Текст книги "Нежный наставник"
Автор книги: Робин Шоун
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Рамиэль продемонстрировал великолепные зубы.
Она прикусила губу, чтобы не рассмеяться вместе с ним. В какой-то момент их взгляды встретились, и оба вдруг осознали всю абсурдность ситуации.
– Браво, taalibba.
В его бирюзовых глазах продолжали мелькать искорки уже после того, как смех затих.
– Я преклоняюсь перед вашим остроумием… сегодня. Значит, так, амбра, мускус, роза, флердоранж, жасмин – все эти ароматы популярны у арабских женщин. А какими духами пользуетесь вы? – Его голос звучал дружелюбно, даже сердечно. В нем не было и намека на насмешку.
Элизабет подняла голову.
– К сожалению, у меня аллергия на духи. А как это вы меня назвали… taalibba?
Огоньки в его глазах погасли, их ярко-бирюзовый цвет сменился на цвет сырого, необработанного камня.
– Taalibba по-арабски значит «студент», миссис Петре.
Конечно, глупо, но Элизабет почувствовала разочарование. Эдвард никогда не обращался к ней с ласковыми словами, ни разу за три месяца ухаживания и шестнадцать лет супружества.
Она притворилась, будто заносит арабское слово в свои записи.
– А женщина обязательно должна чем-нибудь пахнуть, чтобы… привлечь мужчину?
– А если я скажу, что да?
Большая клякса растеклась по бумаге.
– Тогда я попрошу аптекаря дать мне что-нибудь от аллергии на то время, пока я не научусь нравиться моему мужу.
– Не стоит жертвовать своим здоровьем, – прохладно заметил он. – Великий шейх, выдавая любимую дочку замуж, сказал ей, что самые лучшие духи создает вода. У вас нет аллергии на цветы?
– Нет.
– В таком случае натирайте кожу лепестками цветков – под грудью и треугольник волос между бедрами. Смешанный аромат цветов и влажное тепло вашего тела будут гораздо эффективнее флакона любых духов.
Бисеринки пота покатились между грудей Элизабет. Скрип пера по бумаге на мгновение заглушил потрескивание горящих дров в камине и шипение газа в лампе. Он сказал, что мужчине нравится аромат женского тела.
Элизабет незаметно втянула носом воздух. Она уловила запах бензола от своего чистого шерстяного платья, густой аромат кофе и дым от пылающих поленьев.
– Знаете ли вы, что такое оргазм?
Перо застыло в воздухе. Стыд сменился неудержимым гневом. Элизабет подняла голову. Бирюзовые глаза выжидающе смотрели на нее.
– Да, лорд Сафир, я знаю, что такое оргазм.
Прищурившись, он рассматривал ее, как будто она была каким-то животным или насекомым, не встречавшимся ему ранее.
– Так что же это такое?
Пораженная Элизабет на мгновение потеряла дар речи. Он откровенно сомневался в ее познаниях. Наглостью было уже то, что он просил описать это сугубо личное ощущение, но то, что он считал ее лгуньей, было совершенно невыносимо.
Элизабет стиснула зубы.
– Это… пик наслаждения.
– А вы сами испытывали когда-либо этот «пик наслаждения»?
Она вздернула подбородок и хотела было ответить звонким, вызывающим «да», но остановилась, заметив, с каким жаром он это произнес.
– Вас это не касается…
– Вы заявили, что желали бы научиться ублажать мужа, миссис Петре, – грубо оборвал он ее. – А разве вы не хотели бы узнать, как можно усилить собственное удовольствие?
Элизабет почувствовала удовлетворение от того, что в свое время была прилежной студенткой. Если в сексуальных познаниях ей с ним не сравниться, то в остроте ума она могла состязаться вполне достойно.
Ее губы тронула торжествующая улыбка.
– Несомненно, лорд Сафир, вы не можете забыть слова шейха о том, что «Творец не наделил части женского тела способностью получать удовольствие или удовлетворение, пока в них не проникнет мужской инструмент». Тем самым, доставляя наслаждение своему мужу, женщина доставляет его себе самой.
