Текст книги "Безумный корабль"

Автор книги: Робин Хобб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 69 страниц) [доступный отрывок для чтения: 25 страниц]

По-кошачьи быстрым движением он сгреб Уинтроу за плечи и притянул его вплотную к себе. Уинтроу вскрикнул от неожиданности и схватился обеими руками за койку, чтобы не упасть. Кеннит заключил в ладони его лицо. Сначала Уинтроу воспротивился было, но потом капитан перехватил и удержал его взгляд. Глаза мальчика раскрывались все шире. Кеннит улыбнулся ему. И провел длинным пальцем по татуировке, словно разглаживая.

– Сотри ее, – проговорил он повелительно. – Она затронула только кожу, не глубже. Незачем тебе таскать ее еще и на душе!

Несколько мгновений он не отнимал ладоней, пока не увидел на лице Уинтроу настоящего изумления. Тогда Кеннит поцеловал его в лоб и выпустил. Уинтроу выпрямился, а Кеннит сделал еще усилие и сел по-настоящему, спустив здоровую ногу на пол.

– Мне до смерти обрыдло здесь валяться, – сказал он. – Пора мне уже вставать и начинать двигаться. А то – посмотри на меня! – я совсем уже в собственную тень превратился. Мне нужен ветер в лицо, добрая еда и питье. Это мой корабль, и я должен командовать. А всего более мне нужно выяснить, что я теперь могу, а чего – нет. Помнится, Соркор вырезал мне костыль. Куда он завалился?

Уинтроу даже отступил на несколько шагов от постели, так поразила его неожиданная перемена, происшедшая с болящим.

– Он… он тут где-то, – запинаясь выговорил мальчик.

– Ну и отлично. Раздобудь какую-нибудь одежду и помоги мне одеться. Хотя нет! Я сам оденусь. А ты сбегай на камбуз и раздобудь мне чего-нибудь вкусненького пожрать. Увидишь Этту – пришли ее сюда. Да скажи, чтобы захватила водички помыться. Ну, шевелись, парень! А то день скоро кончится!

И с величайшим удовлетворением проводил глазами Уинтроу, умчавшегося исполнять приказание. Да, что-что, а исполнять приказы парнишка умел. Полезное свойство, особенно для такого симпатичного мальца. Вот только он толком не знал, как были разложены вещи Кеннита. Этта лучше подобрала бы ему одежду. Но ничего, для первого раза сойдет. А научить мальчика, что к чему, времени еще хватит.

Оставшись один, Кеннит принялся кое-чему учить заново себя самого. С рубашкой он справился без больших затруднений, заметив, правда, что на груди и плечах здорово поубавилось мышц. Ну и шут с ними, новые нарастут, и незачем об этом слишком много задумываться.

Штаны… штаны оказались сущим испытанием. Кеннит встал, опираясь на здоровую ногу и прислоняясь к кровати, но все равно едва совладал. К тому же ткань свисала с обрубка и неприятно щекотала новую кожу. «Ничего, скоро намозолю…» Пустая штанина болталась и жутко мешала. Надо будет сказать Этте, чтобы заколола ее… нет, пускай лучше зашьет. Ноги все равно нет, и нечего притворяться, будто это не навсегда!

Криво усмехнувшись, он принялся сражаться с единственным чулком и башмаком. Половина обычной работы, так отчего же он с ней провозился вдвое дольше обычного? Тело никак не желало сохранять должное равновесие и порывалось съехать с края постели.

Тем не менее он сделал почти все, когда в каюте появилась Этта. Увидав его примостившимся на краешке кровати, она ахнула и упрекнула его:

– Зачем же ты сам, я помогла бы тебе…

Она поставила у постели тазик и кувшин с горячей водой. Ее алая блуза перекликалась с цветом губ. На ней была юбка из черного шелка, волновавшаяся при каждом движении бедер. Кеннит проследил за танцем ткани, сопровождавшим ее шаги, и нашел его привлекательным.

– Не надо мне никакой помощи, – сказал он. – Вот только эта штанина… Почему ты не позаботилась ее зашить? Я встать собираюсь. Дай мне бритву. И где, наконец, мой костыль?

