Текст книги "Сила притяжения"

Автор книги: Роберт Джоунз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

7

– Зубная фея кое-что оставила тебе под подушкой, – сказал Уинстон, проводя большим пальцем по толстой пачке банкнот. – Я не удержался и подглядел. Я как раз делал уборку. – Он оттянул резинку штанов и сунул деньги в трусы, добавив с улыбкой: – Я как раз пересчитывал свою заначку.

Эммет открыл тумбочку и отыскал свои носки. В них он прятал деньги, которые Джонатан дал ему в день отправки в больницу. Носки оказались плоскими и пустыми. Уинстон откинулся на кровати, с притворной кротостью скрестив руки на выпуклой ширинке. Эммет пришел в отчаяние. «Как я теперь докажу, что деньги были мои? На них ведь это не написано». Он пожалел, что не переписал в блокнот серийный номер каждого доллара.

Эммет как ни в чем не бывало подошел к шкафу и стал перебирать вещи на вешалке. Уинстон следил за ним. Половину денег Эммет зашил внутрь штанины черных джинсов. Он провел рукой по штанине и нащупал пачку. Зевнув, чтобы скрыть облегчение, Эммет поспешно расправил другую пару брюк.

– Милые штани-и-ишки, – протянул Уинстон. – Так чего ж ты ждешь? Тебе что, не интересно почитать послание зубной феи?

Стоя спиной к Уинстону, Эммет поднял подушку и увидел доллар, приклеенный к куску бумаги и припечатанный к простыне шоколадной конфетой. В записке было сказано:

«Я стану дарить тебе что-нибудь каждый день, если скажешь». Внизу стояла подпись: буква Б, стилизованная в форме сердечка.

– Я буду дарить тебе что-нибудь каждый день, если скажешь. – Уинстон плотоядно покосился на него с кровати.

– Д-д-держись подальше от моих вещей, – предупредил Эммет, бросая записку в мусорную корзину.

– У м-м-меня уже есть все, что нужно, – передразнил Уинстон, побарабанив пальцами в паху.

– Кажется, где-то жженым мусором воняет. Может, Поджог постарался? – огрызнулся Эммет. Его тут же бросило в пот. Он всегда боялся, что будет, если не утихомирить того, кто ему угрожал. Если поссориться с Уинстоном, тот будет мстить, когда Эммет уснет. Станет рыться в его вещах, едва Эммет выйдет из комнаты. Эммет повернулся и приготовился унижаться, добиваясь благосклонности, но Уинстон только фыркнул:

– Touche.

– Пожалуйста, не забирай у меня деньги. У меня их просто нет. Мою квартиру о-о-обокрали.

– Вот что мне нравится в пожарах, – сказал Уинстон. – После них не остается отпечатков пальцев. Какие могут быть улики, когда огонь все пожрал? – Он прищелкнул пальцами. – Раз – и ничего. Престо. Понял?

– Я н-н-надеялся, мы будем друзьями, – сказал Эммет. – Особенно после всего, что ты мне рассказал.

– О, мальчик, ты чересчур серьезно относишься к жизни. Это ж я так дрочу – болтаю себе и болтаю. Да и вообще я уже домой собрался. Жду вот, когда бумаги подпишут, и ту-ту. Меня на реабилитацию отправляют, полпути к свободе. Надеюсь, это на полпути к следующей вспышке моей славы.

Пораженный Эммет увидел в ногах у Уинстона чемодан и рюкзак.

– Но как же ты уедешь? Они разве не д-д-догадываются, что ты и дальше хочешь поджигать?

– Что ты, сладенький. Думаешь, я псих? Я опустил очи долу и сказал, что в прошлый раз на меня просто что-то нашло. Что они мне сделают? Они же не видят во мне больше ничего ненормального. Я просто жертва неудачной юности. – Уинстон весело крякнул.

«Я останусь тут один», – подумал Эммет и почувствовал себя в ловушке. Он погрустнел оттого, что расстанется с Уинстоном. Он ведь только-только признал этого человека частью своей новой жизни. Больше всего Эммет ненавидел перемены, даже если это перемены к лучшему.

Дверь распахнулась, и в комнату вошел Брюс – в каждой руке по чемодану, подмышкой пластинка.

