Текст книги "Сюзанна и Александр"

Автор книги: Роксана Гедеон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

8

Едва проехав заставу, я вышла из кареты Талейрана и приказала кучеру возвращаться в министерство. Карета министра всем бросалась в глаза, и ее мелькание по городу непременно было бы замечено, а я не хотела компрометировать своего спасителя.

Впрочем, карета была мне уже не нужна. Любой извозчик, видя меня в моей теперешней одежде, не спрашивал наперед, сколько у меня денег, а покорно вез меня туда, куда я приказывала. Я назвала кучеру адрес: площадь Карусель, одиннадцать. Когда мы приехали туда, был уже полдень. Я приказала извозчику ждать, а сама отправилась в дом Клавьера.

Торжество переполняло меня. Торжество, смешанное с ненавистью и гневом, все еще не утоленным. Впрочем, я вряд ли смогу когда-нибудь забыть или простить Клавьеру эти последние два дня. Я не знала, что такое можно сделать, чтобы расквитаться с ним за этот сплошной кошмар.

Я уже не пыталась понять, что руководило им, что заставляло преследовать меня. Вероятно, это были любовь и ненависть одновременно, но сейчас я не хотела над этим задумываться. Не хотела вникать в смысл поступков Клавьера, а тем более жалеть его. Мне хотелось только одного: унизить его, оскорбить… может быть, плюнуть ему в лицо, как тогда, в Консьержери. Пожалуй, если бы я сделала это, ярость, терзающая меня, была бы хоть наполовину утолена.

Я подумала о своих близняшках и вспыхнула. Теперь я даже умом не хотела воспринимать того, что Клавьер – их отец. Физической связи между нами я давно не признавала. Да и не надо признавать. Близняшки – только мои, я одна их выносила и родила, а причастность к этому Клавьера надо забыть и вычеркнуть из памяти навсегда.

Дом банкира, к моему удивлению, не был отмечен даже ритуальными знаками траура, а в левом крыле здания, как и прежде, продолжались какие-то строительные работы. Правда, у лакея, встретившего меня в вестибюле, рукав был украшен черным бантом.

Он поклонился мне и почтительно застыл на месте, придерживая дверь и ожидая, что же я скажу.

– Дома ли господин Клавьер? – спросила я сухо.

– Нет, сударыня. Желаете подождать?

– Нет. Желаю узнать, где он. В банке?

Лакей сделал отрицательный жест.

– Господин банкир всегда по пятницам уезжает в клуб. Знаете клуб «Старина Роули»? Правда, осмелюсь заметить, что дамам лучше туда не ездить.

Не слушая его, я вышла и направилась к карете. То, что я услышала, мне совсем не понравилось. Я знала заведение, о котором говорил лакей: это было нечто вроде кабака, публичного дома, бильярдного зала и мужского клуба, собранных воедино. Там нувориши заказывали себе отдельные кабинеты и наслаждались жизнью. Даже название говорило само за себя: Старина Роули – это была кличка жеребца Карла II. Словом, это было крайне неприличное заведение, куда порядочным женщинам лучше не ходить.

Когда я назвала извозчику адрес, он изумленно обернулся.

– Вы уверены, что вам надо именно туда, сударыня?

– Да! Уверена! И советовала бы вам не болтать, а ехать туда, куда приказано.

Приехав на место, я отпустила извозчика и быстро подошла к ограде. Взялась за ввинченное в дубовую дверь кольцо и сильно постучала. В двери открылось окошко, и привратник долго разглядывал меня.

– Что вам надо? – спросил он наконец.

– Я пришла к господину Клавьеру, – сказала я.

– О! Так вам же на час позже назначено.

Этот ответ я поняла так: видимо, какая-то женщина должна приехать к банкиру, привратник об этом предупрежден, но в лицо ее не знает.

– Ничего, – сказала я резко. – Пропустите-ка меня.

Он отворил, я быстро вошла, и дверь тут же была захлопнута. Какую-то долю секунды я постояла в нерешительности: оказавшись на просторном дворе, я не знала, куда следует идти. Не желая дать пищу для подозрений привратнику, который, без сомнения, полагал, что я здесь не впервые, я наугад повернула влево и зашагала к нарядному зданию под черепичной крышей, увитой лозами винограда и плющом.

