Текст книги "Антанта и русская революция, 1917-1918"

Автор книги: Роберт Уорт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

18 июня в Стокгольме неожиданно появились три американских социалиста, Борис Рейнштейн и Макс Голдфарб от социалистической рабочей партии и Д. Давидович от маленькой Еврейской социалистической партии, заявив, что в отсутствие Хиллкуита и его товарищей они будут представлять Соединенные Штаты. Бергер отказал им в праве выступать от имени социалистической партии, но они остались на конференции в качестве представителей партий. Вполне вероятно, что они были беженцами из царской России, которые не затребовали американское гражданство. В любом случае их появление было весьма загадочным и оставалось таковым, потому что у них не было паспортов и они отказались удовлетворить любопытство служащих американского консульства на свой счет.

Всего через несколько дней примеру Америки последовало французское правительство. Неожиданные действия Французской социалистической партии в поддержку Стокгольмской конференции вынудили Рибо принять срочное решение. Сразу по возвращении из Лондона он поднял этот вопрос перед кабинетом министров. Поделиться своим мнением был приглашен маршал Анри Петен, и он до того напугал министров предсказанием морального распада армии, если в конференции примут участие французы, что те единодушно поддержали отказ в выдаче паспортов. 1 июня Рибо объявил в палате депутатов о занятой правительством по данному вопросу позиции. Отвечающий за мелкие фракции социалистов Качен предложил провести секретное заседание по этому вопросу. Его требование было встречено с пониманием, и вопрос обсуждался в течение четырех дней, но премьер-министр не изменил своей позиции. Социалисты не смирились с решением правительства и до конца года пытались на него повлиять.

Уже через несколько дней вслед за своими французскими и американскими союзниками итальянское правительство приняло подобный запрет на выезд социалистов, и вопрос о паспортах оставался неразрешенным только в Британии, где приходилось считаться с мощным рабочим движением. Пресса, этот влиятельный союзник правительства в каждой стране, провела уверенную кампанию против того, что обычно называют «стокгольмский заговор», или, как нью-йоркская «Таймс» сформулировала это на родном языке, «сугубо германской тайной игры». Находящиеся в Стокгольме иностранные корреспонденты добавили в развернувшуюся кампанию свою лепту, искажая цели конференции, и один из них даже хвастался перед коллегой-газетчиком своим, скорее всего, сильно преувеличенным вкладом в исход дела: «Думаю, я покончил с этим вопросом».

Консервативная пресса России отозвалась на позицию союзных правительств восторженным одобрением. Большевики, казалось, тоже приветствовали это известие как подтверждение на практике своей теории о буржуазном империализме. Под влиянием Ленина они занимали стороннюю позицию по отношению к идее Стокгольмской конференции, но не без разногласий даже среди вождей. По мнению одного из самых выдающихся лидеров Льва Каменева, отказ в выдаче паспортов показывал, что конференция перестала быть слепым орудием в руках империалистических правительств. Ленин резко возражал, что любой компромисс с «социал-шовинистами» будет позорным предательством социалистических идеалов, и этот ответ был с готовностью воспринят партией в качестве ее официальной доктрины.

Временное правительство без особого успеха пыталось внутри страны сделать вид, что целиком сочувствует идее конференции, а за границей – продемонстрировать свою резко отрицательную позицию.

Петроградской Совет продолжал действовать как решительный сторонник конференции и 2 июня обратился с новым призывом по поводу Стокгольма ко всем социалистическим и рабочим организациям. Прежние средства достичь демократического мира Петросоветом были быстро пересмотрены, и теперь скорейшим путем к достижению этой цели была провозглашена интернациональная социалистическая конференция. «Ее принципиальной целью, – гласил манифест, – должно быть соглашение между представителями социалистического пролетариата в отношении прекращения политики «национального единения» с империалистическими правительствами и классами, которое исключает возможность борьбы за мир, а также соглашение относительно методов и средств этой борьбы».