А Эдвард, уныло подумала она, больше всего был доволен тогда, когда она вообще ничего от него не требовала. Он не потрудился даже заглянуть в ее спальню, вернувшись домой в то утро.
Но Элизабет не желала вспоминать о своей неудавшейся женской доле в прошлом. Удовлетворение должно существовать в супружеской постели, И все, что следует сделать… это научиться получать его.
– Вас возбуждают поцелуи, лорд Сафир? – спросила она импульсивно.
– А вашего мужа?
У Элизабет все внутри похолодело. Эдвард никогда не целовал ее. Нет, это было не совсем верно. После того как священник объявил их мужем и женой, Эдвард на мгновение прижал свои губы к ее губам.
Элизабет взглянула на маленькие серебряные часики, приколотые к лифу ее платья. Было десять минут шестого.
Склонившись над столом, она положила тяжелую золотую ручку.
– Я не буду обсуждать моего мужа ни с вами, ни с кем-либо еще, лорд Сафир.
Скорее поспешно, чем охотно, она свернула свои бумаги и убрала их в сумочку.
– Я полагаю, наш урок закончен.
По крайней мере она сохранила свою гордость, чего нельзя было сказать о стыдливости. Казалось, она должна была почувствовать облегчение, но не чувствовала его.
– Очень хорошо, миссис Петре. – Рамиэль поднялся, насмешливо улыбаясь. – Увидимся завтра, в четыре тридцать утра.
У Элизабет перехватило дыхание. Старательно скрывая радость, она медленно встала.
– В четыре тридцать завтра утром.
Он взял маленькую кожаную книгу со стола и протянул ей.
– Вторая глава, миссис Петре.
Кивнув головой, она взяла книгу и молча повернулась к двери.
– Правило номер два. Завтра, а также каждое последующее утро вы будете оставлять ваш капор у парадной двери… так же, впрочем, как и плащ.
Элизабет охватило раздражение. Вот уже тридцать три года она подчинялась мужчинам…
– А если я этого не сделаю?
– Тогда наш договор аннулируется.
О какой договоренности он говорит? Об уроках… или о слове джентльмена, что он никому не расскажет об их встречах?
– Я так понимаю, что шляпки вам нравятся не больше, чем корсеты, – холодно заметила она. Он весело рассмеялся в ответ.
– Вы правильно поняли.
– А что вам нравится, лорд Сафир?
– Женщина, миссис Петре. Теплая, влажная, живая женщина, которая не боится своей сексуальности и не стыдится удовлетворять свои плотские потребности.
В библиотеке витал запах бензола.
Рамиэль подобрал ручку, которой Элизабет Петре делала свои записи. «Которая из вас двоих настоящая, миссис Петре? – прошептал он, поглаживая согретый ее теплом металл. – Женщина, страшащаяся собственной сексуальности, или та, что стыдится удовлетворять свои плотские потребности?»
У нее маленькие ладони, в ее тонких пальцах толстая, тяжелая ручка выглядела как примитивный золотой фаллос. Жене канцлера казначейства понадобятся обе ладони, чтобы обхватить член его размера.
На память пришла потрясшая его фраза: «Я не понимаю, как женщина может двигаться в постели, не мешая действиям мужчины». После ее резких высказываний прошлым утром, казалось, он должен был быть готовым к ее искреннему целомудрию. Но она вновь сумела поразить его. Как могла столь наивная женщина вызывать столь сильное сексуальное возбуждение?
– Сынок…
Пальцы Рамиэля непроизвольно сжались на золотой ручке, тело инстинктивно подобралось для защиты. Он поднял голову.
Мухаммед стоял позади бургундского кожаного кресла, в котором еще несколько минут назад сидела Элизабет Петре. Черная накидка с капюшоном укрывала дворецкого в тюрбане и длинной белой хлопчатобумажной рубахе.
Бирюзовые глаза встретились со взглядом темных, почти черных глаз корнуэльца. Губы Рамиэля скривились в циничной улыбке. Мухаммед казался арабом, но на самом деле им не был. Впрочем, и сам Рамиэль казался англичанином, которым не был. Элизабет Петре, подобно многим людям, видела только то, что хотела.