– По-моему, ты слишком торопишься, – пожаловалась она хмуря брови. – Вспомни: позапрошлой ночью тебя еще лихорадило. Может, сегодня ты чувствуешь себя получше, Кеннит, но до поправки тебе еще очень далеко! Тебе бы еще полежать…

Она подошла к постели и принялась тщательно взбивать подушки, как будто это могло заставить его снова лечь. Да как она смеет? Она что, вконец позабыла, кто такой он и что такое она?

– Полежать, значит? – Его рука метнулась вперед и поймала ее запястье. Этта ничего не успела предпринять. Он дернул ее к себе и другой рукой взял за подбородок, силой повернул ее лицо к своему и сурово велел: – Не вздумай только мне объяснять, на что я гожусь со своим здоровьем, на что не гожусь!

Ее близость, тепло ее тела и расширившиеся глаза самым определенным образом взволновали его. Вот она испуганно втянула в себя воздух… и Кеннит ощутил настоящее торжество. Все правильно! Прежде чем заново вступать в командование кораблем, надо в собственной каюте главенство завоевать. Пусть эта женщина не воображает, будто заполучила над ним какую-то власть! Кеннит обхватил ее за талию и притянул ближе, свободной рукой задирая на ней юбку. Этта только ахнула.

– Полежать, значит? Но только если с тобой, девка! – пробормотал он хрипло.

– Как скажешь, господин мой… – ответствовала она покорно. Она часто дышала, черные глаза расширились и стали бездонными. Кеннит чувствовал, как колотится ее сердце. Он прижал ее к постели. Этта не сопротивлялась.

Солнце как раз садилось, когда «Канун весны» втянулся в гавань Делипая. Вернее, в то, что в более приличном месте называлось бы гаванью. Брэшен с изумлением рассматривал раскинувшееся по берегу поселение. Когда он был здесь последний раз – годы назад, – Делипай насчитывал всего несколько домишек, единственный причал и две-три вшивые развалюхи, гордо именовавшиеся тавернами. А теперь!… Множество окон, за которыми угадывались огоньки зажженных свечей. И целый лес мачт. Даже запах помоев сделался гуще, жизненней. Чтобы превзойти Делипай и его население, пришлось бы собрать воедино, пожалуй, все до сих пор виденные им пиратские деревушки. А ведь они тоже росли. Да… Если они еще и обзаведутся единовластным вожаком, то превратятся в силу, с которой придется очень серьезно считаться! Брэшен гадал про себя, уж не об этой ли грядущей силе мечтал Кеннит, восхотевший стать пиратским королем. И что он станет дальше делать с такой властью, если сумеет завоевать ее? Кажется, капитан Финни считал, что они имеют дело с пустым хвастунишкой. Брэшен всей душой надеялся, что так оно и было в действительности.

А потом, когда они медленно проходили вдоль строя пришвартованных кораблей, Брэшен различил на фоне закатного солнца очень знакомый силуэт. Сердце перевернулось у него в груди, чтобы затем провалиться неизвестно куда. Там, поставленная на якорь, покачивалась «Проказница». И на ее мачте трепыхался на вечернем ветру флаг Ворона. Брэшен принялся судорожно убеждать себя, что перед ним просто корабль с похожей оснасткой. И с похожим носовым изваянием. Но вот Проказница покачала головой… Подняла руку, поправила волосы… Сомнений не осталось. Перед Брэшеном был живой корабль. И никакой другой – именно «Проказница». Итак, этот Кеннит ее все-таки захватил… А стало быть, если только слухи не лгали, вся ее команда оказалась истреблена. Брэшен прищурился против света, стараясь рассмотреть поподробнее. По палубам без большой спешки сновали очень немногочисленные матросы. Брэшен ни одного из них не узнал, да и мог ли он хоть кого-то узнать на таком расстоянии, да сквозь свет, бьющий в глаза? Ах, чтоб тебя…

Но вот он заметил невысокую худенькую фигурку, поднявшуюся на бак. Носовое изваяние повернулось навстречу, обмениваясь приветствиями. Движения матросика показались ему очень знакомыми. Брэшен мучительно нахмурился. Альтия?! «Нет, ни в коем случае, – сказал он себе. – Последний раз я ее видел в Свечном. И она собиралась подыскивать место на корабле, идущем в Удачный. „Проказницы“ тогда в гавани не было. А значит, и Альтия оказаться на ней не могла. Нет, конечно, это не она. Невозможно!…»

Вот только Брэшен был слишком хорошо знаком с удивительными путями ветров, морских течений, приливов… и кораблей. И с тем, какие невообразимые кренделя порою выделывала судьба.

