Текст книги "В диком краю (Дневник мирных приключений на Аляске)"

Автор книги: Рокуэлл Кент

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Буря продолжает свирепствовать, к счастью, не в полную силу. Этим утром мы с Рокуэллом в быстром темпе справились с домашними делами и потом лазили на низкий хребет. Снег в лесу образовал твердую корку и потому хорошо выдерживал нас, так что мы продвигались легко и очень скоро взобрались на гребень. Какой великолепный вид оттуда – голубые, золотые, розовые краски! Мы поглядели вниз на мыс и увидели, как через него перекатываются волны; поглядели на море – над ним кружился снег, сдутый с суши; водяные брызги и туман клубами поднимались к солнцу; а солнце, прекрасное солнце, светило прямо на нас. Мы сделали несколько снимков, а потом с онемевшими руками и ногами помчались по склону вниз, играя в "погоню медведя за человеком". Рокуэлл так раскраснелся, что любо было смотреть. Ему очень понравилась наша маленькая экскурсия.

Остаток дня мы работали. Я натянул и загрунтовал три больших холста ненавистное занятие. Писал, пилил дрова; срубил дерево, а ветер понес и зацепил его за другое, так что теперь оно повисло и ни туда ни сюда. Вот, пожалуй, и все. Опять одиннадцать часов и пора ложиться. Ночь красивая, несмотря на все страсти. Молодой месяц вот-вот закатится.

Девятое декабря, понедельник

Дует сильнее, чем прежде, и стало еще холоднее. Весь день голубое небо было скрыто пеленой тумана и летящих брызг. Залив кипит и дымится, по нему несутся гигантские волны. Действительно ужасная погода. Олсон вечером рискнул предсказать, что это высшая точка зимы. Но я теперь знаю Олсона. Сегодня утром я срубил еще одно дерево, чтобы освободить вчерашнее, и оба упали с грандиозным треском. После этого мы взялись за пилу и заготовили дров еще на день.

К вечеру зашел Олсон и поделился с нами воспоминаниями о первых днях Нома.

– Один человек,– начал он,– бежал с китобойного судна, которое остановилось набрать воды где-то у северного берега Аляски. В Сан-Франциско его обманом завербовали в матросы, хотя вообще он был портной. С помощью эскимосов он стал пробираться вдоль побережья и наконец пришел в Ном. Это была деревня, из которой ушли все мужчины. Одна женщина приняла его к себе. Звали ее Мэри, англичанка. Эта женщина слыхала, что на Юконе нашли золото, вот она и спрашивает того человека, не старатель ли он. Тот отвечает: да, мол. Тогда она говорит: "Пойдем" – и привела его к ручью, а там все дно так и блестит самородками. На самом деле этот портной ничего не понимал в золоте. Он оставил все, как было, а сам отправился дальше вдоль побережья и наконец попал в Сент-Майкл. Там портной встретил миссионера и одного молодого парня, который приехал на Аляску с партией старателей. С этими двумя он воротился на лодке в Ном. Вы, конечно, слыхали всякие истории о том, как они туда попали, но, верьте мне, я собственными глазами видел их лодку, она и до сих пор лежит там на берегу. Ну ладно, приезжают они и видят золото, и опять никто ничего не может сказать точно. Тогда один из них отправился за человеком из старательской партии, с которой тот парень приехал на Аляску. Старателя привезли наконец, и он подтвердил, что золота много. Сразу застолбили участки и начали работать. Но слух о золоте расходится быстро – тотчас понаехали другие. Старатель из той первой партии написал законы, как добывать здесь золото, и их стали применять. Я был в то время на Юконе.

Как только до нас дошел слух о новых находках, я спустился вниз по реке и попал в Ном осенью, через год с небольшим после открытия золота. В это время там уже народу было полно.

