Текст книги "Эдвард Мунк"

Автор книги: Рольф Стенерсен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Мунк не мог видеть больных и стариков. «Вы знаете, этот старый больной человек хочет прийти повидаться со мной. Не можете ли вы позвонить ему и сказать, что я сам так стар, что не могу никого принимать».

Мунку хотелось знать, как люди умирают. Когда умер мой брат, он расспрашивал меня:

– Были ли у него боли? Говорил ли он что-нибудь? Знал ли сам, что умирает? Боялся ли он? Был ли он просветленным? Не казалось ли, что он что-то видит? Или все было мрачно? Не мерз ли он? Не было ли у него болей? Как вы думаете, может человек умереть от боли? Делали ли ему уколы? Сколько? Верил ли он во что-нибудь? Как вы думаете, помогает ли вера?

Совершенно очевидно, что Мунк не был в состоянии верить во что-либо. Он не хотел сгнить, превратиться в газ и костяную крошку. Он надеялся, что смерть – это переход к новой форме существования. Ему очень хотелось в это верить, но он видел слишком много нужды, чтобы верить в бога. Он считал, что во всем должен быть какой-то смысл. Но только не был в состоянии его понять.

– Интересно, что думает собака о своем хозяине. Понимает ли она что-либо. Считает ли, что мы – люди – всемогущи и всезнающи? Что мы создали все сущее? Даже если никакого бога нет, мы ничего не потеряем, живя так, как будто он есть. Тот, кто сеет доброту, пожинает доброту. В это я верю. Нет, я в этом не уверен. Не всегда. Пасторы часто фальшивы. Это можно заметить, когда они отправляют богослужение. Библейские слова звучат, как заклинание. Аминь, аминь. Сезам, Сезам, откройся. В большинстве своем пасторы худые и серые. Толстые, жирные священники верят, наверно, в милость господню. Они думают: бог простит мне. Самое главное – верить в него. А может быть, это действительно самое главное. Почем я знаю?

– Смерть – черным-черна. Краски – это свет. Быть художником – значит работать со световыми лучами. Может быть, смерть – это когда тебе выклюют глаза. И ты ничего не сможешь видеть. А может быть, это как будто тебя бросили в погреб. И все ушли. Хлопнули дверью и ушли. И ничего не видно. Чувствуешь только промозглый холод покойника. Света нет.

Холод покойника. Мунк писал этот холод. На портрете матери, написанном маслом, ребенок отвернулся от покойницы. Она лежит бледная и худая. Он от нее уходит, одной рукой зажимая нос.

В 1919 году он написал автопортрет, когда был еще болен. Он назывался «Больной испанкой». Он старый, усталый, сидит в кресле, накрытый пледом. Рот открыт. Он задыхается.

– Вы чувствуете удушающий запах?

– Что вы хотите сказать?

– Вы чувствуете запах?

– Запах?

– Да, неужели вы не видите, что я вот-вот начну гнить.

Эдвард Мунк не любил цветов, терпел их только ко дню рождения и на рождество.

– Почему мне прислали сегодня цветы? Я же не болен? Или я плохо выгляжу.

Он только взглядывал на полученные цветы. Вынимал из них визитные карточки и говорил:

– Пожалуйста, вынесите цветы. Я не хочу, чтобы они вяли здесь.

Гиацинтов он не терпел. Однажды вечером мы с ним вернулись после небольшой прогулки. Войдя в дом, он помчался в кухню и сказал экономке:

– Я же говорил, что не желаю видеть гиацинтов. Кто прислал мне гиацинты?

ОДИНОКИЙ ЧУДАК

Если Мунк хотел говорить, он предпочитал быть вдвоем с собеседником. Если он попадал в компанию, он был удивительно молчалив и любезен. Он поднимал вещи, уроненные другими и даже молодыми. Последним входил в дверь. Если у него были гости он не садился, прежде чем они не усядутся. Однажды у него в гостях было четыре человека и стульев не хватило. Мунк вышел в кухню, принес оттуда пустой ящик и бутылку шампанского. Сев на ящик, сказал:

– Могу я предложить господам бокал шампанского?

Если я делал что-либо ему не по нраву, он не скупился на брань. Но если кто-то входил, сразу становился любезным, что бы я ни сделал. Даже не садился, не предложив сначала сесть мне.

