Текст книги "Шибуми"

Автор книги: Род Витакер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 36 страниц)

Ханна сидела на полу; силуэт ее, точно в раме, вырисовывался в дверном проеме; она смотрела на японский сад, где солнечные лучи отражались от маленького ручейка, поблескивавшего сквозь листья бамбука. Как и у всех людей ее класса и воспитания, у нее совершенно отсутствовали какие-либо внутренние ресурсы, позволяющие спокойно наслаждаться тишиной, и вскоре она почувствовала себя неловко.

– А где же цветы? Почему их совсем нет в вашем?..

Не глядя на нее, Хел поднял руку, призывая девушку к молчанию.

Через четыре минуты он поднял голову.

– Что?

– Простите?

– Вы что-то спросили о цветах.

– О, ничего особенного. Я просто удивилась, почему это у вас в саду совсем нет цветов.

– Там есть три цветка.

– Три разновидности?

– Нет. Три цветка. По одному для каждого сезона цветения. Сейчас как раз межсезонье. Итак, давайте посмотрим, что нам известно или что мы можем предполагать. Совершенно очевидно, что налет в аэропорту был организован либо ООП, либо сентябристами и что они узнали о ваших намерениях – возможно, через ваших товарищей из IRA в Лондоне, которые готовы собственных матерей продать в гаремы туркан, если им хорошо за это заплатят (и если хоть один уважающий себя турок на них польстится). Появление фанатиков из японской “Красной армии” вроде бы указывает на то, что здесь замешаны сентябристы; они любят загребать жар чужими руками и, когда речь идет об опасной работе, предпочитают не рисковать, перекладывая ее на других. Однако вот тут-то и возникает некоторая загвоздка. Террористы были уничтожены через несколько секунд после нападения, причем теми, кто находился на балюстраде. Вероятно, это были не итальянские полицейские, потому что сработано чисто. Напрашивается мысль, что убрали тех, кого намечено было убрать. Почему? Единственное, что сразу же приходит в голову; значит, кто-то не хотел, чтобы эти террористы остались в живых. А почему? Возможно, потому, что они вовсе не были безмозглыми болванчиками из “Красной Армии”. А это уже прямиком выводит нас к ЦРУ или к Компании, которая держит под своим контролем ЦРУ, а заодно, если уж на то пошло, и все американское посольство.

– А что это за Компания? Я никогда не слышала о ней.

– Да и не многие американцы о ней знают. Эта организация контролирует основные международные нефтяные и энергетические компании. Они вечно якшаются с арабами, используя этих несчастных, богом обиженных простаков как пешки в своих планах создания дефицита топлива, на котором сами же потом и спекулируют. Компания – крепкий орешек; с таким противником невозможно справиться, используя давление со стороны государства, правительства. Хотя они и вкладывают в свои страны огромные средства, желая показать, что они верные американцы (или англичане, или голландцы, или немцы) и что они, как истинные патриоты, работают только на благо своей нации, на самом деле это интернациональные инфраструктуры, чьи патриотические чувства измеряются исключительно прибылью. Не исключено, что и ваш отец владеет акциями этой компании, как, впрочем, и добрая половина милых седовласых дам – ваших соотечественниц.

Ханна недоверчиво покачала головой:

– Не могу себе представить, чтобы ЦРУ было связано с “Черным Сентябрем”, Соединенные Штаты поддерживают Израиль; они же союзники.

– Вы недооцениваете ваших соотечественников и не принимаете во внимание такого, данного им от природы свойства, как необычайная гибкость совести, Со времен наложения эмбарго на нефть многое изменилось. Преданность американцев своему долгу, их стремление вести игру честно обратно пропорциональны их заботе о центральном отоплении и других благах цивилизации, которые дает нефть. Такова уж натура американца – он может быть храбрым и самоотверженным лишь мгновение, он вспыхивает и гаснет, как спичка, Вот почему они гораздо лучше проявляют себя на войне, чем во времена стабильного, прочного мира. Американцы могут противостоять опасности, но пасуют перед мелкими бытовыми неудобствами. Они отравляют ядовитыми веществами воздух, которым дышат, ради того, чтобы убить комара. Они истощают свои энергетические ресурсы, чтобы резать хлеб электрическим ножом. И не нужно забывать, что солдаты, воевавшие во Вьетнаме, всегда имели кока-колу в достаточном количестве.