МУЖЧИНА

Какие-то люди начертили план города и стали продавать участки. Я купил участок в северо-западном углу квартала. Там была тундра (тундра – это сырая оледеневшая трава, в которой нога утопает по щиколотку). На моем участке оказалась палатка и немного строительного леса, я купил и их заодно. В один прекрасный день прихожу с прииска домой и вижу, что и палатку, и лес украли. Пришлось купить бревна на каркас для новой палатки. Выложил я тридцать долларов, то есть по пятьдесят центов за фут. В это время в Ном повалил народ всякого сорта. Те, у кого были заявки, часа за два намывали золота из ручья до пяти тысяч долларов. В песке его попадалось столько, что лотка, бывало, не поднимешь.

Потом кто-то забрался в мою палатку и обчистил меня, но, кроме финки, там, можно сказать, ничего и не было. Я занял десять долларов и подрядился за доллар в час на работу. В это время появились два мерзавца – судья и адвокат. Они начали обманным путем отнимать у людей заявки. В открытую говорили, что, как увидишь чьи-нибудь вехи, надо занимать участок, а адвокаты, мол, отсудят тебе больше денег, чем сам заработаешь на золоте. Человеку без денег не стоило и пытаться удержать свою делянку. А сброд-то какой собрался! Шулера, жулики, аферисты, мужчины и женщины всякого пошиба. И жили-то по-чудному. Только золото в голове. Бордели не закрывались, грабежи среди бела дня. Мужчины, ложась спать, клали рядом ружье, а уж если стреляли, то чтоб убить. По ночам в палатках грабители усыпляли людей хлороформом. В то время там были тысячи людей. Если посмотреть издали, казалось, они роятся на берегу, как мухи. Всю землю перевернули из-за этого золота. Весь берег на десять миль в обе стороны от Нома срыли лопатами и покидали в море. В индейской деревне копали до тех пор, пока все дома не повалились, даже кладбище все разрыли.

ЖЕНЩИНА

Так звучит рассказ Олсона. История его жизни, как мне сказал один из старожилов Сьюарда, действительно могла бы быть историей Аляски. Поскольку Олсону вечно не везло, он побывал буквально всюду и все перепробовал. Я поступил несправедливо, сократив его рассказ о Номе. Его воспоминания полны таких личных деталей. Он помнит все, что говорилось при любой ситуации. Насколько я знаю Олсона, в своих рассказах он никогда не отступает от собственного характера независимо от того, являлся ли он главным или побочным участником излагаемых событий.

Я бы не посвятил все свободное время этой записи, если бы на моем счету сегодня не было уже доброй порции работы, включая набросок новой картины, настолько живой, что остается только скопировать его. Это "Северный ветер". После прошедших четырех дней я, без сомнения, могу авторитетно высказаться об этом диком северном принце.

Одиннадцатое декабря, среда

Вчера у меня был слишком мрачный день, чтобы рискнуть писать в дневник. Что касается погоды, то она опять была свирепая, холодная и ветреная; что до работы – не сделано ровно ничего. Навестить в такой день Олсона в его избушке – единственная радость.

Я открываю дверь и вхожу. Он в черной каракулевой шапке сидит подле печки, а две козы полностью завладели помещением. Дойная коза Нэнни – очень привязчивое существо. Она кладет морду Олсону на колени и, когда он чешет ей голову, блаженно жмурится.

– Гляньте, какая у нее милая мордочка,– говорит Олсон,– какие хорошенькие губки.

Несомненно, никто добрее его не относится к четвероногим, впрочем, как нам хорошо известно, и к двуногим тоже. Сегодня погода мягче. Над заливом низко стелется густой туман, но горы великолепно озарены солнцем.

Работа пошла лучше. За прошедший день у меня есть кое-какие достижения: пек хлеб, и хлеб получился красивым, пилил дрова, немного помог Олсону.

Потом мы с сыном устроили славную потасовку. Рокуэлл здорово дерется. Я тренирую его для предстоящих боев, разрешаю ему нападать на меня со всей силой, и, как выяснилось, сила эта нешуточная.

