Текст книги "Сорвавшийся с цепи (СИ)"

Автор книги: Роман Глушков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 11

Этот выходной день был самый что ни на есть обычный.

Прежде чем отправиться в бар, Старик зашел к цирюльнику и подстригся. Затем неторопливо прогулялся по местной барахолке. Ничего не купил, но послушал свежие сплетни. Из которых узнал, что у «святых» нет претензий к Чулыму, поскольку их удовлетворила версия про пьяные бандитские разборки. Тем более, что бригада Кольки упростила «святым» работу и сама скрутила виновников бойни. Всех, кто якобы не успел сбежать.

Никто не сомневался, что эта история шита белыми нитками. Хозяева Острога тоже вряд ли до конца в нее поверили. Но отсутствие среди чулымцев раненых действительно выглядело странным – все указывало на то, что в перестрелке они не участвовали. Так судачили люди на барахолке. Но почти каждый не забывал уточнить, что дело это мутное и окончательную правду мы узнаем не скоро. Если вообще узнаем.

И все же весть о смене бандитской власти многие восприняли с надеждой. Выдвигалась догадка, что жадность братьев Дерюжных объяснялась тем, что их было двое. А Колька Чулым – вожак-одиночка, бригада у него меньше, а значит и запросы у них будут скромнее. Хотя всяк говоривший такое больше успокаивал себя, а не выражал всеобщую уверенность.

Чулым, конечно, хватанул через край, выписав Старику счет аж на тысячу юаней, но это была подъемная сумма. Кое-что имелось у него в заначке, к тому же Колька дал ему срок до зарплаты. И пусть вся она вкупе с заначкой уйдет на погашение неустойки, месяц на голодном пайке Старик протянет. Займет десятку-другую до следующей получки и протянет.

Жизнь на свободе снова пнула ему под дых, но, к счастью, лишь в поэтическом смысле слова. А в буквальном тот пинок, который отвесил ему Культяпый по выходу из бара, был сделан вполсилы и даже не оставил у него на заднице синяка.

Иными словами, повешенный на Старика долг не был поводом отказываться от воскресного пива. Тем более, что в следующие месяц-полтора это удовольствие станет ему недоступно. И Старик, завершив прогулку по барахолке, отправился в «Южный ветер», где, как он надеялся, никто не устроит сегодня дебош.

И правда, вечер выдался на редкость умиротворенным. Народу в баре оказалось немного. Никто не гоготал, не орал и не нес пьяный бред. Даже картежники в углу, и те играли в каком-то мрачном спокойствии – так, словно явились сюда с похорон близкого родственника.

Досидев до темноты, Старик расплатился и не спеша побрел домой. То и дело он останавливался и глядел на небо, которое сегодня тоже радовало его отсутствием облаков и россыпью звезд. Так как острожников по ночам загоняли в камеры, двадцать пять лет Старик видел звезды лишь через маленькое зарешеченное окошко. На воле с его глаз как будто сняли шоры. И теперь он мог подолгу любоваться океаном ночного неба, забыв про усталость и сон.

Вот и сегодня, похоже, его воскресный вечер еще не закончился. Таращиться на звезды с улицы было неудобно, к тому же этому мешал свет фонарей и вывесок. Зато вокруг барака хватало места, где Старик мог улечься на сухую траву и созерцать космос. А беря во внимание, что ясная погода для Пропащего Края редкость, упускать такую возможность было нельзя.

Однако едва Старик поверил, что очередная черная полоса в его жизни миновала, как вдруг выяснилось, что на самом деле она еще даже не начиналась.

Погорельск был мелким городишкой, но машины по его улицам разъезжали днем и ночью. Поэтому стоящий неподалеку от барака фургончик «лифан» не казался подозрительным – таких автомобилей в городе хватало. Но когда Старик поравнялся с фургоном, у того внезапно открылась боковая дверь и из нее выскочило сразу шестеро человек в черных робах.

