Текст книги "Антанта и русская революция, 1917-1918"

Автор книги: Роберт Уорт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Несмотря на недоверие к правительству, члены Петроградского Совета подавляющим большинством поддержали рекомендацию своих лидеров. Внешне кризис был разрешен; на самом деле он только разрастался в виде запоздалой реакции на волнующие события предыдущих дней. Казалось, только тогда министры поняли, что правительство оторвано от народа и что, если оно хотело почувствовать под собой более надежную почву, чем терпимость презрительно относящегося к нему Совета, минимальной уступкой была бы некоторая либерализация его состава. Очевидным и ясным решением проблемы представлялась необходимость включения в кабинет министров некоторых популярных советских лидеров. Керенский горячо выступал за этот шаг, тем более что его престиж, до сих пор очень высокий как единственного «социалистического» члена правительства, серьезно, если непоправимо, пострадал от недавних событий. Суждения Керенского, что возмутительные заявления министра иностранных дел выражали только его «личное мнение», больше не принимались на веру. Милюков и военный министр Александр Гучков горячо возражали против введения в правительство социалистов, и, чтобы сдвинуть с места решение вопроса, Керенский сам заявил о своей отставке, хотя и опасался, что она будет принята. Ему удалось добиться своего через несколько дней перебранок и непристойной ругани. 8 мая Львов объявил, что правительство намерено расширить свой базис, поскольку, как он выразился, «над Россией нависла опасность гражданской войны и анархии, угрожающая ее свободе». На следующий день Петросовету официально предложили назначить своих представителей в кабинет министров. Неожиданно Исполнительный комитет отклонил это предложение и 23 голосами против 22 решил придерживаться ранее принятой резолюции не участвовать в правительстве.

Происшедшая 13 мая отставка Корнилова произвела огромный эффект, и Гучков, угнетенный развалом армии и не желая «разделять ответственность за смертный грех, если ему придется выступать против своей же страны», в тот же день отказался от поста военного министра. Столкнувшись с необходимостью сделать выбор между коалицией или полной военной и экономической дезорганизацией, – реальность, которую Керенский обрисовал перед советскими лидерами в самых черных красках, – они были вынуждены изменить свою позицию и 44 голосами против 19 проголосовали за вхождение в правительство. Основное предъявленное ими требование заключалось в том, чтобы Милюков был переведен в другое министерство в качестве прелюдии к изменению внешней политики – политике, которая, как они заявили, должна быть «энергичной» и нацеленной на «скорейшее достижение общего мира на принципе самоопределения народов, без аннексий и контрибуций». Особенно выделялась мысль о подготовке переговоров с союзниками с целью обеспечения пересмотра договоров на основе Декларации Временного правительства от 9 апреля. На следующий день был опубликован «призыв ко всем странам», в котором Петроградский Совет объявил войну «чудовищным преступлением империалистов всех стран», но в то же время – весьма парадоксально – возражал против сепаратного мира как «предательства дела рабочей демократии во всем мире».

Очень странно, что большевики заняли позицию, аналогичную позиции меньшевиков. Резолюция партийной конференции большевиков, которая закончилась 12 мая, утверждала невозможность окончания войны «простым прекращением военных действий одной из воюющих стран». Но когда большевики сами столкнулись с обязанностями, которые налагает власть, их пропаганда и практика стали следовать курсом, из которого они не могли получить иного результата, кроме сепаратного мира. Поскольку вряд ли допустимо рассматривать данную резолюцию как противодействие их же агитаторам, возможно, объяснение находится в признании необходимости по меньшей мере устно заявить об изменении стратегии, чтобы избежать обвинения в прогерманских настроениях – что было тогда очень мощным оружием против большевистской ереси. Таким образом, говорилось далее в резолюции, «конференция еще раз выражает протест против подлой клеветы, распространяемой капиталистами относительно нашей партии, о нашем якобы сочувственном отношении к заключению с Германией сепаратного мира. Мы считаем германских капиталистов такими же бандитами, как и российские, британские и французские капиталисты, и кайзера Вильгельма таким же коронованным преступником, как Николай II, а также британского, итальянского, румынского и всех других монархов». Однако, как бы энергично большевики ни обличали войну как войну империалистическую, они, как и меньшевистские и эсеровские лидеры Петроградского Совета, тем не менее публично не желали сделать логичное заключение, которого требовала их предпосылка.