Тринадцатое декабря, пятница

Прервал писание писем, чтобы изобразить эффектное положение облаков, и так у меня идет весь день. Работаю, например, пилой или топором и вдруг, осененный какой-то идеей, кидаюсь к своим краскам. Прекрасная жизнь, и я все больше и больше убеждаюсь, что по крайней мере для меня такая изоляция – не от друзей, а от недружелюбного мира – и есть единственно правильный образ жизни. Энергия моя слишком необузданна, чтобы устоять перед городскими соблазнами. В борьбе или в погоне за развлечениями я лишь впустую, бессмысленно растратил бы силы. А здесь что за мирная гавань! И старина Олсон с его добрым сердцем – последний штрих, придающий этому миру полное совершенство. Никогда не встречал подобного человека. Я не поклонник "живописных простых натур". При ближайшем знакомстве они оказываются обычно чертовски тупыми и грубыми. Я жил бок о бок с разным рабочим людом и не строю никаких иллюзий на этот счет. Но Олсон! У него столько такта и понимания, такая доброта и любезность, что я ставлю его вне всех слоев и классов, туда, где и подобает быть всем настоящим людям.

Нынешний вечер похож на мою картину. Прекрасная погода. Вчера в нашей маленькой бухте было такое затишье, какого можно ожидать лишь в летнюю пору. Голубое небо, теплый воздух, чудный день для работы.

Я превратил набросок "Северного ветра" в лучшую картину на свете. Поставил ее в дверях лицом наружу, и даже с большого расстояния она кажется такой же живой, нет, более живой и ослепительной, чем сама природа. В первый раз я вынес свою картину на яркий свет. Именно так она и должна смотреться.

Прошлой ночью все было спокойно часов до четырех утра. Потом снова налетел ветер, зашумели деревья, крыша заскрипела и застонала. Сегодня тише. Мы начали день рубкой высокой ели диаметром более двух футов. Теперь она лежит подле избушки, как высокий вечнозеленый забор. Дров, которые мы из нее напилим, хватит на несколько недель. Я работал на воздухе над двумя картинами. Но работать очень холодно: сидишь скорчившись в снегу, кровь медленно проходит по согнутым коленям, ноги окаменели, пальцы рук стынут. Но ведь рядом теплая избушка...

Я только что вернулся после колки дров при лунном свете. В дни, когда пишешь с подъемом, домашние работы остаются несделанными.

Если бы можно было точно записать рассказы Олсона! Вчера вечером он вспоминал о своем возвращении из Юкона в Сан-Франциско тридцать лет тому назад, и вот в каком виде эта кучка побывавших во всех переделках прихрамывающих золотоискателей предстала перед цивилизованным миром. Сам Олсон, заросший волосами и бородой годовалой давности, из-за сильной цинги едва передвигался на костылях. Все они были в рабочей одежде, загорелые, обросшие, но свободные духом. А богатство свое они несли на себе в мешках. Золота примерно на семь тысяч долларов. Когда Олсон рассказывает, кажется, что сам все это переживаешь. Слышишь, как хозяйка отеля "Чикаго" в Сан-Франциско, немка, настоящая матрона по виду, говорит им, выставляя сразу на стол все, что нашлось на кухне:

– Вы, сынки, с Аляски, небось некоторые прожили там по многу лет. А как вам жилось, я знаю. Теперь вам, должно быть, до смерти хочется чего-нибудь особенного. Вы мне только скажите, я вам все добуду.

А один здоровый детина и говорит:

– Мне все вспоминается, как мамаша, бывало, готовила капусту. Достань-ка мне кочан побольше да свари для меня одного!

В тот же вечер как были они в своей старательской одежде, так и отправились по мюзик-холлам да выпили еще целое море пива. Девицы, рассчитывая на их щедрость, окликали их со своих порогов и с балконов, напрашиваясь к ним в компанию. Через два дня им выдали в обмен на золото целую кучу денег. Каждый пошел к портному и заказал себе по нескольку костюмов... И так далее.