Смущенная и растерянная Британская лейбористская партия ожидала возвращения Хендерсона, прежде чем принять окончательное решение в пользу или против конференции. В середине июля он выехал из Петрограда и направился из Абердина в Лондон в сопровождении четырех депутатов Петроградского Совета: Иосифа Гольденберга, Генриха Эрлиха, Николая Русанова и Е. Смирнова, которые надеялись, что их присутствие в Западной Европе подтолкнет сонных социалистов Антанты к действию. Сразу по прибытии Хендерсон отправился на консультации с лидерами лейбористской партии. Ллойд Джордж, недовольный доказательством, что его министр предпочел свое членство в партии государственной должности, назвал его зараженным в результате «серьезного контакта с революционной малярией в России», что неверно определяло настроение Хендерсона в то время. Тем не менее он стал ярым сторонником Стокгольской конференции, но не по революционным соображениям, а по той же причине, по которой Ленин так яростно возражал против нее, видя в ней единственное средство умиротворить Совет и удержать Россию в войне. В то же время премьер-министр и его коллеги стали склоняться к мнению, что идея Стокгольма безнадежно скомпрометирована присутствием «кайзеровских наемников». И это несмотря на совет Бьюкенена, чей патриотизм был выше подозрений. «Будет ошибкой, – докладывал он в министерство иностранных дел, – предоставить германцам свободное поле деятельности в Стокгольме, тем более что здесь это подставит нашу позицию превратному толкованию. Если решения конференции не способны поколебать нашу позицию, я не вижу, каким образом присутствие на ней британских социалистов может нанести ущерб нашим интересам».

Тогда как коалиционные правительства подозревали, что идея Стокгольма была продиктована германским заговором, вражеский Генеральный штаб с тревогой предполагал, что его правительство попало в ловушку союзников, когда те выдали паспорта германским социалистам.

Депутаты Петроградского Совета дали понять Исполнительному комитету лейбористской партии, что проведение конференции в Стокгольме не будет отменено даже в том случае, если британские социалисты откажутся приехать.

Комитет, где во время дискуссии председательствовал Хендерсон, высказался за созыв специального партийного совещания для решения вопроса и за рекомендацию собранию принять приглашение Петросовета, понимая, что любая принятая им резолюция не будет обязательной для его участников. На том же совещании была избрана делегация, которая должна была отправиться в Париж по приглашению Французской социалистической партии. В делегацию вошли Хендерсон, Джордж Уордл (член парламента от лейбористской партии) и непопулярный Мак-Дональд – последний был избран представлять точку зрения меньшинства и с целью уравновешивания консерватизма Уордла. О поездке делегации уведомили Ллойд Джорджа, находившегося в тот момент на конференции в Париже, а узнавшие о ней косвенно члены военного кабинета пришли в большое волнение. Стремясь избегнуть участия правительства в стокгольмской истории, – не говоря уже о скандальных слухах, в которых общество связывало кабинет министров со зловеще известным своим непатриотическим поведением Мак-Дональдом, – вечером 26 июня они пригласили Хендерсона на свое совещание. Ему оказали далеко не теплый прием, но, несмотря на явное неодобрение членами военного комитета, Хендерсон твердо держался своих намерений и даже заявил, что готов уйти в отставку, но не изменить их. В отсутствие премьер-министра кабинет не мог решиться ни принять его заявление, ни запретить поездку. На следующий день трое лейбористов и четыре депутата Петроградского Совета отправились в Париж. Одновременно Ллойд Джордж уехал оттуда в Лондон, оставив в Париже наблюдать за Хендерсоном и его поведением одного из секретарей военного кабинета. После нескольких продолжительных дискуссий с лидерами французских социалистов единственным осязаемым достижением стало принятие нескольких общих резолюций по процедуре, которой должны были следовать на предстоящей конференции. Хендерсон изо всех сил старался убедить французов и русских, что решения конференции не должны быть обязательными, что было воспринято депутатами Петросовета как пересмотр его прежней позиции. Окончательное решение, как и дата открытия конференции, снова было отложено, на этот раз до 9 сентября. Одна из причин дальнейшей задержки заключалась в надежде убедить Американскую федерацию труда прислать своих представителей, но консервативных лидеров федерации так и не удалось поколебать. Они последовательно отвергали все приглашения, как туманно пояснил председатель Федерации труда С. Гомперс, из опасений Исполнительного комитета, что «подобная конференция создаст препятствия на пути демократизации институтов мира и подвергнет опасности благоприятные возможности достижения свободы и независимости всех людей». В менее напыщенном стиле ранее Гомперс назвал идею Стокгольма составной частью «коварной прокайзеровской пропаганды». Депутаты Петроградского Совета приехали в Рим для встречи с лидерами итальянских социалистов, тогда как Хендерсон и его группа вернулись в Лондон, где их недружелюбно встретили пресса, раздраженный премьер-министр и враждебно настроенный военный кабинет. Чувствуя неустойчивость своего положения как члена правительства, Хендерсон имел беседу с Ллойд Джорджем. Премьер-министр пригласил его на совещание кабинета министров, которое должно было состояться в тот же день и где предполагалось обсудить этот вопрос более подробно. Он прибыл в точно назначенное время, но, к большому удивлению, его заставили ждать. После того как он в течение часа оставался на «коврике у входа», как всегда красочно описывается этот знаменитый эпизод, поговорить с ним был направлен один из его коллег. К этому времени Хендерсон, по мягкому выражению Ллойд Джорджа, находился в «состоянии крайнего раздражения». Наконец его пригласили на совещание, где он заявил о своем решительном протесте против столь невиданного обращения. Ему было объяснено, что задержка была вызвана исключительно желанием пощадить его самолюбие во время обсуждения министрами его поведения. Хендерсон воинственно защищал свою позицию и потребовал своей отставки. Предложение, которое показалось весьма соблазнительным перепуганному кабинету, уже начавшему соотносить Стокгольм с прогерманскими махинациями, по крайней мере, на данный момент было оставлено без какого-либо определенного решения.