Мне повезло. Пройдя через несколько пустынных комнат, я оказалась в зале, который готовили, вероятно, к какому-то банкету. Стол уже был сервирован фарфором и хрусталем, а из узкого коридора, который вел, очевидно, на кухню, доносились прямо-таки умопомрачительные запахи. Выскочивший оттуда человек в малиновом жилете мельком взглянул на меня и бросил на ходу:

– Вы уже пришли? Так ступайте в кабинет.

Он сделал довольно неопределенный жест, указывая направление, и я решила этим руководствоваться. Галерея, задрапированная голубыми шпалерами, привела меня к чуть приоткрытой дубовой двери. Я заглянула внутрь, и сразу поняла, что пришла туда, куда надо.

Это был большой, роскошный кабинет с окнами, выходящими на тихую заводь Сены, заросшую вербами. Китайская лакированная ширма отделяла альков от остальной части комнаты. Клавьер в рубашке, расстегнутом жилете и кюлотах сидел спиной ко мне – сидел в очень небрежной позе, положив ноги на стол, и курил, стряхивая пепел на ковер. На столе стояли несколько бутылок вина, графин с водой и фрукты.

– Эй, – сказала я холодно, входя и плотно прикрывая за собой дверь.

Какой-то миг он оставался неподвижен. Потом повернул голову и, увидев меня, сразу поднялся.

– Ну что же? – сказала я. – Разве вы не рады меня видеть?

Он не ответил. Потом рассмеялся, разводя руками.

– Поразительно!

– Что поразительно?

– Да то, что вы нашли меня здесь. Какая наглость! Уж не думаете ли вы, что и меня сможете оглушить бутылкой, как беднягу Лерабля?

– Ну что вы, – сказала я, проходя на середину кабинета и присаживаясь к столу. – Для вас я нашла кое-что более убедительное.

Он тоже сел, и в его насмешливо-злом взгляде, направленном на меня, нет-нет да и проглядывала тревога. Я не чувствовала ни малейшего беспокойства. Меня привлекло яблоко в вазе: большое, румяное; я взяла его и с наслаждением откусила кусочек.

– Имейте в виду, – предупредил он меня, – вам ничего не удастся добиться. Что бы вы ни говорили, наш разговор закончится тем, что вас задержат. То, что вы сотворили с Лераблем, только подтвердило вашу способность на что угодно.

– Способность, вами же выдуманную, – уточнила я.

– Возможно. Но я давно отучил себя от благородства по отношению к своим врагам.

Со вздохом я откинулась на спинку стула и долгим взглядом посмотрела на Клавьера. Зеркало отражало меня: изящные линии полной груди и талии, белизну плеч, угадывающуюся под плотными кружевами корсажа, золотистого оттенка кожу, алые нежные губы. Я была довольна собой. В голове у меня уже вырисовывался дерзкий план того, чего я потребую от Клавьера, и мысли эти были так приятны, что я улыбнулась ему: загадочно, завлекающе, маняще.

Он нахмурился, заметив эту улыбку.

– Дело становится интересным, дорогая… Может быть, вы пришли соблазнить меня?

– Вынуждена разочаровать вас. Сегодня я исполняю лишь небольшую роль курьера.

– Уловки вам не помогут. Вам вообще ничто не поможет. Я вас предупреждал, но вы не сделали из этого правильных выводов. Вся предыстория наших с вами отношений свидетельствует, что мы не можем сосуществовать мирно.

– Ах, бедный, бедный Рене Клавьер, – проговорила я с улыбкой. – Это вы не хотите мира. И все потому, что я слишком вам нравлюсь, а вы мне нет.

Я поднялась и, покачивая бедрами, подошла к нему почти вплотную. Его взгляд, по-прежнему настороженный, остановился на моем лице, потом скользнул ниже, к груди, обрисованной тугим бархатом и чуть вздымающейся от дыхания. Брови его хмурились, но я заметила, как чаще заходил его кадык под плотным воротником.

– Черт возьми, – пробормотал он.

