом. Сосредоточив свои исследования на этом феномене, он обнаружил, что, когда пациент находится в состоянии, которое он назвал магнетическим сомнамбулизмом, можно воздействовать на симптомы словом. Правда, природу сомнамбулизма он объяснял, исходя из теории «животного магнетизма», тем, что состояние это вызывалось якобы циркуляцией флюида между врачом и пациентом. Когда пациент подвергается воздействию магнетизма, с ним происходит ряд явлений, указывающих, что он находится в каком-то особом состоянии. В этот момент он подпадает под особенно сильное подчинение воле магнетизера.

Пюисегюр в 1784 году сообщил Месмеру о своем открытии провоцированного сомнамбулизма и возможности входить в словесный контакт с субъектом. Однако Месмер не придал значения этому сообщению.

О существовании подобных явлений он знал, но не задерживал на них своего внимания, не желая выходить за рамки физиологии. Вот почему Месмера можно считать родоначальником физиологического течения в объяснении гипноза. Психология была для него продуктом воображения и, как таковая, представлялась трудной для изучения.

Иначе говоря, Месмер смутно предугадывал действие внушения. К этому времени он перестал пользоваться магнитом и писал, что «животный магнетизм» «существенно отличается от магнита». Все дело в магнетическом флюиде, твердил он.

Как же Месмер ошибался! Но лишь полвека спустя английский врач Брэд совершит настоящую революцию, поставив под сомнение теорию «животного магнетизма». Он отказался при погружении в летаргический сон (Брэд назвал его гипнозом) от магнетических пассов, которые считались необходимыми для передачи флюида. Брэд сначала заменил их зрительной фиксацией блестящего предмета, а позднее добавил к этому словесное внушение. Это означало, что флюид не существует и термин «гипноз» вытеснил термин «животный магнетизм». Впрочем, произошло это далеко не сразу. Оба термина одно время сосуществовали, между ними шла борьба и каждый имел своих сторонников.

Убежденным антифлюидистом был знаменитый аббат Фариа, он широко использовал словесное внушение для усыпления пациентов. В те годы Фариа был в Париже популярнейшей личностью. И не столько из-за своего происхождения. Он родился в Гоа, португальской колонии в Индии, и по отцовской линии происходил от богатого индийского брамина Анту Синая, который в конце XVI века перешел в христианство. Полное его имя было Хосе Кустодио Фариа. Когда ему исполнилось пятнадцать лет, отец отправился с ним в Лиссабон. С этого момента начались приключения Хосе. В 1780 году он закончил курс теологии в Ватикане. Был проповедником в королевской церкви в Лиссабоне. Но в 1788 году неожиданно бежал из португальской столицы и оказался в Париже. Вынудило его к бегству участие в заговоре, возникшем в Гоа и раскрытом колониальными властями.

Во Франции Фариа участвовал в революционных событиях, стал членом Медицинского общества, был профессором Марсельской академии. Здесь был арестован наполеоновской полицией и заключен в замок Иф. После падения Наполеона оказался на свободе и вернулся в Париж. На улице Клиши в доме номер 49 открыл зал магнетизма. Надо было заплатить всего пять франков, чтобы стать свидетелем или участником поразительных по тем временам опытов аббата Фариа. Какие же чудеса совершались в доме на улице Клиши?

Еще до того, как Фариа впервые приехал в Париж, он познакомился с маркизом Пюисегю-ром – учеником «излечителя» Месмера, с упорством фанатика проповедующего свое учение о «животном магнетизме». От маркиза узнал, что тот, следуя наставлениям Месмера, научился улавливать некие сверхъестественные токи, от которых якобы зависят все явления, носящие название магнетических. В итоге он открыл особое состояние, названное им искусственным сомнамбулизмом. Пюисегюр и посвятил Фариа в практику магнетизма. С тех пор аббат, вспомнив о своих предках браминах, широко использовавших гипноз, стал последователем ученого маркиза.

В доме на улице Клиши отбоя не было от посетителей, в основном женского пола. Одних приводила сюда надежда на исцеление от недуга, других – возможность себя показать и мир посмотреть, третьих – просто любопытство. Странная личность аббата, высокий рост и бронзовая кожа, репутация чудодея и врачевателя немало способствовали успеху его предприятия.