Эти язвительные, колкие слова больно задели Ханну.

– Вы считаете справедливым делать такие обобщения, когда речь идет о целом народе?

– Да. Обобщения ошибочны, только когда они делаются по отношению к отдельным людям. В то же время это самый верный путь, если хочешь получить понятие о массе, о Толпе. А у вас – господствует буржуазная демократия, диктатура Толпы.

– Я отказываюсь верить, что американцы участвовали в этой кровавой бойне, во всем этом ужасе, который произошел в аэропорту. Невинные дети, старики…

– Вам говорит что-нибудь такая дата, как шестое августа?

– Шестое августа? Нет. А что?

Она еще ближе подтянула колени к груди.

– Ничего, неважно. Хел поднялся.

– Мне нужно все это хорошенько обдумать. Мы еще побеседуем с вами после завтрака.

– Вы собираетесь помочь мне?

– Возможно. Но совсем не так, как вы думаете. Кстати, вы в состоянии выслушать нечто вроде доброго совета?

– По поводу чего?

– Я, конечно, понимаю, что все дело в оплошности портного, и все же весьма нескромно и, я бы даже сказал, опрометчиво со стороны юной леди, столь щедро одаренной от природы растительностью на лоне, носить такие короткие шорты и при этом сидеть в такой откровенной, открывающей ее всем взорам, позе. В том случае, конечно, если это не было сделано преднамеренно, чтобы доказать, что эта рыжинка – натуральный цвет ваших волос. Ну так как же, идем мы завтракать?

Завтрак был накрыт на маленьком круглом столике в гостиной, из которой открывался вид на вздымающуюся и опадающую мягкими волнами зелень уже европейского сада и на аллею, ведущую к главным воротам. Высокие, от пола до потолка, окна были распахнуты, и длинные занавеси лениво колыхались под легким, напоенным ароматом кедров, дуновением ветерка. Хана переоделась в длинное платье цвета спелой сливы, и, когда Хел и Ханна вошли в комнату, она улыбнулась им, слегка касаясь чудесных, необыкновенно изящных цветов, стоявших посреди стола, чтобы придать букету окончательную завершенность.

– Какая удивительная точность! Завтрак только что подан.

На самом деле она ждала их уже десять минут, но один из секретов ее обаяния заключался в том, что она умела внушить людям уверенность в их необыкновенном такте и исключительном умении вести себя в обществе. Едва взглянув на лицо Ханны, она поняла, что разговор с Хелом расстроил девушку, а потому сразу же решила взять на себя заботу о поддержании непринужденной светской беседы.

Разворачивая накрахмаленную льняную салфетку, Ханна заметила, что поданные ей кушанья отличаются от тех, которые стояли перед Ханой и Хелом. У нее на тарелке лежали жареная баранина, охлажденный аспарагус в майонезе и плов, в то время как блюда хозяев состояли из горсток чуть прожаренных в масле овощей и темного, неочищенного риса.

Улыбнувшись, Хана объяснила:

– Наш возраст и прежняя невоздержанность требуют теперь от нас некоторой осторожности и умеренности в еде. Однако мы не распространяем этот спартанский режим на наших гостей. По правде говоря, когда я куда-нибудь выезжаю – в Париж, например, – я пускаюсь во все тяжкие и ем, ни в чем себя не ограничивая. Еда для меня то, что вы могли бы назвать “укрощенный грех”. Бороться с этой слабостью особенно трудно, когда живешь во Франции – стране, где, в зависимости от того, как вы на это смотрите, одна из лучших или, напротив, самая худшая кухня в мире.

– Что вы имеете в виду? – спросила Ханна.