Он видел, как матросик прошел на самый нос корабля и облокотился на поручни. Брэшен вглядывался до рези в глазах, ожидая какого-нибудь жеста или иного знака, который с определенностью поведал бы ему, Альтия это или все-таки нет. Ничего! И, к сожалению, чем дольше он смотрел, тем более уверивался, что там в самом деле она. Именно так Альтия склоняла голову набок, слушая, что ей скажет корабль. Именно так подставляла ветру лицо… Да и кто еще способен был настолько по-свойски беседовать с носовой фигурой?…

Похоже, небываемое все же случилось: там, на палубе, была все-таки Альтия…

У Брэшена кровь застучала в висках. И что же ему, спрашивается, теперь делать? Он был один, совершенно один. Он даже не мог сразу придумать, как ему подать весть о себе – все равно, ей или кораблю. Что бы он ни сотворил, это только приведет к тому, что его сразу убьют, и, таком образом, никто в Удачном даже не узнает, что же сталось с ними со всеми.

Сбитые ногти глубоко вонзились в мозолистые ладони… Брэшен плотно зажмурился и попытался ни о чем не думать. Совсем ни о чем…

Незаметно подошедший капитан Финни тихонько окликнул его:

– Так ты уверен, что не узнаешь ее?

Брэшен кое-как вымучил неопределенное движение плеч. И ответил слишком напряженным голосом:

– Ну… может, когда и видел ее прежде. Точно не знаю. Я просто смотрел… и глазам своим старался поверить. С ума сойти! Живой корабль! Захваченный пиратами! Впервые в истории…

– Не впервые. – Финни сплюнул за борт. – Есть легенда, что будто бы Игрот Храбрый захватил живой корабль и пользовался им долгие годы. Именно так, говорят, он и взял судно, перевозившее сокровища сатрапа. Конечно, это было самое быстрое судно, но уж никак не быстрей живого корабля! Ну, и после того Игрот жил как вельможа. Имел все самое лучшее: роскошных женщин, вино, слуг, одежду… Веселился, говорят, в свое удовольствие. Держал имение в Калсиде и дворец на острове Клячи. А еще говорят, будто, почувствовав приближение смерти, Игрот спрятал свои сокровища и утопил живой корабль. Раз, мол, он не мог утащить проклятую штуковину с собой в могилу – так пусть никто другой ею не пользуется…

– Никогда не слыхал про такое, – пробормотал Брэшен.

– Ничего удивительного. Эта история не из тех, о которых болтают в каждой таверне. Между прочим, Игрот вроде бы даже покрасил носовую фигуру и устроил так, чтобы она не двигалась. Это чтобы никто не догадался, какой у него на самом деле корабль.

Брэшен снова передернул плечами.

– По мне, больше похоже на то, что судно у него было самое обычное, просто он слухи распускал, будто сумел завладеть живым кораблем. Ну, ни на чем не буду настаивать… – добавил он примирительно. Бросил взгляд туда и сюда, убеждаясь, что рядом с ними на палубе никого нет, и резко переменил тему разговора: – Слушай, кэп… А помнишь, о чем мы говорили давным-давно, месяцы назад? Ну, про то, чтобы сделать кратенький такой «левый» заход в Удачный? В случае, если я прознаю, кто бы там дал тебе настоящую цену за какой-нибудь отборный товар?

Финни тоже огляделся и коротко, осторожно кивнул.

– Ну, – продолжал Брэшен, – я тут просто подумал… Если ты вправду купишь у Фалдена тот портрет корабля, то тебе его нигде не сбыть с такой выгодой, как в Удачном. Там-то люди сразу поймут, что это на самом деле такое и каких денег стоит!