Он очень близко принимал все к сердцу и годами не забывал обид. Особенно болезненно относился к малейшему намеку на то, что он выдумывает небылицы или что у него не все дома.

Однажды вечером Мунк без предупреждения приехал в свою усадьбу в Витстене. По дороге к дому он увидел, что кто-то проходит по усадьбе.

– Кто прошел сейчас по усадьбе? – спросил он сторожа.

– Никто не проходил.

– Я видел двух людей в черном. Они проходили по усадьбе, а вышли из вашего дома.

– Нет. У меня никого не было и никто не проходил по усадьбе.

Мунк сразу же уехал в Осло. Пришел ко мне и сказал:

– Пожалуйста, поезжайте в Витстен и откажите сторожу.

Он рассказал, что произошло, и прибавил:

– Я не желаю иметь у себя людей, которые считают, что я вижу привидения.

Я стал просить за сторожа.

– Нет, – сказал Мунк. – Пусть уходит. Это отвратительный человек. Каждый раз, когда я с ним разговариваю, он вертит руками. Стоит и вертит руками, а я с ним разговариваю. Руки у него бледные, белые. По-моему, он ничего не делает.

– Он ведь должен только следить за домом.

– Он считает, что я галлюцинирую. Я не могу видеть его белые как мел руки.

Как раз в эти дни я помогал Мунку устроить маленькую выставку в Лондоне. Мунк хорошо знал немецкий и французский языки, но плохо английский. К открытию выставки он дал в Лондон радиограмму: «I wish the exhibition held» [18]18
  Желаю выставке удачи (англ.).


[Закрыть]. Организаторам выставки было нелегко. Сразу же после открытия выставки из Лондона пришла телеграмма, сообщавшая, что за пятый вариант «Больной девочки» предлагают тысячу фунтов. Мунк обрадовался предложению: впервые его большая картина будет продана в Лондоне.

Он попросил меня написать туда и узнать, кто покупатель. Оказалось, что это норвежский торговец, живущий в Лондоне. Мунк, надеявшийся, что покупатель – англичанин, был так разочарован, что хотел сразу же закрыть выставку. В Лондоне требовали, чтобы она была открыта в течение положенного срока. Тогда Мунк написал норвежскому консулу в Лондон и просил его помочь отправить картины в Норвегию. Цена на «Больную девочку» поднялась до двух тысяч фунтов, но Мунк не хотел продавать. Выставку надо закрыть и картины отправить в Норвегию. Организаторы выставки обратились ко мне, прося уладить это дело. Я написал:

«Мунк в несколько подавленном настроении. Продолжайте выставку до положенного срока. Я попытаюсь уговорить его согласиться на это».

Узнав, что я это написал, Мунк пришел ко мне и сказал:

– Ну это уж слишком. Какое вы имеете отношение к моим картинам? Теперь каждый из нас будет заниматься своим делом – вы вашим, я – моим. Картины должны вернуться сюда. А я поеду в Витстен и сам откажу сторожу.

На другой день он позвонил и сказал:

– Я послал вам картину. Это картина улицы Карла Юхана, которая вам так нравится. Но то, что я сказал вчера, остается в силе. Вы занимаетесь своим делом, я своим. Только мне нужно знать одну вещь. Что, газ выключен?

– Нет, газ не выключен.

– Как странно. Здесь газа нет. Берите машину и, пожалуйста, приезжайте.

Газ не был выключен. Но Мунк очень боялся повертывать кран. Он повертывал чуть-чуть. Отходил на несколько метров и зажигал спичку. Если газ не зажигался, он закрывал кран и хотел, чтобы кто-нибудь другой попытался зажечь. Я зажег газ. Он попросил меня сварить яблочный компот, пока он рассказывал о своих трудностях:

– Дочь брата прислала мне письмо из Нурланна. Она хочет отправить детей учиться в Осло. Спрашивает меня, следует ли ям учиться. Я не знаю, способны ли они к учению. Что мне ответить? Я не хочу, чтобы они жили у меня, как я буду работать, если дом полон ребят? Они, наверно, приедут сюда. Зачем она меня спрашивает – отправлять ли их в Осло? Я посылаю ей тысячу крон и пишу, чтобы она не вмешивала меня в такие дела.