– С точки зрения гурманов и сибаритов, французская кухня по своим качествам уступает только классической китайской. Однако с пищей в процессе ее приготовления столько всего проделывают – ее так поливают различными соусами и подливками, шпигуют, отбивают, прокручивают через мясорубку, фаршируют и приправляют всевозможными специями, доводя до совершенства, что для желудка это просто настоящее бедствие. Вот почему люди, живущие на Западе, то блаженствуют, вкушая блюда, приготовленные французскими поварами, то страдают, принимая таблетки от печени.

– А что вы думаете об американской кухне? – поинтересовалась Ханна, слегка приподняв уголки губ в многозначительной улыбке; она, как и многие американцы за границей, пыталась показать свою особую искушенность, остроту и утонченность своего ума, унижая все американское.

– Я не могу судить о ней по-настоящему; я ведь никогда не была в Америке, Но Николай жил там довольно долго, и он говорил мне, что есть некоторые области, в которых американская кухня превосходит все остальные.

– О? – произнесла Ханна, насмешливо поглядывая на Хела. – Просто не верится, что мистер Хел нашел все же какие-то хорошие слова для Америки и американцев.

– Меня раздражают не американцы; американизм – вот что выводит меня из себя. Американизм – это болезнь общества постиндустриального мира, которая неизбежно, одну за другой, заразит все торгашеские нации, и “американской” ее называют только потому, что в вашей стране эта болезнь зашла дальше, чем в других странах, и получила наибольшее распространение; точно так же, вы знаете, говорят об испанском гриппе – “испанке” или о японском энцефалите В-типа. Симптомы этой болезни – потеря нравственной трудовой этики, сокращение внутренних ресурсов при постоянном стремлении к внешней стимуляции, она сопровождается духовным разложением, упадком и нравственным оцепенением. Вы можете распознать жертву этого недуга по ее мучительной жажде беспрерывного самокопания и самолюбования, по тому, как она старается убедить самое себя и окружающих, что ее духовная немощь и ничтожество – в действительности сложный психологический надлом, по тому, как она пытается объяснить свое трусливое бегство от ответственности тем, что ее личность представляет собой небывалое, единственное в своем роде явление. На более поздних стадиях больной уже ничем больше не может заниматься и с головой погружается в самый ничтожный, банальный и пошлый из всех видов человеческой деятельности – поиски развлечений. Что же касается вашей кухни, то никто не отрицает: здесь американцы превосходят всех в одном, довольно узком, разделе кулинарии – закусках. И, я полагаю, в этом есть что-то символическое.

Хане не понравился резкий, граничащий с бестактностью, тон Николая, поэтому она, принимая от Ханны тарелку, чтобы положить ей еще немного спаржи, постаралась перевести разговор в другое русло.

– Мой английский далек от совершенства. Здесь явно больше, чем один аспарагус, но я не знаю, как можно образовать множественное число. “Аспарагусы” звучит ужасно, получается какое-то нелепое, нескладное слово. Может быть, это – одно из латинских исключений для окончаний множественного числа, а, Николай? Возможно, правильнее было бы сказать “аспераги” или еще как-нибудь вроде этого?

– Так мог бы сказать только один из тех сверх-информированных недоучек, которые посещают “кончерти” для “челли”, а потом заказывают себе чашечку “каппуччини”< Множественное число от “concerto” – концерт (итал.), “violoncello” – сокр. “cello” – виолончель (итал,), “cappuccino” – кофе с молоком (итал.)>. Или, если это американец, порцию малинового “джелли”< Jell – амер. разг. “jelly” – желе; джем>.

– Arretes un peu et sois sage< Высшая мудрость в том, чтобы вовремя остановиться (франц.)>, – сказала Хана, слегка покачивая головой. Она улыбнулась Ханне: – На правда ли, Николай становится невыносимым, когда садится на своего конька и начинает говорить об американцах? Это его большой недостаток. Единственный, как он меня уверяет. Я все время хотела спросить у вас, Ханна, что вы слушали в университете?