И Брэшен скрестил на груди руки, откидываясь к фальшборту и напуская на себя вид крайнего самодовольства. Дескать, ничего мыслишка, а?…

– И там-то человек, продающий подобную вещицу, угодит прямиком в крутой кипяток, – подозрительно нахмурился Финни.

Брэшен отмахнулся с легкомыслием, которого, по правде говоря, не ощущал.

– Просто надо знать нужных людей и преподнести дело как надо. Вот смотри. Мы приходим в город, я свожу тебя с нужным посредником… и в итоге оказывается, что ты еще вроде как доброе дело им сделал. Вернул домой портрет корабля и принес печальный рассказ о том, что коснулось твоих ушей. А посредник пускай позаботится, чтобы твое доброхотство было должным образом вознаграждено!

Финни задумчиво шевельнул за щекой кусочек циндина…

– Надо подумать… Вот только путь неблизкий, и не ради же одной картины тащиться туда!

– Конечно нет! Я просто к тому, что картина великолепно увенчала бы хорошую сделку. Может получиться, что она вообще принесет тебе много больше, чем ты даже мечтаешь!

– Что касается неприятностей и хлопот – вот их точно будет много больше, чем мне бы хотелось… – проворчал Финни, хмурясь на солнце. Но после непродолжительного молчания все же спросил: – А как по-твоему, что еще там можно будет продать?

Брэшен задумался. Потом ответил:

– Да все, что в Удачном не делают сами или не могут достать в северных землях. Чай разных сортов, пряности… Джамелийские вина… Что-нибудь необыкновенное из южных стран… Или хорошие предметы старины из Джамелии. Ну и все остальное в таком же духе…

– И ты вправду мог бы посоветовать мне посредника?

Брэшен склонил голову к плечу:

– Кое о ком я уже подумал. – И хихикнул: – А в случае, если совсем ничего не срастется, я и сам бы попробовал!

Финни без лишних слов протянул ему руку. Брэшен ее принял, и молчаливое рукопожатие поставило на их сделке печать. Молодой старпом испытал величайшее облегчение. Вот он, способ подать весточку в Удачный. Сделать это – и уж конечно Роника Вестрит найдет способ и средство вырвать из рук пиратов свою дочь и корабль. Брэшен покосился назад, на Альтию и Проказницу, словно прося простить его неизвестно за что. Скользкая дорожка, на которую он нынче вступил, кажется, была единственным путем к их спасению. И ему оставалось только молиться, чтобы они обе сумели продержаться до тех пор, пока придет помощь…

Тут у него вдруг вырвалось неожиданное и яростное ругательство. Финни даже вздрогнул:

– В чем дело?

– Да ни в чем! Занозу под ноготь всадил. Надо будет юнге дать нагоняй – пусть завтра хорошенько отшлифует здесь поручни…

И Брэшен отвернулся от капитана, делая вид, что изучает якобы пострадавшую руку.

На самом же деле его глазам предстало вот что. Фигурка, которую он посчитал за Альтию, вполне по-мужски мочилась через фальшборт…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ЛЕТО

ГЛАВА 13
ТЕМ ВРЕМЕНЕМ…

«Это – не настоящий клубок… – невесело размышляла Шривер. – Настоящий Клубок собирается кругом вожака, которого все любят и уважают. А эти?…»

«Эти» были просто бродячими змеями, которые присоединялись к ним по одной – две. Особых дружеских чувств к Моолкину и его немногочисленному Клубку они не выказывали: объединял их в основном общий источник пропитания. Те и другие следовали за Подателем, двигавшимся на север.

И все равно присутствие других змей некоторым образом утешало. Иные из них казались почти разумными… по временам. Другие выглядели точно привидения, молчаливые, с жуткими пустыми взглядами. А третьи – и они-то были хуже всего – вообще мало чем отличались от обычных животных. Эти были готовы пустить в ход и яд, и клыки против всякого, кто случайно приближался к облюбованной ими еде. Шривер, Моолкину и Сессурии пришлось научиться просто не обращать внимание на тех, кто опустился до подобного состояния. И если начистоту, то вовсе не их присутствие было труднее всего выносить. Сердечную боль вызывали как раз те, кто, казалось, готов был вот-вот вспомнить, кто они на самом деле такие и кем были когда-то…

Трое змеев из первоначального Клубка Моолкина сами со временем сделались почти такими же молчаливыми, как и вновь присоединившиеся. Что толку беседовать, если любой случайно затеянный разговор только усугублял овладевшее ими отчаяние?…

Шривер смутно припоминала голодные времена, которые им некогда выпало пережить. Она знала: длительное отсутствие пищи кого угодно лишало способности к ясному и четкому мышлению. И она обзавелась своими собственными мелкими ритуалами, помогавшими удерживать в целости разум.