Еще он рассказал об известном убийстве Кастера. (Речь идет о сражении американских федеральных войск с индейцами племени сиуксов 25 июня 1876 года на берегу реки Литл-Бигхорн. В сражении погиб командующий вооруженной экспедицией офицер Джордж Армстронг Кастер.). А сегодня мы узнали о сообразительности лошадей, о том, как они приводят охотника к забытым капканам. Если переплываешь реку на лошади, направляй ее рукой, держась за шею, но не вздумай хоть чуть потянуть за уздечку, иначе она тут же повернет назад, рискуя утопить и тебя, и себя.

Четырнадцатое декабря, суббота

Почти бесполезный день. Ничего не сделано, кроме домашней работы. Что можно сказать о таком дне? Вечером приходил Олсон и читал нам свое письмо к Кэтлин. Он и тут остался верным себе. Письмо полно милого юмора.

– Она подумает небось, что за старый дурень,– говорит Олсон,– да мне-то что. Я говорю то, что просится на язык.

Он действительно всегда так делает. До известной степени он живет по правилу Блейка: "Всегда говори правду, и низкие люди будут избегать тебя". Некоторые считают Олсона очень грубым и невоспитанным.

Вечером пек хлеб и отпечатал свою эмблему примерно на семидесяти пяти конвертах. День сегодня мягкий и пасмурный. Начал падать легкий снежок. До сих пор этой зимой совсем не было сильных снегопадов. Снег должен бы завалить избушку до самой крыши... Постель ждет меня. Спокойной ночи.

Пятнадцатое декабря, воскресенье

Еще один день, о котором и писать-то не стоит, без него моя жизнь ничего бы не потеряла.

Пора опять посвятить несколько слов Рокуэллу-младшему, который действительно является радостью и украшением нашего общества. Прошло много недель, с тех пор как я в последний раз отмечал его неподдельное восхищение здешней жизнью. И сегодня он все тот же. Часами играет один на воздухе. То он изображает зверя и ползет на четвереньках по стволу срубленного дерева, сворачивая по горизонтальным сучьям, как это делают дикобразы, прячется в ветвях и рычит оттуда. Это может продолжаться и час, и два, и тогда глупые козы разбегаются в панике, а лисицы мечутся взад и вперед по загону. В другой раз он "пасется", с явным удовольствием и совершенно всерьез ест еловые иголки.

Несомненно, играя в какого-нибудь из своих любимых зверей, Рокуэлл полностью вживается в роль. То он носится вверх и вниз по берегу на палочке верхом, как делают четырехлетние дети, вопит что есть мочи, подбирается к самому краю воды и удирает вверх по склону от набегающих волн. Потом я завладеваю им и вручаю ему второй конец пилы. Теперь он работает без устали и не хуже взрослого. Он действительно совсем не утомляется, и работаем мы охотно и так весело, что одно из самых тяжелых хозяйственных дел превращается в удовольствие. Время от времени он, видимо, чувствует одиночество, но если и обмолвится, что хорошо бы еще с кем-нибудь поиграть, то туг же прибавляет:

– Да ну, это я так.

ПРЕДЧУВСТВИЕ

Не знаю, может ли такое сумбурное воспитание, если его продолжать долго, дать хорошую подготовку для "практической" жизни. Но я твердо убежден, что если предоставить свободно развиваться всем зародышам прекрасного, которые пробиваются в ребенке, дать им спокойно расти вдали от грубого массового воздействия, то результатом было бы не что иное, как полный расцвет человеческого духа; а в стремлении человека к совершенству это высшая точка.

Вот пример того, как развивается его воображение, причем едва ли подобный взгляд надолго сохранился бы у него в атмосфере большой школы. В течение двух или трех лет Рокуэлл называет себя "матерью всех вещей". Это не фраза, а отношение к жизни. Если бы это было кредо какого-нибудь великого поэта, что вполне возможно, то проницательный критик мог бы приписать ему глубочайшее значение для всей современной мысли. У маленького Рокуэлла это неотъемлемая часть его существа, которая выражается в любви к животным от самых свирепых до самых безобидных и ко всему растительному миру. Малейшее проявление жестокости, которую принято считать типичной для мальчиков, глубоко оскорбляет его.

