Текст книги "Разделить на сто"

Автор книги: Роман Лейбов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

XXXVI

«На волосок от гибели». Ему всегда казалось смешным это выражение. Какой волосок? Однажды он, сражаясь против четверых, не смог отбиться, упал, был смят противниками, растерзанный и полуживой вернулся домой, месяц зализывал раны – и всё-таки не думал о гибели.

Сегодня всё было по-другому, по-настоящему. Тот самый волосок, над которым он всегда смеялся, наглядно представился ему, и на этом волоске висела жизнь. Его единственная жизнь.

Шпион расслабился. Нервная дрожь прошла. Наступило спокойствие. Тянуло влажной прохладой. Дождь, стуча по крыше укрытия, успокаивал, навевал сон.

Но сейчас не время спать. Время подводить итоги и думать. Сегодня он спасся, но больше такого везения не будет. Инстинкт подсказывал ему: в это опасное место ходить не следует.

Долг требовал идти. В следующий раз он прислушается к инстинкту. Он горько усмехнулся, вспомнив слова Хозяина: «Семь раз отмерь и ничего не режь».

XXXVII

Одно хорошо в таком ливне – он лучше любой прачечной. Только что вся одежда была в глине, а теперь и следа нет. Или, по крайней мере, её не видно, пока одежда мокрая. А потом можно будет сразу замочить, и взрослые ничего не заметят.

Юра и Наташа вымыты, накормлены и переодеты в сухое, на Наташе смешно сидит халат Юриной мамы, висят рукава, как у бояр из учебника по истории, а ещё она похожа на привидение из книжки про Карлсона.

И Юру, и Наташу слегка знобит: то ли простыли под дождём, то ли замёрзли в Бабаевых пещерах. В окно стучит дождь, постепенно утихая, туча, как пухлая бандероль, отправляется потихоньку дальше на восток, на западе уже видно чистое небо.

Сидя в Юриной комнате, Стасик и Таня слушают, а Наташа и Юра, перебивая друг друга, рассказывают:

– …И мы тогда решили самостоятельно искать выход…

– …А он там где-то в темноте, этот лилипут, ну мы и побежали…

– …Я говорю: Семёнова, надо всё время сворачивать направо, так мы рано или поздно выберемся…

– …То есть мы побежали, потом упали, пошли медленно и сразу заблудились…

– …Ну и давай потихоньку, рукой справа стену ощупываем и сворачиваем…

– …А несколько раз, когда показалось, что в широкий ход вышли, налево повернули…

– …Тут я говорю: надо экономить сушки, а то мы тут можем несколько дней проходить, пока не выберемся или не задохнёмся…

– …А я говорю, давай быстрее выбираться, пока не задохнулись ещё совсем, но мы всё ходили, ходили… и пришли в какую-то комнату, думали, это зал, но потом пощупали – нет…

– …Поменьше размером, и внутри какие-то деревянные сундуки или там ящики вдоль стен, я коленку разбил о них…

– …А там летучие мыши вокруг летают туда-сюда; и мы опять побежали туда-сюда, и тут я говорю: чувствуешь, Юр, как будто сквозняк какой-то туда-сюда…

– …И пошли, откуда дует, сворачивали несколько раз….

– …Тут я вижу – свет; как я завизжала…

– …Выходим – а там такая комната, небольшая, но глубокая…

– …А наверху окошко, и стены вырыты под углом, не залезть… а там небо видно наверху и листья…

– …Ну, говорю, Наташка, становись на плечи…

– …Ну вот чуть-чуть, вот на столечко только не достала…

– …Тогда я говорю: будем голосовые сигналы подавать…

– …И мы стали кричать – сидим и орём, как резаные: спасите, помогите… и тут этот дяденька, из их второго подъезда…

– …Я опять Наташу на плечи взял, а Сергей Сергеевич её вытащил за руку…

– …А потом ремень связал с рубашкой, сам внутрь залез до пояса, я ему на ноги для равновесия села и за дерево держусь…