– Вот я и дома! – крикнул он и завалился на кровать Уинстона. – Знакомо, а? – рассмеялся он и швырнул Эммету пластинку. Без картинки, только пустая белая бумага, из которой в полете выскользнули на ковер два черных диска. Бумажный конверт подлетел к Эммету, и тот смахнул его на пол.

– Я не знал, что… – сказал Эммет, будто его слова могли что-то изменить.

– Откуда бы? Все решилось в мгновение ока. Я все устроил в нашу пользу, как только узнал про Уинстона. Сказал дежурной медсестре, что мы с тобой хотим больше общаться. Она сразу попалась на удочку, сказала, что рада за меня, потому что я наконец завожу друзей.

Брюс поднял пластинки с пола и вложил их обратно в конверт.

– Так что, приятель, «дай мне, дай мне, дай мне ответ / может, ты любить умеешь, но плясать – ни капли, нет»[9]9
  Цитата из песни «Helter Skelter».


[Закрыть], – пропел он. – Что бы это значило? Любить умеешь, а плясать не умеешь. Это смерть символизирует?

– Да не знаю я, – сказал Эммет. – Пожалуйста, оставь меня в покое. Это не мои слова.

– Хочешь сказать, это слова Пола? Пускай, но разве он тебе их не растолковал? Наверняка говорил что-нибудь.

– Я не знаю. Иногда слова – это просто слова. И ничего не значат.

– Может, насчет «любить» – это про секс? Я-то всегда думал, что это про смерть, ну, или про воскрешение. – Брюс принялся распихивать свои вещи по ящикам. Он открыл нижний ящик Эмметова комода.

– Не возражаешь? У тебя все равно шмоток мало, а я прихватил всю свою коллекцию, а то вдруг моей мамаше вздумается ее продать. – В руках он держал две пары трусов. Одни в ягодку, на других в соломенных кроватках спали жучки.

– О, эти очень редкие, – сообщил он. – Я знаю людей, которые готовы убить кого угодно, лишь бы завладеть такими трусами.

Эммет не мог себе представить, как он будет жить с Брюсом в одной комнате дни напролет. У него теперь и минуты спокойной не будет. «Возможно ли убедить человека в том, что он во власти бесов?» – думал Эммет, наблюдая, как новый сосед рассовывает по его ящикам свое белье. Его иллюзий ничто не поколеблет. Всех уловок в мире не хватит, чтобы объяснить Брюсу, как он заблуждается. Все равно что убеждать верующего в том, что Бога нет.

– Вы о чем вообще болтаете, друзья? – поинтересовался Уинстон.

– Сказать ему? – спросил Брюс так угрожающе, будто Эммет должен до смерти бояться разоблачения своей страшной тайны. Эммет встретился с ним взглядом. В глазах Брюса светилось торжество.

– Нет, – ответил Эммет, глядя в пол. Он повернулся к Уинстону: – Он считает, что знал меня в другой жизни, до больницы.

– Я бы, наверное, запомнил, но здесь фиг разберешь. Эта жизнь – та жизнь… Просто сгораю от нетерпения, скорей бы снова попасть в ту. – Уинстон поднял чемодан и закинул на плечо рюкзак.

– Покидаю вас, ребята, делайте тут, что хотите.

Уинстон прошел к столу и повертел в руках шариковую ручку Эммета.

– Симпатичненькая. – Он сунул ее себе в карман. – Ладно, я ушел. Ведите себя прилично, мальчики.

– Пусть огонь в домах пылает[10]10
  Популярная в Первую мировую войну песня Айвора Новелло и Лины Форд (1914).


[Закрыть], – сказал Брюс и с ногами уселся к Эммету на кровать.

Эммет перевел взгляд с Брюса на Уинстона. Он чувствовал себя заключенным, наблюдающим за сменой караула. Он смотрел на живот Уинстона, колыхающийся под голубыми молниями, нарисованными на его рубашке. Из кармана торчал серебряный кончик Эмметовой ручки. «На всю жизнь запомню эту сцену», – подумал Эммет. Он не был привязан к Уинстону, но почему-то ему хотелось упросить того подождать, остаться хоть на миг. Не успел он и слова сказать, как Уинстон со своими сумками вышел за дверь и пропал.