«И как такая орава сидела в тесной машине, не проронив ни звука?», – успел подивиться Старик, прежде чем люди в черном на него набросились.

Почему набросились, его уже не удивило. В последнее время неприятности находили его сами, даром что он старался их избегать. Ни дать на взять – живая иллюстрация крылатого выражения «На нем сошелся клином белый свет».

Сжавшийся в ожидании побоев, вскоре Старик опять удивился, так как ни один удар на него не обрушился. Напавшие натянули ему на голову мешок, затем подхватили его за руки и за ноги и бросили в фургон. Где снова навалились на него и скрутили ему веревкой за спиной руки.

Лодыжки ему связывать не стали, хотя он и брыкался – неизвестно зачем, видимо, от испуга. Вместо этого один из «черных» уселся Старику на ноги, а еще один уперся ему коленом в спину. Обездвиженный пленник услышал, как хлопнула дверь, после чего машина, заурчав двигателем, тронулась с места и куда-то покатила.

– Постойте! Это ошибка! – подал голос Старик, благо ему не заткнули рот. – Чулым разрешил мне вернуть долг с зарплаты, а до нее еще две недели. Не верите, спросите у Культяпого – он свидетель!

– Заткнись! – огрызнулся ему в ответ «черный», который попирал его коленом. – Больше ни звука или останешься без зубов.

Зубы у Старика были неважные, но он ими пока дорожил. Поэтому усвоил совет с первого раза. И, прикусив язык, навострил уши, дабы узнать, о чем похитители говорят между собой.

Только и здесь его ждало разочарование. Все они словно воды в рот набрали, показывая, что дисциплина у них в команде хорошая.

Бандиты вряд ли хранили бы столь единодушное молчание. Они бранились бы и шпыняли пленника, давая понять, в каком дерьме он очутился. Тогда кому же он вдруг понадобился? «Святым» из Острога? Но и им было незачем отмалчиваться, а тем более похищать Старика под покровом ночи. Растерявшись, он утешал себя мыслью, что ребята просто обознались и вскоре его отпустят. Вряд ли с извинениями, но Старику хватит и того, что его оставят в живых.

Ехали долго – не менее получаса. Сначала минут двадцать катили по шоссе, затем фургон повернул налево и запрыгал по ухабистому проселку. Дважды машина натужно ревела движком, взбираясь на гору, и один раз, скрипя тормозами, катилась под уклон.

Конец пути был на вершине второго подъема. Выбравшись на ровное пространство, «лифан» остановился, и водитель заглушил мотор.

Старику доводилось покидать город, но это были поездки по работе, во время которых он не отходил от шоссе. Однако сегодня его, похоже, увезли туда, где он еще не бывал. Всё те же молчуны выволокли его из фургона, поставили на ноги и, не снимая с головы мешка, куда-то повели.

Пеший этап дороги в неизвестность оказался совсем короток. И завершился в месте, где разило нечистотами. Это был дурной знак. Если Старика собирались утопить, выгребная яма у черта на куличках годилась для этого идеально.

Старику приказали остановиться, после чего развязали ему руки. Но – лишь затем чтобы опять связать их, только впереди. Загремела железная цепь, ее прикрепили к веревке, и пленник ощутил ее тяжесть. «А вот и груз, с которым меня утопят», – обреченно заключил Старик, продолжая молчать. Странное дело – похоже, с минуты на минуту его умертвят, а он все еще беспокоится за свои зубы, которые ему пригрозили выбить, если он заговорит без разрешения.

Теперь до Старика долетали чьи-то голоса, но эти люди говорили не с ним, а между собой. О чем или о ком, было не разобрать, но, видимо, речь шла о нем. А он все еще не мог поверить в то, что происходит. Казалось, будто ему снится дурной сон, который закончится, когда его разбудят утром перед работой.

Снова загремела цепь. Только она потянула Старика не вперед, как он ожидал, а вверх. Сначала подняла ему связанные руки, а потом оторвала от земли самого. Стало ясно, что пленника прицепили к крану и топить, кажется, не собираются. Правда, и отпускать – тоже, так что утешения в этом было мало.