– …Я ухватился за ремень, а он как потянет, так и не скажешь, что силач…

– …Я ему говорю: то-то вот вы физкультурой всё время занимаетесь, я в трубу видела…

– …А он смеётся: ерунда, говорит, на моём месте так бы поступил любой…

– …Нет, он по-другому сказал; ну и вывел нас и на трамвай посадил, а сам пошёл, хотя уже дождь начался…

– …Мы далеко, оказывается, под землёй дошли, почти до самой Борискиной горки…

Дымится в чашках какао. Гордые пережитым приключением и уже не дрожащие, замолкают Наташа и Юра. «Как сообщить им, что обнаружился другой подозреваемый?» – вот о чём думают Таня и Стасик. Хотя если верны подсчёты, то шпионов на пятнадцатый дом вполне может быть и двое. Даже наверняка их двое.

«Так и скажу», – думают одновременно Стасик и Таня.

«Но скажу завтра, когда всё обдумаю», – думает дальше Стасик.

«Но скажу завтра: поглядим ещё, что мне приснится», – думает дальше Таня.

Пока же Таня Петрушкина, секретарь, сопровождаемая пристальным взглядом кота Роберта, выводит в тетрадке итоги сегодняшнего дня, 26 августа:

Подозрительный: лилипут из 56-й кв. (по списку жильцов – «Гузь Н. М.»)

Расследовали: Красицкий, Семёнова, Петрушкина.

Факты: ходит с непонятным предметом в Бабаевы пещеры, не заблудился, потому что имеет карту. Тыкает в стены. Подаёт сигналы или что-то ещё задумал.

Итог расследования: до конца не разоблачён, подозрительный.

Вывод: продолжать подозревать. Пока не следить.

Поставлена последняя аккуратная фиолетовая чернильная точка. И вот уже оповцы уговариваются о завтрашней встрече для составления дальнейших планов. Сбор назначен, по требованию Тани Петрушкиной, не на раннее утро, а на половину одиннадцатого. Таня объясняет это тем, что завтра с утра ей к зубному. Лукавит Таня: к зубному ей ещё через неделю, просто хочет она сразу предъявить подозрительного соседа с сумкой Наташе и Юре.

Наташу Семёнову, отказавшуюся переночевать в гостях, одевают в короткий свитер Красицкой-мамы, папа Красицкий провожает её домой.

Так и не рассказавшие друзьям о сумасшедшем пенсионере, совсем забытом ими после бегства от грозы, ребята прощаются с Наташей у подъезда: Стасик идёт направо, к трамвайной остановке, Таня – налево, к своему подъезду. Жёлтая бабушка с третьего этажа, глядя на них, грустно кивает.

После дождя земля дышит тяжело, асфальт нервно блестит, ещё один из последних летних дней приближается к вечеру.

XXXVIII

А вот и вечер наступил – утих ветер, полыхают синим пламенем за окнами телевизоры, пахнет жареной картошкой с луком во дворе, зажглись в небе тяжёлые августовские звёзды, готовые сорваться, как яблоки в саду. Уже уснули почти все нанервничавшиеся и набегавшиеся за день главные герои этой истории.

Спал Стасик на правом берегу, в старом городе. Ему снились лягушка и кузнечики. Кузнечики и правда были – чистое золото, а лягушка кричала человеческим голосом: «Дайте, дайте мне его уши!» На кухне одинокий Пётр Макарович Приставалов пил чай вприкуску с пастилой фруктовой, жмуря глаза, блестя лысиной и фыркая шумно и страстно, как небольшой, но активный паровоз. Бабушка Стасика Тамара Львовна сидела за ширмами в комнате, раскладывала пасьянс, поглядывая иногда на карточку дедушки-Левченко, и тоже вздыхала, но тихо, деликатно, как положено работнику искусств и красавице.

Спал Юра Красицкий, беспокойно разметавшись во сне и сбросив одеяло. Ему снилось что-то увлекательное, и не слыхал он ни крика близнецов Владимира и Дарьи, ни строгого мявканья Роберта, требующего своей вечерней рыбы-мойвы.