Идея Чернова перевести Милюкова в Министерство образования была горячо поддержана, поскольку давала возможность освободить его от ключевой должности, не требуя его отставки. Семеро членов кабинета министров и Исполнительный комитет кадетской партии безуспешно пытались убедить в этом министра иностранных дел. Он заявил о своей отставке 16 мая, убежденный, что новая политика была «вредной и опасной» для интересов России. «Добровольный» характер его ухода не помешал ему позднее заявить на частной встрече членов Думы: «Я не ушел в отставку, а был изгнан». Не могло быть искусственного различия между «царской дипломатией» и «дипломатией Временного правительства», утверждал он, защищая свою концепцию внешней политики. «Мы с союзниками договорились стремиться к тому, чтобы наши совместные усилия были увенчаны общей победой». Так воинственно закончилась публичная карьера Милюкова.

В тот же день, когда Милюков покинул свой пост, другой человек, уже руководивший когда-то Министерством иностранных дел – Сазонов, – готов был ехать в Лондон, чтобы вступить там в должность посла, которая оставалась вакантной с января прошлого года после смерти графа Александра Бенкендорфа. Сазонов был назначен послом еще царем, но его отправку задерживали несколько месяцев, и только благодаря личной просьбе Милюкова он согласился отправиться без дальнейших проволочек. На железнодорожном вокзале ему была вручена записка от Львова, в которой тот просил отложить отъезд из-за отставки Милюкова. В результате союзническая делегация социалистов, с которыми Сазонов должен был отплыть на британском крейсере, покинула Петроград без него. Подтверждение его назначения Временным правительством с самого начала было грубейшей ошибкой, а сейчас стало политически невозможным, поскольку он всегда был известен как сторонник русской империалистической политики. В результате временный поверенный в делах Набоков, чьи монархические убеждения заставили британское правительство просить о его отзыве, остался на своем посту в Лондоне. Были сделаны три попытки заменить его, но предложенные кандидатуры, барон Александр Мейендорф и князь Григорий Трубецкой, оба – сановники старого режима, которые еще менее могли получить одобрение Петроградского Совета, и М.Н. де Гир, посол в Риме, так и не прибыли занять пост посла. Набоков оставался там до прихода большевиков, и за это время его статус изменился только в том отношении, что его больше не признавала страна, от которой он получил верительные грамоты. А его враги уже не так неприязненно воспринимали его консерватизм, так как с глубочайшим ужасом наблюдали за спектаклем, который разыгрывался в России обезумевшим радикализмом.

Удаление из кабинета министров Милюкова и Гучкова не разрешило жизненно важной проблемы выработки соответствующей моменту внешней политики. Правительство резко возражало против предложения Петросовета оказать давление на союзников, чтобы заставить их пересмотреть цели войны, считая его «абсолютно неприемлемым», и предложило формулировку «без захватнической политики и карательных компенсаций» в качестве замены более откровенной формулы. Также было предложено, чтобы Советы солдатских депутатов помогли восстановить дисциплину в армии, в основном для будущих наступательных действий. В конце концов был выработан компромисс, который каждая сторона понимала по-своему, точно так же, как предыдущая декларация правительства прибегла к сомнительной фразеологии, чтобы «разрешить» разногласия в точках зрения. Такое политическое заявление было опубликовано 18 мая, первый пункт которого, касающийся внешней политики, отвергал сепаратный мир, в то же время обещая добиваться заключения общего мирного договора и принять «предварительные меры к достижению понимания с союзниками на основе декларации, сделанной Временным правительством 9 апреля». Но во втором пункте заявления, в качестве главной задачи правительства, направленной на укрепление боеспособности армии «в оборонительных и наступательных операциях», говорилось, что общий мир рассматривается как отдаленная и теоретическая возможность, так что ее нельзя воспринимать всерьез.