– Эй! – рискнул он окликнуть своих похитителей, так как теперь их кулаки не могли дотянуться до его зубов. – Да объясните наконец, что вам надо?! Я простой дорожный рабочий и никому не причинил зла!

Ему не ответили, а кран, развернувшись на четверть оборота, начал его опускать. Но когда ноги Старика должны были коснуться земли, этого не произошло. А вонь между тем резко усилилась и стала почти нестерпимой.

Все стало ясно, когда ноги Старика погрузились во что-то жидкое по самые колени. Во что именно, можно было определить, даже не снимая с головы мешок. Здесь воняло так, что тошнота подкатила к горлу. Вне всяких сомнений, пленника сунули в глубокую выгребную яму. И ему оставалось лишь радоваться, что она не заполнена доверху и что под ногами у него твердое дно.

– Отцепляй веревку! – приказали сверху. – Живо, а не то прострелю тебе колено! Считаю до трех! Раз!..

Похитителю не пришлось считать даже до двух. Старик торопливо нащупал связанными руками крюк, открыл на нем блокиратор и освободился от цепи.

– Можешь снять мешок и веревку, – разрешил тот же голос.

Пленник сдернул с головы мешок, пусть даже тот был его единственной защитой от смрада.

– Это ошибка! – вновь закричал он. – Я здесь ни при чем! Вы поймали не того! Слышите?! Я не тот, кто вам нужен! Да присмотритесь же ко мне! Вы обознались, разве не ясно?!

Но у края ямы уже не было ни души, хотя голоса похитителей все еще доносились до Старика.

– Будьте вы прокляты! – выругался он. И, продолжая бороться с позывами к рвоте, осмотрелся.

Его поместили в круглую яму глубиной метра четыре и примерно такого же диаметра. Стенки ямы были укреплены бетонными кольцами. Подняться по ним являлось столь же трудно, как по отвесной стене. Но хуже всего была зловонная жижа, в которой стоял пленник. Он не считал себя брезгливым, но даже для него это был перебор.

И как будто по злой иронии над ним продолжали сиять большие, яркие и чистые звезды. Разве что небо теперь сузилось, ограниченное краем ямы.

Впрочем, кое-какое снисхождение к пленнику хозяева проявили. В самом центре ямы лежала большая тракторная покрышка, выступающая из жижи где-то на полметра. Она тоже была измазана нечистотами, но Старик узрел в ней настоящий спасительный остров. И, забравшись на нее, уселся так, чтобы не касаться ногами грязи, даром что те все равно промокли.

Старик продолжил было кричать, но вскоре умолк, побоявшись сорвать голос. Наверняка похитители его слышали. Но раз они не желали отвечать, значит он мог орать хоть до посинения – никто ему не ответит. Поэтому оставалось лишь сидеть и надеяться на лучшее, как бы мерзко он себя здесь не ощущал.

Потянулись долгие часы ожидания. Когда пленник уставал сидеть, он поднимался на ноги и либо топтался по покрышке, либо разминался приседаниями. Попробовал также улечься, но это было очень неудобно. Возможно, когда Старик устанет, все окажется наоборот, но у него еще оставались силы не падать и бодрствовать.

Иногда тишину нарушал плеск. Это из трубы в стене сливались нечистоты. Только по этому звуку Старик и определял: похитители не бросили его одного в глуши, а отсиживаются где-то поблизости, то и дело пользуясь туалетом. Их голосов он больше не слышал – надо полагать, они находились в доме и в это время уже спали.

Рассвет не принес Старику ни облегчения, ни новостей. Никто не пришел к нему с утренним приветом и даже на глаза не показался. Все, что он разглядел со дна, это верхушки сухих деревьев и отвернутую от ямы стрелу маленького самодельного крана – того, на котором его сюда спустили.

