Текст книги "НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 29"

Автор книги: Роберт Сильверберг

Соавторы: Теодор Гамильтон Старджон,Роман Подольный,Дмитрий Биленкин,Игорь Росоховатский,Борис Руденко,Всеволод Ревич,Пол Эш,Александр Кацура,Николай Блохин,Авдей Каргин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

Игорь Росоховатский
ДОБРЫЕ ЖИВОТНЫЕ

Совсем недалеко от моих все еще полусонных глаз на полу нашей палатки стояла банка сгущенки с голубой этикеткой Полтавского молокозавода. На этой планете я привык ко всяким чудесам, даже к тому, что сбываются желания. Меня ошеломила только этикетка.

– Что у тебя? – послышался хриплый с пересыпу голос Валеры. Не вылезая из спального мешка, я помотал головой, сначала пытаясь отогнать видение с этикеткой, а потом указывая на него.

– А у меня – пиво. Мое любимое – бархатистое! – Он подбросил и поймал банку пива.

Резанул по ушам пронзительный визг. Это выражал восторг приручаемый нами абориген планеты – карлик с маленьким сморщенным лицом, похожим на резиновую маску. Я назвал карлика Гавриилом Георгиевичем, по имени самого внушительного начальника, которого доводилось встречать, – директора гостиничного комплекса на межрейсовом спутнике-базе. Правда, тот Гавриил Георгиевич выделялся не малым, как наш, а огромным ростом и грозной внешностью, но я считал, что в вопросе о внешности могу воспользоваться законом диалектики о единстве и борьбе противоположностей, тем более что характеры и начальственные повадки обоих Гавриилов Георгиевичей были разительно схожи. Вот и сейчас наш приемыш, провизжав положенное короткое время, одобрительно закивал головой, покровительственно похлопал Валеру по пояснице, повелевая нагнуться. Затем он одним прыжком вскочил на плечи моему товарищу, крепко вцепился паучьими лапками ему в волосы и заколотил пятками по спине. Валера послушно изобразил «бег на месте». В эти минуты карлик напоминал расшалившегося мальчугана, но я уже давненько определил, что он находится в возрасте зрелого мужчины. На контакт с нами он шел неохотно, предпочитая оставаться непонятым, повелевать, вымогать сладости и различные понравившиеся ему предметы. Возня с ним уже начинала мне надоедать.

Величественным жестом карлик указал Валере на выход из палатки.

– Подожди немного, пожалуйста, – ответил тот и получил удар пяткой в спину.

– Угомонись! – прикрикнул я на карлика.

– Ничего, он мне не мешает, – сказал Валера. – Давай лучше вернемся к вопросу о дарах.

Не скрывая подозрения, я пристально смотрел на него, высвобождаясь из спального мешка. Но глаза Валеры были прозрачно чисты. Эти голубые глаза навыкате и круглая голова с маленькими оттопыренными ушами внушали всем ложное впечатление об этом человеке. Обманывал и его смех – раскатистый, захлебывающийся, с всхлипываниями. Но я знал его с юности. Мы вместе поступили после училища в Академию космических исследований и с тех пор разлучались нечасто. Валера никогда не пробивался в первый ряд, но на подстраховке был незаменим и надежен, как стена отчего дома. Его покладистость, вошедшая в поговорку у курсантов, не была притворством или игрой. Он на самом деле предпочитал не командовать, а выполнять приказы, не давать советы, а прислушиваться к ним. Видимо, он уже давно верно и точно определил свое место в жизни и умел довольствоваться им. Валера позволял собой распоряжаться почти любому, кто этого желал. Если же иногда и не соглашался с приказами, то никогда не оспаривал их. Просто поступал по-своему, в потом внушал кому угодно, что тот хотел именно этого и лишь ошибся в формулировке. Не удивительно, что командиры кораблей всегда с удовольствием зачисляли его в свои экипажи. Он не имел врагов. Над ним иногда беззлобно подтрунивали «ради смеха», к он охотно включался в игру, неизменно выбирая для себя роль простака. Но я знал, что он не так прост, как кажется, и что дело тут совсем в ином. Пожалуй, лучше всего сказал о нем наш командир:

«Он кажется нам простаком по одной-единственной причине». «По какой?» – спросил тогда записной ехидец бортинженер, уже готовя какую-то каверзу. «Слишком добр», – ответил командир, и у бортинженера дернулся кадык, будто он проглотил приготовленную остроту.