Реорганизованный кабинет министров состоял из десяти «капиталистических» и шести социалистических министров. Последние включали в себя Чернова, Церетели и Михаила Скобелева, все они были известными членами Исполнительного комитета Петросовета. Керенский стал военным министром, а Михаил Терещенко, молодой и богатый сахарный фабрикант, принял портфель министра иностранных дел. Львов остался премьер-министром, еще более номинальным его главой, чем прежде, потому что Керенский, Терещенко и Николай Некрасов, левый кадет и министр связи, образовали неофициальный триумвират, который в основном и определял политику правительства.

Новое коалиционное правительство производило впечатление стабильности, которое пресса в странах-союзницах, мрачно размышляющая о международной борьбе, приветствовала с разной степенью оптимизма, соответствующей политической ориентации газет. Американская пресса в целом, главным образом из-за вильсоновского идеализма, была склонна рассматривать отставку Милюкова как устранение препятствия на пути к международному согласию. Шовинистически настроенная французская пресса, представляющая другую крайность, чуть ли не ежедневно ругала политику Советов и неодобрительно комментировала включение в кабинет шести социалистов и отставку таких верных патриотов, как Милюков, Гучков и Корнилов. Правительства Антанты, которых прежде всего интересовало участие России в войне, из осторожности воздерживались даже от намеков на свое неодобрение такого поворота событий. Их, естественно, обнадеживала возможность наступательных операций, и, если одни игнорировали заявления Временного правительства об общем мире, общий взгляд на союзническое сотрудничество казался довольно благоприятным. Но Петроградской Совет вовсе не собирался отказаться от идеи справедливого и демократического мира. Он принял конкретные шаги к осуществлению своих заявлений, призвав провести конференцию социалистов всех стран с целью изучения вопроса о заключении всеобщего мирного договора. Но когда в результате энергичного сопротивления созыву конференции со стороны правительств Антанты утеряли свой престиж умеренные российские социалисты, большевики стали пользоваться в стране гораздо большим влиянием, и сепаратный мир, которого так страшились союзники, оказался слишком близким и реальным.

Глава 4
Социалисты Антанты и Стокгольмская конференция

Бурные волнения в России по вопросу о мире, побудившие Петроградской Совет призвать к созыву международной конференции социалистов, отозвались, хотя и в меньшей степени, в других воюющих странах. Изматывающая двухлетняя окопная война угнетающе действовала на настроение людей, предельно осложнив их жизнь. К апрелю выступления рабочих в Германии переросли в серьезные забастовки, а в мае взбунтовавшиеся французские войска на время оставили страну практически беззащитной. Невозможно полностью отрицать влияние на эти беспорядки русской революции, хотя они и не были прямым ее следствием. Во всех странах весть о революции позволила социалистам всех оттенков с новой уверенностью поднять свой голос. За время войны уже предпринимались попытки провести социалистическую конференцию, но только побудительная сила революции сделала возможным такой съезд. В двух предыдущих международных встречах, состоявшихся в маленьких городках Швейцарии – Циммервальде (1915) и Киентале (1916), участвовали небольшие объединения левых и центристских социалистов, которые вряд ли могли рассматриваться как типичные представители консервативного большинства своих стран, и лишь последующие события придали их работе значение, которого ей недоставало в то время.

Предварительные меры по подготовке такой конференции были проведены социалистами из нейтральной Голландии. Не дожидаясь официального решения Бюро Социалистического интернационала, члены Исполнительного комитета которого были разбросаны по многим странам, представители голландского комитета по собственной инициативе решили собраться в Стокгольме, поскольку единственный свободный путь между Россией и Западом пролегал через Швецию. Вскоре к голландцам присоединились шведские, норвежские и датские социалисты, и вместе они 22 апреля поместили в газетах призыв всем группам – членам Интернационала, как крупным, так и мелким фракциям, прислать своих делегатов на конференцию, которая должна была собраться 15 мая с целью «изучения международного положения». Большинство социалистов в Англии и во Франции отреагировали на приглашение негативно, и вскоре стало ясно, что о встрече в назначенную дату не может быть и речи.