– Не чертыхайтесь при даме, господин Клавьер. Да еще при даме, которая вам так безумно нравится. Было время, когда вы просто с ума по мне сходили, – помните? Вы шли на самые ужасные выходки. И судьба улыбнулась вам. Я заметила ваши достоинства и отдала вам то, о чем вы так мечтали…

Если бы он заглянул мне в душу, то ужаснулся бы: таким гневом и отвращением она была переполнена. Но играть с этим человеком мне теперь было легко; впервые за много лет я была уверена, что разгадала его. Я находила какое-то жестокое удовлетворение в том, что говорила и как себя вела. Впервые я вела его за собой, а не он меня.

Моя рука ласково коснулась его щеки, чуть погладила, и мои пальцы почувствовали всю напряженность его мускулов. Я наклонилась к нему, на миг обожгла душистым дыханием ухо, и голос мой прозвучал так обволакивающе-мягко, почти бархатисто:

– Но вы не поняли. Не поняли, до какой степени вам повезло. К побежденному противнику вы потеряли интерес. Ведь уже не было надежды на азарт и острые ощущения. Но вы их снова обрели, когда я вернулась в Париж, когда я снова стала богата и независима, когда вы узнали, что у меня есть муж… Ну, не так ли? Бедняга, вы предпочли бы убить меня, но не дать мне возможности быть счастливой.

Мои руки мягко скользнули по его плечам. Он сделал попытку резко оттолкнуть меня, но, едва его пальцы коснулись моих обнаженных локтей, он отказался от своего намерения, и я испытала мстительное удовольствие, заметив это. Кольцо его рук становилось все более плотным, я заметила испарину у него на лбу. Наклонившись вперед, почти коснувшись грудью его лица, я жарко, страстно прошептала:

– А ведь вы мне нравились когда-то. Очень нравились. Я ночи не спала из-за вас… А вы так долго, целые недели, не приходили. Какая ошибка с вашей стороны! Как дурно вы потратили это время!

Он сильно, резко схватил меня за плечи, почти прижав к столу, и поднялся со стула. Взгляд его в этот миг был просто бешеный.

– Черт возьми, ты пришла продаться… Я сразу это понял. Ты едва вошла, а уже вела себя, как кошка. Ты сильно изменилась.

– В чем?

– Раньше ты не продавалась.

– А какая разница? Я все та же. Если бы я была такой тогда, разве не облегчило бы это вам задачу?

Я заметила, что он мне говорит «ты», как шлюхе, и злая усмешка тронула мои губы. Наши лица почти соприкасались. Я прошептала, касаясь губами его щеки:

– Вы изменились тоже… Куда делся тот мужчина, который мне нравился? Будьте же мужчиной, господин банкир! Умейте купить женщину, когда она продается!

Настоящий призыв, страстный и томный, вибрировал в моем голосе, да и вся я была в этот миг дрожащей, истомленной и жаркой, как воплощенное желание. Все мое тело, гибкое и сильное, просто дышало страстью. Я заметила, что подозрительности больше не под силу удерживать Клавьера. Взгляд его был жадно прикован к моим полуоткрытым губам, его колено протиснулось между моих ног, его руки коснулись моей груди.

– Тысяча чертей… – пробормотал он, словно прощаясь с последними колебаниями. – Тысяча чертей, а почему бы и нет…

Он все сильнее откидывал меня назад и почти рвал на мне одежду. Его рука, зарывшаяся в мои волосы, запрокидывала мне голову. Он прильнул к моим губам таким бешеным, жадным, терзающим поцелуем, словно в этом поцелуе воплотилась вся сила его желания и ненависти. В этот миг я осторожно высвободила свою руку, дотянулась до графина, с усилием подняла его и, резко отстранившись, вылила его содержимое на голову Клавьера.

Это был настоящий холодный душ. Я зло расхохоталась. Для меня не было ничего смешнее и отвратительнее теперешнего вида Клавьера: мокрого, на миг ослепленного, даже жалкого. Он сделал шаг ко мне, в его глазах полыхнула такая ярость, что я мигом отскочила и угрожающе коснулась веревки звонка.

– Ну-ка, стойте на месте! Не то я живо позвоню, и все увидят вас в столь неприглядном виде.

Глаза мои метали молнии. Вот теперь я считала возможным вести себя с ним естественно: резко, враждебно, грубо. Губы мои были сжаты, а вся фигура выражала такое презрение и ненависть, что, видимо, не только моя угроза, но и мой вид удержали Клавьера.