Вдруг он взял ложку и вынул яблоко из кастрюли. Подошел ко мне.

– Пожалуйста, – и положил яблоко мне в руку. Оно было горячее, и я его уронил. Он посмотрел на меня.

– Вы не любите яблоки?

– Оно горячее.

– Да, да. – Он стоял и смотрел на расплющенное яблоко.

– Очень опасна кожура. На ней можно поскользнуться. Нужно это поднять, пока мы не сломали себе шею.

Я стал помогать ему. Собрать всю массу было трудно. Я хотел принести тряпку.

– Нет, не трите. Пусть лежит. Мы пойдем в гостиную.

Мы вошли в комнату, и Мунк продолжал говорить о своих трудностях.

Вдруг он сказал:

– Газ открыт. Будьте добры, закройте его.

Я встал, но не успел сделать нескольких шагов, как он остановил меня:

– Будьте осторожны. Вы помните, что там лежит яблоко?

После похорон моего младшего брата Мунк попросил меня прийти. И первое, что он сказал:

– Извините, что я не пришел на похороны вашего брата. Я послал венок. Я не в состоянии это видеть. Это так на меня действует. В последний раз я был на похоронах, когда умерла моя сестра. Я долго не мог от этого оправиться. Что такое я говорю? Я ведь не знал вашего брата. Я его никогда не видел. Это, наверно, не подействовало бы на меня так. Но это правда, что я не могу этого выносить. Я никогда не хожу на похороны. Когда умер мой двоюродный брат, я поехал в крематорий, но не вошел. Сидел в машине. Видел дым. Он был желтый, жирный.

Мунк редко бывал в театре или на концертах. В театре всегда брал место в первом ряду у прохода. Он, как правило, приходил поздно и уходил до конца спектакля.

– Я не могу целую вечность сидеть неподвижно.

В тридцатых годах, когда в Осло гастролировали иностранные знаменитые певцы, он попросил каждый день покупать ему билет на «его» место. На другой день позвонил и сказал:

– Не покупайте больше. Я вчера слушал «Тоску». Пели по-моему хорошо. Но декорации ужасные. То же самое, что тридцать лет назад – я уверен, что декорации, которые я написал для Макса Рейнгардта, сегодня показались бы чем-то новым. Правда ли, что все изменилось, за исключением театральной живописи?

В 1930-х годах некий Оскар Юханнессен был одним из самых известных торговцев художественными произведениями в Осло. Без денег, не имея специального образования, он добился того, что стал самым крупным торговцем картин в Осло. У него не было магазина, но он ежедневно продавал картины почти немедленно после того, как их покупал. Он говорил о себе:

– Я не говорю, что смыслю в искусстве. Я просто знаю, чего люди хотят и сколько можно получить за картину. Картина не должна быть слишком большой. Иначе ее трудно продать. Она должна быть такой, чтобы ее можно было повесить над шкафом или над письменным столом. Если это Аскеволл [19]19
  Андерс Аскеволл (1834–1900) – норвежский художник-анималист.


[Закрыть]– то на ней должны быть изображены коровы. Если Таулов [20]20
  Фритс Таулов (1847–1906) – один из крупнейших норвежских художников-пейзажистов.


[Закрыть],– текущая вода. Если Мунк, картина должна выглядеть так, как будто ее написал Кристиан Крог. Если я сомневаюсь в картине, я спрашиваю жену. И попадаю в точку.

Однажды Юханнессену удалось пройти к Мунку. Он пришел, чтобы купить картины. На другой день он мне сказал:

– Нет, Мунк трудный человек. Он говорит без умолку, но ни слова о картинах. Я ничего не смог купить. Не можете ли вы мне достать несколько картин Мунка? У меня много покупателей.

Будучи у Мунка, я сказал, что Юханнессен очень хотел бы купить картины.

– Да, он был у меня. Это было ужасно. Он говорит, говорит. Все время прерывал меня. Я не смог сказать ни слова.

Однажды ко мне пришел торговец картинами с тремя картинами Мунка. Мне казалось, что я их видел раньше. Я попросил его подождать и позвонил Мунку. Оказалось, что эти три картины были украдены из Экелю. Они стояли в саду. Укравший, молодой парень, продал их торговцу. Я взял картины и поехал к Мунку. Мунк был расстроен.