С тем чтобы обеспечить поддержку социалистов Антанты, голландско-скандинавский комитет, который решил заняться организацией конференции, стал добиваться одобрения идеи от российских социалистов. Многие вожди Петросовета призывали к подобной конференции с первых дней революции, но до сих пор никаких официальных шагов в этом направлении предпринято не было. В апреле в Петроград прибыл датский социал-демократ, чтобы пригласить принять участие в конференции. Последовавшие дискуссии выявили серьезные противоречия в стане русских революционеров. Меньшевики выразили решительное согласие на участие, но большевики, как ни странно, представили свои возражения, объяснив их тем, что Бордбьерг был «прямо или косвенно… агентом германского империалистического правительства». В конце концов в Петроградским Совете была достигнута договоренность, практически оставляющая приглашение без внимания.

8 мая Исполком при воздержавшихся от голосования большевиках подавляющим большинством принял резолюцию из семи пунктов, в которой не содержался прямой ответ на приглашение. Исполком взял на себя полную ответственность за созыв конференции – как будто социалисты нейтральных стран уже не провели никакой предварительной работы. Усилия последних лишь косвенно признавались в седьмом пункте: «Специальная делегация Исполнительного комитета должна быть послана в нейтральные страны и страны Антанты для установления связи с социалистами этих стран и с делегацией в Стокгольме с целью подготовки к конференции».

Петроградской Совет отправил различным социалистическим фракциям Европы и Америки приглашение прислать своих делегатов, чтобы неофициально обсудить вопрос. По государственным каналам связи в Лондон, Париж и Рим были разосланы послания с просьбой к союзникам не препятствовать проезду оппозиционных социалистов в Россию. Понимая, что «прямой отказ вызовет раздражение российских экстремистов и, возможно, огорчит их более умеренных коллег», Ллойд Джордж предложил Франции и Италии отправить ответ, подобный тому, который отправила Британия: «Из-за военных действий подводных лодок сообщение между Западной Европой и Россией строго ограничено, и проезд в этом направлении может быть разрешен только лицам, направляющимся по вопросам государственного значения».

Без поддержки правительств Антанты мелкие социалистические фракции имели очень мало шансов воспользоваться гостеприимным приглашением Петроградского Совета. Но подобные препятствия нисколько не помешали дальнейшему наплыву в Петроград патриотически настроенных социалистов. По иронии судьбы тот же поезд, в котором прибыли из Финляндии эмигранты Троцкий и другие революционеры, 18 мая доставил в Россию двух известных бельгийских социалистов, Эмиля Вандервельда и Генри де Мэна, в чьи планы входила дискуссия о Стокгольмской конференции, а также обычные призывы к российскому патриотизму. Троцкий знал этих бельгийцев еще со времен своего изгнания, и между ними состоялась весьма острая дискуссия, хотя вполне вероятно, как утверждает Троцкий в своих воспоминаниях, она была внезапно прервана не из-за его принципиального нежелания сотрудничать с «социал-патриотами».

На следующей день в Зимнем дворце бельгийских делегатов принял Керенский. Во время встречи с Советом они выразили свои возражения против Стокгольмской конференции из-за предполагаемого участия в ней германских социалистов. Вместе с Луисом де Брукером, коллегой, который приехал немного раньше, бельгийцы совершили пятидневную поездку по России. В Москве, Киеве и на Юго-Западном фронте они произносили множество речей перед рабочими и солдатами. Общее количество их слушателей приближалось к сотне тысяч – рекорд, который далеко превосходил слушателей других миссий Антанты. Им постоянно оказывался самый сердечный прием, но практический эффект от такой добросовестной агитационной работы был совершенно ничтожен. Характер их «социализма» можно определить по замечанию Вандервельда, что программа кадетов представляется ему «крайне радикальной». В то же время и со столь же незначительными результатами подобную поездку совершили от итальянского правительства Артуро Лабриола, бывший синдикалист, и три его товарища.