– Клянусь дьяволом, сударыня, вы кончите на гильотине, – произнес он, вытираясь салфеткой.

– Честное слово, это становится утомительным, – сказала я. – Надо поскорее заканчивать этот разговор.

– Разговор? Моя дорогая, вы не уйдете отсюда. Вы уедете. Но только в полицейской карете.

Как бы я к нему ни относилась, сила его самообладания меня поразила. Я только что посмеялась над ним, унизила его как мужчину, а он, можно сказать, даже бровью не повел. Ожидая куда более яростной реакции, я была слегка озадачена. Но стоило ли придавать этому значение?

– Если я уеду в полицейской карете, вы, сударь, уедете со мной, ибо я не доставлю вам удовольствия видеть за решеткой меня одну. И предупреждаю вас, мой приговор не будет так суров, как ваш.

– Что это с вами? Вы вздумали угрожать мне?

– Возможно, и так. Я принесла вам письмо.

– Еще одна уловка? Я вам клянусь, что…

– Не клянитесь, – сказала я язвительно. – Письмо от его превосходительства министра иностранных дел, и я, как старый друг, очень советую вам его прочитать.

Я протянула ему конверт. Взъерошив мокрые волосы полотенцем, он с усмешкой взял его и некоторое время вертел в руках.

– О ком вы говорите? О Талейране?

– Да.

– Вы знакомы с ним?

– Очень близко.

– Занятно… И что же, он просит за вас? Я никаких просьб удовлетворять не желаю.

– Он не просит, – бросила я презрительно. – Он лишь напоминает вам о вашем прошлом. Интересно, под каким псевдонимом значится ваше имя в картотеке на Даунинг-стрит, десять?

Его лицо исказилось, стало на миг таким злобным, что я испытала легкий страх. Клавьер быстро вскрыл конверт и пробежал письмо глазами. Шумный вздох вырвался у него из груди. Комкая бумагу, он подошел к камину, нашел огниво и трут и зажег свечу. Не говоря ни слова, он поднес письмо к пламени и наблюдал, как оно горит. «Талейран как в воду глядел, – подумала я. – Клавьер первым делом обратился к огню».

Наступило долгое молчание. Клавьер глядел куда-то вдаль, его глаза были устремлены за Сену, а сам он тяжело опирался на камин. Я впервые заметила, что он стал дороднее, чем прежде. Дороднее и как-то массивнее. Сколько ему лет? Сорок? Да, сорок или около этого.

– Флора была права, – сказал он наконец.

– В чем?

– В том, что вам кто-то покровительствует. Без важного покровителя вы не смогли бы так легко попасть в парижское общество и получить столько приглашений на все приемы.

– О, ваша Флора была права, – согласилась я любезно. – Жаль только, что ей не хватило ума понять, что я и без покровительства кое-чего стою.

– Вы говорите о покойнице, сударыня! Потрудитесь хотя бы подбирать слова.

Ни один мускул не дрогнул на моем лице.

– Флора сделала мне немало зла. Но своей смертью она причинила мне куда больше неприятностей, чем жизнью. Так что не пытайтесь остановить меня лицемерными упреками. Жива Флора или мертва – безразлично; и тогда и сейчас я сказала бы, что она была довольно мерзкой женщиной, к это сущая правда.

Помедлив, я презрительно бросила:

– Вы ведь даже не тоскуете по ней. Вы просто были рады досадить мне. Знаете, почему я вылила вам на голову графин воды? Да потому что мне хотелось дать вам почувствовать, до чего вы мерзкий и жалкий человек, Рене Клавьер… Какая женщина, обладающая достоинством, унизится до связи с вами?

Его губы дрогнули в кривой усмешке.

– А что, Талейран хорош в постели?

– Талейран?

– Не хотите же вы убедить меня, что не спите с ним.

– Вы… как вы смеете говорить так?

– Я говорю со шлюхой, которая продалась министру… которая до того научилась продаваться, что теперь может даже разыгрывать сцены. Я говорю то, что думаю.

– Но, по-видимому, не всегда думаете, что говорите, – сказала я холодно.