Это уже выходило за всякие рамки. Зачем кому-то тратить время и силы на похищение человека, если о нем потом забывали? Пленник вновь начал кричать и браниться, понадеявшись, что разозлит похитителей и они снизойдут до разговора с ним. Но их на такую уловку было не купить. И Старик, все еще не желая сорвать голос, снова умолк несолоно хлебавши.

Вонь сводила его с ума и привыкнуть к ней было нельзя. Отчаянно хотелось глотнуть свежего воздуха, но для этого понадобился бы длинный шланг. Который надо было забросить наверх и которого у пленника не было. Поэтому он с жадностью ловил каждый ветерок, чьи порывы иногда достигали дна ямы. Вообще-то Старик ненавидел ветреную погоду. Но сегодня он ждал ее, поскольку лишь она могла хотя бы ненадолго спасти его от миазмов.

После полудня рядом с впавшим в сидячую полудрему Стариком плюхнулась литровая бутылка с водой. Но когда он, вскочив на ноги, заорал и замахал руками, наверху уже никого не было.

Плюнув от досады, он посмотрел на плавающую в жиже бутылку. Вылавливать ее оттуда, а тем более пить из нее не хотелось. Но жажда давала о себе знать, и Старик, подавив отвращение, воспользовался милостью похитителей. Разве что не стал прикладываться к горлышку, а вливал в себя воду, занеся начисто обтертую мешком бутылку над ртом.

К счастью, вода оказалась питьевой, а не набранной в ближайшей луже. Однако помимо жажды Старик начинал ощущать голод. Даже несмотря на то, что он находился в месте, способном надолго отбить аппетит. Как бы то ни было, пустой желудок здешние ароматы не волновали и он требовал свое. И с каждым часом все настойчивее.

Но наступил день, за ним вечер, а кормить пленника никто не собирался. Замаявшись сидеть, теперь он был рад тому, что у него есть возможность прилечь, и ему было начхать на неудобства. Голова кружилась от голода и смрада, и сейчас Старика волновало одно – не упасть с островка в жижу. Не потому что он боялся испачкаться – это перестало заботить его еще ночью, – а из опасения утонуть. И неважно, что нечистот в яме было по колено. Для вконец измотанного человека этого хватит, чтобы захлебнуться во сне.

Спустя сутки пребывания в своей новой, куда более отвратительной тюрьме, Старик понял, что это вовсе не тюрьма, а могила. Кто-то уготовил ему долгую мучительную смерть от удушья и голода, раз уж воду он все-таки получал. Вот только за какие грехи его казнили, хотелось бы знать?

Увы, задать этот вопрос было по-прежнему некому, а кричать в небо Старику надоело, ибо оно подавно не могло ему ответить...

Глава 12

Первый разговор с пленником состоялся через трое с половиной суток после того, как его бросили в Гламурную яму.

Поморив Папу Карло голодом, вонью и неизвестностью, Мизгирь явился проведать его с бутылкой воды и буханкой хлеба. Стерегущий форпост Хан доложил, что в последние сутки «зверь» уже не кричал и не требовал встречи с похитителями, а лежал на покрышке и таращился в небо немигающими глазами. Казалось, что старик даже не дышит. Если бы не его подрагивающая левая рука, он и вовсе сошел бы за мертвеца.

Мизгирь застал его в такой же позе. Но комвзвод явился к пленнику Гламурной ямы в открытую, и тот сразу вышел из прострации, принял сидячее положение и уставился на капитана мутным взором.

– Лови! – сказал Мизгирь. Затем показал пленнику буханку и кинул ее так, чтобы он ее поймал.

Папа Карло вздрогнул, но успел прижать хлеб к груди прежде чем тот плюхнулся в жижу. После чего также неуклюже, но цепко схватил брошенную ему бутылку. А потом, сунув буханку в зубы, полил себе на руки водой, вытер их о мешок, который ему надевали на голову, и лишь тогда приступил к еде.