Валера по достоинству оценил мой взгляд и миролюбиво улыбнулся:

– Не думаешь же ты всерьез, что я позволил бы себе… Нет, всерьез я так не думал. Да он и не мог бы этого физически осуществить: не было лишнего места ни на платформах, ни в вещмешках. Просто я был сбит с толку «чудесами» планеты и цеплялся за любую не мистическую догадку.

– Да нет, совсем не то… – промямлил я, отводя взгляд. – Не, может быть, это все же проделки аборигенов?…

Его круглое лицо стало серьезным, даже чуточку удлинилось. Приободренный этой реакцией, я продолжая:

– Возможно, капризы мы принимаем за злость, а примитивность…

– Ты имеешь в виду карликов?

Он так выразительно это сказал, оттопырив губу, что я тут же невольно представил себе, как наш Гавриил Георгиевич бесшумно приносит и раскладывает в палатке банки с пивом и сгущенкой. Это так не вязалось с его предыдущим поведением, что я невольно улыбнулся. Но все же решил поговорить с Гавриилом Георгиевичем и поманил его пальцем.

Карлик не удосужился слезть с Валериных плеч. Он попросту игнорировал мой жест. Тогда я достал плитку шоколада.

Глаза карлика жадно блеснули, он протянул ко мне лапку и ударил пятками по спине «коня», понукая его на действия.

Валера послушно приблизился, но я спрятал шоколад за спину, второй рукой поднял банку со сгущенкой и протянул ее карлику. Он взял банку, понюхал, лизнул, высунув длинный, раздвоенный на конце язык, поморщился.

– Еда – внутри, – пояснил я, указывая на банку. – Открой.

Глубоко сидящие во впадинах темные глаза не изменили выражения, словно в них и не теплилась мысль. Банка со сгущенкой упала на пол.

Я спрятал шоколадку в карман, поднял банку, пробил дырочку, налил немного в стакан, попробовал сам и дал лизнуть Гавриилу Георгиевичу. Он тут же соизволил выразить удовольствие, похлопав себя по животу, и потянулся за новой порцией.

Я заклеил пластырем отверстие в банке и дал ее карлику. Он повертел банку в руках и сунул ее под нос Валере.

– Не открывай, – сказал я ему.

Карлик обиженно засопел, вырвал банку у Валеры и швырнул ее на пол.

– Сбрось его! – крикнул я.

В ответ Валера улыбнулся и погладил карлика по спине:

– Он моего племянника, Олежку, напоминает. Перестань его мучить. Лучше дай наконец шоколадку. Он не станет открывать банку. Предпочитает, чтобы это делали мы.

– Тоже мне барин! – в сердцах сказал я. – Невероятное везенье. Один шанс из тысячи. Только нам может выпасть такое: искать представителя местного населения и сразу наткнуться на барина!

– Не сердись, – попытался успокоить меня Валера. – Может быть, он просто не хочет поддаваться дрессировке. Предпочитает быть дрессировщиком, как другие…

Нам было непонятно, как карлики смогли создать города и заводы, как заставили на себя трудиться безобидные существа, похожие на горбатых обезьян. Ведь сами карлики по уровню умственного развития недалеко ушли от животных. Но, видимо, имелось неучтенное нами звено, некий загадочный фактор, позволивший их цивилизации подняться на довольно высокую ступень технического развития. Об этом неопровержимо свидетельствовали красивые удобные города и полуавтоматизированные заводы. Мы тщетно пытались разгадать этот феномен. Сравнительно быстро расшифровав отдельные слова-понятия из примитивного языка карликов, пробовали расспрашивать Гавриила Георгиевича, Но он то ли не соизволил с нами откровенно беседовать, то ли не понимал нас. Не удавалось даже однозначно определить, было ли его непонимание искренним или притворным.

Карлику надоело сидеть на спине Валеры, и он забарабанил пятками, подталкивая «коня» к выходу из палатки.