Он взмахнул рукой.

– Ну, хорошо! Я побежден. На этот раз. Вы довольны, милочка?

– Я вам не милочка! – огрызнулась я. – И я вовсе не довольна одним лишь вашим поражением…

– Чего же вы хотите?

– Того, чтобы вы немного послужили мне, господин Клавьер.

– Немного?

– Пока я не сочту, что обруч поднят на достаточную высоту, и не отпущу вас.

– Черт побери! – Он усмехнулся. – Это вас Талейран подучил? Проклятый хромой дьявол!

– Меня не надо учить. Я сама знаю, чего потребовать от такого негодяя, как вы.

Мы оба замолчали. Клавьер был в бешенстве, он едва сдерживался. Я стояла напротив него, ежеминутно ожидая, что он ударит меня. Уже раза два он взмахнул кулаком, и два раза опустил руку, взглянув на меня с кривой усмешкой. Я знала, что все это мне даром не пройдет, что рано или поздно он попытается отомстить мне и за графин с водой, и за дом, и за Флору, но сейчас победа была на моей стороне, и я должна была в полной мере ею воспользоваться. Так, чтобы извлечь из ситуации максимум пользы.

– Вы пожалеете, – проговорил он сквозь зубы.

– Не сомневаюсь. Но прежде чем мы поменяемся ролями, вы выполните мои условия, даже если вас разорвет от злости.

Он молчал. Я не отказала себе в удовольствии еще раз уколоть его:

– Как видите, сударь, деньги не всегда всевластны. Бывают положения, когда они приносят пользы не больше, чем песок.

– Быть может, хватит зря сотрясать воздух? Чего вы хотите?

– Вы немедленно прекратите все дела, начатые против меня. Вы напечатаете во всех газетах о том, что произошло недоразумение, так, чтобы весь Париж знал, что на мне нет вины. Это первое.

– Первое! А что на второе?

– А на второе вы замолвите перед вашим другом Баррасом слово за моего мужа. Вы избавите герцога от клейма «вне закона». Если за дело возьметесь вы, оно тронется с места.

Клавьер снова поднял руку. И снова опустил.

– Вы смешны, – сказал он.

– Не настолько, как вы, мокрый с головы до пояса.

– Вы всерьез полагаете, что можете меня заставить?

– Не знаю, как я, но Талейран может. Как вы думаете, если господин министр намекнет Бонапарту, этой новой синей звезде и надежде Франции, о работе, которую ведет Клавьер в пользу нашего врага, – как вы думаете, это понравится Бонапарту? А Директории? А самому Баррасу? Вы даже дружбой с Баррасом рискуете.

– Послушайте, – сказал он свирепо, – ну-ка, убирайтесь отсюда.

– Наши желания совпадают, гражданин Клавьер. Я тоже не хочу видеть вас ни минутой дольше.

– Что же вы не уходите?

– Я хочу еще раз напомнить вам о том, что вы должны сделать для моего мужа.

– Вы, похоже, имеете наглость мне приказывать?

– Я не приказываю. Я советую.

– Советуйте тогда, когда вашего совета просят.

– Я так обычно и поступаю. Но вы, гражданин Клавьер, иногда поступаете так опрометчиво, что я просто вынуждена просить вас не поступить так на этот раз.

– Вы воображаете, что полностью держите меня в руках?

– Да, – сказала я уверенно. – Впервые, гражданин Клавьер, я полностью держу вас в руках. И я не намерена быть слишком милостивой. Я буду ждать два месяца. Если по истечении этого срока я не буду удовлетворена, Талейран сам потребует у вас удовлетворения. Вы уже имели возможность убедиться, до какой степени мы дружны.

Я вышла, хлопнув дверью. Внутри у меня все вибрировало. Я не знала, удастся ли полностью мой шантаж, поверит ли Клавьер в выдумку о моих преувеличенно близких отношениях с Талейраном, но все равно ощущение успеха несло меня, как на крыльях. Ошеломленная, я даже немного заблудилась в переплетении галерей клуба, но потом сориентировалась и уверенно направилась к выходу.

Уходить действительно было пора. Клуб был не так тих и безлюден, как два часа назад; теперь здесь появились посетители, и мне хотелось поскорее уйти, чтобы, не дай Бог, не быть узнанной. Я и так поступила достаточно рискованно, когда решила явиться сюда.

