Текст книги "Миры Роберта Шекли. Книга 3"

Автор книги: Роберт Шекли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)

Часть V
Возвращение на Землю

Глава 28

Кармоди снова оказался в Нью-Йорке, теперь на углу Риверсайд-драйв и 99-й улицы. Слева, на западе, солнце спускалось за « Горизонт-Хаус», а справа во всей своей красе воссияла вывеска: «Спрай». Легкие дуновения выхлопных газов задумчиво шевелили листву деревьев Риверсайд-парка, одетых в зелень и копоть. Дикие вопли истеричных детей перемежались криками столь же истеричных родителей.

– Это твой дом? – спросил Приз.

Кармоди глянул вниз и увидел, что Приз снова видоизменился. Он превратился в часы «Дик Трэси» со скрытым стереорепродуктором.

– Похоже, что мой, – сказал Кармоди.

– Интересное место, – заметил Приз. – Оживленное. Мне нравится.

– Угу, – неохотно сказал Кармоди, не совсем понимая, какие чувства испытывает, вдыхая дым отечества.

Он двинулся к центру. В Риверсайд-парке зажигали огни. Матери с детскими колясочками спешили освободить его для громил и полицейских патрулей. Смог наползал по-кошачьи бесшумно. Сквозь него дома казались заблудившимися великанами.

Сточные воды весело бежали в Гудзон, а Гудзон весело вливался в водопроводные трубы.

– Эй, Кармоди!

Кармоди обернулся. Его догонял мужчина в деловом костюме, тапочках, котелке и с белым полотенцем на шее. Кармоди узнал Джорджа Марунди, знакомого художника не из процветающих.

– Здорово, старик, – приветствовал его Марунди, протягивая руку.

– Здорово, – отозвался Кармоди, улыбаясь, как заговорщик.

– Как живешь, старик? – спросил Марунди.

– Сам знаешь, – сказал Кармоди.

– Откуда я знаю, – сказал Марунди, – когда твоя Элен не знает.

– Да ну!

– Факт! Слушай, у Дика Тэйта междусобойчик в субботу. Придешь?

– Факт. А как Тэйт?

– Сам знаешь.

– Ох, знаю! – горестно сказал Кармоди. – Он все еще того?.. Да?

– А ты как думал? – спросил Марунди.

Кармоди пожал плечами.

– А меня ты не собираешься представить? – вмешался Приз.

– Заткнись, – шепнул Кармоди.

– Эй, старик! Что это у тебя, а? – Марунди наклонился и уставился на запястье Кармоди. – Магнитофончик, да? Сила, старик! Силища! Ты сам его программировал? Да?

– Я не запрограммирован, – сказал Приз. – Я автономен.

– Во дает! – воскликнул Марунди. – Нет, на самом деле дает! Эй, ты, Микки Маус, а что ты еще можешь?

– Пошел ты, знаешь куда!.. – огрызнулся Приз.

– Прекрати! – угрожающе шепнул Кармоди.

– Ну и ну! – восхитился Марунди. – Силен малыш! Правда, Карми?

– Силен! – согласился Кармоди.

– Где достал?

– Достал? Там, где был.

– Ты что, уезжал? Так вот почему я не видел тебя чуть ли не полгода.

– Наверное, потому, – согласился Кармоди.

Кармоди уже собирался ответить, будто он все время провел в Майами, но его вдруг словно кто за язык дернул.

– Я странствовал по Вселенной, – брякнул он. – Я был в глубинах Космоса и познакомился накоротке с некоторыми его обитателями. Они – такая же реальность, как и мы, и пусть все знают об этом.

– Ах, вот что! – Марунди понимающе кивнул. – Значит, и ты тоже «пустился в странствие»!..

– Да, да, я странствовал...

– Сила! Как забалдеешь, сразу полетишь. И в полете том ты постиг молекулярное всеединство мира и услышал тайные голоса своего тела?

– Не совсем так, – сказал Кармоди. – Что касается моего конкретного Странствия, то я преимущественно слушал тайные голоса других существ и, выйдя за пределы лично-молекулярного, постиг внешне-атомное. Мое Странствие убедило меня в реальности существ, отличных от меня, хотя сущность их осталась скрытой.

– Слушай, старик, так ты, похоже, раздобыл настоящие «капельки», а не какую-то разбавленную дрянь? Где достал?

– Капли чистого опыта добывают из дряни бытия, – сказал Кармоди. – Суть вещей хочет познать каждый, а открывается она лишь избранным.

– Темнишь, да? – хихикнул Марунди. – Ладно, старина! Теперь все так. Ничего. Я и с тем, что попадается, неплохо залетаю.

– Сомневаюсь.

– Не сомневаюсь, что сомневаешься. И шут с ним. Ты куда, на открытие?

– Какое открытие?

Марунди вытаращил глаза:

– Старик, ты до того залетался, что, оказывается, уже совсем ничего не знаешь! Сегодня открытие самой значительной художественной выставки нашего времени, а может, и всех времен и народов.

– Что же это за перл творения?

– Я как раз иду туда, – сказал Марунди. – Пойдешь?

Приз принялся брюзжать, но Кармоди уже двинулся в путь.

Марунди сыпал свежими сплетнями: о том, как Комиссию по Антиамериканской деятельности уличили в антиамериканизме, но дело, конечно, ничем не кончилось, хотя Комиссию и оставили под подозрением; о новом сенсационном проекте замораживания людей; о том, что пять воздушно-десантных дивизий сумели вчера уничтожить целых пять партизан Вьетконга; о диком успехе многосерийного телефильма «Эн-би-си» – «Чудесные приключения в золотом веке капитализма». Кармоди узнал также и о беспрецедентном патриотизме «Дженерал Моторс», пославшей полк миссионеров на границу Камбоджи. И тут они дошли до 106-й улицы.

Пока Кармоди не было, здесь снесли несколько домов и на их месте выросло новое сооружение. Издали оно выглядело как замок, но таких замков Кармоди еще не доводилось видеть. И он обратился за справкой к своему спутнику, вдохновенному Марунди.

– Работа великого Дельваню, – сказал тот, – автора «Капкана Смерти-66», знаменитой нью-йоркской эстакады, по которой еще никто не проехал от начала до конца без аварии. Это тот Дельваню, что спроектировал Флэш-Пойнт-Тауэрс – новейшие чикагские трущобы. Это единственные трущобы в мире, форма которых вытекает из содержания, то есть первые трущобы, которые прямо и гордо были задуманы именно как наисовременнейшие трущобы и объявлены «необновляемыми» Президентской комиссией по художественным преступлениям в Урбан-Америке.

– Да, помню. Уникальное достижение, – согласился Кармоди. – Ну а это как называется?

– Шедевр Дельваню, его опус магнус. Это, друг мой, Дворец Мусора!

Дорога к Дворцу была искусно выложена яичной скорлупой, апельсиновыми корками, косточками авокадо и выеденными раковинами устриц. Она обрывалась у парадных ворот, створки которых были инкрустированы ржавыми матрацными пружинами. Над портиком глянцевитыми селедочными головами был выложен девиз: «Расточительность – не порок, умеренность – не добродетель».

Миновав портал из прессованных картонных коробок, Кармоди и художник пересекли открытый двор, где весело сверкал фонтан напалма. Прошли зал, отделанный обрезками алюминия, жести, полиэтилена, полиформальдегида, поливинила, осколками бакелита и бетона и обрывками обоев под орех. От зала разбегались галереи.

– Нравится? – спросил Марунди.

– Н-не знаю, – замялся Кармоди. – А что все это такое?

– Музей. Первый в мире музей человеческих отбросов.

– Вижу! И как восприняли эту идею?

– К удивлению, с величайшим энтузиазмом! Конечно, мы – художники и интеллектуалы – знали, что все это правильно, и все же не ожидали, что широкая публика поймет нас так быстро. Но у нее оказался хороший вкус, и на этот раз публика сразу ухватила суть. Она почувствовала, что именно это – подлинное искусство нашего времени.

– Почувствовала? А мне что-то не по себе...

Марунди взглянул на него с сожалением.

– Вот уж не думал, что ты реакционер в эстетике!.. А что тебе нравится? Может быть, греческие статуи или византийские иконы?

– Нет, конечно. Но почему же должно нравиться именно это?

– Потому что, Кармоди, в этом – лицо нашего времени, а правдивое искусство идет от реальности. Потребляю, следовательно, существую! Но люди не хотят смотреть в лицо фактам. Они отворачиваются от мусора – от этого неизбежного итога их наслаждений. И все же что такое отбросы? Это же памятник потреблению! «Не желай и не трать» – таким был извечный завет. Но он – не для нашей эры. Ты спрашиваешь: «А зачем говорить об отбросах?» Ну что ж! В самом деле! Но зачем говорить о сексе, о насилии и других столь же важных вещах?

– Если так ставить вопрос, то это выглядит закономерно, – сказал Кармоди. – И все же...

– Иди за мной, смотри и думай! – приказал Марунди. – И понимание вырастет в твоем мозгу, как гора мусора!

Они перешли в Зал Наружных Шумов. Здесь Кармоди услышал соло испорченного унитаза и уличную сюиту: аллегро автомобильных моторов, скерцо – скрежет аварии и утробный рев толпы. В анданте возникла тема воспоминаний: грохот винтового самолета, татаканье отбойного молотка и могучий зуд компрессора. Марунди открыл дверь – бум-рум – магнитофонной, но Кармоди поспешно выскочил оттуда.

– И правильно, – заметил Марунди. – Это опасно. Однако многие способны провести здесь по пять-шесть часов.

– Уфф! – только и мог ответить Кармоди.

– А это гвоздь программы, – не унимался Марунди, – влюбленное мычанье мусорного грузовика, пожирающего мусор. Прелестно, а? Дальше справа – выставка пустых винных бутылок. А наверху – звукообонятельная копия метро. Там трясет и качает, как в настоящем вагоне, а атмосфера воссоздается специальными дымовонекондиционерами «Вестингауз».

– А там кто орет? – спросил Кармоди.

– Это записи знаменитых голосов, – пояснил Марунди. – Первый голос – Эда Брена, полузащитника «Грин Бэй Пэккерс». А тот, писклявый, воющий – синтетический звуковой портрет последнего мэра Нью-Йорка. А после этого...

– Давай уйдем отсюда, – взмолился Кармоди.

– Обязательно. Только на минутку заглянем сюда. Здесь – галерея настенных рисунков и надписей. Левее – копии старомодной квартиры (на мой взгляд – образчик псевдоромантизма). Прямо перед нами – коллекция телевизионных антенн. Это британская модель 1960 года, если не ошибаюсь. Отметь ее суровую сдержанность и сравни с камбоджийским стилем 1959 года. Видишь роскошную плавность восточных линий? Вот это и есть народная архитектура в зримой форме.

Тут Марунди повернулся к Кармоди и назидательно сказал:

– Друг мой, смотри и уверуй! Это волна будущего. Некогда люди сопротивлялись изображению действительности. Те дни прошли. Теперь мы знаем, что искусство само по себе – это вещь, со всей ее тягой к излишествам. Не поп-арт, спешу заметить, не искусство преувеличения и издевательства. Наше искусство – популярное, оно просто существует. В нашем мире мы безоговорочно принимаем неприемлемое и тем утверждаем естественность искусственности.

– Именно это мне и не по душе, – сказал Кармоди. – Эй, Сизрайт!

– Что ты кричишь? – удивился Марунди.

– Сизрайт! Сизрайт! Заберите меня к чертям отсюда!

– Он спятил! – закричал Марунди. – Есть тут доктор?

Немедленно появился коротенький смуглый человек в халате. У него был маленький черный чемодан с серебряной наклейкой, на которой было написано: «Маленький черный чемодан».

– Я врач, – сказал врач. – Позвольте вас осмотреть.

– Сизрайт! Где вы, черт возьми?

– Хм-хм, м-да, – протянул доктор. – Симптомы острой галлюцинаторной недостаточности... М-да. Поверните голову. Пальпируется большая твердая шишка. Минуточку... М-да!.. Бедняга буквально создан для галлюцинаций!

– Док, вы можете помочь ему? – спросил Марунди.

– Вы позвали меня как раз вовремя, – сказал доктор. – Пока положение поправимое. У меня как раз с собой волшебное средство. Просто волшебное!

– Сизрайт!

Доктор вытащил из «Маленького черного чемодана» шприц.

– Стандартное укрепляющее, – сказал он Кармоди. – Не беспокойтесь. Не повредит и ребенку. Приятная смесь из ЛСД, барбитуратов, амфетаминов, транквилизаторов, психоэлеватров, стимуляторов и других хороших вещей. И самая чуточка мышьяка, чтобы волосы блестели. Спокойно!

– Проклятье! Сизрайт! Скорей отсюда!

– Не волнуйтесь, это совсем не больно, – мурлыкал доктор, нацеливая шприц.

И в это самый момент, или примерно в этот момент, Кармоди исчез.

Ужас и смятение охватили Дворец Мусора, но затем все пришли в себя, и снова воцарилось олимпийское спокойствие. Что до Кармоди, то священник сказал о нем: «О достойнейший, ныне твой дух вознесся в то царствие, где уготовано место для всех излишних в этой юдоли!»

А сам Кармоди, выхваченный верным Сизрайтом, погружался в пучины бесконечных миров. Он несся по направлению, которое лучше всего характеризуется словом «вниз», сквозь мириады вероятных земель к скоплениям маловероятных, а от них – к тучам невероятных и невозможных.

Приз брюзжал, упрекая его:

– Это же был твой собственный мир, ты убежал из своего дома, Кармоди! Ты понимаешь это?

– Да, понимаю.

– А теперь нет возврата.

– Понимаю и это.

– Вероятно, ты думаешь найти какой-нибудь пресный рай? – насмешливо предположил Приз.

– Нет, не то.

– А что?

Кармоди покачал головой и ничего не ответил.

– Словом, забудь про все, – сказал Приз с горечью. – Хищник уже рядом, твоя неизбежная смерть.

– Не сомневаюсь, – сказал Кармоди, на которого низошло странное спокойствие. – Но я и не планировал жить в этой Вселенной вечно. – Все бессмысленно, – сказал Приз. – Ведь ты потерял все.

– Не согласен, – усмехнулся Кармоди. – Позволь тебе заметить, что в эту секунду я еще жив!

– Но только в данный момент!

– Я всегда был жив только в данный момент, – сказал Кармоди. – И не рассчитывал на большее. Это и была моя ошибка – ждать большего. Возможности – возможностями, а реальность – реальностью. Такова истина.

– И что тебе даст это мгновение?

– Ничего, – сказал Кармоди. – И все.

– Я перестал тебя понимать, – сказал Приз. – Что-то в тебе изменилось. Что?

– Самая малость, – сказал Кармоди. – Я просто махнул рукой на вечность; в сущности, у меня ее и не было никогда. Я вышел из этой игры, которой боги забавляются на своих небесных ярмарках. Меня не волнует больше, под какой скорлупой спрятана горошина бессмертия. Я не нуждаюсь в бессмертии. У меня есть мгновение, и мне достаточно.

– Блаженный Кармоди! – саркастически сказал Приз. – Только один вдох отделяет тебя от смерти. Что ты будешь делать со своим жалким мгновением?

– Я проживу его, – сказал Кармоди. – А для чего еще существуют мгновения?

Цивилизация статуса

Глава 1

Сознание возвращалось медленно и болезненно. Он прорывался сквозь плотный слой сна, из воображаемого начала всех начал, пересекал само время. Он вытянул псевдоподию из изначальной тины, и эта псевдоподия была им. Он стал амебой, заключавшей в себе его сущность, затем рыбой, помеченной некоторой индивидуальностью, затем обезьяной, не похожей на других. И, наконец, стал человеком.

Каким? Он смутно видел себя, стоящим с лучевиком в руках над трупом. Вот таким.

Он очнулся, протер глаза и стал ждать других воспоминаний.

Но ничего не вспомнил. Даже имени.

Он поспешно сел и приказал памяти вернуться. Безуспешно. Он огляделся вокруг, надеясь найти ключ к своей личности.

Маленькая серая комната, в одном конце которой – закрытая дверь. В другом, в алькове, сквозь штору виднелся крошечный туалет. Помещение освещалось из какого-то скрытого источника, возможно, с потолка. В комнате стояли кровать, стул – больше ничего.

Он подпер подбородок рукой, сомкнул веки, попытался сосредоточиться. Гомо сапиенс, мужчина, человек с планеты Земля. Он говорил на языке, называющемся английским. (Значит ли это, что были другие языки?) Ему были известны названия предметов: комната, кровать, стул. Он обладал, кроме того, определенным запасом общих знаний. Но отдавал себе отчет, что существует великое множество важных вещей, которые он знал когда-то, но не знает сейчас.

Со мной что-то случилось.

Это «что-то» могло кончиться хуже. Если бы оно продлилось еще немного, он мог остаться безмозглым созданием, лишенным дара речи, не осознающим даже того, что он является человеком, мужчиной, землянином. Кое-что ему сохранили.

Но когда он попытался выйти за рамки известных ему фактов, то натолкнулся на темную, заполненную ужасом зону. НЕ ВХОДИТЬ.

Я, наверное, был болен.

Единственное разумное объяснение. В свое время, вероятно, у него были какие-то воспоминания о птицах, деревьях, друзьях, его положении в обществе, а может быть, и о жене. Теперь он мог лишь предполагать их. Когда-то он говорил: «Это похоже на ..» или «Это напоминает мне ..» Теперь же ничто ни о чем ему не напоминало, вещи были самими собой – и только. Он потерял возможность сравнивать и противопоставлять. Он не мог больше анализировать настоящее в свете пережитого прошлого.

Должно быть, я в больнице.

Конечно. Здесь его лечат. Добрые врачи трудятся над возвращением ему памяти, осознания личности, чтобы сообщить ему, кто он и что он. Благородный труд! Он почувствовал, как на глазах у него выступили слезы благодарности.

Он встал и медленно обошел комнатку. Дверь была заперта.

Он стал ждать. Прошло немало времени, прежде чем в коридоре послышались шаги.

Шаги остановились у его двери. Панель откатилась в сторону, и показалось чье-то лицо.

– Как самочувствие?

Судя по коричневой форме и предмету, висящему на поясе (вероятно, оружие, подумал он), пришедший был охранником.

– Вы можете сказать, как меня зовут?

– Называй себя «четыреста второй», – сказал охранник. – По номеру камеры.

Ему это не понравилось. Но лучше 402-й, чем никто. Он спросил:

– Я долго болел? Сейчас мне лучше?

– Да, – иронично заверил охранник. – Веди себя спокойно. Подчиняйся правилам. Не вздумай дурить.

– Конечно, – согласился 402-й. – Но почему я ничего не могу вспомнить?

– Так всегда, – ответил охранник и повернулся к выходу.

402-й окликнул его:

– Подождите!

Нельзя же так оставлять меня, не объяснив. Что со мной случилось? Почему я в больнице?

– В больнице? – удивился охранник и, ухмыляясь, посмотрел на 402-го. – С чего ты взял?

– Я так предполагаю.

– Ты предполагаешь неверно. Это тюрьма.

402-й вспомнил сон об убитом человеке. Сон или воспоминания? Он отчаянно взмолился:

– В чем меня обвиняют? Что я сделал?

– Узнаешь, – бросил страж.

– Когда?

– После приземления. А пока готовься к собранию.

Он ушел. 402-й сидел на кровати и пытался думать. Кое-что прояснилось: он в тюрьме, и тюрьма вскоре приземлится. Что все это значит? Зачем тюрьме приземляться? И что за собрание ждет его впереди?

Ему почудилось, будто прозвенел звонок. Дверь камеры открылась.

Что надо делать?

402-й подошел к двери и выглянул в коридор. Он был очень возбужден, но ему не хотелось покидать камеру – она давала ощущение безопасности. Подошел охранник.

– Не бойся. Никто тебе ничего не сделает. Иди по коридору прямо.

Охранник легонько подтолкнул его, и 402-й пошел по коридору. Он видел другие открытые камеры, людей, выходящих в коридор. Большинство было в замешательстве, все молчали. Покрикивали только охранники:

– Прямо, давай двигай, прямо!

Их пригнали в большую круглую аудиторию. На балконе, опоясывающем комнату, стояли вооруженные стражи. Их присутствие казалось необязательным: испуганная и ничего не соображающая толпа и не помышляла о бунте. Однако охранники имели символическое значение – напоминали только что пробудившимся людям о самом важном факте их жизни: они арестанты.

Через несколько минут на балконе появился человек в темной форме. Он поднял руку, призывая к вниманию, хотя и так с него не спускали глаз, и по аудитории загремел голос:

– Слушайте внимательно и постарайтесь запомнить, что я вам скажу. Эти факты важны для вашего существования. Все вы, – продолжал оратор, – недавно очнулись в своих камерах. Вы поняли, что ничего не помните о прежней жизни, даже собственных имен. У вас есть лишь скудный запас общих сведений, достаточный, однако, для взаимодействия с реальностью. Я не расширю ваши познания. Все вы там, на Земле, были злобными и гнусными преступниками, людьми наихудшего сорта, лишенными Государством права на существование. В менее просвещенные века вас бы казнили. В наше время вас выслали.