– Что я слушала?

– В чем вы специализировались? – пояснил Хел.

– А! В социологии.

Он мог бы догадаться. Социология – это псевдонаука, утопающая в описаниях и прикрывающая свою неопределенность статистическим туманом; наука, которая существует и даже процветает только благодаря некоторому информационному разрыву между психологией и антропологией. Нечто вроде разрешения на продление несовершеннолетия, которое многие американцы используют для оправдания своих многолетних интеллектуальных каникул, позволяющих им пребывать в эйфории незрелости и безответственности.

– А что вы изучали в школе? – неосмотрительно спросила Ханна хозяйку.

Хана улыбнулась про себя.

– О… неформальную психологию, анатомию, эстетику… И тому подобное.

Ханна принялась за спаржу, небрежно, как бы вскользь, поинтересовавшись:

– Вы ведь не замужем, не правда ли? Я хочу сказать… Вчера вечером вы пошутили, что вы наложница мистера Хела.

Глаза Ханы расширились от изумления. Она не привыкла к такому назойливому, бестактному любопытству, которое люди, воспитывавшиеся в англосаксонских традициях, ошибочно принимают за восхитительную искренность и непосредственность.

Хел слегка поднял руку, повернув ее ладонью к Хане, словно приглашая ее ответить; взгляд его просто светился простодушием и невинностью, но в глубине глаз вспыхивали озорные огоньки.

– Да… – сказала Хана, – мы с мистером Хелом и в самом деле не женаты. И я на самом деле его наложница. Не хотите ли десерт? Мы только что получили первую партию великолепной черешни, которой баски по праву гордятся.

Но Хел понимал, что Хана так легко не отделается, и усмехнулся, услышав, как мисс Стерн продолжает развивать свою мысль:

– Мне кажется, вы не имели в виду термин “наложница”. Дело в том, что по-английски “наложница” означает женщину, которую нанимают для… ну, для сексуальных услуг. Вы, наверное, хотели сказать “любовница”. Но слово “любовница” тоже уже устарело. В наши дни люди просто говорят, что они живут вместе.

Хана беспомощно взглянула на Хела, точно моля о поддержке. Он засмеялся и пришел ей на помощь.

– Хана прекрасно говорит по-английски. Ее вопросы об аспарагусе были просто шуткой. Ей известна разница между любовницей, наложницей и женой. У любовницы нет гарантированной оплаты, у жены нет никакой; как та, так и другая – просто любительницы, дилетантки. А теперь прошу вас, попробуйте черешню.

* * *

Хел сидел на каменной скамье посреди еще не подстриженного, требующего внимания сада; глаза его были прикрыты, лицо обращено к небу, С гор задувал прохладный ветерок, но тонкие солнечные лучи ласкали кожу и навевали теплую, сладкую дрему. Он словно оторвался от земли, растворяясь в блаженной дымке полусна-полуяви, пока предчувствие не подсказало ему, что сюда приближается человек, охваченный напряжением и тревогой.

– Садитесь, мисс Стерн, – произнес он, не открывая глаз. – Я должен похвалить вас за то, как вы вели себя за завтраком. Вы ни разу не упомянули о своих проблемах, будто почувствовали, что в этом доме не принято вносить за стол суету и беспокойство окружающего мира. По правде говоря, я не ожидал от вас такого такта. Большинство людей вашего возраста и социального положения так заняты собой, так погружены в свой “внутренний мир”, что, к сожалению, не способны понять одной простой вещи: стиль и манера поведения – это все, а материальное, вещественное, то, что кажется сущностью жизни, – на самом деле не более чем миф, неуловимый и преходящий.

Он открыл глаза и улыбнулся, делая слабую попытку передразнить произношение американцев:

– Не-а-ажно, что вы делаете, главное – как вы это делаете.

Ханна примостилась на мраморном парапете, лицом к Хелу; когда она уселась, ляжки ее распластались под тяжестью надавившего на них торса. Она была босиком и, не обратив внимания на его совет, не стала переодеваться во что-либо более закрытое, не выставляющее ее прелести так откровенно напоказ.