– Ну все, он уже история, – сказал Брюс. – Где мы остановились? Ты, кажется, рассказывал мне о песне, которую написал, хотя, может, ее и не ты написал.

– А нельзя потом поговорить? – спросил Эммет. Ему требовалось время, чтобы все обдумать. Брюс ненасытен. Стоит Эммету согласиться на эту игру, как Брюсу захочется, чтобы Эммет начал писать для него песни. Он будет без конца расспрашивать о вещах, про которые Эммет понятия не имеет.

– Как я уже сказал, у нас с тобой теперь вся жизнь впереди. Но я хочу, чтобы ты это сказал. Чтобы ты произнес свое имя вслух.

– Эммет?

– Да не-е-ет. Давай, назови свое настоящее имя. Ты уже рассказал мне про заикание. Ты уже признался, что врешь. Все с тобой ясно. А теперь я хочу, чтобы ты сказал правду. Итак, твое имя.

– Брюс, – вздохнул Эммет.

– Это я Брюс. Давай, мужик, давай. Говори свое имя.

«Почему я сопротивляюсь? – подумал Эммет. – Что может быть хуже этих мучений?» Он явственно увидел буквы, составляющие имя, которое хотел услышать Брюс, но это слово застряло на языке. Эммет почувствовал себя бестелесным, как когда-то давно, на Ямайке, когда пытался заставить себя шагнуть с берега в пустоту и все глядел вниз, на Джонатана, а тот барахтался в воде и кричал ему: «Прыгай! Прыгай! Прыгай!»

– Говори!

– Д-д-джон, – сказал Эммет.

Брюс наклонился ближе. Казалось, он не удивлен и не рад тому, что Эммет согласился произнести чужое имя.

– Я не расслышал, – сказал он.

– Джон. Меня зовут Джон. – Комната задвигалась. Эммет ухватился за простыню, словно за веревку.

– Эммет? – позвал его кто-то от двери.

– Джон, – сказал Брюс. – Запомни, Джон.

– Эммет?

Крис подошел к его кровати. Эммет сидел, но они оказались лицом к лицу.

– Эммет? – Крис повторял его имя все настойчивее, будто умолял.

– Здесь никого нет с таким именем, – засмеялся Брюс. – Давай, скажи ему.

– Что происходит?

– Скажи ему, – шепнул Брюс ему на ухо. – Скажи, что ты Джон.

– Эммет?

– Джон, Джон, Джон, – шептал Брюс, нежно, будто говорил о любви.

– Я иду. – Эммет дрожа поднялся. Он не знал, куда Крис его поведет, но готов был пойти куда угодно.

– У тебя встреча с доктором Франклином, – сказал Крис и недоуменно перевел взгляд с Брюса на Эммета, ожидая объяснений.

Эммет двумя руками обхватил Крисов локоть.

– Уведите меня отсюда, пожалуйста, – шепнул он.

– Скажи ему, – прошипел Брюс, когда они выходили. – Скажи ему, как ты умеешь врать.

8

– Что у вас там приключилось? – спросил Крис, провожая Эммета к автоматической двери у входа в отделение.

– Н-н-ничего.

– Мне так не показалось. Ты уверен?

– Уинстон украл у меня д-д-деньги.

– Надеюсь, не очень много. Что ж ты сразу не сказал? Теперь его выписали, я мало что могу для тебя сделать. А кто такой Джон?

Эммет пожал плечами. Он вздрогнул, услышав колокольчик у двери, и они прошли мимо темно-лилового электрического глазка. Дверь захлопнулась за их спинами.

«Вот я и вышел», – подумал Эммет, с внезапной ностальгией оглядываясь на отделение, оставшееся за рябым стеклом.

Они подождали лифт. В нем толпились медсестры, посетители и курьеры с шипастыми букетами в руках. Незнакомцы с озабоченными лицами и сумками в руках напомнили Эммету, что за пределами больницы и даже в самом больничном здании существует целый мир. Среди нормальных людей он самому себе показался чересчур заметным с этим пластиковым именным браслетом на запястье. Эммет сунул руку в карман, но браслет скользнул выше по руке и стал липким от пота. «Все они прекрасно знают, что означает этот браслет», – заволновался Эммет, считая этажи, – номера загорались на табло: семь, шесть, пять, четыре.