Спала Таня Петрушкина и видела во сне именно то, что собиралась увидеть во сне. Тикал будильник «Дружба», маршировали по наволочке синие петухи, стучала шпионская машинка за стеной.

Поговорив с растениями, спала, как убитая, Наташа Семёнова.

Прошло три часа, и вот уже вечер превратился окончательно в ночь; уснули телевизоры в окнах; звёзды, так и не надумавшие падать, тоже успокоились на небе – спят голубоватая Венера и красноватый Марс; ушла от окна жёлтая бабушка с третьего этажа; спит старый тополь во дворе; спит в парке на каштане, посаженном в незапамятные времена культурным купцом Осьмироговым, получившая урок от Барсика умная ворона – и Барсик спит тоже; спит знаменитый сом; спит Лёля-третьегодница; неизвестно где в своём ящике спят уникальная лягушка и бесценные кузнечики; уснула наконец и пишущая машинка в сто седьмой квартире дома № 15 по Брынскому проспекту.

Но светится кухонное окно второй квартиры дома № 15. Да, на время забыли Стасик и Таня о пенсионере Голландском, Марате Маратовиче. Но не забыл Марат Маратович ни о Тане, ни, тем более, о Стасике. Сидя на кухне у Португальского, он всё не может успокоиться, машет руками и хватается поминутно за сердце, иногда, впрочем, ошибаясь и прикладывая руку к правой стороне груди. Максим Максимыч, как может, старается утихомирить и утешить друга, подкладывая ему в глубокую тарелку макароны по-флотски.

Обсудив сегодняшние события, пенсионеры решили не беспокоить понапрасну занятого другими важными делами участкового Галлиулина и обойтись своими силами. Рыжий похититель, конечно, завтра вернётся; в крайнем случае, его можно будет выследить через девочку из второго подъезда и других соседских детей. Они всегда вместе держатся и, возможно, все причастны к похищению ценного ящика с наживкой на сома. В конце концов, записка – улика в этом деле – кому-то адресована, а значит, преступник имел сообщников. Надо последить за ними: может быть, так удастся напасть на след бесценной лягушки. А если нет – припереть к стенке всех разом: авось, кто-нибудь да проговорится.

Приняв решение, пенсионеры одновременно восклицают:

– Вот уж они попадутся!

И тоже отправляются спать, потушив предварительно свет на кухне и в противопожарных целях плотно закрутив газовый вентиль над плитой.

XXXIX

Двадцать седьмого августа 1974 года, во вторник, первым в Штаб прибыл Стасик Левченко.

Это небывалое в новейших летописях Брюквина событие имело простую причину: ранним утром Тамара Львовна собралась на рынок, и Стасик отправился вместе с ней – помочь донести покупки. Однако, дойдя до перекрёстка улицы Решетникова с бульваром Кольцова, Тамара Львовна неожиданно встретила свою старую подругу Марианну Александровну Гавазу, с которой бабушка Стасика приятельствовала ещё в те времена, когда покоряла она пением и танцем сердца завсегдатаев Брюквинского театра оперетты.

Марианна же Александровна, по профессии гримёр, лет пятнадцать назад по приглашению восхищённого её мастерством директора одного знаменитого столичного коллектива уехала в Москву, где продолжала до сих пор бойко наклеивать усы, пудрить щёки и прилаживать ложные носы известным, заслуженным и даже народным артистам и актрисам.

– Змея ты, Марианка, ядовитая, могла бы и зайти к пенсионерке, – так приветствовала Тамара Львовна Марианну Александровну, встретив её, как мы уже упомянули, на перекрёстке.

– Тамарища! – воскликнула Гаваза, крупная старуха с глазами несколько навыкате, яростно курившая прямо на ходу папиросу «Герцеговина-Флор», – ёлки мои сосны! А я тут Михайлова встретила, спрашиваю – где кто, где все, где ты, а он только ушами хлопает и мычит.