Мизгирь заметил, что свои путы – метровый кусок веревки, – пленник тоже использовал практично. Он обвязал ею бутылку с водой, которую получил вчера, и повесил ту себе на шею. Затем чтобы держать питье в чистоте (насколько это было возможно) и не уронить бутылку спросонок в грязь.

Охотники нарочно оставляли «зверью» его путы, дабы получше узнать, с кем имеют дело. Повеситься в Гламурной яме на метровой длины веревке все равно не получилось бы. Но если пленник упорно искал способ сунуть голову в петлю, такого перед охотой долго не мариновали. У пленника должно было сохраниться желание бороться за жизнь, а если он заранее списывал себя со счетов, «зверь» из него получался неважнецкий.

– Ну что, тебе хватило времени обдумать, почему ты здесь, или все еще не догадываешься? – осведомился Мизгирь, присаживаясь на корточки у края ямы.

Папа Карло продолжал молча грызть буханку, поглядывая исподлобья на комвзвода. Вид у старика был злой и изможденный, но, судя по взгляду, он понимал, о чем его спрашивают.

– Отвечай! – приказал капитан. – А иначе, видит бог, я заставлю тебя говорить!

– Вы ошиблись, – отозвался пленник севшим голосом. – Я не тот, кто вам нужен. Я простой рабочий. Ремонтирую дорогу. Я никому не причинил зла.

– Ошибаешься, – возразил Мизгирь. – Мы тут навели у дорожников справки. Тебя зовут Пахом Чернобаев и ты отсидел максимальный срок в Святом Остроге. Так что брось прикидываться белым и пушистым. Лучше расскажи, за что ты убил тех людей и каких еще бед натворил четверть века назад.

– Я никого не убивал. Меня подставили, – ответил Папа Карло. – Я отсидел по ошибке. Расплатился за чужие грехи.

– Ну надо же! Экий невезучий ты парень, – наигранно посочувствовал ему комвзвод. – Кого ни возьми, все насчет тебя ошибаются. Прямо не злодей, а истинный мученик! Но я повторяю вопрос: в чем провинились перед тобой те пятеро, за чье убийство тебе впаяли срок? И кончай рассказывать мне сказки о своей невиновности. Будешь честен – в скором времени выйдешь отсюда. Продолжишь юлить и лгать – я тебя в этой яме сгною.

Прежде чем ответить, Пахом доел хлеб и запил его большими глотками воды.

– Те пятеро, о которых вы говорите, собрались вместе в одном баре, чтобы меня убить, – признался Чернобаев. – И убили бы, кабы я их не опередил. Я всего лишь защищался. Также, как поступили бы и вы на моем месте. А меня за это взяли и осудили. Где же тут справедливость?

– У этих людей были семьи?

– Почем мне знать. Может, и были. Я не интересовался.

– И на кой черт им понадобилась твоя смерть?

– После Первой Уральской по этим землям рыскало немало мстителей и охотников за головами. Да и после Второй, надо думать, их было достаточно. А вы разве не из таких? Зачем вы меня схватили и наводили обо мне справки?

– Так ты воевал? На чьей стороне? – Мизгирь пропустил вопрос пленника мимо ушей.

– Ни на чьей, – мотнул он головой. – Но этого тоже иногда хватало, чтобы перейти дорогу или «западным», или «восточным».

– Кем же ты был, если не тем и не другим? Бандитом и мародером?

– Обычным мирным гражданином. Старался держаться подальше от ваших разборок – они меня не интересовали. Но вам было наплевать, кто я – мирный беженец или мародер. Для вас, «восточных», я был врагом лишь потому, что не хотел сражаться за вашу чертову независимость! А зачем она мне сдалась? Я уже был независимый! Причем и от вас, и от «западных», чьи руки также были по локоть в крови и чьи лозунги звучали столь же мерзко.

– То есть прикидываешься мирным беженцем, да? – переспросил комвзвод. – Ну-ну, заливай больше! Думаешь, я не в курсе, что во время войны ты состоял в банде некоего Мотыги? Того, которого грохнули потом братья Дерюжные.