Разумеется, тогда еще не была очевидна безнадежность таких попыток, поэтому 2 июня в Петроград прибыл еще один представитель социалистов Антанты. Это был британский министр и секретарь лейбористской партии Артур Хендерсон, чье назначение было аналогичным назначению Тома для фрацузского правительства. Хендерсон должен был еще раньше уйти из правительства вместе с двумя другими членами лейбористской партии, но ввиду происходящих волнений среди рабочих военный кабинет счел его присутствие необходимым. Вероятность приезда в Петроград германских социалистов, которые рассчитывали расположить к себе русское общественное мнение, и предполагаемый успех миссии Тома заставили премьер-министра передумать. Он проконсультировался по телеграфу с самим Тома, который посоветовал ему прислать делегацию во главе с Хендерсоном. Введение шести социалистов в российское правительство казалось такой радикальной мерой, что Ллойд Джордж опасался – и, как станет ясно в дальнейшем, совершенно неосновательно, – что Бьюкенен уже не пользуется благоволением новой администрации. Имея перед глазами пример недавно отозванного Палеолога, военный комитет Британии уполномочил Хендерсона, в дополнение к его миссии социал-патриота, принять пост посла, если он сочтет это нужным.

Министерство иностранных дел Британии сообщило Бьюкенену о прибытии Хендерсона, не упомянув о предполагаемой смене дипломатов. Однако оно деликатно предположило, что было бы желательно, если бы через несколько недель он приехал в Лондон, чтобы лично высказать свои советы правительству. Он немедленно телеграфировал, что Хендерсон может рассчитывать на его честное и теплое сотрудничество, и поинтересовался, рассматривается ли его «поездка» в Лондон как окончательный отзыв. Испугавшись слова «отзыв», министерство иностранных дел направило ему весьма уклончивый ответ, заверив посла, что высоко ценит его заслуги. «Насколько можно предвидеть в настоящий момент, – говорилось в конце телеграммы, – мы будем настоятельно желать вашего возвращения в Петроград в свое время». Бьюкенен был раздражен такой уклончивостью и вместе с тем обрадован доказательством преданности своих сотрудников. Те поспешили телеграфировать своим влиятельным друзьям в Лондоне, и некоторые из них заявили о своем намерении уйти в отставку, если Бьюкенена вынудят покинуть свой пост. Через голову посла один из его служащих поспешил встретиться с Сазоновым, получил через него желаемые заверения от Терещенко, нового министра иностранных дел, что он будет сожалеть об отставке Бьюкенена, и послал лично от себя длинную телеграмму важному чиновнику в министерстве иностранных дел, в которой утверждал, что назначение послом Хендерсона будет катастрофой.

Однако по прибытии Хендерсона сотрудники посольства, а возможно, и сам посол, поняли, что он совсем не так страшен, как они думали. Оба вели себя с безукоризненной вежливостью, однако данный в честь Хендерсона обед в посольстве носил напряженный характер из-за жены и дочери посла, которые с трудом скрывали под светским поведением свое праведное возмущение. Хендерсон не стал прибегать к уклончивости и во время первого же разговора с Бьюкененом ясно дал понять, что тому придется уехать. Но чем дольше оставался в России специальный эмиссар Ллойд Джорджа, тем выше он оценивал способности посла и убеждался в собственной малоинформированности в политической ситуации. По стандартам английской парламентской жизни они находились в противоположных точках политического спектра; по советским же стандартам оба являлись преуспевающими представителями капиталистического правительства, и социалистические взгляды одного не очень отличались от консервативных воззрений другого.