– Нам и в самом деле пора, – извиняюще сказал Валера, в который раз поражая меня своей терпеливой добротой. Он напомнил мне, что нам еще предстоит сегодня отобрать новую партию «образцов местной промышленности» и отправить грузовую ракету на корабль, оставшийся на орбите,

Мы покинули палатку и направились к городу. Высокие здания с куполами словно плавали в мареве. Сине-желтые свечи деревьев цеплялись за облака, используя их, как дождевые шапки.

Навстречу нам попадались группки карликов, иногда такие же группки обгоняли нас, но ни те, ни другие не обращали на нас ни малейшего внимания, вероятно принимая за разновидность обезьян. Иногда они перебрасывались несколькими словами с «седоком» Валеры.

– Тебе там хорошо? – спрашивал прохожий.

– Неплохо, и тебе того желаю, – важно отвечал Гавриил Георгиевич.

– Сыт?

– Сыт. – И карлик радостно хлопал себя по животу.

Дорога становилась все более многолюдной и как-то незаметно перешла в улицу. По обе стороны ее возвышались невысокие дома с раздвижными дверями и цветными стеклами в окнах. Вместе с толпой карликов мы вышли на площадь перед длинным заводским зданием. Здесь уже стояли тележки с высокогорлыми кувшинами. Вот ворота завода раскрылись, и горбатая обезьяна выкатила новую тележку. В кувшинах пенилась белая жидкость. По широкому плоскому лицу обезьяны с маленьким круглым носом и большими ноздрями была разлита приветливая улыбка. Один из карликов что-то приказал обезьяне, махнул рукой, и она поставила тележку на то место, которое он указал. Затем низко поклонилась и, почтительно улыбаясь, исчезла за воротами завода.

Мы уже убедились, что на этой планете работают только обезьяны. По велению карликов они готовили пищу, шили одежду, создавали различные предметы, напоминающие детские игрушки, строили здания.

Мы ни разу не видели, чтобы работал какой-нибудь карлик. Разве что отдавал команды, которые обезьяны выполняли со странной Снисходительностью.

Как только обезьяна скрылась за резными воротами, карлики быстро выстроились в очередь, каждый брал с тележки по кувшину. Некоторые тут же прикладывались к сосуду, и по лицам можно было безошибочно определить, что содержимое им нравится. Валера хотел было первым из нас отведать пенистого напитка, но на этот раз я решил «соблюдать демократичность». Мы быстренько потянули жребий, мне досталась короткая зубочистка – и я пригубил из кувшина. Жидкость оказалась кислосладкой, хорошо утоляла жажду и, кажется, была к тому же достаточно питательной. Валера покорно ожидал, когда же я разрешу ему приложиться к кувшину, а я выдержал минут двадцать, чутко прислушался к своему желудку, включил индикатор общего состояния, и только затем кивнул Валере на тележку.

Затем мы запаслись съедобными лепешками, которые привозили из другого цеха.

На площадь обезьяны вывезли новые тележки. На них стояли металлические кубики, игрушечные зверюшки, предметы, похожие на вазы для цветов. Пожалуй, это была посуда, хотя мы ни разу не видели, чтобы кто-то ел или пил из нее. Эти предметы карлики разбирали особенно быстро.

Вскоре обезьяны увезли пустые тележки, и вслед за ними мы беспрепятственно прошли на территорию завода. Может быть, этому способствовало то обстоятельство, что Гавриил Георгиевич, все еще восседавший на плечах Валеры, переговаривался со своими собратьями, которые изредка встречались на песчаных дорожках. Вообще на заводе он держался как хозяин, кричал «быстрей!» или «работай лучше!» замешкавшимся обезьянам, и они выслушивали эти ЦУ без удивления, правда и не торопились их выполнять.

Гавриил Георгиевич обнаглел настолько, что, когда Валера устал быть «конем» и попробовал ссадить карлика на пол, тот крутанул его за ухо. Это уже было слишком!

Но Валера отвел мою руку от «седока», сказав со своей обычной мягкой улыбкой.

– Он же не больно…

И я невольно снова вспомнил фразу командира о той единственной причине, из-за которой он кажется нам простаком.