– Знать не знаю ни про какого Мотыгу, ни про здешние банды, – отрезал Чернобаев. – Это кто вам про меня такое наплел? Случайно не Колька Чулым?

– Нет, не Колька, – соврал Мизгирь. Пленник не узнал его, а иначе бы уже припомнил, что виделся с ним на заднем дворе «Козырного короля». – Но есть в округе люди, которые не забыли, кто такой Пахом Чернобаев. И на кого он работал, прежде чем загремел в Острог...

На самом деле Мизгирь не наводил о Папе Карло справки в дорожной службе, так как это выглядело бы подозрительно. Вместо этого он наказал своим людям подслушивать в барах разговоры дорожников. И вот вчера выяснилось, что один из их коллег уже третий день не выходит на службу. И что в бараке, где он жил, его тоже не видели с самого воскресенья. Разумеется, пропавшего без вести бывшего зека знали на работе под настоящим именем. И знали, за что он отсидел, поскольку его устроил туда сам начальник Острога.

С этими сведениями и пришел Мизгирь к кладовщику «Гордой», о котором заикнулся тогда в беседе с Чулымом. Однако старенький дядя Вася мало чем помог комвзводу.

«Ты думаешь, я тутошних окаянных бандюков по именам знал? – усмехнулся кладовщик в ответ на вопрос, знаком ли ему некий Пахом Чернобаев. – Они же друг друга только по кликухам называли, да и те поди все упомни. Кто из них мог убить пятерых и загреметь на долгий срок? Ну ты и вопросы задаешь! Да кто угодно! За каждым такой список грехов числился, что его на суде три дня кряду зачитывали бы. Хотя после гибели Мотыги большинство его подручных разбежалось, а прочие в могилы слегли. Так что в Остроге, сдается мне, чалилась мелкая сошка. Одна из шестерок, которую скормили тогдашнему правосудию также, как Чулым «скормил» выживших дерюженцев «святым»»...

– Даже так? И почему вы не устроили мне очную ставку с тем свидетелем? – поинтересовался Папа Карло в ответ на последнее заявление Мизгиря.

«Потому что дядя Вася не входит в охотничий клуб», – должен был сказать на это капитан, но, разумеется, не сказал.

– Я почти три месяца на воле, но до сих пор не встретил ни одного старого знакомого, – продолжал Пахом. – А вы вот так запросто его нашли? По-моему, вы мне лжете.

– Единственный лжец здесь – это ты, – возразил комвзвод. – Только зачем нам предъявлять тебе какие-либо доказательства? Ты не на суде, а я не твой прокурор. Мы достаточно о тебе разузнали, осталось лишь, чтобы ты сам признался во всех своих злодеяниях. Полная искренность – твой единственный ключ к свободе.

– И какой вам прок от моей исповеди? На хлеб ее не намажешь, денег от этого у вас не прибавится и мир не станет чище. Вы просто любите издеваться над беспомощными людьми, вот что я вам скажу. А сознаваться в грехах их заставляете, чтобы не выглядеть в глазах друг друга конченными садистами и чтобы придать вашим пыткам хоть какой-то смысл. Только со мной вы ошиблись. Мне не в чем раскаиваться. Ни перед вами, ни перед кем бы то ни было. Я искупил свои грехи на пять жизней вперед, отсидев огромный срок за то, за что другого наверняка бы оправдали.

– Ну это мы еще поглядим, – пообещал Мизгирь, вставая с корточек. – Не желаешь каяться сегодня – пожелаешь завтра. Времени у нас в запасе хоть отбавляй.

И он, плюнув на прощание в яму, снова оставил пленника в одиночестве.

На самом деле времени у охотников было не слишком много. До прилета Горюева оставалась всего неделя. И когда он появится, будет уже неважно, сознается Папа Карло в грехах молодости или нет. Но даже если сознается, досрочно его из Гламурной ямы все равно не выпустят.