Я далек от того, чтобы считать Рокуэлла редким экземпляром ребенка. Думается, что если жестокость проявляется главным образом при большом скоплении мальчишек, то любовь к животным не менее характерная черта многих тонко чувствующих детей.

Но в одном я совершенно уверен: ничто не делает ребенка таким смешным в глазах детской толпы, чем это самое совершенное и прекрасное отношение некоторых ребят к жизни. Размышляя о воспитании детей и взвешивая преимущества и недостатки той или иной системы, я склонен думать, что никакие благоприобретенные свойства не могут перевесить утрату ребенком этих добрых, антихищнических импульсов.

Семнадцатое декабря, вторник

Случилось однажды, что некий старатель умер и предстал пред вратами рая.

– Тебе чего? – спрашивает его святой Петр.

– Войти хочу, понятное дело.

– А что ты за человек?

– Я старатель.

– Ладно, – говорит святой Петр, – таких у нас до сих пор еще не было, зайди, пожалуй.

Но старатель, едва попав за ворота, сразу же начал переворачивать вверх дном мощенные золотом райские улицы, нарыл повсюду ям, ходов и переходов и привел все в ужасный беспорядок. Наконец у ворот появляется второй старатель.

– Ни за что не впущу,– говорит святой Петр.– У нас уже есть один такой, и мы только и думаем, как бы от него избавиться. Он нам весь рай перерыл.

– Только впусти, – говорит второй старателе-и я обещаю освободить вас от этого парня.

Послушался святой Петр, открыл ему ворота. Второй старатель легко отыскал первого по комьям земли, дождем взлетавшим в воздух там, где тот трудился. Подойдя поближе, второй старатель крикнул приглушенным голосом:

– Слышь, друг! Говорят, в аду напали на жилу!

Старатель тут же бросил работу и помчался к воротам.

– Эй, Петр, отвори, скорей отвори! Выпусти меня из рая, мне надо в ад!

Дневник мой превращается в сборник анекдотов и шуток. С работой у меня сегодня чуть получше, а погода чуть хуже. Льет дождь. Для конца декабря погода держится удивительно мягкая; но вообще-то я и не жду сильных холодов. Сегодня полная луна. Прилив сейчас достигает высшей точки, и юго-восточный ветер гонит воду по пляжу вверх, пока она не затопляет часть берега. Олсон считает, что, если ветер не утихнет, волна сегодня докатится до самой его избушки. Стволы деревьев, вырванных где-то из земли, причудливые, страшные и смешные, трутся о берег, вода вокруг полна плавучего леса и обломков.

Восемнадцатое декабря, среда

На полке за печкой всегда стоит маленькое ведерко с закваской. Кислое тесто делается из дрожжей, муки и воды, которые я развожу до нужной для хлеба консистенции и потом ставлю на неопределенное время. Забирая оттуда часть, я добавляю к остатку только муку и воду, и через короткое время тесто опять годится к употреблению не хуже первоначального. Жители Аляски широко пользуются этим способом для приготовления хлеба и пирожков. Надо добавить лишь щепотку соды и немного воды – и тесто готово. Ветеранов Аляски в шутку величают закваской.

Домик Олсона в Сьюарде удобно расположен на маленьком участке в густо заселенном районе. Я подивился, откуда у него такое богатство – целый дом и участок. И вот какую историю он рассказал мне сегодня вечером. Когда Олсон впервые приехал в Сьюард, он не то построил, не то купил маленькую избушку, стоявшую на берегу в том месте, где сейчас помещается пакгауз. Через какое-то время он отправился на зимние работы в Вальдес, а когда вернулся, избушки не было. Она исчезла, и, сколько он ни искал, нигде не обнаружил даже следа. Но если Олсон чувствует себя оскорбленным, ему нипочем все важные фирмы и государственные учреждения. Он явился к какому-то чиновнику и потребовал:

– Слушай-ка, почтенный. Зима на носу, а я без крова; что вы думаете делать по этому поводу?