Вечером Хендерсону пришлось оправдываться перед раздраженной палатой общин. Казалось, членов палаты больше беспокоила неуместность общения члена кабинета министров с Мак-Дональдом, чем вопрос о Стокгольме. Высказать позицию правительства попросили самого Ллойд Джорджа, тем самым вынудив его защищать Хендерсона, одновременное представительство которого в кабинете министров и в лейбористской партии вызывало вопрос о правомерности такого явления. Тем не менее премьер дал понять, что правительство последовательно выступает против Стокгольма и не позволит конференции какой-либо партии определять и диктовать условия мира. «Я никогда не забуду сенсации, которую эта речь произвела в России», – заметил один из британских корреспондентов.

Казалось, вопрос был исчерпан. На совещаниях кабинета министров о нем не упоминали до тех пор, пока 8 июля его не поднял Хендерсон. Спор больше велся относительно выдачи паспортов, чем о достоинствах или недостатках возможной конференции в Стокгольме. Уже не сомневаясь в позиции правительства, Хендерсон предложил отложить открытое заявление о своих возражениях до того, как 10 августа состоится специальная партийная конференция лейбористов. Если предложение участвовать в Стокгольме будет забаллотировано, и, казалось, он этого ожидал, правительство сможет промолчать и таким образом избежать возмущения лейбористов. Предложение было принято, и министры – совершенно ошибочно, как показало дальнейшее развитие событий, – получили отчетливое впечатление, что Хендерсон стал склоняться на антистокгольмскую позицию.

Тем временем Набоков, русский поверенный в делах в Лондоне, все более тревожился относительно разговоров, ходивших в лейбористских партийных кругах, что правительство России не только благоволит к Стокгольму, но и рассматривает вопрос заключения сепаратного мира, если союзные страны откажут в выдаче паспортов социалистам. 3 августа он телеграфировал Терещенко, информируя его об антистокгольмских настроениях в парламенте и в прессе и испрашивая разрешения известить британского министра иностранных дел, что Временное правительство рассматривает конференцию как исключительно партийное мероприятие, которое не может оказать никакого влияния на отношения России с союзниками. 9 августа пришел ответ, уполномочивший Набокова заявить, что, «хотя российское правительство не считает возможным воспрепятствовать русским делегатам принять участие в Стокгольмской конференции, оно рассматривает конференцию как партийное дело, и ее решения не могут наложить запрета на свободу действий правительства». Набоков поспешил полностью процитировать содержание телеграммы британскому министерству иностранных дел. Это было первое официальное заявление, касающееся позиции Временного правительства, и кабинет, до этого склонный верить утверждениям Хендерсона, что и Петроградской Совет, и правительство выступают за конференцию, еще более решительно настроился не только против Стокгольма, но и против Хендерсона.