Каждый день она старательно напоминала себе, что перед ними лежала великая цель. Моолкин сказал им: «Время пришло!», и они устремились на север. Там их должна была приветствовать Та, Кто Помнит. Эта встреча обновила бы их память и помогла совершить следующий шаг…

– Что это значит? – тихо пробормотала она.

– Ты про что? – сонно отозвался Сессурия.

Они трое тесно переплелись между собой, устроившись среди спящих сородичей, – всего их насчитывалось теперь около дюжины. Под вечер у новых знакомых все-таки пробуждались какие-то остатки правильного поведения, и они соединяли свои кольца ради ночлега, как будто и впрямь были Клубком.

Шривер крепко держалась за осенившую ее мысль:

– Ну вот, положим, встретили мы Того, Кто Помнит, и к нам вернулись наши воспоминания. А что должно случиться потом?

Сессурия зевнул:

– Если бы я знал ответ на этот вопрос, нам, может, и хранитель памяти не понадобился бы…

Моолкин, лежавший между ними, даже не пошевелился. Было похоже, что их пророк с каждым днем попросту угасал. Двое его верных спутников успели понять, что за пищу следовало драться, и никого не подпускали к захваченному куску. Моолкин, однако, упрямо держался за прежние понятия. Даже когда ему удавалось подцепить безжизненное тело, бросаемое Подателем и спускавшееся сквозь Доброловище, если с другого конца за него хватался кто-нибудь из утративших разумную душу, Моолкин немедленно размыкал челюсти. Он по-прежнему считал, что лучше отказаться от пищи, чем сражаться за нее подобно зверям. И результат такого поведения уже сказывался. Вереница ложных глаз, некогда ярко горевших на его шкуре, превратилась в тусклые пятна. Иногда он принимал пищу, которую заботливо приносила ему Шривер, но в половине случаев просто отказывался. И у нее недоставало мужества прямо спросить его: неужели и он близок к тому, чтобы забыть о великой цели их странствия?…

…В это время в гуще дремлющих змей произошло некое шевеление. Стройный ярко-зеленый змей выпутался из объятий сородичей и медленно, словно до конца еще не проснувшись, стал подниматься вверх, к границе Пустоплеса. Шривер и Сессурия переглянулись. Обоим было любопытно, но любопытство гасилось усталостью. А кроме того, в деяниях неразумных все равно не было смысла: ну и что толку гадать и раздумывать о причинах поведения зеленого?… Шривер снова прикрыла глаза…

Но вот сверху донеслись удивительно чистые звуки: кто-то возвысил голос и пел! Некоторое время Шривер просто слушала, испытывая благоговейное изумление. Певец безошибочно выводил каждую ноту, отчетливо произносил каждое слово. Да, это не был беспорядочный рев или писк, который от полноты чувств издает порой какой-нибудь легкомысленный змей. Это была настоящая песня! И в ней чувствовался счастливый восторг истинного призвания. Шривер снова приподняла веки.

– Песня Простоты!… – хрипло выдохнул Моолкин. Глаза Сессурии ответили согласным мерцанием. Все трое осторожно высвободились и начали подниматься к вершине Доброловища, а достигнув границы, пробили ее и подняли головы в Пустоплес.

Свет круглой полной луны ярко освещал зеленого. Он пел, закинув голову. Роскошная грива расслабленно лежала на шее. Пасть раскрывалась во всю ширину, исторгая великолепный, далеко разносящийся голос. Стих за стихом выпевал он изысканные слова древней песни начальных времен…

Совсем недавно слушатели радостно присоединились бы к припеву, чтобы вместе восславить те дни, когда Доброловище было теплей, а бродячие косяки рыбы в нем так и кишели… Теперь же они лишь молча внимали, не смея присоединить свои голоса к древнему благословению из боязни нарушить его.