– В чем дело, Мухаммед?
– Муж вчера утром не покидал дома. Только женщина, миссис Петре. Она уехала в экипаже, когда не было и десяти часов. Куда, мне неизвестно. Затем вечером, когда ее еще не было, муж вернулся домой к ужину. Он уехал…
– Постой, ты же сказал, что Петре не покидал дома, – прервал его Рамиэль. – А теперь ты утверждаешь, что он вернулся к ужину.
Лицо Мухаммеда, еще достаточно крепкого и мускулистого для своих пятидесяти трех лет мужчины, осталось бесстрастным.
– Я не знаю, как так получилось.
Зато Рамиэль знал.
Эдвард Петре провел ночь у любовницы. И, без сомнения, Элизабет Петре знала об этом. Куда она уезжала прошлым утром, на весь день, до начала различных светских мероприятий? За покупками? Наносила визиты? Спасалась бегством? Нет, Элизабет Петре не будет искать спасение в бегстве, ни от неверности мужа, ни от откровений лорда Сафира.
– Куда отправился муж после ужина?
– В здание парламента. Там он пробыл до двух часов ночи. А затем вернулся домой. Он и сейчас дома.
Скоро туда подъедет и Элизабет. Интересно, у них с мужем отдельные спальни… или они спят в одной постели? Рамиэль тут же отбросил эту мысль. Элизабет не смогла бы незаметно выскользнуть из дома, если бы они делили постель.
Рамиэль разозлился. Элизабет знала, что такое оргазм. И познала она его со своим мужем. Неужели он пробивал ее холодную английскую сдержанность, защищенную покровом респектабельности, доводя до «пика наслаждения»?
– Ты так и не узнал имени его любовницы, – мрачно заметил Рамиэль.
Темные глаза Мухаммеда сверкнули.
– Нет.
– И ты оставил дом без наблюдения. Я же приказал тебе следовать за ним, пока ты не узнаешь, кто его пассия.
– Я счел более разумным вернуться. Рамиэля не обманула выдержка Мухаммеда. Темные глаза корнуэльца светились неодобрением.
– Объясни.
– Миссис Петре – это проблема.
Такого впечатления не создавалось, когда она сидела на краешке бургундского кресла, держа на коленях сумочку, перчатки и записи. Ее бледное лицо, обрамленное безобразным черным капором, казалось просто воплощением благопристойности. Правда, только до того момента, когда он образно разъяснил ей, что мужской член, проникнув в женское тело, долбит и толчет его, работая словно «пестик в ступке». Тогда ее чистые карие глаза загорелись огнем, а полная грудь, столь чувствительная и восприимчивая, набухла под темной шерстью. По мере того как учащалось ее дыхание, соски все больше затвердевали. Это не тело свое пыталась она сдержать в рамках корсета из китового уса – она безуспешно боролась с собственными желаниями. Так каким же мужчиной должен быть этот Эдвард Петре, чтобы отказаться от подлинной страсти ради удовольствий, купленных за деньги?
Рамиэль скрестил пальцы под подбородком, скрывая за внешней неприступностью свои мысли и внезапно обуявший его голод.
– Может, и так, но это моя проблема.
– Неужели ты все забыл?
Иногда ему удавалось забыть… когда он занимался любовью. Сколько времени прошло с тех пор, как он последний раз просто вожделел женщину, а не искал забвения? Сколько времени прошло с тех пор, как он просто смеялся?
– Я ничего не забыл, евнух, – намеренно холодно возразил Рамиэль.
Мухаммед вскинулся. Рамиэль тут же пожалел о своих словах. Мухаммед никогда не напоминал Рамиэлю о своей ноше, еще более тяжелой, чем у Рамиэля. Он задавался вопросом, как смог выжить его слуга, лишенный возможности хотя бы на время убежать от прошлого, погрузившись в женское тело. По крайней мере эту роскошь Рамиэль мог себе позволить. И на долгие мгновения не существует больше ничего, кроме толкающегося, рвущегося вперед и внутрь члена, и шелковистого, обволакивающего жара крепко удерживающей его женской плоти, выжимающей, выдаивающей до конца его боль, оставляя только воспоминания.