10 августа, как и предполагалось, была созвана специальная партийная конференция лейбористов. Во время утреннего заседания выступил Хендерсон и в длинной и убедительной речи рассказал о проблеме Стокгольма. О заявлении Терещенко он упомянул лишь мимоходом «Я признаю, что те доказательства, которые у меня имеются, хотя они весьма незначительны, предполагают, что в позиции нового правительства произошли некоторые изменения (недавно кабинет министров был реорганизован) по сравнению с прошлым отношением к вопросу по Стокгольмской конференции». Ллойд Джордж, которому незамедлительно была передана запись этой речи, направил министру другую копию письма Набокова с просьбой зачитать его перед собравшимися, очевидно рассчитывая, что это подтолкнет делегатов проголосовать против Стокгольма на дневном заседании. Хендерсон счел эту процедуру излишней, поскольку уже упомянул о ноте в своей речи, о чем и сказал премьер-министру. Подавляющим большинством делегаты приняли приглашение в Стокгольм – акт, который одновременно выразил вотум доверия Хендерсону. Из-за разногласий по поводу представления на предстоящей конференции мелких фракций социалистов делегаты объявили перерыв в работе сессии до 21 августа.

Итог голосования удивил всех, и в первую очередь, вероятно, самого Хендерсона. В этот вечер он предпочел не показываться в кабинете министров, где Ллойд Джордж еще больше укрепил антистокгольмские настроения, предъявив министрам телеграмму от Альбера Тома, подтверждающую, что Керенский выступает против конференции. Хотя личное мнение Керенского было передано с несомненной точностью, он быстро отверг подлинность сообщения. Его политическое будущее было слишком неопределенным, чтобы он мог позволить себе столь независимое заявление, которое стало бы достоянием гласности; и его возражения против конференции никогда не имели в виду отказ от выдачи паспортов.

На следующее утро Набоков был приглашен в Министерство иностранных дел, где его проинформировали, что будут просить об отставке Хендерсона из-за его неспособности обнаружить предполагаемые изменения в позиции России по отношению к конференции лейбористской партии. «Я стольким рисковал, защищая его перед страной по поводу его поездки в Париж, и вот чем он мне отплатил», – с горечью сетовал Ллойд Джордж. Во избежание нежелательных и неизбежных осложнений он попросил разрешения опубликовать текст письма Набокова. Последний нехотя согласился. Будь он на месте Керенского, его согласие было бы получено с гораздо большим трудом, так как публикация письма вызвала возмущение и ужас в рядах Петроградского Совета. Для Временного правительства было большой удачей, что отношение большевиков к проблеме Стокгольма ослабило реакцию на публикацию наиболее воинственно настроенных рабочих и солдат; в противном случае вполне могли бы повториться грозные майские демонстрации. Вероятно, вожди Петроградского Совета тоже об этом подумали, поскольку предпочли сравнительно спокойно отнестись к инциденту. «Известия» без малейших колебаний обрушились на Ллойд Джорджа и на союзников в целом, но при этом слабая критика поведения Керенского так резко бросалась в глаза, что ведущий большевистский орган задал язвительный вопрос: «Что это? Наглое высокомерие или жалкая растерянность?» Как представитель и апологет правительства, Терещенко сделал заявление, намекающее на то, что значение ноты Набокова оказалось важнее оригинального смысла переписки.

Письмо Хендерсона с прошением об отставке опередило совещание кабинета министров, на котором намеревались ее потребовать. Ллойд Джордж ответил довольно длинным письмом, предназначенным для печати. Почуяв легкую жертву, пресса подвергла отставного министра яростным и не всегда приличным нападкам, среди которых самыми мягкими обвинениями были его предполагаемая двуличность и вероломство. На критику газет Хендерсон не стал отвечать, зато, выступая перед палатой общин 13 августа, он затеял весьма резкий спор с премьер-министром. Его выступление в палате было не так полно освещено в печати, как могло бы быть в ином случае, поскольку его патриотизм оказался сильнее его преданности идеалам интернационального социализма, и он отстранился от дальнейшего обсуждения вопроса о конференции в Стокгольме, исходя из «интересов нации в этом великом кризисе».