Певец был прекрасен в своем сосредоточении и старании. Его голова медленно раскачивалась, горло сжималось и раздувалось, гудя глубокими басовыми нотами. Глаза же… Шривер посмотрела в них один раз – и сразу отвела взгляд. Глаза певца, выводившего самую святую из священных песен, оставались пустыми. Моолкин, замерший в воде рядом с нею, низко наклонил голову. Его переживание было столь сильным, что ненадолго замерцали былым блеском даже ложные глаза на боках. Потом, очень медленно, грива на его шее начала подниматься торчком. Яд, некогда столь изобильный и мощный, едва поблескивал капельками на концах напрягшихся шипов. Одна из капелек упала прямо на кожу Шривер. Легкий ожог вызвал дрожь восторга, пробежавшую по ее телу. На долгое-долгое мгновение ночь показалась ей такой ясной, согретой ощутимой близостью обетования…

– Побереги лучше силы, – грустно посоветовал Сессурия вожаку. – Его песня прекрасна, вот только сердца в ней нет. И помочь ему мы уже не способны. Попытка лишь вконец истощит тебя…

– Моя сила, – возразил Моолкин, – не принадлежит мне, чтобы хранить ее лишь для себя. – И добавил, подумав: – Хотя иногда мне кажется, что уже нет большой разницы – беречь ее или расточать…

Впрочем, он не двинулся навстречу зеленому. Все трое остались на прежнем месте, внимая восторженной песне… но внимая как бы вчуже. Святые слова приходили к ним словно из невозвратного далека, из давно минувших времен, пережить которые заново им не было суждено…

Устремив глаза на луну, раскачиваясь в такт мелодии, зеленый трижды – как и полагалось – повторил прощальный припев. И вот, пока длилась самая последняя нота, Шривер почувствовала, что к ним присоединились некоторые другие змеи. Иные просто озирались кругом, ни дать ни взять думая, будто их пригласили к кормежке. Но нет, Податель, как всегда, ушел прочь в ночи. Ушел далеко – его даже не было видно на горизонте. Не страшно, завтра они легко догонят его, ведомые запахом, распространяющимся в Доброловище…

Но если поблизости нет еды, на что тогда смотреть? Поневоле все глаза обращались к певцу. А тот как прежде раскачивался, не сводя взгляда с луны. И вот отзвучала самая последняя, бесконечно протяженная нота. Воцарилась тишина. Лишь она могла быть достойным продолжением только что завершенной всепоглощающей мелодии. Шривер заново оглядела собравшихся змеев и заметила в них некоторую перемену. Иные выглядели озадаченными и как будто силились что-то припомнить. Но, как бы то ни было, никто не двигался и не говорил.

Никто – кроме Моолкина. Могучий змей вдруг метнулся вперед и со стремительностью, которой никак нельзя было ожидать при его потускневшей шкуре и запавших боках, покрыл расстояние, отделявшее его от зеленого. Ложные глаза вспыхнули золотом, а настоящие – яркой медью: он обвился вокруг певца, изливая на него весь яд, который мог из себя выдавить. Потом потянул зеленого вниз.

Шривер услышала возмущенный взвизг певца. Никакого разума в этом крике ей различить не удалось. Просто вопль загнанного в угол существа, подвергшегося неожиданному нападению. Вместе с Сессурией они сразу кинулись следом, двигаясь за сцепившейся парой до самого донного ила. Два бешено бьющихся тела подняли такой вихрь мути, что Доброловище затуманилось, не давая ничего рассмотреть.

– Он задушит его! – встревожено вскрикнула Шривер.

– Или вообще на куски разорвет… – угрюмо отозвался Сессурия.