– Вы сказали, что хотите еще о чем-то поговорить со мной?

– Хм-м-м. Да. Но сначала позвольте мне извиниться перед вами за мой резкий, нелюбезный тон как во время нашей короткой беседы, так и после, за завтраком. Я был сердит и раздосадован. Вот уже почти два года как я отошел от дел, мисс Стерн. Я больше не занимаюсь уничтожением террористов; теперь я полностью, безраздельно отдаюсь возделыванию сада и исследованию пещер; я слушаю, как растет трава, и пытаюсь вновь обрести тот глубокий душевный покой, который я утратил много лет тому назад – утратил в силу обстоятельств, наполнивших мою душу ненавистью и гневом. И тут появляетесь вы и с полным основанием требуете, чтобы я помог вам, выполняя свой долг перед вашим дядей, и угрожаете ввергнуть меня опять в атмосферу жестокости, насилия и страха, окружающую мою профессию. Именно страх был в немалой степени причиной моего раздражения, причиной того, что меня так раздосадовал ваш приезд. Специфика моей работы такова, что в ней всегда существует определенное количество шансов против того, что все кончится благополучно. Независимо от того, как человек натренирован и подготовлен, как он осторожен и хладнокровен, шансы эти с годами постепенно накапливаются, и приходит, наконец, такой момент, когда все они разом выступают против вас, и удача поворачивается к вам спиной. Не то чтобы мне особенно везло в моей работе – я вообще не верю в везение, – но у меня никогда не бывало провалов. Так что все эти скопившиеся где-то там, в закромах у Судьбы, неудачи, невезенья и промахи только и ждут своего часа, чтобы вырваться из заточения. Много раз я подбрасывал монетку, и мне всегда выпадал выигрыш. Уже более двадцати лет обратные стороны этих монет ждут своей очереди. Вот так! Я хотел только объяснить вам причину моего невежливого обращения с вами. В основном, это страх. И в какой-то мере досада. У меня было время подумать. Мне кажется, теперь я знаю, как должен поступить. По счастью, правильный путь в то же время и самый безопасный.

– Значит ли это, что вы не собираетесь помогать мне?

– Напротив. Я собираюсь помочь вам уехать домой. Мой долг перед вашим дядей простирается и на вас, поскольку это он послал вас ко мне; но он не распространяется на какие-то абстрактные понятия о мести или на какую-либо организацию, с которой вы были связаны.

Она нахмурилась и отвела глаза, глядя на далекие горы.

– Ваша точка зрения на долг перед моим дядей весьма удобна для вас.

– Да, так оно получается.

– Но… все последние годы своей жизни мой дядя посвятил выслеживанию этих убийц, и, если я не попробую что-нибудь сделать, все это окажется совершенно бессмысленным.

– Вы ничего не можете сделать. У вас нет ни подготовки, ни навыков, ни организации. У вас даже не было настоящего плана.

– Нет, был.

Хел улыбнулся:

– Ну, хорошо. Давайте разберемся, что это был за план. Вы говорили, что парни из “Черного Сентября” собираются захватить самолет в “Хитроу”. Надо полагать, ваша группа выбрала именно этот момент для нанесения своего удара. Теперь скажите мне, вы должны были напасть на них в самолете или до того, как они поднимутся на борт?

– Не знаю.

– Не знаете?

– После того как дядя Аза умер, руководство взял на себя Аврим. Он сообщил нам только то, что мы, по его мнению, должны были знать на случай, если одного из нас вдруг схватят, ну или вообще произойдет что-нибудь непредвиденное. Но я не думаю, чтобы мы напали на них на борту самолета; скорее всего, это случилось бы в аэропорту.

– И когда же все это должно было произойти?

– Семнадцатого числа, утром.

– То есть через шесть дней. Зачем же вы так рано отправились в Лондон? Зачем нужно было рисковать, на целых шесть дней выставляя себя напоказ?

– Мы направлялись не в Лондон. Мы ехали сюда. Дядя Аза понимал, что без него у нас не слишком много шансов на успех. Он надеялся, что у него хватит сил поехать с нами и возглавить нас в решительный момент. Он не ожидал, что конец наступит так быстро.

– Так значит: он послал вас сюда? Я не могу этому поверить.

– Ну, не то чтобы он прямо говорил, что мы должны сюда поехать. Но он несколько раз упоминал о вас в разговорах. И говорил, что в случае каких-либо затруднений мы всегда можем обратиться к вам, и вы поможете.

– Я уверен, что он имел в виду помощь после операции, то есть что я помогу вам скрыться и избежать последствий.

Ханна пожала плечами. Николай вздохнул:

– Итак, вы, трое молодых людей, намеревались добыть оружие посредством своих связей с IRA в Лондоне, потом слоняться по городу шесть дней, и на седьмой взять такси до “Хитроу”, прогуляться по залу ожидания, найти своих недругов и уничтожить их. Я правильно понял ваш план?

Подбородок ее напрягся, и она отвела глаза в сторону. В таком изложении все это звучало довольно глупо.

– Таким образом, мисс Стерн, невзирая на все ваше отвращение к тому, что произошло в Римском международном аэропорту, по вашему плану выходит, что вы намеревались совершить нечто не менее грязное, затеяв перестрелку в переполненном народом зале ожидания. Дети, пожилые женщины и все прочие, случайно оказавшиеся под прицелом, отлетают в рай, в то время как юные преданные своему делу революционеры с горящими глазами и развевающимися волосами прокладывают свой путь в историю. Вы это так себе представляла?

– Если вы пытаетесь доказать мне, что между теми бандитами, которые убили моих друзей в Мюнхене, и нами нет никакой разницы, то…

– Разница налицо! Те были хорошо организованы и действовали профессионально! – Он тут же прервал сам себя; – Простите. Скажите мне вот что: каковы ваши ресурсы?

– Ресурсы?

– Да. Забудем о ваших друзьях из IRA – я полагаю, мы можем сделать это без особого ущерба для себя. Какова была та база, на которую вы опирались? Эти мальчики, которых убили в Риме, были ли они достаточно подготовлены?

– Аврим был. Правда, Хаим вряд ли участвовал в чем-либо подобном прежде.

– А деньги?

– Деньги? Ну, мы надеялись занять их у вас. Нам не нужно было много. Мы рассчитывали остановиться здесь на несколько дней – поговорить с вами и получить совет и инструкции. Потом вылететь прямо в Лондон, так чтобы оказаться там накануне операции. Нам нужны были только деньги на дорожные расходы, ну и еще немного. Хел прикрыл глаза.

– Милая девочка, глупая маленькая самоубийца! Если бы я действительно что-либо предпринял, как вы надеялись, это обошлось бы примерно в сто – сто пятьдесят тысяч долларов. И я не говорю о собственном гонораре, нет, это только те деньги, которые ушли бы на организацию и осуществление плана. Нужна куча денег, чтобы проникнуть в эти сети, и еще больше, чтобы выпутаться из них. Ваш дядя знал об этом.

Он посмотрел куда-то вдаль, за линию горизонта, туда, где горы врезались в небо.

– Я прихожу к выводу, что та операция, которую он собирался провести, была не чем иным, как самоубийством.

– Нет, этого не может быть, я не верю! Он никогда не послал бы нас на верную смерть.

– Возможно, он не думал выдвигать вас на первый план. Весьма вероятно, что вы, трое ребятишек, мыслились как запасные игроки, вам были отведены подсобные роли. Может быть, он надеялся сделать все сам, чтобы вы трое без помех скрылись во всеобщей кутерьме и смятении. К тому же…

– К тому же что?

– Ну, мы не должны забывать, что он долгое время жил на наркотиках, помогавших ему переносить боль. Кто знает, о чем он думал или о чем он предпочитал не думать перед лицом надвигающейся смерти?

Ханна подтянула одно колено повыше, уткнув его в грудь и вновь открывая взору собеседника свою пышную огненную растительность во всем ее великолепии. Прижавшись к колену губами, она смотрела поверх Хела в простиравшийся перед ней сад. – Я не знаю, что теперь делать. Николай взглянул на нее из-под полуприкрытых век. Бедное, запутавшееся и одураченное существо, стремящееся найти в жизни великую цель и высокие чувства, в то время как по воспитанию и традициям своей среды она обречена делить ложе с лавочниками и давать жизнь новым поколениям служащих рекламных агентств. Она была в страхе и смятении, не в силах еще до конца смириться с мыслью о том, что ей придется отказаться от своего опасного и значительного дела и вернуться в мир расчетов и собственности.

– Нельзя сказать, чтобы у вас был большой выбор. Вам нужно вернуться домой. Я с удовольствием оплачу вашу дорогу.

– Я не могу этого сделать.

– Вы не можете сделать ничего другого.

С минуту Ханна задумчиво посасывала губами свое колено.

– Мистер Хел, можно я буду называть вас Николай?

– Разумеется, нет.

– Мистер Хел. Вы хотите сказать, что не собираетесь помогать мне?

– Я помогаю вам, уговаривая вас вернуться домой.

– А если я откажусь? Что, если я решу продолжать это дело самостоятельно?

– У вас ничего не выйдет, и почти наверняка вы погибнете.

– Я знаю это. Вопрос в том, можете ли вы позволить мне пойти на это, спокойно оставаясь в стороне? И как это будет согласовываться с вашим чувством долга перед дядей?

– Вы говорите несерьезно.

– А если серьезно?

Хел отвел глаза. Вполне возможно, что эта американская куколка глупа настолько, что пытается втянуть его в это дело или хочет определить, как далеко заходят его понятия о верности и чести. Он уже приготовился к тому, чтобы испытать и ее, но вдруг ощутил чье-то приближение и, догадавшись, что это Пьер, обернулся, глядя, как садовник, шаркая и волоча ноги, направляется к ним по дорожке.

– День добрый, м’сье, м’зель. Хорошо, когда у человека есть свободное время и он может спокойно погреться на солнышке.

Он вытащил из кармана своего синего рабочего комбинезона сложенный листок бумаги и с величайшей торжественностью протянул его Хелу, затем объяснил, что не может больше задерживаться, так как ему еще бог знает сколько всего надо переделать, и зашаркал в глубину сада к своей сторожке, поскольку подоспело время облегчить тяжесть дневных забот очередным стаканчиком вина.

Хел прочитал записку.

Снова сложив листок, он легонько прижал его к губам.

– Похоже, мисс Стерн, что у нас нет такой свободы выбора, как мы предполагали. Три иностранца приехали в Тардэ и расспрашивали обо мне и, что еще более важно, о вас. Их описывают как англичан или “амерлос” – крестьяне не разбираются в таких тонкостях. Сопровождают этих людей служащие из французской Полиции особого назначения, которые проявили большую готовность к сотрудничеству с ними.

– Но как они могли узнать, что я здесь?

– Есть тысяча разных способов. У ваших друзей – тех, которых убили в Риме, – были при себе авиабилеты?

– Думаю, да. Да, конечно. Каждый из нас взял свой билет. Но они были только до По.

– Это достаточно близко. И нельзя сказать, чтобы я был совсем никому не известен.

Хел покачал головой, обнаружив это дополнительное свидетельство дилетантизма этих детей. Профессионалы всегда берут билеты до пунктов, достаточно удаленных от того места, куда они на самом деле направляются, поскольку билеты заказываются через компьютеры, а значит, информация о них становится доступной правительственным организациям и Компании.

– Как вы думаете, кто эти люди? – спросила Ханна.

– Не знаю.

– И что же вы собираетесь делать?

Хел пожал плечами.

– Пригласить их на обед.

* * *

Расставшись с Ханной, Хел еще с полчаса просидел в саду, глядя, как громадные грозовые тучи, наползая на склоны гор, трутся о них своими тяжелыми, отвисшими животами, и обдумывая расположение камней на доске. Он пришел одновременно к двум заключениям, Этой ночью пройдет дождь, и наилучший путь действий для него сейчас – стремительно атаковать противника.

Из Оружейной он позвонил в отель “Дабади”, где остановились американцы. Потребовалось обсудить некоторые детали, причем обе стороны проявили в этих переговорах величайшую дипломатию. Да, в “Дабади” передадут троим “амерлос” приглашение отобедать в замке сегодня вечером; но возникает проблема, что делать с тем обедом, который уже приготовлен для гостей в отеле. В конце концов, основные доходы отель получает от обедов, а не от сдачи комнат, Хел заверил их, что единственно правильный и достойный выход в этом случае – включить стоимость несъеденных обедов в счет гостей. Ведь, Бог свидетель, хозяева отеля не виноваты, если иностранцы в последний момент решают вдруг обедать у мистера Хела! Бизнес есть бизнес. А принимая во внимание, что Господу не угодно, когда еда пропадает зря, то не лучше ли будет им самим съесть обеды, приготовленные для гостей, для компании пригласив еще и священника.

Николай нашел Хану в библиотеке. Она читала, надев маленькие очки в прямоугольной оправе, которыми пользовалась только когда нужно было рассмотреть что-нибудь вблизи. Когда он вошел, она подняла глаза, глядя на него поверх очков.

– Гости к обеду?

Он погладил ее по щеке.

– Да, трое. Американцы.

– Чудесно. Вместе с Ханной и Ле Каго получится целое общество.

– Да, так оно и будет.

Положив закладку, Хана закрыла книгу.

– Неприятности, Никко?

– Да.

– Это как-то связано с Ханной и с ее проблемами?

Он кивнул. Она тихонько рассмеялась.

– Не далее как сегодня утром ты приглашал меня проводить здесь каждые полгода, пытаясь соблазнить тем, что в этом доме можно наслаждаться необычайным покоем и одиночеством.

– Скоро здесь опять будет спокойно. Я ведь, в конце концов, удалился от дел.

– Верится с трудом. Можно ли полностью удалиться от таких дел, как твои? Ах да, если у нас будут гости, нужно послать кого-нибудь вниз, в деревню. Ханне необходимо какое-то платье, чтобы переодеться к приему. Не может же она появиться в обществе в своих шортах, тем более при ее привычке принимать довольно непринужденные позы.

– Да? Я не заметил.

Оглушительные возгласы, раскатившиеся по всему саду, хлопанье дверей, дребезжание стекол, шумные поиски и громогласный восторг, когда Хана, наконец, нашлась в библиотеке, мощное объятие и звонкий, смачный поцелуй в щеку, отчаянная мольба проявить хоть капельку гостеприимства в виде стаканчика вина сказали всему замку, что Ле Каго явился в Эшебар, закончив свои дела в Ларро.

– Ну, так где же эта юная красотка с пышной грудью, о которой говорит вся долина? Ведите же ее сюда! Дайте ей встретить свою судьбу!

Хана объяснила баску, что девушка отдыхает после обеда, но Николая он может увидеть – тот работает в японском садике.

– Я вовсе не желаю его видеть. Хватит с меня трех дней, проведенных в его обществе! Он рассказал вам о моей пещере? Мне пришлось тащить через нее вашего друга чуть ли не на себе! Грустно говорить о таких вещах, но надо признаться – он стареет, Хана. Пришло для вас время серьезно задуматься о вашем будущем и, оглядевшись вокруг, подыскать себе нового покровителя, быть может, могучего баскского поэта, для которого не существует возраста.

Хана рассмеялась и сказала, что ванна для Ле Каго будет готова через полчаса.

– А после этого вы можете выбрать себе какой-нибудь костюм, чтобы переодеться к обеду. Мы ждем гостей.