«Неужели доброта может оглуплять человека? – думал я. – Или во всяком случае обманывать тех, кто за ним наблюдает, являться им в отдельных случаях некой маской истинного интеллекта? Но почему? И в чем или в ком тут дело? В наблюдаемом или в наблюдателях?…»

Карликов на заводе было немного. Одни из них сидели в стеклянных будках рядом с обезьянами-операторами, другие разъезжали по цехам подобно нашему Гавриилу Георгиевичу на чужих плечах, да еще подгоняли своих «коней» хлыстами. Вот одна из обезьян, поравнявшись с нами, замешкалась. Она с любопытством осматривала меня, протянула руку и длинными гибкими пальцами ощупала полу моей куртки. Ее седок безуспешно щелкал хлыстом. Большие, темные, всегда поражавшие нас выражением бесконечной терпеливой доброты глаза обезьяны встретились с моими. Я погладил ее по голове, и она издала звуки, похожие на кошачье мурлыканье.

Седок бил ее хлыстом изо всех сил, заставляя бежать туда, куда ему было нужно, но она и ухом не вела, а подставляла мне голову, приглашая еще раз погладить. Я попытался схватить хлыст, но обезьяна сделала предостерегающий жест, отводя мою руку, и извиняюще улыбнулась – совсем как Валера. Морщинки веером разбежались от ее глаз. Я взглянул на Валеру, и тут он удивил меня больше обычного. Вдруг ни с того ни с сего он мечтательно произнес:

– А знаешь, старина, чего мне хочется? Мороженого! И не какого-нибудь, а ленинградского эскимо, холодненького, сладкого, с орехами и едва ощутимым привкусом парного молока. Помнишь, мы ели такое в Центральном парке на Первое мая?…

У меня рот наполнился слюной, так живо я представил себе коричневый, с холмиками орехов батончик – мечту мальчишек и девчонок, предмет тайного вожделения курсантов Академии космических исследований.

А Валера, неизвестно почему взявший на себя роль искусителя, продолжал, слегка зажмурясь. Его веки трепетали, он как бы вспоминал для самого себя:

– Батончик был на тонкой деревянной палочке. Если раскусить ее, во рту появлялся привкус сосны, горьковатый, терпкий, едва различимый за холодной сладостью… Представляешь, если дать каждому из этих карликов по такому эскимо на палочке?…

Я тут же представил, как все эти шалопаи, любители командовать, получают по батончику в серебристой фольге с опоясывающей его бумажной лентой с яркими разноцветными буквами, каким пронзительным весельем загораются маленькие глазки на морщинистых личиках…

Валера подмигнул мне. Он выглядел как заговорщик, зная что-то, пока неизвестное мне, и указывая взглядом на обезьяну. Она замерла, как в трансе. Кожа на ее голове, особенно у висков, ритмично подергивалась, веки были полуопущены, притеняя тусклые, глядящие внутрь себя глаза…

Синий луч восходящего светила ласково коснулся моего носа. Я медленно раскрыл глаза и увидел в полуметре от себя на пластиковом полу палатки серебристо поблескивающий батончик. Из него торчала тонкая деревянная палочка. Можно было различить и цветные буквы на бумажной ленте, опоясывающей его.

Я не стал их рассматривать, ведь и так хорошо знал, что написано на ленте. Вместо этого взглядом отыскал круглую, как биллиардный шар, голову, высунувшуюся из спального мешка. Голубые глаза невинно смотрели то на меня, то на батончик. Да, Валера мог быть доволен – эксперимент прошел успешно. Загадки планеты больше не существовало даже для такого, как я. Все стало на свои места: заводы, города, горбатые обезьяны, карлики с морщинистыми лицами… Я вспомнил, как он удивленно спросил меня: «Ты имеешь в виду карликов?» Интересно было бы узнать, давно ли он заподозрил истину?

– Ты, наверное, очень ярко представил себе эскимо, – проговорил Валера. – Поэтому они так четко воспроизвели его.

– Так и это, выходит, моя заслуга? – с деланной радостью поинтересовался я, и он отвел взгляд.