Очень скоро опыты убедили его в том, что нет ничего сверхъестественного в так называемом сомнамбулизме. Он не прибегал к «магнетическим» пассам, не использовал ни прикосновения, ни взгляды. Словно маг из восточной сказки, аббат вызывал «магнетические явления» простым словом «Спите!». Произносил он его повелительным тоном, предлагая пациенту закрыть глаза и сосредоточиться на сне.

Свой опыты он сопровождал разъяснениями. «Не в магнетизме тайна магнетического состояния, а в магнетизируемом – в его воображении, – наставлял он. – Верь и надейся, если хочешь подвергнуться внушению». Это было за четверть века до английского врача Джемса Брэда, раскрывшего тайну гипнотических состояний. Тайна эта – внушение. Никаких особых сил, будь то «животный магнетизм» или сомнамбулический сон, не существует.

Тем не менее церковники с яростью и хулой обрушились на аббата. И хотя был человеком верующим, он не колеблясь встретил эти нападки теологов, утверждавших, что магнетизм – результат действия флюидов адского происхождения.

И снова, как и в случае с Месмером, ретрограды ученые и схоласты церковники победили. Их проклятия и наветы заставили клиентов забыть дорогу в дом на улице Клиши. Маг и волшебник аббат Фариа был всеми покинут. Без пенсии, сраженный превратностями судьбы, покинутый теми, кто еще недавно ему поклонялся и славословил, он оказался в нищете.

Чтобы не умереть с голоду, пришлось принять скромный приход. Тогда-то он и написал книгу, посвятив ее памяти своего учителя Пюисегюра. Н азывалась она «О причине ясного сна, или Исследование природы человека, написанное аббатом Фариа, брамином, доктором теологии». Умер он в 1819 году. Имя его, как и имя Месмера, осталось в списках тех, кто проложил пути психотерапии, стал предтечей открытий в медицине XIX и XX веков, таких имен, как доктор Шарко и других, а вслед за ним и великого Зигмунда Фрейда с его учением о психоанализе.

Ревнители нравственности

Увлечение магнетическими сеансами Месмера стало повальным. Словно эпидемия охватила многих и продолжала распространяться. Кроме больных к Месмеру на его сеансы стремились попасть и просто любопытные. Провести два-три часа в доме чудо-доктора возле его магнетического волшебного чана было не только интересно – это стало модным времяпрепровождением. Для одних это было чем-то вроде посещения выступлений популярного проповедника, для других – присутствием на представлении знаменитого фокусника. Вот именно фокусника! – возрадовались противники Месмера. Более того, кричали они на всех перекрестках, что это шарлатанство, а сам Месмер обыкновенный знахарь.

Особенно усердствовали Общество врачей и академия. И если культурные круги Парижа, включая и часть аристократов, были за «божественного немца», как они называли Месмера, то Медицинский факультет яростно нападал на него.

Похоже, повторялась история, случившаяся с ним в Вене. Каждый шаг вперед в изучении любого таинственного явления в области медицины вызывал бурную реакцию протеста. Характеризуя нравы, царившие в медицинской среде, современник писал: «Медицинский факультет в наше время все еще преисполнен ошибок и предрассудков самых диких, варварских веков. В то время как естествознание, действуя помимо медицины, достигло такого прогресса, последняя, по-видимому, прекрасно себя чувствует в сплошных потемках старых формул и боится света…»

Доктора, писал Мерсье в своей книге, защищая Месмера, не приняли торжественного вызова, сделанного им коллегой. Может быть, после этого они станут поскромнее и перестанут рассуждать о непонятных для них операциях, производимых их противником, и подождут, пока само время выскажется по этому поводу. Но каковы бы ни были итоги опытов, продолжал Мерсье, им все же придется упрекать себя за то, что они не смогли ни пойти навстречу полезному открытию, ни указать на заблуждение противника, в то время как общий голос призывал их к этому, а их нападки, брань и раздражение против автора сделанного открытия нуждались в каком-либо обосновании.

Доктора предпочли всячески преследовать своего коллегу, который скромно говорил им: «Я был очевидцем исцелений; посмотрим, расследуем; мы ничего не знаем; не надо торопиться; припомним историю всех вообще открытий…»