– Подумайте, а вдруг он застрелится. Это молодой человек, сын известных родителей. Будьте добры, пойдите к нему и скажите, что никакого судебного дела не будет. Передайте привет и скажите, что об этом никто не узнает. Да, скажите также, что это плохие картины. Они проходили один лошадиный курс лечения за другим. Они стояли в саду месяцами и стали только хуже.

Парень был далек от самоубийства. Он нагло заявил, что Мунк сам дал ему эти картины.

Услышав об этом, Мунк сел, вытер пот со лба и сказал:

– Это ужасно. Мы будем шаг за шагом припирать его к стене и он убьет себя. Убьет из-за дрянных картин. Или же заставит людей ему поверить. Да, большинство ему поверит. Поверят, что он позировал мне или еще чему-нибудь. И он заберет все, что сможет, здесь, и скажет:

– Я их получил. Картины дал мне Мунк. Мы большие друзья.

– Нет, мне нужно переезжать в Витстен. Я не могу здесь жить. Ни колючая проволока, ни злые собаки не помогают. Я не могу здесь жить. Они стоят и смотрят на меня, когда я гуляю в саду. Стоят и глазеют. И к тому же усадьба расположена чертовски низко. Все, что они выливают, течет ко мне. У них там сухо, а я шлепаю по всему тому, что они вылили. А теперь у них появилась новая тема для пересудов: подумайте, Мунк-то отдает этому парню одну картину за другой. Разве это не странно? Мунк отдает ему одну картину за другой!

– Да, можете не сомневаться, теперь они будут судачить. И скоро вся свора набросится на меня. В прошлый раз они жаловались, что мои дома не похожи на виллы, что я сбиваю цены на их участки, порчу всю округу моими простыми деревянными постройками. Да, вот увидите, новая вода польется на мельницу сброда из Осло. Я не буду знать покоя ни на минуту.

Мунк поехал в Витстен и пробыл там некоторое время. Как-то в воскресенье я отправился к нему.

Он пожаловался, что к нему приезжает один известный человек из Осло.

– Я увидел его на улице Карла Юхана, и мне захотелось его написать. Я подошел и спросил, не пожелает ли он мне позировать.

– С удовольствием, – ответил он.

– И вот теперь он приезжает каждый день, садится передо мной на стул, а у меня ничего не клеится. Мы разговариваем, разговариваем, и наконец он говорит:

– Вы не будете рисовать?

– Рисовать? – говорю я.

– А разве вы не собирались написать мой портрет? Я право не знаю, будет ли у меня еще время, чтобы приезжать сюда.

– Он взял шляпу и ушел. Рассказав мне все, что он совершил в этом мире. Он, конечно, считает, что орден св. Улафа, который я получил, должны были бы дать ему.

Мы сели, и Мунк, рассказывая, что он никак не мог начать писать, что-то вырезал на деревянной пластинке. Он не отрывал от нее глаз, говорил и резал. Все более и более энергично. Я не знал, что он делает, и был удивлен, увидев, что это мой портрет.

Перед моим отъездом вбежал сторож и сказал:

– Тут за мысом перевернулся парусник.

– Так я и знал, – сказал Мунк. – Этот парень приехал сюда, чтобы отомстить. Бросился в воду у самой усадьбы. Теперь будет суд, поднимут шум.

Он взглянул на меня: «А зачем вы втянули меня в это? Приехали ко мне с картинами. Вовлекли в ужасную историю. К чему мне эти плохие картины? Разве вы не видели, что картины плохие?»

Оказалось, что на паруснике шел парень из Витстена. Он откачал воду и добрался до берега. Мунк сказал:

– Витстен – скучная дыра. Когда молодые люди не знают, чем им заняться, они идут на парусниках к моему мысу и тренируются в опрокидывании лодок. Лучше бы сидели дома и выпивали. Тогда, может быть, я обрел бы хоть немного покоя.

Постепенно он пришел в хорошее настроение и вдруг спросил:

– Вы не встречали хозяина гостиницы в Витстене? Мы должны посмотреть его коллекцию. Пойдемте к Крогвику смотреть его картины.

Мы пошли. Крогвик низко поклонился Мунку.

– Это молодой любитель искусства из Осло. Он очень хотел видеть вашу коллекцию. Ведь во всей Норвегии ни у кого нет стольких картин Петера Спурвика. – Разве это не Петер Спурвик?