Одним я мог быть доволен: все же Валера недооценивал меня, не подозревал, что я уже давно знаю, кто из нас на самом деле главный и кто кем руководит.

– Карлики – это их дети? – спросил я, нисколько не стесняясь спрашивать у него.

– Может быть, животные, которых они приручают и помогают им стать разумными… – протянул он, продолжая давнюю игру и предоставляя мне возможность вынести категорическое и «окончательное» суждение.

– Вот придурок! – сказал я. – Здоровенный космический придурок!

– Ты так думаешь?

– Да это я о себе! – закричал я. – Ты-то наверняка понял все уже давно… Или хотя бы подозревал…

– Два здоровенных космических придурка! – весело подхватил Валера и залился своим взвизгивающим смехом.

– Не присоединяйся, не выйдет! – сказал я, думая о том, почему воспринимал цивилизацию так искаженно. «Трудно сознаться даже себе, – думал я, – что «обезьяны» казались животными только по одной-единственной причине. Но кто же мы такие и чего стоим, если этой причины достаточно, чтобы принимать разумных за животных?»

– Ладно, ладно, извинимся перед ними – и все дела, – как ни в чем не бывало произнес Валера.

– Дело не в них, а в нас, – сказал я. – Только в нас… Синее солнце всходило над планетой, и светлые тени бежали от его лучей…

Борис Руденко
ОХОТА ПО ЛИЦЕНЗИЯМ

– Почему жестокость? Охотничий инстинкт – один из древнейших. Не стану сравнивать его с инстинктом продолжения рода, однако много тысячелетий продолжение рода прямо зависело от того, насколько удачливы были охотники племени, сколько они приносили добычи.

Лозинский передвигался по холлу гостиницы неторопливыми, мягкими шагами. Такими же мягкими, плавными были его жесты, бархатистый голос искренен и убедителен. Лозинский имел счастливую внешность человека, который просто не может оказаться не прав. Даже прописная истина в его устах казалась откровением. Однако Ратинов упорно не поддавался гипнозу.

– Пустые слова, – сказал он, нетерпеливо дернув плечом. – Просто слова, которыми вы хотите замаскировать основную сущность охоты – убийство. Погоня и убийство. Этим охота была всегда.

– Послушайте. – Лозинский протестующе вытянул руку, – разве я похож на убийцу? Или Вениамин? А Маргарита?

– Не похожи, – согласился Ратинов. – Но это ничего не значит. Индульгенции за убийство у вас в кармане – эти ваши лицензии на отстрел.

Маргарита улыбнулась, посмотрела сначала на Веню, потом на свое отражение в зеркальной поверхности стола.

– Кстати, что вы сегодня ели за обедом? – вдруг спросил Лозинский.

Ратинов пренебрежительно скривил губы.

– Я уже понял, что вы хотите сказать. Совершенно не в этом дело.

Но Лозинский не пожелал отказаться от удовольствия привести заготовленный аргумент.

– Именно в этом. Сегодня за обедом вы кушали филе из говядины. Говядина эта не так давно гуляла по зеленым полям с колокольчиком на шее. У нее была добрая морда и красивые глаза. Может, это действительно ужасно, но перед тем как зажарить на сковородке, ее умертвили. Или убили – это одно и то же,

– Нельзя смешивать добывание пищи с убийством для развлечения.

– Отчего же только для развлечения? Разве вам не нравится одежда из шкурок монсов? Нежнейший, шелковистый мех. Ни одна имитация с ним не сравнится. Это же настоящее чудо природы. Далее. Как прикажете регулировать их численность на планете?

– Сомневаюсь, чтобы они особенно нуждались в такой опеке, – скептически заметил Ратинов.

– И напрасно. Незадолго до первого появления человека на Дорионе популяция монсов была на грани вымирания. У них почти не осталось естественных врагов, и это привело к совершенно пагубным последствиям. Великолепные погодные условия, изобилие пищи – и неизбежная катастрофа – взрывное увеличение численности, регресс и вырождение вида.

– Ты не совсем прав, – негромко сказал Вениамин. Он впервые вмешался в спор. – Я слышал иное мнение о причинах массовой гибели монсов. Предполагается, что виной тому была эпизоотия. Какой-то вирус-мутант… Такое когда-то случалось и на Земле.