Крис легонько похлопал его по руке и непринужденно заговорил о погоде, будто Эммет знает, как сейчас жарко:

– Ну и жарища, да?

Эммет благодарно кивнул. Остальные вздохнули с облегчением, будто поверили, что Эммет только что зашел сюда с улицы.

Крис оставил Эммета у двери в кабинет доктора Франклина. Эммет остановился и проводил коренастого человечка взглядом.

– Через час за тобой зайду, – бросил он через плечо.

Эммет задержался в вестибюле. «Я свободен», – подумал он и оглянулся. Коридор и вправду пуст. В голове промелькнула мысль о побеге, но ему никуда не хотелось. Даже в этом просторном, открытом коридоре у него кружилась голова, будто нежданно свалилось слишком много свободы.

Доктор Франклин встал со стула и встретил Эммета в дверях:

– Добро пожаловать, добро пожаловать.

Эммет тупо вперил в него взгляд. Он обдумывал, как будет оправдываться – он ведь поддержал Луизу на собрании. Но сейчас он не смог бы объяснить, каким образом он связан с остальными пациентами. Он сам не мог понять, отчего пошел за совершенно незнакомым человеком.

– Присаживайтесь, присаживайтесь, – сказал доктор Франклин, указывая на блестящее кресло красного дерева. – Ну как, привыкаете понемногу?

«Что я ему скажу?» – суматошно подумал Эммет. Он не представлял себе, как объяснить невероятное смятение последних месяцев – да хотя бы последнего часа – человеку, который сам такого не испытывал. Он мысленно увидел себя среди пациентов в коридоре. Изабель бьет его сумкой. Хуанита воет, прижимая к груди свой надувной мяч. Луиза на кровати какого-то общежития грызет разбитую лампочку, будто крендель. Явственно послышался голос Брюса, называющего его чужим именем.

Перед ним за столом сидел врач. «Как я смогу рассказать ему всю мою жизнь?» – думал Эммет, изучая широкий красно-коричневый галстук доктора с прилипшей каплей сырого яйца посередине. Эммету в сто раз легче было с пациентами, чем с врачами. Эмили, Дафне и Луизе, даже Брюсу и Уинстону не нужно объяснять свое прошлое. Они считали его своим. Эммет не понимал, откуда между людьми появляется дистанция, независимо от их желания и намерений, и что за доверие притягивает его к тем, а не иным людям, встраивает их в его жизнь. Он знал одно: доктор Франклин никогда не был там, где был он сам, и вряд ли возможно хотя бы описать доктору все, что Эммет видел.

Доктор терпеливо улыбнулся ему, ожидая ответа.

– Хорошо, – вяло пробормотал Эммет, будто они сидели где-нибудь в клубе. – Все хорошо.

– Я рад. А как только мы назначим вам новое лечение, все пойдет еще лучше. Мы будем стараться, чтобы ваша жизнь постепенно входила в нормальное русло.

– В глазах… иногда у меня перед глазами двигаются предметы, которые не должны двигаться.

– Но, кроме этих предметов, ничего лишнего не появляется?

– Вроде бы нет, но откуда мне точно знать? Я хочу сказать, когда я их вижу, они там и есть. Для меня, по крайней мере.

– Но вам надо учиться различать, согласны? Мне хотелось бы провести несколько тестов. Понять, как вы себя чувствуете в этом мире. Ничего сложного, все легко и просто, обычный разговор за жизнь, идет?

Эммет согласно кивнул. Он очень устал и надеялся, что угадает правильные ответы и его отпустят обратно в комнату.

– Назовите три штата на букву А.

Эммет представил себе карту, разложенную на столе, береговые линии и полуострова, раскрашенные желтым на фоне голубого бумажного моря. Он представил, как едет с Джонатаном и матерью в машине. У них была цель: путешествуя летом, касаться рукой границ каждого штата, словно это придавало смысл материным скитаниям. Они были везде, кроме двух штатов.

– Аляска, Алабама и Арканзас, – сказал Эммет, вспоминая, как мечтал когда-то совершить путешествие через ледники, к самому сердцу дикой Аляски.