Подобно своим предшественникам по бесплодной затее вызвать энтузиазм к продолжению войны среди населения, где он целиком отсутствовал, Хендерсон встречался с членами кабинета министров, с вождями Петроградского Совета и с дипломатами. Он выступал перед революционными массами в Петрограде и в Москве, но близкое знакомство с буйными и немытыми русскими пролетариями только расстроило и смутило его. Хотя он был не слишком силен в географии и не всегда отчетливо представлял себе, где находится, жара, грязь, черный хлеб и бесконечные бесцеремонные вторжения в его гостиничный номер быстро привели его к заключению, что эта страна вредна для здоровья. Он начал сомневаться, стоит ли отсылать домой Бьюкенена. Когда он заговорил об этом с Львовым, тот выразил доверие Бьюкенену и высоко оценил его дипломатические способности, заметив, что этого мнения придерживаются даже социалисты. Возможно, дополнительное соображение Хендерсона о том, что пост посла далеко не всегда равнозначен посту министра, подтолкнуло его к единственно разумному в данных обстоятельствах решению. 14 июня он написал письмо премьер-министру с рекомендацией оставить Бьюкенена на своем посту, которое доставил в Лондон Тома, который тогда уезжал. В письме отмечалось отсутствие «малейшего признака неудовлетворения» послом со стороны Петроградского Совета, за исключением «экстремистов, которые, находясь в своем теперешнем настроении, вероятно, таким же образом восприняли бы любого другого посланника нашей страны, назначенного на этот пост, который стал бы беззаветно исполнять свой долг». По вопросу о Стокгольме Хендерсон испытывал нерешительность. Сначала он присоединился к Тома и Вандервельду в заявлении, которое показывало конференцию «бесполезной и опасной» – бесполезной, потому что «встреча противоположных точек зрения не может вылиться в действие», и опасной, поскольку «она даст повод к недоразумениям и заставит рабочих и крестьян думать, что справедливый и длительный мир возможен еще до того, как будет уничтожен агрессивный империализм». В противоположность Вандервельду, чьи взгляды оставались неизменными, на Хендерсона и Тома произвело впечатление страстное единодушие членов Петросовета, и оба изменили свою точку зрения в пользу созыва конференции. Даже Ллойд Джордж высказывался за ее созыв, опасаясь плохого впечатления, которое могло произвести отсутствие в России социалистов Антанты. Во время встречи с Рибо, которая состоялась у него в Лондоне ближе к концу мая, он сказал ему, что намерен разрешить британским социалистам всех оттенков свободно проехать в Стокгольм и в Петроград. Французский премьер выразил несогласие. Тома прислал Ллойд Джорджу из Петрограда телеграмму, с энтузиазмом заявляя, что «он решил во что бы ни стало ехать в Стокгольм» и что уже сообщил о своем решении Рибо и своим друзьям, французским социалистам. Качен и Муте, которые только что вернулись после своей миссии в России, казалось, тоже заразились идеей конференции в Стокгольме. 27 мая они выступали на общем собрании Французской социалистической партии. Их описание революционной России было таким эмоциональным, что участники собрания проголосовали за то, чтобы отозвать свое предыдущее решение против Стокгольма. Жан Лонге и Пьер Ренодель, два наиболее выдающихся члена партии, были избраны делегатами для поездки в Россию. Всего на неделю позже Итальянская социалистическая партия, которая занимала антивоенную позицию с самого вступления в нее Италии в 1915 году, также высказалась в пользу созыва конференции.

Крупная организация социалистов Англии, которую представляла лейбористская партия, все еще воздерживалась, но более мелкие организации – Независимая лейбористская партия и социалистическая партия, провели 3 июня в Лидсе съезд, закончившийся большим успехом. Настроение делегатов и дух принятой резолюции съезда указывали на горячую поддержку общего мира и одобрение действий Петроградского Совета в этом направлении. Съезд призвал правительство немедленно объявить свое согласие с «внешней политикой и целями войны, заявленными демократическим правительством России». Другая резолюция призывала к установлению советов по русской модели для широкого спектра целей, из которых ни одна не была революционной по характеру. Тем не менее она вызвала громкую шумиху в прессе и опасения, что революция и в Англии поднимает свою грозную голову.

Через несколько дней после съезда в Лидсе трое главных организаторов съезда, Рамсей Мак-Дональд и Фред У. Джоуэт от Независимой лейбористской партии и И.С Ферчайлд от социалистической партии, приготовились ехать в Петроград посоветоваться с вождями Петроградского Совета. Сопровождать их были избраны Джордж Робертс и Уильям Картер, делегаты лейбористской партии, и Джулиус Вест от Фабианского общества. Британское правительство некоторое время не решалось выдавать им паспорта. Запросили мнение Хендерсона и Бьюкенена, и оба подтвердили возможность этого визита по той причине, как выразился Бьюкенен, что это «не может сильно повредить, тогда как деятельность правых российских экстремистов может, мы надеемся, послужить уроком от противного». Полагаясь на этот совет, Ллойд Джордж дал делегации свое благословение, но, уже склоняясь на либеральные позиции, которые выразил Рибо, строго заметил, что не потерпит никаких связей с германскими социалистами ни в Стокгольме, ни где-либо в другом месте.