Тот ответил: посмотрим, мол, что можно сделать, а пока направил его к чиновнику рангом повыше.

– Мне нужен дом,– сказал Олсон и этому.– Если вы сами не дадите мне лес на постройку, мне придется украсть его у вас.

У меня нет ни дома, ни денег. Зима подходит, и я не собираюсь жить на улице...

В конце концов дали ему какую-то развалюшку для сноса, чтобы он использовал материал, но не велели строиться на берегу. Ведь Сьюард был уже поделен на участки. По кольям и столбам можно было отличить дворы от улицы, и Олсон честь по чести поставил свой домик во дворе, в чьем-то чужом дворе. Владелец участка оказался человеком терпеливым и несколько лет не трогал Олсона, но в один прекрасный день он все же потребовал, чтобы тот убрал свой дом с его земли. И вот Олсон как-то ухитрился перетащить избушку на самую середину улицы, где она удачно поместилась между тремя пнями. Некоторое время все шло хорошо, пока не наступило лето. Городская администрация Сьюарда решила подремонтировать улицу и послала бригаду корчевать пни.

– Если вам платят за корчевку пней, вы можете за те же деньги передвинуть и мой домишко,– сказал Олсон.

– Куда? – спросил старший.

– Да куда хотите.

И так избушку снова поместили на чьем-то приглянувшемся участке, и там она стоит и по сей день – аккуратный крепкий домик, от дверей которого проложены деревянные мостки к дощатому уличному тротуару. Вот уж подлинно великая свободная страна Аляска!

Сегодня весь день на редкость тихая и приятная погода. Время от времени накрапывал дождик. Тучи низко нависли над морем и спрятали от глаз горные вершины. Поверхность воды как зеркало, если не считать мертвой зыби, которую не столько видно, сколько слышно, как она плещет о берег. В сумерки мы с Рокуэллом прошлись по берегу до конца мыса, разделяющего бухты. Мы увидели зарево от зашедшего солнца, гористые острова на юге и нашу собственную бухту в полукольце защищающих ее склонов в красивом черно-белом одеянии из елей и снега. Будь у меня с собой подготовленные холсты, я мог бы сделать с этой точки много больших этюдов.

За обедом Рокуэлл несколько раз предлагал мне часть своего творожника. Мне это показалось странным. При всей его обычной внимательности и любезности это было уж что-то чересчур. Стремление услужить мне проявилось и в других вещах. В конце концов, преодолевая смущение, он признался, что решил исправиться и больше помогать мне,– а ведь я до сих пор ни в чем не мог на него пожаловаться! Итак, день закончен. И опять мне кажется, что на этой земле я с радостью прожил бы годы.

ГЛАВА VIII

РОЖДЕСТВО

Девятнадцатое декабря, четверг

Этот день надо навсегда сохранить в памяти – такая красота, тишина, покой вокруг. Вся земля, каждая ветка, каждый ствол окутаны толстым слоем пушистого свежевыпавшего снега. И весь день по небу лениво плыли нежные и легкие облака, окутывая землю то тут, то там пеленою падающего снега, в то время как где-то рядом и даже сквозь снежную завесу светило солнце. Золотистые тени, сверкающие пики, сказочный узор ветвей на фоне по-летнему голубого моря! Этот день предназначался для жизни – можно было забыть работу. Итак, мы с Рокуэллом отправились на экскурсию в лес. Сначала мы шли гуськом, благоговейно стараясь сохранить целость снежного покрова, но вскоре природные инстинкты ребенка взяли верх.

Он стал неистово носиться кругом: забирался в самую чащу, тряс деревья, осыпая себя с головы до ног, или ложился на снег и требовал, чтобы я закопал его, потом натирал снегом лицо до малинового цвета и кончил тем, что голышом искупался в снегу. Я так и сфотографировал его стоящим в глубоком снегу у края воды на фоне отдаленных гор. Потом он обсушился у мощного костра, который мы разожгли, и почувствовал себя совсем новым мальчиком, если можно себе такое представить. Утром мы делали наброски с натуры, точно барышни-любительницы. В течение дня я еще раза два повторял попытку, но с посредственным успехом: слишком уж было красиво. Конечно, пилили дрова, и с большим усердием. Пока Рокуэлл обсыхал после ванны, я подыскивал подходящую елочку для праздника и в конце концов срубил одну довольно внушительных размеров, прельстившись хорошей верхушкой. Рождество уже совсем близко. Вечером варю на печке клюкву.