Никто Пахома в городе не искал, что тоже играло охотникам на руку. Вдобавок Кайзер пустил среди его бывших коллег слух, что тот задолжал чулымцам приличную сумму. Поэтому дорожники единодушно решили, что Чернобаев отказался платить по счету и задал деру, и больше про него не вспоминали.

Мизгирь тоже мог бы забыть о нем на всю оставшуюся неделю – иных забот хватало, – да только не получилось. Теперь пленника кормили раз в день и за ним приглядывали по очереди члены клуба. Но за три дня до визита Горюева Мизгирю неожиданно позвонил дежурящий на форпосте Кельдым. И сообщил, что «зверь» ведет себя странно – не иначе, у него помутился рассудок.

Чертыхнувшись, капитан был вынужден оставить дела и поехал выяснять, что там стряслось.

– И вот так – с самого утра, – пояснил Кельдым, когда они с капитаном подошли к яме. – Бодает стену, мычит и не отзывается.

Действительно, Папа Карло слез с покрышки и теперь стоял у стены по колено в нечистотах, упершись лбом в шершавый бетон. Но не молчал, как обычно, а что-то бубнил себе под нос. Что именно, было не разобрать. До стрельбанов долетало одно лишь мычание.

– Эй, Чернобаев! – окликнул его Мизгирь. – Ты меня слышишь, Чернобаев? Хватит валять дурака, пора обедать! Держи свой хлеб! Держи, кому говорю!

Но пленник не реагировал, хотя явно проголодался – со вчерашнего дня у него во рту не было ни крошки хлеба.

– Наверняка придуривается. Голодный псих от еды бы не отказался, – рассудил комвзвод, отведя Кельдыма от ямы.

– Если только псих не чокнулся именно на голодовке, – усомнился тот. – Сколько он так еще простоит? Рано или поздно уснет, ноги подкосятся, он упадет и захлебнется.

– Ладно, подожди до темноты, а потом свяжись со мной и доложи обстановку, – заключил Мизгирь. – Если ничего не изменится, привезу ребят, будем принимать меры.

Охотники допускали, что от долгого сидения в Гламурной яме у какого-нибудь «зверя» может поехать крыша, но пока с этим не сталкивались. Их обычные пленники через неделю заточения либо еще сильнее озлоблялись и дичали, либо становились покладистыми, но с ума не сходили. Все они были бандитами – людьми беспринципными, умеющими приспосабливаться к любым условиям и живучими как тараканы.

И Пахом до сей поры мало чем от них отличался. По крайней мере, когда Мизгирь разговаривал с ним в последний раз, то не заподозрил у него никаких психических сдвигов. Поэтому имел основания считать, что Чернобаев лишь прикидывается сумасшедшим. И прекратит это, когда устанет.

Но вечерние новости от Кельдыма не обнадеживали. Папа Карло продолжал бодать стену и мычать. Удивительно, как ему вообще удалось простоять в этой позе так долго. Рассчитывать на то, что он продержится еще и ночь, уже не приходилось.

Захватив с собой Боржоми, Горыныча, Заику и Ярило, Мизгирь вернулся на форпост, дабы помочь Кельдыму разобраться с этой внезапной проблемой.

Чернобаев не изменил позы, но теперь его плечи дрожали, а мычание стало прерывистым и тихим. Было видно, что он едва не падает с ног от голода и усталости. Вот только возвращаться на островок-покрышку он упрямо не желал.

– Кажется, и правда не симулирует, – заметил капитан, почесав макушку. – Надо вытащить его и дать отлежаться в сарае. А то, боюсь, к прилету босса Папа Карло или ноги протянет, или будет еле-еле ими передвигать, за что нас тоже по головке не погладят.

– А если он откажется вылезать из Гламурной ямы, что тогда? – спросил Ярило. – «Пушкой» ему теперь не пригрозишь – он же невменяемый.