Великий Аллах и милосердный Господь, помогите же ему найти женщину, которая примет его таким, каков он есть, ничего не требуя изменить.
– Иди, – мягко приказал Рамиэль, превозмогая раздражение и недовольство собой. – Найми стольких людей, сколько потребуется. Не важно, сколько это будет стоить. Я хочу знать все, что делает Эдвард Петре, куда он ходит, с кем встречается, каких женщин имеет. И даже если он остановится помочиться, я хочу анать где. И я не прощу тебе еще одной неудачи.
Мухаммед молча направился к двери. Рамиэль посмотрел на свою пустую чашку, затем на полную чашку с черным напитком, которую Элизабет Петре отставила, обжегшись. Мухаммед прав. Женщина, подобная Элизабет Петре, может доставить массу хлопот такому мужчине, как он. Здесь, в Англии, ему следует быть очень осторожным.
– Мухаммед!
Корнуэлец застыл в дверях библиотеки.
– Я не повторяю ошибок прошлого.
Глава 4
Громкий звон серебряной посуды оторвал Элизабет от созерцания обнаженного тела лорда Сафира. Густой сладкий аромат наполнил воздух. «Что вам больше всего нравится в жизни, лорд Сафир?»– «Женщина, миссис Петре. Теплая, влажная, живая женщина, которая не страшится своей сексуальности и не стыдится удовлетворять свои плотские желания».
Элизабет открыла глаза.
Круглая, улыбающаяся физиономия Эммы появилась в облаке пара. Склонившись над столиком у постели, она старательно помешивала серебряной ложечкой в фарфоровой чашке. Рядом на серебряном подносе стоял серебряный кофейник.
Элизабет с трудом сообразила, что густой аромат, наполнявший воздух, издавал не турецкий кофе, а горячий сладкий шоколад.
– Если ты больна, Элизабет, тебе следовало прислать мне записку домой.
Элизабет заморгала. Перед ней стояла ее мать в черном шелковом капоре. Изумрудно-зеленые глаза смотрели на нее с укором, как на провинившегося ребенка. Элизабет окончательно проснулась, сердце у нее тревожно забилось. «Мать знает о лорде Сафире! – подумала она, но тут же одернула себя:
– Да откуда ей знать?»
Прошлым утром все получилось как-то неловко, но сегодня-то она вернулась домой в пять тридцать утра, за четверть часа до того, как встала прислуга. Никто не мог знать о ее визитах к Рамиэлю.
Но тогда почему ее мать здесь?
Элизабет посмотрела в окно. Сегодня вторник, а по вторникам они с матерью обычно с утра отправлялись за покупками, а потом вместе обедали. Судя по всему, время близилось к полудню.
Щеки Элизабет залила краска.
Эмма и ее мать стояли и смотрели на нее как раз в тот момент, когда ей снилось, будто Рамиэль трудится над ее телом, работая своим членом словно пестиком в ступке, словно она была непокорной травой, которую следовало измять, истолочь, растереть, довести до полного изнеможения.
«Двигайся, дорогая, – шептал он, то сильным толчком загоняя свой фаллос в глубь тела, то вращая им из стороны в сторону, умоляя:
– Ну поддай же посильнее бедрами…»
Она зажмурилась, остро ощущая на губах терпкий вкус турецкого кофе и неудовлетворенное желание, пульсирующее глубоко внутри. Ах, если бы Эмма принесла ей шоколад чуть позже…
Элизабет почувствовала, что ее охватывает раздражение. С тех пор как в ее снах появился лорд
Сафир, в ее спальне ни для кого больше не осталось места. Она открыла глаза, перевернулась на спину и улыбнулась:
– Доброе утро, мама. Боюсь, я проспала. Подожди меня в гостиной, я сейчас оденусь и выйду к тебе. Эмма, проводи, пожалуйста, маму вниз и позвони, чтобы ей подали чаю.
– Хорошо, мэм.