У самого выхода я столкнулась с каким-то невысоким офицером. Столкновение было сильным, и сумочка оказалась выбитой из моих рук. Мужчина бросился ее поднимать, потом протянул мне с несколько вольным жестом:

– Не теряйте, моя красавица…

Мы буквально отшатнулись друг от друга. Я с ужасом узнала Ле Пикара. А он, без сомнения, узнал меня.

– Вот так встреча! – протянул он с непонятным мне выражением.

Я сжала зубы, проклиная на чем свет стоит свою неудачливость. Ле Пикар был в форме синего офицера, с розой в петлице. Его взгляд, устремленный на меня, был просто пронизывающий, и я невольно смутилась.

– Как странно, – пробормотала я в замешательстве.

– Что?

– Ну, встретиться вот так, неожиданно…

– …Да еще в таком месте, – подчеркнул он, подозрительно меня разглядывая. – Честно говоря, не думал, что вас можно здесь встретить.

– Но вы же тоже здесь, – попробовала защититься я. – Почему вы считаете, что быть здесь странно только для меня?

– Я мужчина. И я не женат, – ледяным тоном возразил он. – Мне трудно поверить, что в то время, когда ваш супруг рискует жизнью за короля, вы вот так запросто ходите по мужским клубам.

– Вы ошибаетесь, если в чем-то подозреваете меня.

– В чем-то?

– Ну, в чем-то плохом.

– Коль уж вы сами об этом заговорили, стало быть, для этого есть основания.

Я нетерпеливо передернула плечами. Тон Ле Пикара меня раздражал. Кто он такой, чтобы смотреть на меня, как судья?

– Послушайте, Антуан, уж не думаете ли вы всерьез… – Оборвав сама себя, я решила перевести разговор на другую тему. – Что вы делаете в Париже?

– Вряд ли я могу посвятить вас в тайны моей деятельности, – оскорбительно грубым тоном произнес он. – Но, помимо всего прочего, я намеревался передать вам письмо мужа.

– Ну, так давайте же его, – сказала я поспешно, сразу почувствовав, как накатывает на меня теплая, благотворная волна радости.

– К сожалению, я не знаю, нужно ли оно вам.

– Что вы имеете в виду? – спросила я раздраженно.

Его лицо стало каменным.

– Увидев вас здесь, я считаю себя обязанным прежде всего выяснить, что вы здесь делали. Александр – мой друг.

Кровь прихлынула к моему лицу. В этот миг я почти ненавидела Ле Пикара. Он, похоже, требует, чтобы я оправдывалась? Но что он знает обо мне? Что он знает об этих кошмарных днях, выпавших на мою долю? Какой болван!

– Это уже слишком, – проговорила я негодующе. – Мне остается надеяться, что в следующий раз Александр, чтобы передать письмо, выберет не такого глупца, как вы.

Я ушла, чувствуя, что меня душит злость. Подумать только, я так ждала известий… хотя бы записки! Я полгода ничего не знала об Александре толком! В кои-то веки так совпало, что и я, и Ле Пикар в Париже, и вот пожалуйста: этот идиот выделывает всякие выкрутасы! Допрашивать меня вздумал! Бывают же такие недоумки!

От отчаяния я готова была заплакать. Отсутствие Александра и собственное одиночество я ощущала теперь особенно сильно, и радость победы почти растаяла.

Когда на следующий день в газетах появилось сообщение о том, что известие о предъявлении гражданке дю Шатлэ обвинения «было результатом чистейшего недоразумения» и что «полиция приносит в связи с этим самые искренние извинения», я поняла, что мне из гостиницы можно вернуться домой. Там уже нет полиции. Я заплатила за номер и съехала.

Дома был настоящий переполох. Джакомо, Аврора, Стефания забросали меня вопросами, но я никого не торопилась посвящать в то, как провела последние дни. Уж слишком они были неприятны. Поэтому я деликатно попросила своих близких отложить вопросы и приказала подать себе обед: до того мне хотелось снова вернуться к домашней кухне.

Ко мне явилась Эжени и робко напомнила о своем плаще и деньгах.