Гривы обоих начали раздуваться, наливаясь ядовитыми соками. Другие змеи бестолково суетились где-то позади, не понимая, что происходит. Поступок Моолкина встревожил их, и невозможно было предсказать, как они поступят дальше. «Могут и наброситься на нас троих…» – подумала она на удивление хладнокровно. Ясно было лишь одно: если это в самом деле случится, Клубку, скорее всего, настанет конец…

Бок о бок с Сессурией падала она в непроглядный илистый мрак. Муть немедленно забила жабры, Шривер начала задыхаться. Кошмарное ощущение! Врожденные инстинкты забили тревогу, побуждая ее скорее выбраться в чистую воду. Но Шривер не была безмозглым животным, чтобы ею управляли только инстинкты! Она мчалась все вниз и вниз, пока ее не коснулись волны, поднятые сражающимися, а потом она нащупала извивающиеся тела и поспешно обхватила кольцами все, до чего смогла дотянуться. Обоняние совсем отказывало ей, и разобраться, где чей хвост, никак не удавалось. Она зажмурилась, опуская все веки, чтобы хоть как-то защитить глаза от режущей мути. И выпустила слабенькое облачко яда – все, что смогла, – только надеясь, что оно не одурманит и не ослабит Сессурию. А потом напрягла последние силы, стараясь вытянуть сражающихся наверх, туда, где вода оставалась чиста и где они все смогут снова дышать.

Ей показалось, будто она плыла сквозь косяк крохотных светящихся рыбешек. Перед прозрачными веками плясали пятна и полосы красок: кто-то совсем рядом с ней тоже выпустил яд. Яд обжигал ее, даруя обрывки видений. А еще ей казалось, будто она силилась поднять наверх само дно Доброловища. Как хотелось ей выпустить свой груз и скорей устремиться наверх, чтобы наконец промыть жабры! Шривер упрямо продолжала тянуть…

Совершенно неожиданно для себя она обнаружила, что мутная туча осталась позади. Растопыренные жабры омывала чистая влага. Шривер жадно открыла пасть, втягивая животворную воду. Вместе с вновь обретенной способностью дышать, словно эхо, пришел вкус ядов Моолкина, некогда столь сильных. С ними смешивался несколько менее отчетливый оттенок ядов Сессурии. Зеленый, конечно, тоже напитал своими ядами воду. Они были густыми и мощными, но… оказались предназначены только для того, чтобы рыбу глушить. Весьма противно на вкус, но для нее не опасно. Она поймала взгляд яростно мерцающих глаз Сессурии. Вот ее товарищ последний раз встряхнул гривой… И зеленый, еще продолжавший вяло отбиваться, обмяк окончательно.

Моолкин с трудом приподнял голову.

– Осторожнее… осторожнее…-предостерег он друзей. – Он говорил со мной, пока мы дрались… Сперва только выкрикивал ругательства, но потом спросил, по какому такому праву я напал на него… Быть может, его еще удастся пробудить!

Шривер не нашла в себе сил для ответа. Вся воля уходила на то, чтобы не разжимать хватку. Вместе с Сессурией они старались оттащить вожака и зеленого туда, где дно было почище. Вот Сессурия заметил впереди скалу, торчавшую из илистых недр. Затащить туда два тяжелых тела оказалось куда как непросто и еще трудней найти, за что ухватиться. Моолкин ничем не мог помочь сородичам по Клубку – он висел, точно оборванный стебель водоросли. Что до зеленого, то он все еще не приходил в себя.

Но вот наконец все устроились. Шривер положительно не могла больше думать ни о чем, кроме вожделенного отдыха. Однако расслабиться попросту не смела. Они все еще держали в своих объятиях чужака, и откуда знать, как он поведет себя, когда очнется? Чего доброго, опять в драку полезет!

Другие змеи также обнаружили их неуютный насест. Близко они не подплывали, любопытно наблюдая за происходящим. Любопытно – или еще и голодно?… Шривер подумала об этом и содрогнулась от омерзения. Неужели они ждут, чтобы Клубок Моолкина начал жрать зеленого, в надежде самим урвать по кусочку?… Шривер не спускала с них глаз. Ей было страшно.

Схватка лишила Моолкина последних сил. Жутко было видеть его чешую, ставшую совсем тусклой, серовато-коричневой. Однако вожак не сдавался. Он еще и растирал зеленого осторожными движениями колец, смазывая его тело скудными каплями яда, которые мог из себя выдавить.