– Отлично, – просиял доктор, будто Эммет сказал что-то гениальное. – А можете назвать имя нашего президента?

– Это каждый ребенок знает, – уклонился Эммет. – Я з-з-знаю, где я живу. Моя проблема не в этом.

– Но мы должны быть уверены. Порой даже самые тяжелые пациенты умело маскируют свои расстройства обаянием.

Эммет представил себе Уинстона. Как он сегодня вечером выбирается из реабилитационного центра, жадно льет керосин из стеклянной бутылки и поджигает кончик длинной деревянной спички.

– Я знаю, – коротко ответил Эммет.

– Тогда двигаемся дальше? Сколько будет девять умножить на двадцать семь? Отвечайте побыстрей, не задумываясь.

Эммет в уме нарисовал цифры на доске столбиком: двадцать семь на девять. Получается три внизу, а шесть в уме, а дважды девять – восемнадцать и потом прибавляем шесть, то есть восемнадцать плюс шесть и три в конце.

Он не мог вывести окончательную цифру. Ему никогда не давалась математика, даже в самом здравом уме и трезвой памяти. Это семейное. А теперь вот его молчание используют, чтобы доказать его невменяемость.

– Число заканчивается тройкой.

– Хорошо. А начинается?

– Восемнадцать плюс шесть? – Эммет уже сомневался, что справится с простым сложением. – С-с-слушайте, я никогда не умел решать примеры. Думаю, это у нас генетическое. У меня плохо с п-п-пространственным мышлением. Нам в школе однажды дали тест с нарисованными квадратиками. Смотришь на них, и надо представить, как они будут выглядеть в собранном виде. У меня оказался самый низкий балл за всю историю штата. Учитель позвонил моей бабушке и сообщил ей, что я умственно о-о-отсталый.

Доктор снял очки и серьезно посмотрел на Эммета.

– Как это переживание повлияло на вас?

– Никак. Мы просто п-п-посмеялись. Моя бабушка ответила учителю: «Не говорите ему, что он отсталый. Может, он не заметит». – Эммет хмыкнул.

Помрачнев, доктор Франклин пометил что-то в блокноте.

– Хм, давайте еще кое-что попробуем. Возьмите этот лист с пятью незаконченными предложениями. Я буду открывать их по одному. Не раздумывайте. Просто запишите первое, что придет в голову.

Первое предложение было таким: «Моя мать_____».

«Что написать?» – заволновался Эммет, вспоминая, как Луиза советовала изобретать детали, чтобы сбить их со следа. Может, стоит написать «убийца» или «наркоманка», но Эммет не хотел очернять память о матери на бумаге, пусть и в шутку.

– Поторопитесь, не раздумывайте, – торопил доктор Франклин.

«Умерла», – написал Эммет.

Доктор подсунул ему другую полоску бумаги. Второе предложение гласило: «Мой отец_____».

«Умер», – не думая написал Эммет.

– Ну вот, так лучше, – буркнул доктор Франклин. – Идем дальше. – Он открыл следующую запись: «Мой брат_____».

«Может, для полноты картины тоже написать «умер»?» – размышлял Эммет. Но тогда доктор подумает, что он желает брату смерти или еще хуже – замышляет убить Джонатана.

– Не думайте, не думайте, – говорил доктор Франклин.

Красивый? Нет, тогда они решат, что Эммет ему завидует, а он никогда не завидовал. Эммету нравилось, как он сам выглядит, ему казалось, что его тело идеально соответствует его душе.

«Любитель кошек», – написал он, наконец.

– Лучше отвечать одним словом, – попенял доктор. – Нам не нужен рассказ, достаточно короткой ассоциации.

– Но это воспринимается как о-о-одно слово, – сказал Эммет, – это же единое целое.

– Ладно, ладно, но в следующий раз постарайтесь. – Доктор открыл четвертую полоску: «Я не_____».

«Любитель кошек?» – подумал Эммет и усмехнулся.

Доктор Франклин уставился на него в упор.

– Что-то смешное? Поделитесь. Запишите.

– Нет, нет, это личная шутка, она ничего не значит. На самом деле.

– Может, я пойму?

– Нет. Просто подумал о смешном, вчера кто-то сказал.