– Михайлов – баритон, к тому же лирический, – наставительно произнесла Тамара Львовна, – у них вообще ума немного, а Гошенька даже среди баритонов был дуб – и с годами не поумнел. Ты что, в кадрах в оперетте не могла спросить? Подруга называется.

– Так ведь лето, мать моя, гастроли у всех, – принялась оправдываться гримёрша. – Я ткнулась: пусто. Адреса я твоего не помню, как пройти, не ведаю, ёлки мои сосны: ты же знаешь, топографический кретинизм и девичья память.

Гаваза потушила папиросу и немедленно закурила следующую.

– Телефончик-то твой сохранился, да номера поменялись. Поверь, мать, не со зла и не от гордыни столичной.

– Да, мы на шестизначные перешли уже с тех пор, – отвечала Тамара Львовна уже более ласково, как бы гордясь развитием телефонной сети в Брюквине.

– Господи, – воскликнула Марианна Александровна, заприметив наконец Стасика, который с некоторым замиранием давно уже ждал этого момента, – а это кто у нас такой рыжий? Славкин, что ли? Твой внук? Вылитый Фёдор Степанович! Так ты, Тамарища, теперь – бабка? Вот так стоит на минуту отойти, а!.. Да что мы стоим, мать моя, среди улицы, как неродные, пойдём посидим где-нибудь? Как раньше, в «Софию», а, в кафе? Кофейку выпьем, покалякаем.

Тут Тамара Львовна, притворно вздохнув, вынуждена была отменить рынок, и Стасик получил неожиданную свободу от домашних обязанностей. Пообещав, как обычно, вернуться не поздно, в грязи не валяться и животных руками не трогать, он проверил на всякий случай проездной билет в заднем кармане и неторопливо направился к остановке третьего трамвая.

В десять часов утра трамвай остановился у магазина № 43. В одиннадцать минут одиннадцатого занявший с утра наблюдательную позицию у окна Португальский крикнул:

– Голландыч! Пришёл уже твой рыжий. На будку лезет, кстати.

Прибежавшему из комнаты на крик Марату Маратовичу открылась в щели между кухонными занавесками следующая картина: приставив к боковой стене трансформаторной будки деревянную лестницу, похититель уникальной лягушки и бесценных кузнечиков медленно, с расстановкой забирался наверх.

– На крыше наживку прячут, пионеры! – воскликнул Голландский. – Айда следом, там и возьмём его!

Но тут пенсионеры увидели, как злонамеренный мальчишка затаскивает лестницу за собой.

– Ничего, – успокоил Португальский Голландского, – сейчас разглядим все подробности.

Написание Жалобы требовало постоянной бдительности, поэтому Максим Максимович недавно приобрёл в «Военторге» на улице Матроса Коваля прекрасный восьмикратный бинокль. Захватив его, друзья вышли из квартиры и поднялись на лифте на пятый этаж, с площадки которого открывался наиболее полный обзор крыши, затруднённый, однако, ветвями тополя. Внимательно изучив доступные им фрагменты, пенсионеры не пришли к единому мнению и, споря на ходу, спускались теперь пешком вниз.

– А я тебе говорю, прямо на крыше и спрятали, – говорил Марат Маратович.

– Нет, на крышу твой ящик не затащить, угол наклона не позволит, – возражал технически подкованный Португальский. – Они где-нибудь в другом месте… где-нибудь… ой, что же я наделал, старый дурак?! – закончил неожиданно Максим Максимович, подойдя к своей квартире № 2 и обнаружив, что впопыхах забыл дома ключ от входной двери, аккуратно захлопнутой им самим десять минут назад.

XL

Вот что делали тогда проживающие на Брынском проспекте люди, по рассеянности забывшие дома ключ и захлопнувшие случайно свою дверь: если дело было в холодное время года, они шли к соседям и, смущаясь, просили разрешения позвонить от них в ЖЭК. Если же было тепло и одежда позволяла появиться на улице, не нарушая правил приличия, такие люди-растяпы отправлялись в ЖЭК своим ходом.