– Большинство в данном случае думает иначе.

– Вы сказали: почти не осталось естественных врагов? – заинтересованно переспросил Ратинов. – Что значит «почти»?

– Тут тоже не совсем ясный момент в экологии планеты. – Обрадовавшись возможности прекратить неприятный спор, Лозинский уселся так, чтобы видеть одновременно и собеседника, и Маргариту, и принялся объяснять.

– «Почти» – значит, что вообще-то хищники есть. Только их почему-то немного и сосредоточены они в определенных зонах Леса. Хотя условия в этих зонах ничем не отличаются от условий любых соседних областей.

– Заповедники?

– Заповедники? – Лозинский удивленно поднял брови, потом усмехнулся. – Слегка похоже. Однако представить монсов в качестве заботливых хозяев этих хищников довольно трудно. По уровню развития монсы гораздо ниже земных мартышек, хотя имеют с ними определенное сходство. Хорошо развитые верхние конечности, например. Но мозг примитивен крайне. Собственно, о загадках планеты вы и сами можете немало рассказать. Насколько я знаю, вы прилетели на Дорион не развлекаться, а в связи с обнаружением наскальных рисунков?

– Да, – кивнул Ратинов, – только рассказывать пока нечего. Я еще ничего не видел и потому собственного мнения не мог составить. Знаком с этими рисунками только по фотографиям. Надеюсь завтра в Городе узнать о них несколько больше. Но загадки действительно немалые. Разума ведь на планете нет. А рисунки не так стары.

– …не обнаружено, – тихо сказал Вениамин.

– Что вы сказали?

– Мне кажется, что, говоря о разуме, уместней было бы употребить слово «не обнаружен».

– Не вижу особой разницы, – возразил Ратинов. – Специалисты по Дориону гарантируют, что разумные существа не смогли бы остаться на планете незамеченными. Эти рисунки – единственное свидетельство. Разумеется, если они не мистификация.

Двери отворились, и в холл вошли люди в блестящих от влаги накидках, с одинаковыми рюкзаками и зачехленными винтовками. Прибыла еще одна группе охотников. Ратинов поднялся.

– Ну вот, пришел аэрокар из города. Мне пора. Удачной охоты.

* * *

Голос заведующего факторией был монотонен и тягуч, как дождь, безостановочно кропивший из серой небесной тверди на шлемы охотников.

– Каждый из вас имеет право добыть только трех монсов, – говорил Соол, – только трех. Запрещено убивать животных в возрасте до двух лет и самок с детенышами. Запрещено выходить за пределы отведенного для охоты сектора. Запрещено использовать гипноприманки и акустические парализаторы…

– Господи, как надоело, – прошептала Лозинскому Маргарита. – За последние сутки четвертый раз слушаю одно и то же. Хоть бы слова местами поменял.

Лозинский наклонился к уху Маргариты, и Вениамин не услышал, что он ей ответил.

– …Запрещено продолжение охоты сверх установленного времени, а именно: по истечении двух суток, начиная с настоящего момента.

Соол замолчал и с минуту разглядывал стоящих перед ним охотников. Его равнодушный взгляд переползал с одного на другого, задерживаясь на лице каждого в течение коротких, совершенно равных промежутков времени.

– Так что, мы можем идти? – громко сказала Маргарита. Соол даже не шевельнулся. Маргарита раздраженно прикусила губу и дернула ремень винтовки.

– Ни один довод в оправдание нарушения любого из перечисленных правил не будет принят во внимание, – произнес наконец Соол тем же лишенным интонаций голосом. – Нарушивший правила охоты навсегда лишается права посещения заказников и немедленно изгоняется с Дориона.

Он поднял руку с хронометром.

– Ваше время началось!

Двенадцать троек охотников, расходясь веером, двинулись к границе леса, обнесенного частой сеткой дождя. Лозинский шел впереди своей тройки, за ним Маргарита, последним – Вениамин. У первых деревьев Вениамин оглянулся, и ему показалось – только показалось, потому что с такого расстояния вряд ли можно было различить наверняка, – что фигура Соола у ворот Фактории источала презрение к уходящим.