Делегаты взошли на борт судна в Абердине, Шотландия, и были неприятно удивлены, когда команда отказалась идти в море с грузом «антивоенно настроенных пассажиров». Подтверждая свое заявление, матросы вышвырнули их багаж на набережную. Вскоре выяснилось, что команда была поколеблена не столько идеологическими соображениями, сколько преданностью «кэптану» Тапперу, члену профсоюза моряков и пожарных. Он был ярым противником пацифистов и прогерманистов – или тех, кого он таковыми считал, а в данном случае его антипатия была усилена несправедливым обращением, которому, как ему показалось, он подвергся на съезде в Лидсе. В самый разгар споров о России и о целях войны он поднял не очень актуальный вопрос о компенсации семьям коммерсантов, пострадавших в море – убитых или раненных германцами, и его заставили замолчать криками: «Пусть им платят владельцы судов!» Теперь Мак-Дональд пытался умиротворить его извинениями и предложил план компенсации для моряков, но тщетно. Таппер, который поначалу, казалось, готов был уступить, вдруг передумал. Делегация социалистов вынуждена была остановиться на время в местной гостинице, и патрули из матросов Таппера, днем и ночью охранявшие территорию гостиницы, не давали им выйти на улицу, чтобы поговорить с моряками о своих намерениях.

Междугородние телефонные звонки премьер-министру и другим высокопоставленным чиновникам не принесли результатов, и в конце концов им пришлось вернуться в Лондон. В Россию отправился Вест, который не принимал участия в съезде в Лидсе, и миссис Эмелин Панкхэрст, выдающаяся суфражистка, которая официально не была связана с миссией и намеревалась «разоблачить» ее в Петрограде. В июле Сноуден предпринял уже заведомо безнадежную попытку, запросив у Ллойд Джорджа помощь правительства для приезда миссии Мак-Дональда в Россию. Кабинет министров, назначенный для рассмотрения этого вопроса, доложил, что союз моряков по-прежнему настаивает на своих требованиях. Для правительства это было достаточным предлогом постараться избежать обострения и без того напряженной обстановки, поскольку общественное мнение Британии однозначно высказывалось против этой поездки. Ллойд Джордж, видимо очень довольный исходом дела, отказался от дальнейших действий. Можно не сомневаться, что, если бы эта миссия, подобно предшествующим правительственным миссиям, носила официальный характер, ей не чинились бы такие непреодолимые трудности.

Нечеткость намерений, которое правительства Антанты демонстрировали по вопросу выдачи паспортов, и неопределенное положение различных социалистических организаций Антанты, в основном Британской лейбористской партии, вызвали дополнительную отсрочку даты проведения конференции. На протяжении последней декады мая в Стокгольм стали прибывать делегаты из нейтральных стран, вскоре к ним присоединились социалисты из Центральных государств, чьи правительства с готовностью предоставили средства на их поездку.

Соединенные Штаты стали первым государством, отказавшимся выдавать паспорта своим социалистам. 22 мая на основании директивы президента государственный секретарь Лэнсинг информировал все американские представительства в Европе, что правительство не намерено снабжать паспортами делегатов, которые собираются принять участие в работе конференции. Когда Морис Хиллкуит, Виктор Бергер и Алджернон Ли, избранные делегатами от Американской социалистической партии для поездки в Стокгольм, обратились за паспортами, результат был заранее известен. Лэнсинг отверг их право ехать за границу, назвав конференцию «хитроумно задуманной акцией германских военных». После короткой беседы с Лэнсингом Хиллкуит описал его как «прирожденного интригана и совершенно ненадежного человека». В стремлении придать решению правительства видимость законности, из анналов истории был извлечен старый закон, который более ста лет не применялся в законодательстве. Согласно этому закону, более известному как Акт Логана, для американского гражданина считалось преступлением участвовать в переговорах с иностранным правительством, если дискуссия касалась Соединенных Штатов. Хиллкуит возразил, что социалистические партии Европы не являются правительствами и в любом случае не участвуют в диспутах с Соединенными Штатами – аргумент, который невозможно было оспорить, если бы дело зависело исключительно от логики. Его просьба была вежливо, но непреклонно отвергнута. Тщетно Стокгольмский комитет уверял Вильсона, что конференция руководствуется теми же принципами, которые он постоянно провозглашает в своих речах.