– Я бы предпочел купить вашу картину. Одна картина Мунка стоит больше всех моих картин. Не опоздал ли я купить?

– Знаете ли, теперь я получаю тысячу крон за отпечаток ноги. Если я промочу ноги, то стоит мне поставить их на картон, и я получаю тысячу крон.

– Да, я слышал, что многие богачи в Осло покупают картины Мунка и платят тысячи.

– Вовсе нет. Я не продаю картин. Приходите как-нибудь ко мне и вы увидите, что все картины у меня. Это только болтовня, что я продаю картины. Я продаю оттиски.

Мунк не хотел быть богатым, не любил быть в обществе богатых. В 1920-х годах он поехал в Париж вместе со своим другом Халфданом Руде, его женой и дочерью. Они поселились в роскошном отеле, Мунк снял комнату, выходившую на задний двор, но скоро переехал.

– Мне не нравятся здешние люди. Я не могу писать и жить в таком шикарном месте.

В Париже он писал портрет дочери Руде. Она как-то переменила прическу.

– Что вы сделали? Вы совсем другая.

Тот, кто хотел быть другом Мунка, не должен был общаться с людьми, которые Мунку не нравились. Для него было достаточным поводом порвать с другом, если он видел, что друг на улице разговаривает с кем-то, кто ему не нравится.

– Я его уличил! Я давно это знал. Он обманывал меня. А вчера я застал его с Сёреном. Они стояли на улице и, наверное, сплетничали. А мне он говорил, что терпеть не может Сёрена!

Мунк жаждал познать людей. Ему хотелось подойти к ним поближе. Узнать все, что скрыто в тайниках их души. И все же он не мог никого привязать к себе. Не решался. Может быть, потому, что слишком сильно этого хотел. Он прятался за словами о том, что люди вероломны и злы. Он скрывал что-то, делая вид, что верит в существование заговора против него. Бежал от слишком большого желания ближе подойти к людям, когда уезжал. Должен был уехать. В дикой спешке, без чемодана, не зная куда он направляется, он мог сесть в поезд. В одной из таких внезапных поездок – поезд шел в Стокгольм – он встретил Исака Грюневальда [21]21
  Исак Грюневальд (1889–1946) – шведский художник, ученик Матисса.


[Закрыть]. Грюневальд спросил его, что он собирается делать в Стокгольме.

– Я просто немного путешествую. Я хорошо сплю в поезде.

Директор театра Халфдан Кристенсен встретил однажды Мунка в поезде, шедшем в Гётеборг. Мунк сел в поезд в Моссе. Кристенсен собирался пробыть один день в Гётеборге. Они жили в одной гостинице. Вечером, придя в гостиницу, Кристенсен застал Мунка за ужином. Подошел к нему. Мунк предложил ему сесть. Во время беседы Кристенсен спросил, что Мунк делал в Гётеборге.

– Был в кино. Это все, что я делал здесь. Я хотел просто уехать из Осло. Сел на пароход, чтобы не ехать через Осло.

Они сидели и разговаривали до четырех часов утра. Когда Кристенсену пришла пора идти на поезд и ехать в Осло, Мунк пошел вместе с ним. Как и Кристенсен, он приехал утром и уехал вместе с ним в тот же день. Мунк купил билет третьего класса, Кристенсен – второго. В Моссе Мунк сошел с поезда.

ОТНОШЕНИЕ К КАРТИНАМ

Все дома Мунка – в Осгорстранде, Рамме и Экелю – были заполнены холстами и картинами. Вряд ли какой-либо другой великий художник с таким рвением собирал свои собственные картины. Мунк очень неохотно продавал картину, которую любил, и еще более неохотно, которая ему не нравилась. Если он ради денег продавал картину, которую считал хорошей, он часто не находил себе покоя, пока не создавал картину заново. Он хотел наиболее значительные картины иметь в своем собственном собрании.

– У меня нет других детей, кроме моих картин. Они должны быть около меня, чтобы я был в состоянии работать. Только глядя на свои картины, я начинаю работать. Вдали от моих детей я могу самое большее делать наброски. Когда отправляю их на большие выставки, я теряю покой и становлюсь глупым читателем газет. Я не могу не читать того, что пишут о моих картинах. Хотя и знаю, что это опасно. В особенности опасно, когда тебя хвалят. Я знаю, что мне нужно продолжать работать, а похвалы действуют парализующе. Как будто кто-то стоит сзади и шепчет:

– Пиши вот так, и тебя будут хвалить!