* * *

Утром у молоденькой бурой самки родились два слепых безволосых детеныша, и Сверхмозг наконец проснулся. Он взглянул на лес множеством пар глаз и осознал, что вновь существует. Единственный Разум, рожденный планетой. Первобытный хозяин леса.

«Как долго длилось небытие, – подумал Сверхмозг, – и как оно неприятно».

Стоял прекрасный теплый день, и Сверхмозг, несмотря на вспыхнувшую после длительного периода бездействия жажду мысли, позволил себе на секунду расслабиться и вкусить прелесть существования.

«Отчего наступило небытие? – вспоминал Сверхмозг. – Ведь, кажется, все шло хорошо и правильно. Что ему предшествовало?»

Небытию предшествовала Смерть. Так было всегда, и Сверхмозг это хорошо знал. Но что было раньше? Ведь все складывалось так удачно. Свирепые сурды были отогнаны далеко от границ обитания племени. Молодые побеги кустарников, высаженных в начале сезона теплых дождей, вот-вот должны были дать первый урожай… И что-то случилось.

Сверхмозг вспомнил. Перед Смертью пришла Боль. Когда упал и задергал конечностями самец из Сухой рощи. Вслед за ним еще два монса упали в таких же судорогах, и Сверхмозг перестал видеть мир их глазами, хотя некоторое время еще продолжал ощущать их боль.

Так приходила Болезнь. Как всегда, как и прежде. Но в этот раз ее вспышка истребила большую часть племени, и Сверхмозг умер тоже. Он был мертв очень долго, так долго, что многое успел забыть, – тех, кого миновала болезнь и смерть от старости, оставалось совсем немного.

Сверхмозг осмотрелся. Это было так приятно: видеть все сразу, одновременно сотнями и тысячами пар глаз. На каменном плато осталась лишь одна семья, хотя пищи здесь хватило бы на большую стаю. В этот сезон отлично росли вкусные корни полуночника. А у Черной речки стало тесновато. Появилось много детенышей. Нужно было переселить две семьи с Черной речки на каменное плато. Этим Сверхмозг занялся в первую очередь…

* * *

– Этот лес словно вымер, – сказала Маргарита. – Где же ваши монсы?

– Вы слишком торопитесь, Рита, – усмехнулся Лозинский. – Берите пример с Вениамина. Он ведь тоже впервые на охоте. Правда, Вениамин не азартен. Ему никогда не понять прелести погони. Ведь верно, Вениамин?

– Не знаю, – ответил Вениамин. – Возможно, ты прав. Просто любопытно.

– Любопытство? Тоже неплохо. Но не только монсы, насколько я понял, интересуют тебя в этом лесу.

– Мы могли бы идти гораздо быстрее, если бы не тратили время на разговоры, – холодно сказала Маргарита.

– Сегодня здорово дождит, – быстро проговорил Вениамин, – ты уверен, что сумеешь заметить следы?

– Своего первого монса я выследил десять лет назад, – небрежно сказал Лозинский.

Он пошел быстрее, двигался упругим, длинным шагом, будто скользил по мокрой траве. Высокий и мощный, с черной курчавой бородой, Лозинский словно сделался частью этого первобытного леса.

Слева от них, шагах в трех, вдруг вспучилась земля. Здоровенный кусок дерна оторвался от своего ложа и понесся скачками меж деревьев. Лозинский быстрым движением перехватил вскинутую Маргаритой винтовку.

– Не надо. Тушканчики не наша добыча. Маргарита с сожалением опустила оружие.

– Я чуть было не выстрелила.

– У вас отличная реакция, – похвалил Лозинский. – Однако этот выстрел мог стоить лицензии. Может быть, вы отдадите пока винтовку Вениамину?

– Нет, – сказали в один голос Вениамин и Маргарита.

– То есть, конечно, да, – произнес спустя секунду Вениамин, если тебе тяжело и…

– Мне не тяжело, – категорически отрезала Маргарита.

– Можно подумать, ты боишься оружия, Вениамин, – сказал Лозинский.

– Я его не люблю. Не хочу подвергать себя искушению. Не хочу убивать.