Ллойд Джордж тепло поблагодарил Набокова за его участие в деле, поскольку заявление России было получено только благодаря его личной инициативе. Однако Временное правительство вовсе не было этим довольно. Набокову было сделано серьезное замечание и приказано отныне ограничиваться передачей «точного текста наших заявлений по политически принципиальным вопросам» без дополнения собственных замечаний. Терещенко и Керенский пожаловались Бьюкенену, что их послания не были предназначены для публикации. Керенский был настолько встревожен этим инцидентом, что настаивал, чтобы посол попросил свое правительство не отказывать в выдаче паспортов британским социалистам. В специальном интервью корреспонденту манчестерской «Гардиан» Керенский огласил заявление, что Временное правительство горячо сочувствует целям конференции и всегда выражало дипломатическим представителям Антанты свое желание, чтобы они не чинили препятствий тем делегатам, которые собираются присутствовать на конференции в Стокгольме. «Я снова и снова повторяю, – повсюду говорил он, – что любое противостояние со стороны союзных правительств, любые препятствия на пути делегатов играют только на руку Германии». Вероятно, более правдивое заявление об истинных настроениях Временного правительства было выражено помощником военного министра, когда он сказал генералу Ноксу, что лично он – и думает, что большинство министров с ним согласятся, – считает, что Стокгольмская конференция одобряется уже потому, что хоть на время избавляет их от делегатов.

Конференция лейбористской партии вновь собралась 21 августа, весьма озабоченная тем, что правительство неодобрительно относится к идее Стокгольма. По необъяснимым причинам Ллойд Джордж и его помощники теперь были твердо убеждены – или только делали вид, – что все это было задумано Германией с целью добиться переговоров о мире. Союзники предчувствовали победу и, даже рискуя лишиться поддержки России, не желали пересматривать цели войны для удовлетворения своих социалистов, не говоря уже о социалистах из страны противника. Хотя Исполнительный комитет лейбористской партии оказал Хендерсону доверие, этот вопрос только подчеркнул трудности избрания делегатов; так что это была конференция глубокого раскола, где люди собрались, чтобы вторично проголосовать за Стокгольм. В качестве гостей на конференции присутствовали четыре представителя Петроградского Совета, и Русанов вежливо ответил на приветственную речь председателя конференции. Хендерсон опять сделал серьезный доклад по повестке и горячо отстаивал свою позицию. Решение принять участие в конференции в Стокгольме было поддержано, хотя объединившиеся в один блок мелкие по численности фракции выступили против Стокгольма. Избрание делегатов было отложено до конференции социалистов союзнических стран, которая должна была состояться в конце месяца. Огромным большинством была принята резолюция, запрещающая представлять на конференции мелкие организации британских рабочих, – акт, который противоречил и письму, и духу стокгольмского воззвания и показал, что лейбористская партия, хотя ее позиция встревожила более консервативных членов правительства, все еще была «в основном здоровой». Комитет Стокгольмской конференции, русские депутаты и Независимая лейбористская партия – все протестовали против столь несправедливой дискриминации.

Долгожданная конференция социалистов стран союзников состоялась в Лондоне 28 августа, на ней присутствовали шестьдесят восемь делегатов из восьми стран. Соединенные Штаты не были на ней представлены, а делегаты из России были допущены только после того, как их заверили, что дискуссии будут носить лишь консультативный характер. В процессе работы конференции не было достигнуто никаких значительных результатов, кроме принятия еще нескольких бесплодных резолюций по Стокгольму. Аудитория высказалась в пользу отправки делегатов 48 голосами против 13 и 50 голосами против 2 осудила отказ своих своих правительств в выдаче делегатам паспортов. По другим вопросам соглашение редко достигалось из-за странного принципа, что для любой резолюции необходимо единодушное голосование. Обструкционистская тактика большинства французских социалистов – здесь фактического меньшинства – была особенно несносной по отношению к тем, кто был настроен менее консервативно; очевидно, единственной целью их приезда было желание помешать любому решению, которое могло угрожать дружеским отношениям между французским правительством и большинством социалистов. Общее заявление об отношении к Стокгольмской конференции не было принято, и такая же судьба постигла разнообразные заявления о целях войны, предложенные различными национальными группами. Конференция прервала свою работу в конце второго дня, и ее провал был очевиден даже участникам.

Через несколько дней в Блэкпуле состоялся британский конгресс тред-юнионов и подавляющим большинством одобрил резолюцию, которая заявила, что «конференция в Стокгольме в настоящее время не может дать успешные результаты». Это неожиданное расхождение с позицией лейбористов и удар по Стокгольму был смягчен вызывающим тоном заключительной фразы резолюции: «Ни одно правительство не имеет права препятствовать выражению чувств рабочим классом его страны, и мы считаем деятельность нашего правительства в этом вопросе недопустимым нарушением наших гражданских прав».