Двадцатое декабря, пятница

Красивый снег быстро сходит, размытый дождем! А до рождества осталось всего пять дней, должно быть, к тому времени на земле от снега ничего не останется. Бесснежное рождество на Аляске!

День прошел без всяких событий. Часть утра пришлось потратить на прилаживание новой рукоятки к кувалде. Было слишком темно, чтобы всерьез засесть за картину, всего какой-нибудь час настоящего дневного света. Эти дни бегут так незаметно, и так мало успеваешь сделать! Работать можно только ночью при свете керосиновой лампы.

Двадцать второе декабря, воскресенье

И вчера, и сегодня лил дождь. Несмотря на это, дни можно считать удачными. Выпадали просветы, позволившие нам без особых затруднений напилить дров и принести воды. Сегодня утром Олсон, опасаясь, что при затянувшейся оттепели лед на озере может растаять и тогда его мешки с рыбой упадут на дно, отправился на середину озера, где они висели, опущенные в прорубь, и вытащил их на поверхность. Но лед настолько ненадежен, что он обвязался веревкой и взял меня с собой на случай несчастья. Чтобы выбраться на лед, нам пришлось в поисках удобного места пройти некоторое расстояние вдоль берега.

На обратном пути мы разминулись с Рокуэллом, который, оказывается, побежал следом за нами. Мне не сразу пришло в голову покричать ему. И хорошо, что я все-таки догадался это сделать. Не видя нас, бедняга решил, что мы утонули. Лед отделяется от берега полосой воды, и в тот момент, когда я позвал Рокуэлла, он как раз собирался перейти ее вброд. Когда мы встретились, мальчик еще был сильно взволнован.

Оба дня я занимался скромными домашними женскими делами хлебопечением, стиркой, починкой, и сейчас комнату украшает сохнущее белье. Поскольку воду приходится носить издалека, для стирки используются именно дождливые дни. А починка – нелепость. Надо было взять столько носков, чтобы хватило на все пребывание здесь. Прошлым вечером, когда Рокуэлл лег спать, я сел за работу и сделал два самых удачных рисунка за все время. Кончил их в половине двенадцатого и, чтобы как-то умерить возбужденное состояние, мешавшее уснуть, стал читать "Одиссею". При повторном чтении она показалась мне не менее увлекательной. Как сюжетное произведение "Одиссея" несравненно лучше "Илиады". Для меня она вся наполнена идеями превосходных картин.

Через десять дней Олсон должен ехать в Сьюард. Если бы только в это время была тихая и теплая погода! Но пока что с самого начала месяца мы не видели ни одного парохода, идущего в Сьюард. Похоже, что пароходные компании сговорились оставить Аляску без рождественской почты и грузов, стараясь этой политикой создать невыносимое положение и сдвинуть с мертвой точки вопрос о почтовых договорах с правительством. А пока, вместо того чтобы обслуживать нас, изящные маленькие крейсеры, которые проленились здесь все лето, несомненно проводят в бездействии и зимние месяцы в комфортабельных южных портах.

Двадцать третье декабря, понедельник

До сегодняшнего утра продолжался сильный теплый дождь, а теперь небо усыпано звездами, словно в весеннюю ночь. В половине девятого я в тапочках и раздетый заходил на минутку к Олсону, но он уже улегся.

А сейчас, несмотря на то что нет снега, вполне рождественская погода.