– В кладовке валяются болотные сапоги и монтажный пояс.– сказал Мизгирь. – Обвяжем им «зверя» и вытянем наверх краном.

– И кто спустится в яму? – нахмурился Горыныч. – Кидаем жребий или как?

– Отставить жеребьевку. Я спущусь. – Комвзвод не стал перекладывать грязную работу на товарищей. – Я нашел этого «зверя», а значит мне за ним и нырять.

Так и случилось. Чернобаев не желал хвататься за спущенную ему крановую цепь, и пришлось Мизгирю напяливать болотные сапоги. Которые по закону подлости оказались дырявые. Хорошо еще, что в машине нашелся скотч, и комвзвод худо-бедно заклеил им на сапогах прорехи, какие сумел обнаружить.

Ощутить себя в шкуре узника Гламурной ямы было не только неприятным, но и бесполезным опытом. Чтобы узнать, насколько там отвратительно, не обязательно было самому туда лезть. Увы, иного способа вытащить Чернобаева не существовало.

Разумеется, в одном из сапог тут же нашлась не заклеенная дыра, которая не добавила Мизгирю удовольствия от этой «экскурсии». Кривясь от отвращения и держа ладонь на рукояти пистолета, комвзвод приблизился к Пахому и ткнул его кулаком в спину. Тот даже не оглянулся. Тогда Мизгирь надел на пленника захваченный с собой широкий монтажный пояс и прикрепил к нему крановую цепь.

«Что он там бормочет? – подумал капитан перед тем, как отдал команду «Вира!». – Что-то про морковь? Или про морг? «Морк, морк»... Хотя нет, кажется, речь о мороке. Морока или морок. Морок, который... ни черта не разберу. А впрочем, оно мне надо? Не иначе, старик просто заговаривается».

Очутившись в воздухе, Папа Карло вышел из прострации и задергался. Потеряв равновесие, он перевернулся на крюке и был вытащен из ямы вверх ногами. После чего его продержали подвешенным над ямой еще минуты три. До тех пор, пока не смыли с него из шланга все нечистоты.

Когда Мизгиря тоже наконец-то извлекли из клоаки, и он скинул сапоги, промокший насквозь Чернобаев сидел на земле и дрожал. Однако купание не только отмыло его от грязи, но и, кажется, привело в чувство. Это стало понятно по его взгляду и по тому, что он больше не бредил. Хотя насчет последнего комвзвод не был уверен. Молчание Пахома могло объясняться и тем, что у него от холода зуб на зуб не попадал.

– Что с сараем? – осведомился капитан у Заики и Боржоми, которым было поручено обустроить для пленника новую тюрьму.

– Все готово. Выкинули оттуда хлам и вбили в стену скобу для цепи, – доложил Боржоми. – Разве только спать Папе Карло придется на полу, но, думаю, он будет не в обиде.

– Сухую одежду нашли?

– Да. И обувь тоже. Размер ботинок, правда, великоват, но других нет.

– Ничего, главное, что дерьмом не воняют, – подытожил Мизгирь. И обратился к Пахому: – Ты сможешь сам переодеться, Чернобаев?

Пленник не ответил, а, продолжая стучать зубами, несколько раз судорожно кивнул.

– Ну слава богу – ты снова нас понимаешь! – воскликнул капитан. – А как насчет покаяния? Ты созрел для него или все еще нет?

– Морок, – пробормотал Чернобаев, вжав голову в плечи, словно ожидая удара. – Это все он. Не я. Морок попутал. Извините.

– И это все? – Мизгирь покачал головой. – В жизни не слышал хреновее исповеди. Придется тебе, Папа Карло, еще денек-другой над ней поработать, потому что в твоем случае краткость – не сестра таланта... Заика, Боржоми! Уведите его в сарай, дайте ему переодеться и посадите на цепь. Отныне будем стеречь его попарно, на случай, если его опять придется усмирять и приводить в чувство. И держите наготове шланг с водой. Похоже, это единственное лекарство, которое Чернобаеву помогает...