Служанка отступила назад, а мать, наоборот, приблизилась.
– У тебя горят щеки, дочь моя. Если ты плохо себя чувствуешь, не стоит подниматься с постели. Прости, если я нарушила твой покой, но я очень беспокоилась. В понедельник ты отменила все свои встречи, спишь до полудня… Тебе ведь известно, что твой отец хотел бы видеть Эдварда на посту премьер-министра, после того как сам уйдет в отставку. И ты должна готовить для него почву, как это делаю я для твоего отца.
Улыбка застыла на лице Элизабет. Подумать только, Ребекка Уолтерс озабочена тем… как она исполняет свои обязанности.
Из воспоминаний детства у Элизабет осталось только то, как ее мать «готовила почву» для ее отца. Каждая выдавшаяся свободная минутка, вся благотворительная деятельность – все бросалось на алтарь политической карьеры.
– Ты никогда не устаешь, мама?
– Конечно же, я устаю. Так же, как и твой отец. Так же, как, впрочем, и твой муж, могла бы я добавить. Так, значит, вот в чем дело. – Она указала пальцем на лежащую в постели Элизабет. – Ты валяешься в постели… потому что устала?
Да, именно в этом все дело, подумала Элизабет, чувствуя, как неудержимый гнев охватывает ее. Она устала… устала занимать последнее место в жизни мужа. На первом у Эдварда политика, затем его любовница, дети и только потом она, его жена.
Впервые в жизни ей захотелось просто лежать в постели, плюнув на все общественные и политические обязанности, в постели с мужчиной, который любил бы ее. Ее лицо неожиданно побледнело. Не просто с мужчиной, поправила она себя сурово. Она хотела бы лежать в постели с собственным мужем.
– Нет, мама, я не устала. Просто вчера у меня была мигрень, и я приняла снотворное с опиумом. – Элизабет лгала, прямо-таки кожей ощущая присутствие ждущей у дверей Эммы, которая отлично знала, что Элизабет лжет. – Может, я приняла слишком большую дозу?
– А в понедельник?
Элизабет, вымученно улыбнувшись, еще раз солгала:
– Позвонил декан. Он хотел немедленно встретиться со мной. Так что я…
– Что еще натворил Филипп?
Смешно, ее мать почти слово в слово повторила вопрос, который она сама задала декану, но ей было не до смеха. Если сама Элизабет относилась к проделкам младшего сына с юмором и терпением, то ее мать постоянно выражала свое недовольство выходками Филиппа.
– Да ничего особенного, – поспешно сказала Элизабет. – Просто он поспорил с одним из школьников. Послушай, мама, если я сейчас же не оденусь, мы опоздаем к обеду. Эмма…
Элизабет была слегка удивлена тем, как мягко, но решительно Эмма вывела Ребекку Уолтере из комнаты. Служанка и глазом не моргнула, выслушав ложь Элизабет. Похоже, Эдвард всех в своем доме приучил к обману.
– Приготовить вам ванну, мэм? Эмма стояла в дверях, спокойно глядя.на Элизабет и на ее задравшуюся выше колен ночную рубашку.
– Да, пожалуйста. Ты быстро вернулась. Я думала, ты проводишь мать вниз.
– Миссис Уолтерс не захотела, чтобы я ее провожала. Она сказала, что вы больше нуждаетесь в моей помощи.
Эмма прикусила губу, с трудом удержавшись от замечания, что здесь, в этом доме, жена канцлера казначейства важнее жены премьер-министра.
– Что ж, пожалуй, мне надо поторопиться. А тебе не следовало позволять мне так долго спать.
– Прошу прощения. Просто я подумала, что вам, наверное, надо немножко отдохнуть.
Сердце у Элизабет ушло в пятки. Неужели слуги знают?..
– Почему ты так думаешь, Эмма? – спросила она помертвевшими от страха губами.
– У вас слишком напряженный распорядок дня, мэм. Иногда мне кажется, что вы работаете даже больше, чем мистер Петре.