– Милая моя, – сказала я, – честно говоря, я сейчас не могу вспомнить, где оставила ваш плащ. Но вы оказали мне такую услугу, что я считаю себя очень вам обязанной. Я вдвое увеличу вам жалованье, Эжени, и мне кажется, что вы скоро купите себе новый плащ, куда лучше прежнего.

А вообще, все эти бурные события очень странно на меня повлияли. Некоторые изменения произошли в моем сознании. Если раньше, думая об Александре, я ощущала только горечь и тоску, то теперь к таким мыслям неизменно примешивалась обида. Я так любила его, так надеялась, а его не было со мной в это неприятное время. И он ведь сам сделал так, чтобы его не было.

А еще я полностью осознала то, что раньше дремало в подсознании, – осознала свое одиночество. Чисто физическое, женское. Как ни странно, разговор с Клавьером был тому причиной. К Клавьеру я чувствовала только неприязнь, но его объятия дали мне понять, чего мне особенно не хватает. Я уже начинала уставать от своего затворничества. Я досадовала, когда понимала, что образ Александра как-то расплывается в моей памяти. Я начинала забывать, как звучит его голос. Забывала даже черты лица. Шли месяцы, а время разрушительно действует на память. Стирались в моем сознании, утрачивали четкость воспоминания о чудесных минутах, пережитых нами вместе. Я начинала побаиваться, что, если наша разлука продлится еще на полгода, не любовь и нежность будут побуждать меня стремиться воссоединиться с Александром, а лишь благодарность и чувство долга. Мне было хорошо известно, с какой легкостью время может превратить пылких влюбленных просто в хороших друзей. Я боялась этого, Я не хотела терять то волшебное чувство, которое не каждому дано пережить и которым я так дорожила.

Я не хотела больше быть одна… У меня не было желания что-либо понимать. Нам следует немедленно воссоединиться, хотя бы некоторое время пожить вместе, иначе нас ждет беда. Мы рискуем стать чужими друг другу, потерять то общее, что нас связывало.

Я плохо спала по ночам, думая обо всем этом и глядя на роскошный балдахин кровати. Временами какие-то новые опасения охватывали меня. Я думала: верен ли мне Александр? В Лондоне, в Вене, во Флоренции (я ведь не знала точно, где он находится) – словом, в любой европейской столице его будут окружать самые красивые и обольстительные женщины. Что он делает? Как себя ведет? Думает ли хоть иногда обо мне? Я не могла об этом судить, так как даже писем от него не получала.

Я вспоминала об истории с Эммой Гамильтон, и мне приходило в голову, что я не знаю, что в точности произошло между этой женщиной и моим мужем. Тогда я была удовлетворена тем, что мы уехали из Неаполя. Кроме того, тогда был наш медовый месяц и я могла надеяться, что вполне заменяю Александру всех женщин мира. Впрочем, ни тогда, ни сейчас я не сомневалась, что он любит меня. Но только ли меня? Я не могла ответить на этот вопрос утвердительно и мучилась этим. Без сомнения, он изменял мне. Я знала его темперамент: горячий, порывистый, необузданный. Мужчина такого склада не может прожить целых шесть месяцев без женщины. Я бы никогда в такое не поверила.

Все это лишь углубляло мою обиду. Он уехал, он живет теперь в нормальной стране, где уважают аристократов, он пользуется почетом и вниманием, а я прозябаю в этом ужасном Париже, веду битвы за его реабилитацию да еще и подвергаюсь унижениям со стороны Клавьера. Более того, меня еще и обвиняют люди вроде Ле Пикара. И, подумать только, Александр даже не зовет меня к себе! Если на то пошло, я бы могла все бросить и вместе с детьми эмигрировать в Англию. Здесь, во Франции, не было ничего такого, чего бы я не согласилась оставить ради счастья быть с Александром. Но он не звал. Поль Алэн тоже был против этого. Филипп, видите ли, должен понять, что он француз… Но почему именно на меня возложена обязанность позаботиться об этом? Почему мы не делим эту роль надвое?

Словом, я начинала злиться, и мне хотелось поскорее уехать из Парижа. Возможно, в Бретани я почувствую себя спокойнее. Париж только усугублял те мои мысли, которых я и так боялась.