– Это не убийство, – терпеливо сказал Лозинский, – Не путай, Вениамин. Это охота. И не только. Санитарный отстрел. Монсы начинают болеть, когда их количество превышает экологический предел, и тогда их погибает гораздо больше.

– Кажется, начинается старый спор, – сказала Маргарита. – Мы опять теряем время.

* * *

Пока длилось Небытие, лес переменился. Перемены касались не только одичавших посадок полуночника или стволов пальм, вытянувшихся далеко в небо, – это не удивило Сверхмозг, ведь ом проспал так долго. В лесу появились чужие, совершенно непохожие на все известное ему прежде. Пока еще Сверхмозг их не видел. Только ощущал их присутствие. Чужие не были похожи на тушканчиков, сурд и других обитателей леса. Они обладали разумом. Сверхмозг попытался включить их в нервную систему, но ничего не получилось. Сверхмозг был озадачен. Незнакомые существа не собирались помочь его усилиям, они просто не слышали его. Это было непонятно. Сверхмозг решил обдумать асе чуть позже, получше познакомившись с чужими. Сейчас же было много важных дел. Следовало изгнать из леса самца сурды, спустившегося с гор. Быстрого, сильного и очень опасного. Зверь только что сожрал тушканчика и дремал возле изгиба одного из узеньких притоков Черной речки. Стая монсов легко справится с ним, решил Сверхмозг, и три десятка пушистых зверьков из ближайших семейств бесшумно охватили полукольцом спящую сурду…

* * *

Жесткая трава распрямлялась за людьми, не сохраняя следов. Под звон долгих капель дождя сумрачный сырой свет просачивался сквозь густые, переплетенные кроны деревьев.

Приступ внезапного беспричинного беспокойства миновал, прежде чем Вениамин успел удивиться и понять это ощущение.

«Нервы, что ли?» – подумал он, радуясь в то же время, что ни Маргарита, ни Лозинский не заметили его минутной слабости.

Лозинский внезапно остановился, поднял руку.

– Следы, – глухо проговорил он.

На пологом голом склоне глинистого холма отпечатались цепочки полукружий. Ямки уже заполнились дождевой влагой, но очертания их оставались четкими. Лозинский сбросил с плеч винтовку и вещмешок.

– Все. Отдыхаем. Вениамин, ставь палатку под этим деревом.

– Почему? – сказала Маргарита. – Я вовсе не устала.

– Я устал, – коротко усмехнулся Лозинский, – и Вениамин тоже Вениамин собрался возразить, но Лозинский жестом остановил его.

– Чтобы настигнуть стаю, нам понадобится много сил. Это настоящая охота. Потому – отдыхать!

Они забрались в палатку и съели по тюбику пищевого концентрата. Потом Вениамин засунул пустые тюбики в утилизатор, включил его ненадолго и через клапан палатки вытряхнул наружу горстку пепла. Теперь шум дождя вызывал ощущение уюта. В полумраке Маргарита казалась маленькой и беззащитной. Вениамин отвернулся, сделал вид, будто поправляет замок рюкзака.

– Венечка, ты не жалеешь, что пошел с нами? – тоненько, по-детски спросила Маргарита.

– Отчего же, – ответил он суховато, – хороший отдых, не хуже чем на курорте.

– Я тебя замучила, – ласково сказала она, – таскаю за собой.

– Думаю, Вениамин не испытывает от этого особого огорчения, – сонно пробормотал Лозинский.

– А ты бы мог застрелить сурду, Веня? – спросила Маргарита,

– Зачем?

– Ну-у, предположим, – она растягивала слова, будто школьница, отвечающая урок, – она на меня нападет. Лозинский хмыкнул в своем углу.

– Соол говорил, что сурда не нападает на людей, – сказал Вениамин. – Это раньше ее считали опасной. Но она питается тушканчиками и монсами.

– А когда ее преследуют? Она все равно не нападет?

– Не знаю… Возможно, в безвыходном положении.

– У нее такого положения не будет, – успокоил Лозинский, – мы Охотимся на монсов. И не стоит портить прекрасный спорт бессмысленными «если». Этак можно далеко зайти.