– Кто ты? – без конца спрашивал он обмякшего певца. – Когда-то ты был менестрелем, и притом замечательным… Твоя память вмещала тысячи мелодий и несчетное множество стихов. Вспомни! Скажи мне свое имя! Просто назови имя…

Шривер очень хотела попросить его прекратить бесплодные усилия, но у нее попросту не ворочался язык. Все зря. Все равно, все зря… Может, зеленый не очнется совсем. Сколько еще Моолкин будет продолжать бороться за его память? И не получится ли так, что, донельзя выдохшись нынче ночью, завтра они окажутся просто не в состоянии догнать Подателя?… Как бы упорство Моолкина не лишило их всех последней возможности выжить…

– Теллар, – вдруг пробормотал зеленый, и его жабры затрепетали. – Мое имя Теллар!… – И судорога прошла по его телу. Шевельнувшись, он обвился кругом Моолкина так плотно, словно сильное течение пыталось оторвать его и унести прочь. – Теллар!!! – закричал он. – Теллар! Теллар! Я – Теллар! – Его веки опустились, голова поникла. – Теллар, – пробормотал он еще раз. Больше ни на что сил у него не осталось.

Шривер попыталась отыскать в себе хоть крупицу восторга. Ведь Моолкину все-таки удалось. Но долго ли продлится его успех? И что будет дальше? Станет ли Теллар помогать им в их путешествии – или силы все-таки окажутся потрачены зря?

Между тем змеи, наблюдавшие со стороны, стянули кольцо, придвигаясь ближе. Шривер почувствовала усталое движение Сессурии и поняла, что ее друг приготовился к бою. Она тоже приподняла голову и попыталась расправить гриву. Яда почти не осталось. Тогда она попробовала встретить нападающих хотя бы убийственным взглядом, но сразу увидела, что ни малейшего впечатления это не произвело.

Вот к ним вплотную придвинулся темно-синий, самый крупный из чужаков. Он был на треть с лишним длиннее Сессурии. И по крайней мере в два раза толще. Его пасть распахнулась, втягивая яды, витающие в воде… И вдруг его голова откинулась назад, а грива встопорщилась во всю мощь.

– Я – Киларо!!! – взревел он. – Киларо!!! – Его челюсти жадно работали, вбирая растворенные яды и омывая ими жабры. – Я помню! Я – Киларо!

Этот рев заставил кое-кого отшатнуться, точно испуганных рыб. Другие не обратили внимания. Киларо завертел головой. Его взгляд остановился на другом змее – красном, покрытом множеством шрамов.

– Я и тебя помню! – объявил темно-синий. – Ты – Силик! Мой дружище Силик! Мы с тобой были в Клубке Ксекриса, помнишь? Что с ним сталось? С Ксекрисом? И где все наши? Остальные?… – Он почти гневно наседал на изумленного красного, таращившего на него лишенные мысли глаза. – Силик! Силик!… Где Ксекрис?

Бессмысленный взгляд бывшего друга приводил Киларо в неистовство. Огромный синий змей обвил красного и стиснул его так, словно тот был китом, которого следовало утащить вглубь и сожрать. Его грива стояла дыбом и источала яд.

– Где Ксекрис, Силик? – повторял он без конца. Красный отбивался, но он только плотнее сжимал кольца. – Силик! Ты – Силик! Ну, давай произнеси свое имя! Скажи: «Я – Силик!» Скажи немедленно!…

– Убьет, – с тихим ужасом прошептал Сессурия.

– Не вмешивайся, – еле слышно пророкотал Моолкин. – Будь что будет, Сессурия. Если ему не удастся разбудить Силика, тому все равно лучше не жить. Как и всем нам…

Отрешенность в его голосе была страшнее всего. Шривер повернулась к вожаку, но Моолкин избегал ее взгляда. Он смотрел на зеленого Теллара, спавшего в их объятиях.

Потом позади нее прозвучал новый голос, пронзительный, задыхающийся.

– Силик! – пискнул этот голос. – Мое имя Силик!. – Красный все еще извивался. Киларо ослабил хватку, но не торопился совсем его отпускать. Он спросил: