Текст книги "Миры Роберта Шекли. Книга 1"

Автор книги: Роберт Шекли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

Глава 13

Поллетти сидел за рулем автомобиля «Бьюик-Оливетти XXV», который позаимствовал у щедрого племянника одного из приятелей своей сестры. Ему не нравился автомобиль, потому что он был ярко-пурпурного цвета, а у Поллетти этот цвет почему-то ассоциировался с брюшным тифом. И все-таки им пришлось воспользоваться, потому что только эту машину удалось достать.

В двух милях от Рима Поллетти остановился у заправочной станции. Небрежным жестом он велел наполнить бак, затем открыл дверцу и вышел из машины.

Вдруг за спиной раздался дикий визг тормозов. Поллетти стремительно обернулся – прямо на него мчался "Лотус" кофейного цвета. От неожиданности Поллетти застыл на месте.

Не снижая скорости, спортивный автомобиль обогнул его идеальным иммельманом и остановился как вкопанный. Из кабины вышла Кэролайн. Аромат ее духов пробивался сквозь запах горелой резины.

– Привет, – сказала она.

На подобное заявление можно было найти немало остроумных ответов, но Поллетти не воспользовался ни одним из них.

– Почему вы преследуете меня? – прямо спросил он. – Что вам от меня нужно?

Кэролайн подошла ближе, запах ее духов действовал на раздраженного Поллетти как парфянский мед [Алкогольный напиток, приготовляемый из меда и воды]. Заметив это, он тут же вернулся в свой автомобиль.

– Вы не могли бы уделить мне пару минут? – спросила Кэролайн.

– Нет.

– Одну минуту?

– Я опаздываю, у меня нет времени, – ответил Поллетти, расплатившись со служителем и включая двигатель.

– Послушайте…

– Позвоните мне на будущей неделе. – Тогда будет слишком поздно, – заметила Кэролайн. – Видите ли, я приехала в Рим, чтобы провести исследование сексуальных привычек итальянских мужчин. Моя фирма интересуется всеми необычными явлениями… – Тогда вы обратились не по адресу, – прервал ее Поллетти.

– … но мы, разумеется, проявляем еще больший интерес ко всем обычным явлениям, – быстро добавила Кэролайн.

Поллетти нахмурился.

– Исследование проводится в узких рамках индивидуальной специфики, разумеется, – пояснила Кэролайн. – Именно по этой причине я и заинтересовалась вами. Оно будет заключаться в телевизионном интервью в Колизее. Я буду задавать вам вопросы…

– Одному мне? – спросил Поллетти.

Кэролайн кивнула.

– Но вы сказали, что это исследование.

– Да, индивидуальное исследование, – сказала Кэролайн. – Глубокий научный анализ мужской сексуальности вместо поверхностного подхода.

Поллетти недоуменно моргнул.

– Не понимаю, почему именно я потребовался вам для этого исследования.

Кэролайн улыбнулась и опустила взгляд. В ее голосе зазвучало смущение.

– Потому что вы привлекаете меня, – сказала она. – В вас есть что-то, какая-то едва уловимая слабость, дразнящая хрупкость…

Поллетти понимающе кивнул и улыбнулся. Кэролайн протянула руку к дверце автомобиля. Поллетти мгновенно включил сцепление, и машина с ревом сорвалась с места.

Глава 14

Поллетти мчался по старой прибрежной дороге, ведущей к Чивитавеккиа. Справа от дороги тянулся бесконечный ряд кипарисов, слева – побережье, усеянное камнями. Водитель яростно давил ногой на педаль газа «Бьюика-Оливетти XXV» и не собирался останавливаться перед каким-либо препятствием, одушевленным или нет. Тот факт, что старый автомобиль был не способен развить скорость больше тридцати одной мили в час, выводил Поллетти из себя.

Наконец он подъехал к участку побережья, огороженному забором из проволочной сетки. Над воротами красовалась надпись: "ПОКЛОННИКИ СОЛНЕЧНОГО ЗАКАТА". Появился служитель и открыл ворота с таким глубоким поклоном, что это выглядело насмешкой. Поллетти кивнул и въехал на участок.

Он затормозил перед небольшим домиком из готовых панелей. На берегу моря стояли трибуны, на которых собралось множество людей. Над морем, почти касаясь поверхности воды, висело огненно-красное солнце. Поллетти взглянул на часы. Шесть часов сорок две минуты. Он вошел в домик.

За столом сидел его компаньон Джино и что-то считал.

– Сколько на этот раз? – спросил Поллетти.

– Четырнадцать тысяч двести тридцать три посетителя, оплативших входные билеты, – ответил Джино. – И еще пять полицейских, двадцать три бойскаута и шесть племянниц Витторио – все по контрамаркам.

– Придется сказать Витторио, чтобы он сократил число племянниц, – решил Марчелло. – Я занимаюсь этим делом не ради развлечения. – Он сея на складной стул. – Значит, всего четырнадцать тысяч? Этого едва хватит, чтобы заплатить за аренду трибун.

– Не то что в прежнее время, – согласился Джино. – Помню, когда…

– Ладно, неважно, – сказал Поллетти. – Ты проверил: ни у кого нет с собой оружия?

– Конечно, – кивнул Джино. – Мне совсем не хочется видеть, как тебя прикончат во время работы.

– Мне тоже, – пробормотал Поллетти, мрачно глядя вдаль.

Наступила непродолжительная неловкая пауза.

– Уже шесть часов сорок семь минут, Марчелло, – нарушил молчание Джино.

– Неужели? – язвительно отозвался Поллетти.

– Тебе скоро выходить. Осталось меньше пяти минут. Как ты себя чувствуешь?

Поллетти молча состроил зверскую гримасу.

– Знаю, знаю, – сказал Джино. – Ты всегда так чувствуешь себя перед выходом к аудитории. Но мы ведь можем легко справиться с этим настроением, правда? Проглоти вот это.

Он протянул Поллетти стакан воды и крошечную овальную красную таблетку. Это был лимниум, один из новых наркотиков, способных усиливать так называемый "фактор экспансивности" в человеческой психике.

– Мне он не нужен… – запротестовал Поллетти, однако проглотил таблетку и запил водой.

Затем, примирившись с судьбой, проглотил таблетку с пурпурно-белыми полосами гнейа-Па – недавно созданный препарат для повышения обаяния, выпускаемый фабриками концерна "Фарбен". Далее последовали: маленький золотой шарик дармаоида – средство ограничения человеческого общения, производимое лабораториями Хайдарабада, затем тщательно рассчитанная по времени действия ампула лакримола в форме слезы и, наконец, капсула гипербендикс в виде фигурки волка – новейшее лекарство, повышающее психическую энергию.

– А теперь как ты себя чувствуешь? – спросил Джино.

– Как-нибудь справлюсь, – ответил Поллетти. Он наморщил лоб и взглянул на часы. Принятые лекарства начали действовать. Он вскочил со стула и бросился к гримировальному столику в углу домика. Там он снял костюм и натянул белую пластиковую тогу, повесил на шею копию барельефа Солнца индейцев майя, сделанную из металла, имитирующего бронзу, и надел белый кудрявый парик.

– Как я выгляжу? – бодро спросил он.

– Великолепно, Марчелло. Ты выглядишь просто великолепно, – ответил Джино. – Откровенно говоря, ты еще никогда не выглядел так хорошо.

– Это ты серьезно?

– Клянусь всем, что мне дорого в жизни, – привычно произнес Джино и посмотрел на часы. – Осталось меньше минуты! Иди, Марчелло, и потряси всех!

– Мне кажется, сегодня я произведу настоящую сенсацию, – заметил Марчелло и величественной поступью двинулся к двери.

Джино смотрел ему вслед, чувствуя, как у него перехватывает горло. Он знал, что видит перед собой настоящего бойца; кроме того, его беспокоили болезненные спазмы, предвещающие расстройство желудка.

***

Поллетти торжественно шествовал к своей аудитории. Его взгляд был спокоен, шаги неторопливы. Слышались нежные звуки «О Sole Mio», дополняющие атмосферу ожидания.

Перед трибунами стояла красная кафедра. К ней и направился Поллетти. Поднявшись на нее и поудобнее приладив микрофон, Поллетти с пафосом произнес:

– Сегодня, на закате дня, так похожего и так не похожего на другие дни, в хрупкой ладье, мы, смертные, путешествуем по бурным водам вечности и думаем о будущем…

Слушатели, загипнотизированные его словами, склонили головы. И вдруг Поллетти увидел, что с первого ряда ему улыбается Кэролайн. Он смешался, несколько раз моргнул, но сразу оправился и продолжал:

– Эти последние лучи умирающего, но бесконечно возрождающегося солнца приходят к нам с расстояния в сто сорок девять миллионов километров. О чем это говорит? Такое расстояние является божественным и непостижимым, неумолимым и одновременно иллюзорным, потому что разве можно предположить, что наш огненный отец не вернется к нам?

– Вернется, обязательно вернется! – послышался хор голосов. Поллетти печально улыбнулся.

– А когда он вернется, встретим ли мы его здесь, чтобы наслаждаться его животворным великолепием?

– Кто может сказать? – мгновенно откликнулась аудитория.

– Действительно, кто? – вопросил Поллетти. – И все-таки нас утешает мысль, что наш дорогой отец не умер; нет, сейчас он мчится по собственной орбите к Лос-Анджелесу.

Солнце тонуло в морских волнах. Слушатели на трибуне плакали. Только несколько человек, которые всегда встречаются в такой толпе, спорили о различных аспектах доктрины солнечного круговорота. Казалось, проповедь произвела сильное впечатление даже на Кэролайн. Произнося заключительную часть проповеди на греческом языке, Поллетти тоже пустил слезу.

Уже совсем стемнело. Под радостные возгласы и проклятия Поллетти спустился с кафедры.

В темноте его вдруг схватила чья-то рука. Это оказалась Кэролайн. Ее лицо было мокрым от слез.

– Марчелло, это было так прекрасно! – воскликнула она.

– Пожалуй, действительно неплохо, – ответил Поллетти, все еще заливаясь слезами, – если тебе нравятся солнечные закаты.

– А тебе не нравятся?

– Не то чтобы очень, – пожал плечами Поллетти. – Мне приходится этим заниматься, ведь я проповедник.

– Но ты тоже плачешь! – воскликнула Кэролайн.

– Это реакция, вызванная медицинскими препаратами, – объяснил Поллетти и вытер глаза. – Скоро пройдет. В таком деле нужно переживать вместе с клиентами, а это непросто, если не испытываешь аналогичных чувств. Впрочем, это всего лишь бизнес.

– Ну и как бизнес в сфере солнечных закатов? – спросила Кэролайн.

– Так себе. Раньше было куда лучше, – ответил Поллетти. – Но теперь… – Он замолчал и посмотрел на нее. – А почему ты спрашиваешь? Это связано с интервью или всего лишь праздное любопытство?

– Пожалуй, и то, и другое.

– Ты все еще хочешь провести свое исследование? – внезапно спросил Поллетти.

– Ну конечно, – отозвалась Кэролайн.

– Хорошо, я согласен, – ответил Поллетти. – За соответствующий гонорар, разумеется.

– Скажем, триста долларов, – предложила Кэролайн.

Поллетти недоуменно посмотрел на нее, повернулся и пошел к домику. Кэролайн последовала за ним.

– Пятьсот, – сказала она.

Поллетти продолжал идти. Кэролайн повысила цену до тысячи.

– Сколько времени на это потребуется?

– Час, от силы два.

– И когда?

– Завтра утром, в десять часов, в Колизее.

– Хорошо, – кивнул Поллетти. – По-моему, я свободен в это время. Но мне следовало бы получить аванс.

Удивленная, Кэролайн открыла сумочку, достала новенькую хрустящую банкноту в пятьсот долларов и вручила Поллетти. Тот снял парик, расстегнул замок-"молнию" в подкладке и сунул туда деньги.

– Спасибо. Увидимся позже. – И Поллетти спокойно вошел в домик.

Глава 15

Поллетти переоделся и минут десять сидел, рассматривая правый указательный палец. Раньше он никогда не замечал, что указательный палец у него гораздо длиннее безымянного. Подобная асимметрия в другое время просто позабавила бы его, но на этот раз вызвала раздражение. Раздражение привело к депрессии, и ему вдруг стали мерещиться гильотины, топоры с зазубренными краями, кривые ятаганы, бритвенные лезвия с пятнами крови…

Он резко потряс головой, взял себя в руки, проглотил солидную дозу инфрадекса – лекарства, предназначенного для смягчения последствий приема наркотиков. И через несколько секунд Поллетти превратился в прежнего унылого себя. Это привело его в равновесие, и он вышел из хижины почти спокойным.

И в темноте вдруг почувствовал, как что-то или кто-то коснулся его рукава. Молниеносно отреагировав, он стремительно обернулся, выполняя оборонительный маневр номер три, часть первую. Правой рукой он попытался выхватить из кобуры пистолет. Но в этот момент споткнулся о корень кипариса и так сильно грохнулся на землю, что порвал пиджак.

Вот и все, подумал Поллетти. Всего одно мгновение, потеря бдительности – и смерть, которую он ждал так долго, наступила так неожиданно! В этот ужасный момент, беспомощно распростершись на земле, Поллетти понял, что невозможно приготовиться к собственной смерти. Смерть опытна и коварна, она застает людей неожиданно и лишает самообладания.

Оставалось только умереть с достоинством. Поллетти вытер губы и жалко улыбнулся.

– Боже мой, – раздался голос Кэролайн, – я совеем не хотела напугать тебя. Ты не ушибся?

– Ничто не пострадало, кроме чувства собственного достоинства, – произнес Поллетти, вставая и отряхиваясь. – Тебе не следует неожиданно наталкиваться на жертву – может убить.

– Ты прав, пожалуй, – согласилась Кэролайн. – Если бы ты выхватил пистолет и не упал… Какой ты неуклюжий.

– Лишь в тех случаях, когда теряю равновесие, – улыбнулся Поллетти. – А почему ты здесь околачиваешься, а?

– Я не хочу объяснять, – ответила Кэролайн.

– Понятно, – с циничной улыбкой заметил Поллетти.

– Нет, совсем не по той причине, о которой ты подумал.

– Разумеется, – еще циничнее улыбнулся он.

– Мне просто хотелось поговорить с тобой. Поллетти кивнул и улыбнулся самым циничным образом, затем, поскольку ненавидел крайности в поведении, пожал плечами и равнодушно произнес:

– Хорошо, давай поговорим. Они пошли рядом по пляжу вдоль кромки воды. Небо на востоке стало сине-черным. На западе угасающее солнце спускалось в стальные волны Тирренского моря. В темном небе уже кое-где вспыхнули звезды.

– Смотри, какие прелестные звезды, – сказала Кэролайн с непривычной застенчивостью. – Особенно вон та, маленькая и странная, слева.

– Это альфа Цефея, – пояснил Поллетти. – Вообще-то это двойная звезда, и основная звезда в связке принадлежит к типу В, что соответствует температуре поверхности порядка пятнадцати тысяч градусов. – Я этого не знала, – сказала Кэролайн, садясь на влажный песок.

– А вот у маленького спутника альфы Цефея, – продолжал Поллетти, – температура поверхности всего шесть тысяч градусов, плюс-минус несколько градусов. – Он сел рядом с девушкой.

– Мне это кажется почему-то печальным, – заметила Кэролайн.

– Да, пожалуй, – согласился Поллетти.

Он испытывал какое-то странное чувство. Может быть, потому, что звезда, которую он так уверенно назвал альфой Цефея, была на самом деле бетой Персея, известной также под названием Алгол, – звездой демонов, чье влияние осенью на людей с определенным темпераментом слишком хорошо известно.

– Звезды такие красивые, – задумчиво произнесла Кэролайн.

Подобное замечание Поллетти в другое время счел бы банальным, но сейчас оно показалось ему милым.

– Да, пожалуй, – согласился он. – Так приятно видеть их на небе каждую ночь… Послушай, мы пришли сюда не для того, чтобы беседовать о звездах. О чем ты хочешь поговорить со мной?

Кэролайн ответила не сразу. Она задумчиво смотрела на море. Длинная прядь светлых волос упала ей на щеку, смягчая точеные черты лица. Она мечтательно зачерпнула пригоршню песка, и тонкие песчаные струйки побежали между ее длинными пальцами. Законченный циник, Поллетти внезапно почувствовал какую-то странную боль, словно укол иглы, проникший в самую глубину его души. Почему-то вспомнились маленький домик с соломенной крышей в горах близ Перуджи и полная седая улыбающаяся женщина, стоящая у двери, вокруг которой вилась лоза, с глиняным кувшином в руке. Он видел мать только раз, на фотографии, которую прислал ему Витторио. Тогда это не произвело на него впечатления, но теперь…

Кэролайн повернулась к нему, и в ее огромных глазах отразился последний розовый отблеск умирающего солнца. Поллетти вздрогнул, несмотря на то, что температура воздуха и воды была семьдесят восемь градусов по Фаренгейту [Около 25° С] и с юго-запада дул ласковый бриз со скоростью пять миль в час.

– Мне хочется узнать о тебе побольше, – произнесла Кэролайн.

Поллетти заставил себя рассмеяться.

– Обо мне? Я самый простой человек и прожил самую обычную жизнь.

– Расскажи о ней, – попросила Кэролайн.

– Мне нечего рассказывать, – ответил Поллетти.

И вдруг он заговорил о своем детстве и первом опыте в сексе и убийстве; о своей конфирмации; страстной любви к Лидии, поначалу безмятежной и счастливой, но превращенной женитьбой в невыносимую скуку; о том, как он встретил Ольгу и стал жить с ней, как узнал, что ее странное поведение вызвано врожденной неустойчивостью характера, а не страстной независимостью, но было уже слишком поздно.

Кэролайн сразу поняла, что жизненный опыт принес Поллетти горечь и разочарование. Те радости, которые в юности казались ему редкими и недостижимыми, став доступными, превратились в бесконечную вереницу безотрадных и отчаянно скучных повторений. И тогда, увидев изнанку радужных надежд, он забрался в скорлупу мрачных переживаний. Печально, подумала она, но не безнадежно.

– Вот и все, больше нечего рассказывать, – как-то неловко закончил Поллетти.

Лишь теперь он понял, что болтал как чокнутый, как мальчишка. И тут же подумал, что это не имеет значения, что его не интересует мнение Кэролайн о Нем. Кэролайн молчала. Она повернула к нему лицо, такое таинственное в темноте, окруженное ореолом светлых волос. Ее черты, всегда казавшиеся классическими и холодными, сейчас были живыми и теплыми. Кэролайн поразительно красива, но в темноте она казалась еще более привлекательной.

Поллетти беспокойно пошевелился, вспомнив, что люди, утратившие иллюзии, часто легко поддаются зову романтики. Он закурил и сказал:

– Пошли отсюда. Может быть, сумеем найти местечко, где можно что-нибудь выпить.

Этой сухой прозаической фразой он хотел нарушить очарование вечера. Но этого не случилось, потому что Алгол все еще ярко сиял на южном небе.

– Марчелло, мне кажется, что я люблю тебя. – Голос Кэролайн был едва слышен в шуме прибоя.

– Не говори глупостей, – буркнул Поллетти, стараясь казаться равнодушным и скрывая за грубостью волнение.

– Я люблю тебя, – повторила она.

– Не валяй дурака, – сказал Поллетти. – Эта сцена на берегу очень романтична, но давай не будем заходить слишком далеко.

– Значит, ты тоже любишь меня?

– Это не имеет значения, – ответил Поллетти. – В данную минуту я могу сказать что угодно и даже поверить этому – но только на минуту. Кэролайн, любовь – это чудесная игра, которая начинается с веселья и счастья и заканчивается женитьбой.

– Разве это плохо?

– Судя по моему опыту, да, очень плохо, – отозвался Поллетти. – Семейная жизнь убивает любовь. Я никогда не женюсь на тебе, Кэролайн. Не только на тебе, а вообще. По-моему, весь институт брака является фарсом, пародией на человеческие отношения, злой шуткой с зеркалами, абсурдной ловушкой, в которую люди сами загоняют себя…

– Почему ты так много говоришь? – вдруг спросила Кэролайн.

– Я разговорчив по натуре, – ответил Поллетти. Внезапно ему захотелось обнять девушку. – Я так люблю тебя, Кэролайн, – сказал он. – Я обожаю тебя, несмотря на то, что мой внутренний голос предостерегает меня от этого.

Он поцеловал ее, сначала нежно, затем страстно. И тут понял, что действительно любит ее; это удивило его, наполнило бесконечной радостью и глубокой печалью. Он знал, что любовь – это отклонение от нормы, одна из форм временного безумия, непродолжительное состояние самовнушения.

Любовь представляет собой состояние, которого умные люди благоразумно стараются избегать. Но Поллетти никогда не считал себя особенно умным, да и благоразумие не относилось к числу его добродетелей. Он потакал себе во всех желаниях, что само по себе было своеобразной мудростью. По крайней мере он так думал.

Глава 16

В Колизее царила глубокая ночь. Она, словно водоросли, льнула к древним камням. Ее благоговейная целостность нарушалась светом дуговых ламп, установленных в несколько рядов. Внизу, на песке арены, впитавшем когда-то так много крови, полдюжины операторов хлопотали у своих кинокамер. Танцовщицы ансамбля «Рой Белл», расположившись на специально выстроенной сцене, отдыхали после репетиции и обсуждали животрепещущую проблему – как избежать сечения волос. Недалеко от них, в автобусе, набитом приборами и аппаратурой, сидел Мартин, в последний раз проверяя углы захвата съемочных камер. В этот новый командный пункт он перебрался из бального зада Борджиа. В зубах у Мартина была зажата тонкая черная сигарета. Время от времени он вытирал слезившиеся глаза.

Позади него у маленького столика сидел Чет. Он раскладывал пасьянс, что свидетельствовало о колоссальном нервном напряжении.

Коул сидел за спиной Чета. Свидетельством его колоссального нервного напряжения было то, что он беспокойно дремал в своем кресле. Внезапно он проснулся, потер глаза и спросил:

– Где она? Почему не поддерживает с нами связь?

– Успокойся, малыш, – произнес Мартин, не оборачиваясь.

Он уже в сотый раз проверял углы действия своих съемочных камер, и это свидетельствовало о нервном напряжении, ничуть не меньшем, чем у других, менее значительных людей.

– Но она уже давно должна была выйти на связь! – раздраженно сказал Коул. – Тебе не кажется…

– Мне ничего не кажется, – перебил его Мартин и велел камере номер три отодвинуться назад на полтора дюйма.

– Клади черную десятку на красного валета, – подсказал Чету Коул.

– Тебе не кажется, что не следует совать свой нос в мои дела? – заметил Чет ласково-зловеще.

– Успокойтесь, парни, – добродушно произнес Мартин.

Прирожденный руководитель, он инстинктивно чувствовал, когда следует ободрить подчиненных, а когда осадить. Спокойным голосом он распорядился наклонить камеру один на полтора градуса.

– Но ведь она должна была уже выйти на связь! – повторил Коул. – Она не докладывала о развитии событий с момента приезда на пляж поклонников солнечного заката. С тех пор прошло шесть или семь часов! Она не отвечает на вызовы. Что угодно могло с ней произойти, поверьте мне, что угодно! Вам не кажется…

– Возьми себя в руки, – холодно скомандовал Мартин.

– Извините, – пробормотал Коул, поднося дрожащие руки к бледному лицу и потирая глаза. – Это все из-за напряжения, ожидания… Со мной будет все в порядке. Я сразу приду в себя, как только начнется работа.

– Разумеется, малыш, – согласился Мартин, – на всех нас влияет ожидание, – и рявкнул в микрофон:

– Прекратите наклон, камера один, и поднимитесь ровно на полдюйма! И, черт побери, двигайтесь медленно!

– Красная двойка на черную тройку, – подсказал Коул Чету.

Чет не ответил. Он уже принял решение убить Коула сразу после того, как добьется увольнения Мартина. Кроме того, он решил убить мистера Фортинбраса и Кэролайн, а также своего шурина в Канзас-Сити, который без конца изводил его:

"Ну, как дела у создателя образов?". Кроме того, он решил…

Дверь автобуса открылась, и вошла Кэролайн.

– Здравствуйте, парни! – произнесла она приветливо.

– Здорово, малышка! – небрежно отозвался Мартин. – Как дела?

– Все прошло гладко, – ответила Кэролайн. – Я сразу раскусила его, поговорила с ним, и он согласился на телевизионное интервью утром.

– И никаких трудностей? – равнодушно поинтересовался Чет.

– Никаких. Он согласился почти без уговоров, с самого начала все шло по-деловому. Аванс – пятьсот долларов и пятьсот долларов утром перед началом съемки.

– Отлично, просто великолепно, – обрадовался Мартин.. – Но чем ты занималась после этого? Я хочу сказать, что прошло пять часов с момента, когда ты должна была выйти на связь, и мы, вполне естественно, беспокоились о тебе.

– Дело было так, – начала Кэролайн. – Я уже собиралась уходить, но решила познакомиться с ним поближе, поэтому и вернулась. Мы выпили по коктейлю, затем пошли на прелестный маленький пляж, сидели, разговаривали и смотрели на звезды.

– Очень хорошо, – улыбнулся Мартин. Угол его левого глаза начал подергиваться в нервном тике. – Какое у тебя создалось о нем впечатление после близкого знакомства, а?

– Он чудесный человек, – произнесла Кэролайн с мечтательным выражением на лице. – Видишь ли, он пытался расторгнуть свой брак в течение двенадцати лет, а тем временем жил с этой безумной Ольгой, а теперь, когда брак расторгнут, он не хочет жениться на Ольге.

– Очень интересно, – сказал Мартин.

– Между прочим, он не хочет больше ни с кем вступать в брак, – сообщила Кэролайн, – даже со мной.

Чет выпрямился так внезапно, что рассыпал карты.

– Что ты сказала? – спросил он.

– Я сказала, что это похоже на любовь, – ответила Кэролайн.

– Что значит "любовь"? – произнес Чет. – В твоем контракте четко и ясно сказано, что тебе запрещается влюбляться в кого бы то ни было во время подготовки и осуществления твоего десятого убийства. Более того, там особо оговорено, что тебе запрещается влюбляться в свою жертву.

– Любовь, – спокойно заметила Кэролайн, – существовала задолго до появления контрактов. – Зато контракты, – вмешался Мартин, не скрывая ярости, – обладают гораздо большей юридической силой, чем любовь. А теперь послушай, беби, ведь ты не собираешься подвести нас, правда?

– Нет, наверное, – покачала головой Кэролайн. – Он сказал, что тоже любит меня… Но если он не собирается на мне жениться, ему лучше умереть.

– Вот что значит сила воли! – одобрительно отозвался Мартин. – Только никогда больше не забывай об этом, ладно?

– Не забуду, можешь не беспокоиться, – холодно бросила Кэролайн. – Но тебе не кажется…

– Мне ничего не кажется, – сказал Мартин. – Послушай, давай немного поспим, чтобы к утру быть свежими и отдохнувшими. Согласна? Вот и хорошо.

Никто не возражал. Мартин отдал распоряжения, и дуговые лампы медленно погасли. Операторы и танцовщицы уехали. Мартин, Чет, Коул и Кэролайн разместились в "Роудраннере XXV", взятом Мартином напрокат, и отправились в отель.

***

Черная непроницаемая ночь нависла над Колизеем. Мрак пронизывали только редкие лучи рогатой луны, приближавшейся к полнолунию, которые проникали сквозь облака. Из древних камней сочилась тишина, и ощущение неминуемой смерти окутывало арену, которое будто поднималось от песка, давным-давно пропитанного кровью гладиаторов. Из сводчатого прохода вышел Поллетти. Его лицо было суровым. Следом шел Джино.

– Ну? – спросил Поллетти.

– Все ясно, – ответил Джино. – Она – твой охотник. В этом нет сомнений.

– Разумеется. Я убедился в этом, когда она шла за мной к морю. Убийство перед телевизионными камерами!.. Какая реклама! Очень по-американски.

– Я слышал, что так поступают теперь и в Милане, – заметил Джино. – И, конечно, немецкие охотники, особенно в Руре…

– Знаешь, что она сказала мне сегодня? – спросил Поллетти. – Она сказала, что любит меня. А сама все время думала о моем убийстве.

– Женское вероломство общеизвестно, – сказал Джино. – А что ты сказал ей?

– Я ответил, что тоже люблю ее, – ответил Поллетти.

– А ты случайно не любишь ее на самом деле?

Поллетти задумался.

– Тебе это может показаться странным, но она действительно очень мила. Хорошо воспитанная девушка, очень застенчивая.

– Она убила девять человек, – напомнил ему Джино.

– Стоит ли винить ее в этом? Такие нынче времена.

– Может быть, ты и прав, – согласился Джино. – Но что ты собираешься предпринять, Марчелло?

– Попробую осуществить контрубийство, в точности, как запланировал, – ответил Поллетти. – Интересно, удалось ли Витторио организовать рекламу?

– У него было очень мало времени, – покачал головой Джино.

– Ничего не поделаешь. Думаю, он сумеет отыскать одного-двух спонсоров. – Да, ему, наверное, что-то все-таки удастся сделать, – согласился Джино. – Но послушай, Марчелло, а вдруг она догадается, что тебе все известно? Ее поддерживает крупная организация, богатая и могущественная… Может быть, стоит убить ее при первой возможности и не рисковать?

Поллетти достал из кармана пиджака револьвер, проверил патроны и сунул обратно.

– Не беспокойся, – сказал он. – Завтра в девять утра она придет ко мне для репетиции. Как ты думаешь, она подозревает меня?

– Не знаю, – пожал плечами Джино. – Мне известно лишь одно: женское вероломство безмерно.

– Ты уже говорил это. Но мужское вероломство ничуть не уступает женскому. Все будет именно так, как я запланировал. Очень жаль, что она такая милая.

– Женская прелесть, – заявил Джино, – как раз скрывает за собой вероломство.

– Пожалуй, – кивнул Поллетти. – Как бы то ни было, я возвращусь. Мне нужно выспаться. А ты позаботься, чтобы Витторио ничего не напутал с подготовкой.

– Ладно, – ответил Джино. – Спокойной ночи, Марчелло, – и желаю удачи.

– Спокойной ночи, – ответил Марчелло. Они расстались. Марчелло сел в машину и поехал обратно на пляж, а Джино направился к ближайшему ночному кафе.

Наконец Колизей опустел. Луна скрылась за облаками, стало совсем темно. Спустился белый туман, и на песчаной арене, казалось, появились призрачные тени, души погибших гладиаторов. Над пустыми трибунами носился ветер. В его порывах слышались приглушенные голоса: "Убей его!"

Наконец сквозь неясный мрак на востоке стал проступать утренний свет. Начался новый неведомый день.