– У меня никогда не было времени жениться. В молодости у меня не было денег. Но я был верен богине искусства, поэтому и она меня не покинула.

Все силы, все способности. Мунк отдавал одному – живописи. Поверь он, что будет писать лучше, если ежедневно будет стоять на руках, он бы делал и это. Он создавал не прекрасные произведения, не изысканные рисунки, не картины, похожие на действительность.

Его картины – отражения состояния его духа.

Однажды ему дали почетный заказ – написать портрет члена королевского дома. Он отказался:

– Я слишком стар, чтобы рисовать ордена.

Случалось, что он буквально воевал со своими картинами. Он мог наброситься на них, обдирать их, бить, пинать ногами.

– Эта проклятая картина действует мне на нервы. Проходит один лошадиный курс лечения за другим. Становится все хуже и хуже. Пожалуйста, отнесите ее на чердак. Закиньте ее как можно дальше.

Я пошел с ней по лестнице, но не смог открыть дверь на чердак. Поставил картину на лестничной площадке перед дверью. Когда я спустился вниз, Мунк спросил:

– Вы открыли дверь?

– Нет.

Мунк побежал наверх, открыл дверь и бросил картину на чердак.

– Это плохой ребенок. Я делал с ним все что мог. Он упорствует, не поддается. Поверьте мне, эта картина в состоянии спрыгнуть с лестничной площадки и удариться о мою голову. Мне не будет покоя, пока я не избавлюсь от нее. Это ужасная картина.

Он сел. Вытер пот со лба.

– Я больше ничего не сделаю.

Он ударил ногой другую картину.

– Эта тоже плохая. Уберите ее. Я никогда не умел писать руки. Я знаю, что никогда не мог написать руки. Тиис сказал, что это хорошая картина. Он снисходителен. Здесь пишут столбец за столбцом о том, что я великий художник. А вы считаете эту картину хорошей?

Я не ответил.

– Я еду в Витстен. Отдохну немного. Витстен – единственное место, где я могу отдыхать. Там нет ничего, что хотелось бы писать. Полный покой. Я собираюсь жить там. Это ужасно скучная дыра. Я езжу туда каждый сочельник, чтобы мучиться. Я пишу «Мать-Землю». Пишу уже двадцать лет. Я стою в Витстене каждый сочельник и переделываю «Мать-Землю». Там сыро и холодно, и я страдаю за свои грехи. Там не настоящая печка, а так какая-то чепуха. Я брожу по мокрому, липкому снегу и смотрю через фьорд на Осгорстранд. В Осгорстранде нельзя и шагу сделать, чтобы не захотелось писать. Я написал все, что там есть. Деревья, дома, камни. При помощи этих камней я мог бы написать берег. Написать камни, как живые существа. Я всегда сажаю на них людей. И получается новый и худший портрет Яппе или Ингер, сидящих на камне.

Да, мне очень хочется поехать в Осгорстранд и написать камни. Написать их, как живых существ. Нет, я поеду в Витстен. Я не могу больше писать. Почему я не стал чем-либо другим? Такой высокий, сильный человек, как я, сидит день за днем с углем. С маленькими кисточками.

Мунк часто боялся продолжать писать на эскизах и набросках.

– Если я буду еще писать, от них запахнет потом.

Недовольство готовыми картинами было, несомненно, одной из причин того, что он часто их переделывал. Некоторые из них, например, «Мать-Землю», одну из главных картин в актовом зале университета, он переделывал двадцать раз.

Однажды я предложил ему две тысячи крон за эскиз, стоявший у него в Экелю.

– Хорошая цена за несколько штрихов, но я не могу продать. Я должен продолжать работать над ними. Опасно продавать эскизы. Не следует сдаваться слишком рано.

Через несколько часов он позвонил.

– Это Мунк. Вы можете взять эскиз за тысячу крон. Помните, вы предложили мне две тысячи? Но я продолжал работать над ним. Приходите, увидите сами.