По аудитории прошел шум, и офицер поднял руку, требуя тишины.

– Все вы преступники. У вас одна общая черта – неспособность выполнять основные обязательные правила человеческого общества. Эти правила необходимы в цивилизованном обществе. Нарушив их, вы совершили преступление против человечества. Поэтому человечество отторгло вас. Вы – палка в колесах цивилизации и изгнаны в мир вам подобных. Здесь вы вправе создавать свои законы и умирать по ним. Здесь свобода, которой вы жаждали, – неудержимая и губительная свобода роста раковых клеток.

Оратор вытер лоб и проникновенно посмотрел в глаза узникам.

– Но, возможно, – произнес он, – некоторые из вас добьются реабилитации. Омега – планета, на которую мы летим, – это ваша планета, ее населяют исключительно преступники. Это мир, где вы можете начать жизнь сначала, без всяких предубеждений против вас! Вашего прошлого нет. Не пытайтесь вспоминать его. Подобные воспоминания только стимулируют криминальные наклонности. Считайте себя заново родившимися.

Взвешенные, продуманные слова имели какое-то гипнотическое воздействие, 402-й слушал, гладя вдаль, будто в полудреме.

– Новый мир, – говорил оратор. – Вы переродились – но с необходимым сознанием греха. Иначе вам было бы не по силам бороться со скрывающимся в вас злом. Помните это. Помните, спасения нет, и нет возврата. Сторожевые корабли, оснащенные новейшим лучевым оружием, патрулируют воздушное пространство Омеги днем и ночью. Они уничтожат любой предмет, поднявшийся более чем на пятьсот футов над поверхностью планеты. Свыкнитесь с этими фактами.

Оратор ушел с балкона. Среди заключенных пробежал шепоток. Но вскоре замер – говорить было не о чем. Узникам, не помнящим своего прошлого, не на чем основываться, размышляя о будущем. Нельзя обмениваться опытом и впечатлениями, если опыт и впечатления только что возникли.

Охранники на балконе застыли, как мумии, недвижимые и безликие. И тут легчайшая дрожь прошла по полу аудитории. Затем она превратилась в вибрацию, и 402-й почувствовал тяжесть, словно на тело навалился невидимый груз.

Из громкоговорителей прозвучал голос:

– Внимание!

Корабль приземляется на Омеге.

Вскоре будет произведена высадка.

Заключенных построили в колонну и вывели из помещения. Все еще ошеломленные, они шли по бесконечному коридору огромного корабля к открытому люку, через который врывался яркий свет.

402-й спустился по длинной лестнице и оказался на твердой почве. Он стоял на большой, залитой солнцем площади, окруженной любопытными зрителями.

– Отвечайте, когда называют ваш номер. Вам будет сообщена ваша личность! – прогремели динамики.

402-й чувствовал себя слабым и усталым. Сейчас его не интересовало ничего. Хотелось только лечь, заснуть или подумать о происходящем. Он осмотрелся и машинально отметил гигантскую ракету, охранников, зевак. Над головой в синеве небес плавали черные пятна. Сначала они показались ему птицами. Затем, приглядевшись, он понял, что это сторожевые корабли.

– Номер 1!

– Здесь, – ответил голос.

– Номер 1, ваше имя Вайн Саусхолдер, 34 года, группа крови АЛ-2, индекс АР-431-С. Виновен в измене.

Толпа наблюдающих громко зааплодировала.

402-й, дремлющий на солнце, слушал перечисление убийств, ненормальностей, подделок, мутаций...

– Номер 402!

– Здесь.

– Номер 402, ваше имя Уилл Баррент, 27 лет, группа крови ОЛ-З, индекс ЭКС-221-Р. Виновен в убийстве.

Толпа приветственно зашумела, но 402-й едва ли что-нибудь слышал. Он привыкал к тому, что у него есть имя. Настоящее имя, а не номер. Уилл Баррент. Он надеялся, что не забудет его, и повторял про себя снова и снова. И чуть не пропустил последнее объявление.

– Ваше временное жилье находится на площади А-2. Будьте осторожны и осмотрительны в словах и поступках. Наблюдайте, слушайте, учитесь. Закон обязывает меня сообщить вам, что средняя продолжительность жизни на Омеге приблизительно три земных года.

Последние слова не сразу дошли до Баррента. Он все еще свыкался со своим новым именем. И не задумывался о том, что значит быть убийцей на планете преступников.