ЖЭКом называлось специальное учреждение, располагавшееся на другой стороне проспекта. Оно помещалось на первом этаже самого обычного дома № 38 и следило за порядком на вверенной ЖЭКу территории. Это было непростое занятие. Все знают, что чем больше следишь за порядком, тем легче беспорядку нарушить хрупкую гармонию. Например, если, убирая комнату, вы не вытрете пыль с письменного стола, то беспорядка потом не прибавится, пыль как лежала, так и будет лежать. Её будет, конечно, больше, но вы этого всё равно не заметите, потому что уже привыкли к пыли. Но если вы вдруг (чего не бывает в жизни!) всё же пройдётесь по столу влажной тряпкой, да ещё и проследите, чтобы на поверхности не осталось разводов, то потом обязательно придётся следить за чистотой и, может быть, даже вытирать стол всё время.

Собственно, все люди делятся на тех, кто упорно борется с беспорядком, всё время вытирая свой стол, и тех, кто полагает, что с пылью бороться бессмысленно, что порядок – всё равно явление временное, а пыль – постоянное. Много ещё доводов могут привести эти люди, но я не стану их повторять, потому что не разделяю таких взглядов.

Начальник ЖЭКа, Пётр Петрович Петухов, грустный пожилой человек в иссиня-чёрном костюме, тоже не разделял их и принадлежал к первому типу людей. Он сидел с утра до вечера у себя в кабинете и упорно следил за порядком. В зубах его всегда дымилась вредная сигарета «Прима». Петухов, не покладая рук, разговаривал по телефону. Глаза Петра Петровича горели мрачным торжественным пламенем. Он печально метал в трубку громы и молнии, требуя от кого-то то шифера, то краски, то каких-то асфальтоукладчиков, то ещё чего-то, без чего вверенная ему территория грозила погрузиться в полный хаос.

В промежутках между телефонными беседами Пётр Петрович отдавал краткие энергические приказы подчинённым: сантехникам и электрикам, слесарям и дворникам, водопроводчикам и разнорабочим. Командиром маленькой армии порядка ощущал себя грустный Петухов, и в минуты, когда он определял направление очередного удара, в лице его появлялось что-то наполеоновское.

К этому-то великому человеку и следовало обращаться незадачливым жильцам, оказавшимся перед запертой по собственной оплошности дверью. Осведомившись о документах и получив обычный ответ: «Да в квартире все документы остались», Пётр Петрович, не отвлекаясь на чтение морали пострадавшим, быстро снисходил к их несчастьям и немедленно вызывал к себе своего верного слесаря Гогоберидзе, человека с такими чёрными и густыми волосами, что, как прилежно он ни брился с утра, нижняя половина его лица всегда была синеватой, а к вечеру уже становилась почти чёрной от вылезших за день бороды и усов.

– Гамлет Вахтангович, – грустно, но энергично приказывал Петухов, – кто там у нас в пятнадцатом доме нынче дворником? Настасья Филипповна? Ай, как славно, помилуй бог! Так ты сходи, дорогуша, живо с товарищем к ней, пусть подтвердит личность. И вскрой вторую. Да смотри, голубь, аккуратненько, чтобы потом косяк не менять. Ну, ты сам знаешь. Акт составь, как положено, и возвращайся, есть ещё работа, ангел мой. Есть ещё работа.

Обсудив создавшуюся ситуацию, пенсионеры решили разделиться: Максим Максимович Португальский быстро, чтобы не попадаться на глаза подозрительным пионерам, прошмыгнул через двор и, как был в домашних клетчатых шлёпанцах и тренировочных штанах, направился через Брынский проспект к ЖЭКу.

Марат же Маратович Голландский, арбатовский охотник на сома, готовый как к труду, так и к обороне, остался до поры в подъезде, следя из-за открытой по-летнему двери за передвижениями потенциального противника и готовясь в любой момент пуститься в погоню. На груди его бинокль висел. Восьмикратный, между прочим. В военторге купленный, на улице Матроса Коваля.

XLI

Двадцать седьмого августа Наташа Семёнова всё на свете проспала.