Мунк был безжалостен к людям, дававшим ему советы, как писать. Однажды мы с ним стояли у ворот в Экелю, к нам подошел старый друг Мунка. Поздоровавшись с Мунком, он попросил разрешения войти в дом.

– Нет. Я никого больше не пускаю.

– Но у тебя гость.

– Мне же нужно продавать картины.

– Только на минуточку, Эдвард. Мне хочется посмотреть, над чем ты сейчас работаешь.

– Я сказал – нет. Помнишь, когда ты был здесь в последний раз?

– Я был здесь?

– Да. Ты был здесь. Я стоял и смотрел на белого рысака и на старого крестьянского битюга. Я держал их под уздцы, и они бегали по кругу. Мне хотелось посмотреть, как они поднимают ноги. – Ну, Эдвард, – сказал ты, – не собираешься ли ты стать директором цирка?

– Я сказал это в шутку.

– Да, да. Но когда я показал тебе свою новую картину, ты сказал: – Почему ты положил так много зеленой краски?

Старый друг приподнял шляпу и ушел.

– Он из худшего сорта, – сказал Мунк. – Говорит, что ему нравятся мои картины, а сам пишет, как изящная барышня.

Мунк пришел в актовый зал университета, чтобы посмотреть, как вешают новый вариант «Матери-Земли». В зал вошел рабочий. Он ходил по залу и осматривал картины. Мунк подошел к нему:

– Как вам нравятся эти картины?

Рабочий показал на старика на картине «История» и сказал:

– Борода зеленая.

– Да, да, борода зеленая.

Они стояли и смотрели друг на друга.

– Я спросил вас, как вам нравятся эти картины?

– Борода не бывает зеленой.

– Какого черта вы здесь делаете? Уходите.

Несколько дней спустя Мунк попросил меня вместе с ним посмотреть картины в актовом зале. Он смотрел на все картины, кроме «Матери-Земли» – единственной картины, которой он был недоволен. Проходя вдоль стены с картинами, он сказал:

– Зачем здесь стена? Разве в Праздничном зале должны быть четыре стены? А не будет ли забавнее, если здесь повесить несколько прекрасных ковров? Сегодня ночью мне приснилось, что у меня еще одна «Мать-Земля». Я так обрадовался, что затанцевал. А потом сел на стул и заснул. Прилетели ангелы – унесли меня. Мне нужно ехать в Витстен и писать «Мать-Землю». Перед тем как позвонить вам, я сделал наброски ангелов.

Ему казалось, что «Матери-Земле» не хватает целостности. Сначала он хотел назвать картину «Исследователи». Хотел показать, что играющие дети – это юные исследователи. Считал, что левая сторона картины исчезла, что в картине нет смысла.

В 1930-х годах Мунку позвонил богатый торговец, предложил написать портрет его жены за десять тысяч крон. Мунк сказал, что должен увидеть ее, прежде чем дать ответ. Она пришла к Мунку, и Мунку захотелось ее написать.

Получился хороший портрет молодой женщины в воздушном летнем платье. Получив портрет, торговец позвонил Мунку и сказал, что картина ему нравится, но, по его мнению, ей не хватает характерных черт лица. Вся голова – это всего лишь легкая красная краска.

– Вот это-то и хорошо. У вашей жены нет черт. Только черная тушь, которой она подмазывает глаза.

Мунку она нравилась, и позже он сказал:

– Да, это было легкое платье.

В 1922 году, когда Мунк закончил цикл картин о шоколадной фабрике «Фрейя», директор попросил его побольше нарисовать на картинах. Рабочие жаловались, что Мунк не нарисовал дверей и труб над домами. Мунк пришел на фабрику и стал дорисовывать. У ворот его ждала машина. Директор увидел это и любезно предложил Мунку одну из фабричных машин. Она всегда будет стоять у ворот и ждать его. Однажды машина исчезла. Мунк побежал к директору и сказал:

– Что же вы заставляете меня одного рисовать?

Через несколько дней он пришел к директору, бросил кисти на стол и сказал:

– Остальное можете портить сами.

Как-то в воскресенье я встретил в Экелю Яппе Нильссена. В одном антикварном магазине в Осло он видел картину с именем Эдварда Мунка на ней. По его мнению, это была картина не Мунка. В следующее воскресенье я опять встретил Яппе Нильссена в Экелю. Он спросил Мунка:

– Мне сказали, что ты был там, видел картину и сказал, что ты ее написал. Верно ли это?