Если Олсон действительно думает, что рождество пройдет, как любой другой день, то он сильно ошибается. Елка у нас уже наготове. Она должна быть необыкновенно хороша, когда засверкает множеством свечей в сумраке избушки. Я отказался от мысли нарядить Олсона Санта-Клаусом (Санта-Клаус Дед Мороз.) с бородой и усами из козьей шерсти. Санта-Клаус с пустыми руками расстроил бы нас до слез. У меня нашлись кое-какие мелкие подарки: карманный складной ножик и столовый набор – вилка, нож и консервный ножик для Олсона. А для Рокуэлла – сломанная вечная ручка и несколько леденцов. И еще праздничный обед! Что же это будет? Увидим!

Полночь. Я только что кончил удавшийся рисунок. Лампа почти догорела до своей обычной низшей точки, вчера мне пришлось наливать керосин дважды! При помощи часов и лампы я обнаружил, что эти ночи, когда я так засиживался, работая до какого-нибудь глухого часа, и в самом деле очень долгие. Укладывался я при этом после двух или трех, но вставал позже. Сегодня закончил небольшую картину для Олсона, то же самое сделал и Рокуэлл. Я забыл об этом, перечисляя подарки. На моей картине собственной персоной изображен король этого острова, шествующий кормить коз, в то время как Билли, поднявшись на задние ноги, пытается на ходу стащить корм. Рокуэлл тоже нарисовал Олсона в окружении коз, но настроенных более мирно. На заднем плане его избушка. Жаль, что нечего больше подарить доброму старику. Во всяком случае он будет участвовать в нашем праздничном обеде.

Сочельник

Мы убрали в доме, все лишнее с полу подняли на полки, что можно, повесили на крючки, отодвинули даже мой мольберт. Украсили стропила густыми ветками тсуги, заготовили запас дров позади печки – в праздник работать не полагается,– и сейчас в преддверии праздника мы с Рокуэллом пребываем в сдержанном возбуждении.

КАИН

Странная вещь! Мы ничего не ждем, никаких перемен в нашей жизни, кроме тех, которые вносим сами, а вместе с тем этот день представляется нам таким огромным и великолепным! По-моему, самые большие праздники – это те, на которых мы танцуем сами. Мы не нуждаемся ни в чем, идущем извне даже для создания иллюзий. Несомненно, детям достаточно хотя бы намека на идею, чтобы они создали себе особую атмосферу, полную таинственности и ожидания, столь же реальную и волнующую, как если бы она покоилась на действительной основе.

Ну что ж, елка готова, подрезана до нужной высоты, сделана подставка в виде кpecтa, a из оклеенного фольгой картона получилась звезда, которую мы укрепили на верхушке. Теперь о рождественской погоде. Сегодня поутру, как и следовало ожидать, снова пасмурно. К вечеру начался небольшой снег, который вскоре перешел в дождь. Сейчас этот дождь, установившись в легком и мерном темпе, зарядил, как видно, на сутки. Но пусть будет снег и дождь, пусть вокруг темнеет хоть с полудня! Тем веселее будет наш рождественский праздник. Это и есть настоящая рождественская страна. В день рождества должно быть темно, и к тому же дом затенен высокими черными деревьями. Посреди этого угрюмого, жутковатого мрака рождественская елка засияет ярче солнца, луны или звезд.

Рождество на Лисьем острове

Погода мягкая, земля почти вся обнажилась, идет теплый дождь. Прежде всего елка, с которой так и капает, внесена в дом и закреплена в подставке. Она высотой в девять с половиной футов и почти касается гребня крыши. Вот она стоит и обсыхает, пока мы с Рокуэллом готовим пиршество.

Обе печки топятся, а двери растворены, чтобы впустить свежий воздух. Все идет превосходно, дрова горят как следует, печь накалилась, в котле кипит вода, бобы тушатся, хлеб в печи покрывается румяной коркой, а новая подливка к пудингу так аппетитна и как восхитительно пенится, словно я готовлю ее не в первый, а в сотый раз, Ну, теперь все готово. Часы показывают четверть третьего. Темнота только что спустилась, и в доме горит лампа.

– Рокуэлл, сбегай погуляй немножко.– Я спешно развешиваю на елке подарки и конфеты и зажигаю свечи.