Наверное, всё же сказались вчерашние блуждания по Бабаевым пещерам, потому что не услышала Наташа жестяных трелей похожего на консервную банку, вставшую зачем-то на дыбы, зелёного будильника. На другой бок повернулась она в постели, когда звонил ей в дверь Юра Красицкий, прибежавший в одиннадцать из штаба.

Укрылась Наташа одеялом с головой и спряталась подальше от солнечного света и тогда, когда затрезвонил в полдень телефон: а ведь это звонила Таня Петрушкина из автомата на углу улиц Чернышевского и Кольцова – звонила, чтобы сообщить важные новости.

Вот что именно проспала Наташа:

Во-первых, Таня и Юра, удивившись до невозможности опередившему их в Штабе Стасику, подождали немного Семёнову, но не добудились её. В одиннадцать часов десять минут Петрушкина и Левченко решили всё же ознакомить Красицкого с кандидатурой нового подозреваемого. Хотя без Наташи, предложившей предыдущую версию, это делать было как-то неловко, но дело не терпело отлагательств, и Стасик кратко изложил историю загадочного исчезновения соседа Миши и подозрительного поведения пишущей машинки в сто седьмой квартире. Чтобы окончательно убедить Юру, Таня быстро пересказала свой новый менделеевский сон, подтверждающий подозрения Стасика Левченко:

– Как будто мы с Юркой бежим по улице, а от нас этот шпион убегает. И всюду какие-то записки оставляет, для других шпионов. Но бежит так, что мы всё время на одной стороне, а он – на другой, и только мы перебежим, как все записки уже исчезли, а он – опять там. И тут вдруг бабушка кричит: «Таня, Таня!» И я вижу – прямо на нас трамвай едет, я Юрку оттолкнула из-под колёс, а тут Стасик меня за руку схватил и в другую сторону потащил. И тоже вытащил.

Во-вторых, около половины двенадцатого из двери второго подъезда вышел сегодняшний подозреваемый. Шёл как ни в чём не бывало и сумку, набитую шпионскими документами, придерживал рукой, чтоб не стучала по боку. То ли Таня не совсем точно запомнила, то ли сегодня шпион решил выйти на свой преступный промысел раньше обычного, но вновь перед оповцами встал нелёгкий выбор: преследовать злодея немедленно или ждать Наташу. Решили рискнуть, оставить записку с тайным словом и отправиться вслед за бородатым соседом.

В-третьих, если бы Наташа Семёнова проснулась хотя бы в это время или чуть-чуть позже, она бы увидела из окна, как к Штабу подбегает странный, готовый к труду и обороне широколицый старик с биноклем, в пижамных штанах, майке и резиновых зелёных вьетнамских тапочках на босу ногу, как он с несвойственной готовым к разным вещам старикам шустростью прилаживает приставную лестницу к трансформаторной будке, как находит и читает затем адресованную ей записку, извлечённую из секретного места (там опять было написано: «Наживка!»), как затем спускается из Штаба на землю и бежит, несмотря на свой достаточно необычный наряд, на улицу вслед за оповцами, как будто опасаясь не поспеть куда-то.

В-четвёртых, Наташа могла бы вскоре увидеть, как другой старик, похожий на небольшого и чем-то очень озабоченного чёрного жука, заходит в первый подъезд пятнадцатого дома в сопровождении слесаря Гогоберидзе и отличника труда дворника Настасьи Филипповны Козловой, как потом выбегает он из подъезда и растерянно озирается кругом, сопровождаемый взглядом жёлтой бабушки с третьего этажа. Поглядев в подзорную трубу, Наташа могла бы даже разглядеть, как этот встревоженный старик мелькает в лестничных окнах разных этажей, как будто ища кого-то или чего-то.

В-пятых… много могла бы ещё увидеть и услышать Наташа до половины первого дня, когда она проснулась наконец, села на кровати, покрутила головой, поглядела на ходики, равнодушно мотающие туда-сюда своим маятником, на уставший от напрасного звона будильник, похожий на консервную банку, вспомнила всё и воскликнула:

– Ой, мамочки, я всё на свете проспала!