– Нет, я этого не говорил. Я сказал, что не помню, чтобы я ее писал. Может быть, женщина, стоящая спиной к зрителю, моя сестра, – сказал я. А какое тебе дело до этой картины? Я не хочу шума, писаний и т. д. Разве ты не видел, что картина хорошая?

Оказалось, что эту картину написала Харриет Баккер [22]22
  Харриет Баккер (1845–1932) – норвежская художница.


[Закрыть]. Она была продана в Германию, а теперь вернулась в Осло с именем Эдварда Мунка на ней.

Всего один раз я был свидетелем того, как Мунк хотел купить проданную им картину. Я получил фото картины, которую продавал немецкий коллекционер.

– Купите ее. Это, может быть, лучшее из всего написанного мною. Если вы ее не купите, куплю я.

– Сколько давать?

– Купите. Сколько бы он за нее ни хотел. Я хочу, чтобы она была здесь.

Я купил. Увидев картину, Мунк сказал:

– Ах, неужели она не лучше? Не можете ли вы отослать ее обратно в Германию? По-моему, она довольно-таки плоха. Я думал, что она хороша.

Один-единственный раз я был свидетелем того, что Мунк плохо помнил свою работу.

Мунк часто очень небрежно обращался со своими картинами. Случалось, ходил по ним, когда они лежали на полу.

– Хорошая картина может многое вынести. Только плохие картины обязательно должны быть целыми и вставлены в тяжелые дорогие рамы. Я же только обвожу их узким кантиком, предпочтительно круглым и белым.

Но если посторонние вольно обращались с его картинами, он приходил в бешенство.

– Вы знаете, Тиис поручил Харальду Брюну почистить и смазать маслом мои картины. Я не узнал одной из моих лучших картин. Харальд Брюн что-то на ней нарисовал.

Для того чтобы уменьшить опасность пожара, Мунк выстроил в Экелю несколько домиков. Один – кирпичный, остальные простые деревянные. Когда этих домов оказалось недостаточно, чтобы вместить все его картины, он построил от дома к дому высокий забор, над которым возвышалась узкая, в метр шириной, крыша. На этом заборе под крышей он развешивал многие из своих картин. Однажды он меня спросил, хороша ли выдумка.

Я ответил:

– Забор деревянный. Если где-то загорится, огонь с одного дома перекинется на все остальные.

Мунк отошел от меня. Повернулся, недовольно посмотрел на меня и сказал:

– Я не могу показать вам картины.

Я понял, что он хотел сказать, и сразу же ушел. Прошло более месяца, прежде чем Мунк позвал меня снова.

Ни о ком Мунк не говорил так тепло, как о людях, которые в его юности платили ему по нескольку сот крон за картину. Если они попадали в затруднительное положение, Мунк всегда им помогал. Однако если кто-то, купив за несколько крон его картину, приходил и просил автограф, он чаще всего отказывал.

– Я получил за нее десять крон. Вы недовольны покупкой? Может быть, хотите получить еще и рамку?

Но если картина ему нравилась, он ее дописывал.

– Берегите ее. Вы видите, она мне очень нравится.

Однажды на улице он встретил женщину, отец которой купил у него картину, когда он был молод и беден. Она сказала, что ее двое детей ссорятся из-за того, кому достанется картина, и спросила, не может ли она купить еще одну, чтобы у каждого из детей было по картине.

– Я хорошо помню вашего отца. Он был хороший человек. Дал мне двести крон за картину, которую мог купить за пятьдесят. Благодаря таким людям мы, художники, можем жить. Пойдемте ко мне, я дешево продам вам картину.

Женщина поехала с Мунком, и он дал ей картину, за которую она заплатила пять тысяч крон. Что это была за картина? Он помнил лишь, что она проходила лошадиный курс лечения. Может быть, это была просто плохая картина? Он позвонил женщине:

– Вы никому ее не показывали? Это Мунк. Она плохая. Люди подумают, что я кончился как художник. Будьте добры, возьмите машину и привезите ее. Она плохая. Все произошло слишком быстро. Я просто взял одну картину. Я даже ее не помню. Вы получите большую хорошую картину. Пожалуйста, возьмите машину. Приезжайте. Она плохая.