Эта возмущенная реакция разделялась Французской социалистической партией. Когда 7 сентября пал кабинет министров Рибо, новый премьер-министр сохранил за собой свой пост министра иностранных дел, и социалисты, все еще оскорбленные отпором, который они получили от него из-за разногласий по «паспортному» вопросу, вышли из правительства. Таким образом, стокгольмская проблема стала причиной расторжения union sacre (священный союз), политического перемирия, благодаря которому с начала войны все партии объединились для защиты своей страны. Конгресс социалистической партии в Бордо в начале октября поддержал этот акт и вновь подтвердил свою позицию в пользу проведения Стокгольмской конференции.

Фактически идея Стокгольмской конференции уже была мертва из-за оппозиции правительств союзников, хотя и не была некоторое время достойно похоронена. Социалисты и рабочие организации были слишком слабы, чтобы изменить политику своих правительств при помощи одних лишь нравственных протестов. Четверо депутатов Петроградского Совета, которые достаточно задержались в Западной Европе, отплыли домой разочарованными, но внешне сохраняли оптимизм. Стокгольмский комитет заявил, что за трудности с паспортами вина ложится прежде всего на американское правительство, что тем более горько из-за заявлений о либеральных целях войны, которые делал в прошлом президент Вильсон. Комитет опубликовал более тщательно отредактированное заявление 15 сентября, объявляя о новой отсрочке конференции, но отказываясь признать поражение. «Стокгольмская конференция должна открыть новую эру в борьбе пролетариата против империализма путем воссоздания Интернационала, способного к объединенным действиям», – провозглашал манифест. Несмотря на короткую и неизбежную отсрочку, «для всего организованного пролетариата лозунг остается прежним «Да здравствует Стокгольм!».

Последним заданием, взятым на себя комитетом, было составление проекта мирной программы, документа, который должен был стать руководством для делегатов, когда они в конце концов собрались бы на конференцию. Он стремился выразить принцип «ни победителей, ни побежденных», и после долгих и жарких споров 10 октября была опубликована выработанная платформа. Как можно было предвидеть, ей не удалось удовлетворить социалистическое большинство воюющих государств, и она отразила картину предстоящих проблем, с которыми должна была столкнуться вся конференция.

Если бы союзники выдали своим социалистам паспорта и предоставили им полную свободу действий, им было бы гораздо легче избежать воображаемых ужасов «стокгольмского заговора», чем отказав в них и таким образом вызвав неприязнь небольших, но влиятельных сегментов общественного мнения. Стокгольмское фиаско не только дало четкое представление о характере военных целей союзников, но также стало дальнейшим показателем банкротства 2-го (социалистического) Интернационала и возникновения 3-го (коммунистического) Интернационала. Большевики не могли подобрать для показа русскому народу более яркого примера, чем этот решительный отказ союзников предоставить даже своим патриотически настроенным социалистам возможность изучить почву для общего мирного урегулирования. То, что большевики не угадали этот случай и в основном своим бездействием упустили его, с самого начала отказавшись от идеи Стокгольма, едва ли помогло поддержать умеренных русских социалистов, стремительно теряющих свой авторитет. Меньшевики и социал-революционеры, которые до сих пор преобладали в Петроградском Совете – и, следовательно, определяли курс русской революции, – из-за стокгольмской неудачи понесли невосполнимую потерю престижа и вынуждены были уступить место тем социалистам, которые обещали вместо слов действия. Победа большевиков в ноябре, хотя ее вряд ли можно считать результатом Стокгольма, большей частью объяснялась ответом на вопрос о мире – ответом, от которого Временное правительство, нерасторжимо связанное с военными целями своих союзников, неоднократно уклонялось до тех пор, пока не упустило время.

Предложения воскресить злосчастную конференцию были частыми, но безрезультатными. Еще долго после того, как практический смысл проведения Стокгольмской конференции был утрачен, нравственное значение этого гипотетического предприятия сохраняло свою глубину. Британская лейбористская партия особенно настойчиво выступала за дальнейшую борьбу. Крестовый поход за формулировку условий справедливого мира продолжался всю войну. Для социалистов и многих либералов проблема Стокгольма стала не только символом их беспомощности, но и постоянным напоминанием, что их мнение, однажды благополучно проигнорированное, снова может быть сброшено со счетов, когда наступит реальное время для заключения мира.