Слова служанки были слишком загадочными, чтобы успокоить ее. Следует немедленно прекратить свои занятия, пока подозрение не превратилось в уверенность. Если распространятся слухи о ее встречах с лордом Сафиром – семейной жизни придет конец. Так же, как и карьере мужа. Но даже сейчас, когда она раздумывала, каким образом лучше отказаться от опасного наставничества, помимо ее воли мысли о «Благоуханном саде» не оставляли ее. Интересно, что написал шейх во второй главе?
Элизабет терла под грудью куском мыла. И вдруг подумала: а растирал ли в действительности лорд Сафир лепестки цветов на теле женщины там, где она сейчас натиралась мылом?
Эмма ждала Элизабет в спальне со стопкой одежды в руках. Зайдя за белую ширму, Элизабет натянула хлопковые панталончики, шерстяные чулки и полотняную рубашку, а затем вышла к Эмме, чтобы та помогла ей управиться с корсетом. Элизабет втянула живот и задержала дыхание, чтобы Эмме было удобнее. Двадцать три года она носила корсет, и у нее никогда не возникало ощущения, что это тюрьма из китового уса. За корсетом последовали две нижние юбки. Элизабет почувствовала запах крахмала и мыла.
«А как, интересно, пахнет любовница Эдварда? – неожиданно подумала она. – Эдвард что, тоже трудится, как пестик в ступке, а его любовница похотливо вертит бедрами во все стороны? Или эти движения свойственны только арабам?»
Эмма одернула тяжелое темно-синее платье на Элизабет.
– Подойдите к туалетному столику, пожалуйста, я поправлю вашу прическу, миссис Петре.
Элизабет побледнела.
Накануне вечером Эмма, как обычно, расчесала ей волосы и заплела в косу. Однако, отправляясь на урок, Элизабет собрала косу в пучок. Возвратившись, она предусмотрительно переоделась в ночную рубашку и развесила свою одежду так, чтобы никто не заподозрил, будто она выходила из дома, но совсем забыла распустить косу.
– Спасибо, Эмма, – выдавила она с трудом. Умелые руки служанки ловко управлялись с темно-рыжими прядями, выдергивая заколки, расплетая, расчесывая, вновь заплетая и закалывая их.
– Принести вам шкатулку с драгоценностями?
– Сегодня они не понадобятся.
– Очень хорошо, мэм.
Элизабет вдруг пришло в голову, что Эмма остается для нее такой же загадкой, что и шестнадцать лет назад.
– Ты когда-нибудь была замужем, Эмма?
– Нет, мэм. Хозяева обычно не одобряют браки среди слуг.
– Я бы не стала возражать.
Элизабет встала и повернулась к служанке лицом. Та терпеливо держала на вытянутых руках ее черный плащ. Элизабет просунула в рукава сначала одну руку, затем другую. Шерстяная материя еще не просохла после ее утренней прогулки.
– Ваши перчатки, мэм.
Элизабет заглянула в серые глаза Эммы и… не увидела в них ничего. Ни любопытства, ни неодобрения, ни понимания того, что что-то шло не так.
– Спасибо, Эмма.
– Не забудьте вашу сумочку, мэм.
Элизабет вздохнула с облегчением. По крайней мере ей хватило ума убрать книгу лорда Сафира и свои записи в ящик секретера.
– А мистер Петре… – Она неторопливо натягивала кожаную перчатку. – Он сегодня обедает дома?
– Да, мэм.
Элизабет сосредоточенно натягивала другую перчатку на правую руку.
– Он не поинтересовался, почему я сегодня так долго спала?
– Нет, мэм.
Элизабет невидящим взглядом осмотрела содержимое сумочки. Совершенно очевидно, что ее мужа не интересовали дела жены.
Десятки оправданий промелькнули у нее в голове. Она ухватилась за самое подходящее. Конечно же, поскольку Эдвард очень поздно вернулся накануне, то сам проспал допоздна и не сообразил, что она все еще дома. Сегодня вторник. Даже тяжелый, на конском волосе, турнюр показался ей совсем легким, с души свалилась огромная тяжесть.
Внизу у дверей дома стоял в ожидании темноволосый лакей в короткой черной куртке и черном галстуке.
– Добрый день, – сердечно поздоровалась Элизабет. – Боюсь, что раньше я вас не видела.
Он коротко поклонился, не зная, куда девать руки. В конце концов спрятал их за спину и стал смотреть куда-то поверх ее плеча.
– Я – Джонни, кузен Фредди Ватсона. У него что-то случилось с матушкой сегодня утром. Ну и дворецкий решил, что не будет большой беды; если я заменю его на время.
Фредди, молодой человек лет двадцати, почти год работал в доме Петре. А так как ему приходилось заботиться о матери и младшем брате, больных туберкулезом, то он не жил при доме.
– Простите меня, – с искренним сочувствием произнесла Элизабет. – Дайте мне знать, если Фредди что-нибудь понадобится. Я с удовольствием выдам ему вперед месячное жалованье.
Мужчина кивнул:
– Спасибо, мэм. Я передам ему.
Элизабет терпеливо ждала. Чуть замешкавшись, он бросился открывать дверь.
В гостиной, склонившись друг к другу, Эдвард и Ребекка сидели на обитом материей в цветочек диване. Их головы – его, с черными как смоль волосами, и ее, покрытая черным шелком, – почти соприкасались. При виде Элизабет они замолчали.
Эдвард поднялся, скорее из вежливости, чем в знак уважения к жене.
– Здравствуй, Элизабет. Я тут рассказывал Ребекке, что верхняя палата парламента собирается отменить «Закон о заразных болезнях».
Элизабет разглядывала лицо мужа, его темно-карие, слегка навыкате глаза, аккуратно подстриженные бакенбарды и усы, чуть припухшие губы, постоянно кривившиеся в улыбке.
В воскресенье он не ночевал дома. Накануне вернулся в два часа ночи – и у него не нашлось другой темы для разговора, как предполагаемая отмена «Закона о заразных болезнях».
– Миссис Батлер будет счастлива, – задумчиво произнесла она.
Миссис Батлер, вдова священника и секретарь Национальной ассоциации жен, шестнадцать лет жизни потратила на то, чтобы убедить парламент отменить «Закон о заразных болезнях».
– Это победа всех женщин, – заявила Ребекка, разглаживая морщинку на своем темно-синем шерстяном платье.
Обе они, и Элизабет и Ребекка, посещали больницы для бедных в рамках своей «политической деятельности». Мать, возможно, и забыла о находящихся там немощных и голодающих женщинах, а Элизабет нет.
– Отнюдь не всех женщин, мама.
Ребекка холодно взглянула на нее своими зелеными глазами.
– О чем ты говоришь, моя милая?
Эдвард молча смотрел на Элизабет, словно что-то вычислял для себя в уме. В кои-то веки высокомерная улыбка не кривила его губы.
До нее вдруг дошло, что Ребекка ходила на те же рауты, званые вечера и ужины, что и Элизабет. И до нее тоже должны были доходить слухи, что у Эдварда есть любовница. Почему же ей она ничего не говорила? Почему приняла сторону зятя, поддерживая его деятельность, когда он превратил в посмешище их брачные узы и клятвы, произнесенные у алтаря?
– Женщины с улиц не будут получать медицинскую помощь, – пояснила Элизабет. – Они будут умирать, они и их дети. Они передадут заразу другим людям, и те тоже будут умирать.
– Этот закон унижает достоинство этих женщин, Элизабет, – резко возразила Ребекка. – Проститутки должны проходить обычные медицинские проверки. Женская стыдливость не должна подвергаться оскорбительному вагинальному осмотру.
Элизабет уставилась на мать, не веря своим ушам.
Она была в шоке. Ребекка никогда не называла части человеческого тела своими именами: «конечности» вместо «ног», «перси» вместо «груди», «половые органы» вместо «гениталий». Совсем не к месту Элизабет вспомнился «Благоуханный сад».
Шейх уважительно описывал женскую вульву, как чудо творения и красоты. А ее мать своими накрашенными губками говорила о женском теле, как о чем-то постыдном. А ее собственный муж…
Она пристально вгляделась в привычные черты.
Глаза Эдварда не выражали ни неодобрения вульгарности Ребекки, ни раздражения ее самодовольством. Он выглядел так, словно… женщины не интересовали его вообще. И она внезапно почувствовала, что если прямо сейчас, немедленно не завладеет его вниманием, то потом будет уже поздно, и его любовница одержит победу еще до того, как Элизабет хотя бы попытается соблазнить его.
– Мы с мамой могли бы остаться дома и пообедать вместе с тобой, Эдвард, – предложила она с откровенной настойчивостью.
Губы Эдварда скривились в привычной, ни к чему не обязывающей улыбке.
– Я знаю, как дорого тебе время, проведенное с матерью, Элизабет. Не стоит жертвовать вашим обедом ради меня.
– Но мне хочется, Эдвард, – безнадежно продолжала настаивать она.
– Мне нужно просмотреть еще много документов, Элизабет.
И несомненно «просмотреть» любовницу после вечернего заседания парламента. Это был вежливый отказ. Губы Элизабет упрямо сжались.
– Ну конечно. Мы не будем отрывать тебя от работы. Мама, ты готова?
Ребекка недовольно посмотрела на нее, прежде чем подняться.
– Да я уже час как готова.
На улице небо показалось еще более серым, чем унылый свет внутри дома. Темные облака угольного смога повисли над Лондоном. Элизабет охватила острая, почти болезненная тоска по свежему, согретому солнцем воздуху. Парламент прервет свою работу на Пасху. Может, они с Эдвардом смогут провести вместе каникулы. Ей вдруг пришло в голову, что они никогда не проводили каникулы вместе. Обычно она с сыновьями отправлялась на какой-нибудь модный курорт.
– Тебе следует нанять другого, более вышколенного лакея, Элизабет. Могу поклясться, что нынешний понятия не имеет о своих обязанностях.
Но в этот раз Элизабет осталась глуха к критике матери. Глядя на покрытых копртью лошадей и экипажи, заполонившие улицу, она попыталась представить себе своих родителей, сжимающих друг друга в страстных объятиях… но так и не смогла.
– Когда ты в последний раз видела отца?
– Твой отец чрезвычайно занятой человек. Так же как, впрочем, и твой муж, Элизабет. И не твое дело обсуждать их политическую деятельность. Тебя не для этого воспитали. Долг женщины – во всем поддерживать своего мужа. Любовь – это не театральная роль, требующая зрителей, это самопожертвование.
Элизабет повернула голову и встретила неодобрительный взгляд Ребекки.
– Так когда же ты все-таки видела отца в последний раз, мама? – повторила она.
Ребекка не привыкла, чтобы дочь допрашивала ее. Может, именно поэтому она все же ответила, хотя и с явной неохотой:
– В воскресенье. В воскресенье!
– Ты ничем не поможешь ни своему отцу, ни мужу, если будешь продолжать в том же духе. Завтра вечером мы приглашены на бал к баронессе Уитфилд. Барон выступает против твоего отца в вопросе о новом законе. И для нас очень важно завоевать их поддержку. В четверг ты выступаешь перед рядовыми Женского вспомогательного корпуса. Мы с Эндрю не сможем быть на обеде у Хэнсонов, так что вам с Эдвардом придется заменить нас. В субботу устраивается благотворительный бал. И я надеюсь, ты не свалишься в постель из-за недостатка внимания со стороны мужа.
Элизабет прикусила язык, чтобы не ответить грубостью. В жизни есть вещи поважнее политики. Но для ее матери и отца не существовало ничего другого. И сама Элизабет была замужем за человеком, следовавшим по их стопам. За исключением, конечно же, того, что Эдвард завел себе любовницу.
Экипаж с резким скрежетом остановился.
Ребекка не виделась с Эндрю три ночи и два дня. А может быть, отец тоже завел любовницу? Так вот почему Ребекка посвятила свою жизнь политике… потому что муж пренебрегал ею? Если Элизабет решительно не изменит течение своей супружеской жизни, скоро и ей, как сейчас ее матери, нечем будет заполнить свое время, кроме как болтовней о карьере мужа.