– Может, поделитесь?

– Да ничего особенного. Так как звучит предложение? – Эммет прочел вслух: – «Я не_____». – «Француз? – думал он. – Старый? Сумасшедший? Гурман? Смутьян?» В мире так много всего, чем он не является.

– Скорее, поторопитесь, вы жульничаете, – сказал доктор.

«Медсестра», – наконец вписал Эммет.

– Ну вот, другое дело. – Доктор картинным жестом достал последнюю полоску бумаги. Там стояло: «Я хочу быть_____».

Каким, кем же на самом деле? Каким Эммет хотел бы стать, если бы это было возможно. «Спокойным», – написал он, потому что в глубине души только этого и желал.

– Замечательно, – сказал доктор, собирая бумажки. – Мы поговорим о них чуть позже, а сейчас я хочу, чтобы вы внимательно посмотрели на эти картинки и сказали мне, что вы видите.

Он вынул из портфеля сложенный вдвое лист картона и открыл его, как поздравительную открытку. Там оказалась лужица фиолетовых чернил.

– Я не в-в-вижу ничего, кроме кляксы.

– Вы не стараетесь. Напрягите воображение. Думайте образами. Вам разве никогда в детстве не казалось, что облака в небе похожи на разных зверюшек?

– Нет, никогда. Мне казалось, это просто облака.

– Так постарайтесь. Очистите ум от посторонних мыслей. Что вы видите?

– Простите, – сказал Эммет через минуту. – Но это похоже на чернила.

– Вы сопротивляетесь. – Доктор Франклин сверкнул глазами. – Нужно расслабиться. – Он открыл еще одну картинку. Там чернила растеклись округло и с одной стороны от центра отходили несколько тонких линий.

– Это может быть солнце, – сказал Эммет, – с лучами. Только фиолетовое.

– И с чем у вас это солнце ассоциируется?

– С жарой. С загаром. Я люблю загорать, но у меня сейчас эти, как их, ф-ф-фурункулы на плечах и еще морщины. Так что я стараюсь не загорать, но остановиться не могу. – Эммет откинулся в кресле в полном изнеможении.

– А вы ничего особенного не хотите рассказать мне про пляж?

– Кажется, нет. А должно быть что-то особенное?

Доктор Франклин резковато швырнул открытку на стол.

– Не верю, что вы стараетесь. Как можно так плоско относиться к жизни? Обычно люди чего только в этих пятнах не видят. Образы ярче снов.

– Простите, – покорно сказал Эммет. – Может, попробуем другую картинку?

Доктор Франклин перебрал несколько карточек и победоносно протянул одну Эммету. Чернила тонкой струйкой растеклись вдоль трещины в картоне, а снизу болтался фиолетовый овал.

– Это в-в-воздушный шар падает. Лопнувший мяч. Голова в п-п-петле.

– Так что именно?

– Нужно выбрать? Да что угодно. – Эммет снова взгляделся в кляксу. – Ладно. Пусть г-г-голова в п-петле.

– Вам кажется, что это ваша голова в петле?

– Конечно, но вовсе не из-за картинок. Просто я это чувствую. Я сказал, что это голова, потому что, знаете, вчера эта Хуанита со своим младенцем, слышали? Только это не младенец был, на самом деле это был надувной мяч. Мне до сих пор грустно, потому что она-то верила, что это был настоящий младенец, и она очень расстроилась.

– Да, я слышал. Но не лучше ли вам подумать о том, как вы избегаете правды? Выздоровление требует усилий. Я за вас это сделать не смогу.

– Я попытаюсь, – сконфуженно проговорил Эммет. – Может, последнюю карточку попробовать? Вдруг получится?

Эммет закрыл глаза и постарался очистить ум, чтобы туда хлынули фиолетовые чернила. Он сосчитал до трех и посмотрел на картинку. К его ужасу, там не было ничего, кроме бледных полупрозрачных пятен.

«Я здесь ничего не вижу», – запаниковал Эммет, пытаясь распознать образ. Он не притворялся. Ему хотелось бы сказать доктору Франклину что-то правдивое, такое, что удивило бы их обоих, но он ничего не видел, кроме нервно дрожащих клякс. Эти безличные кляксы задвигались по бумаге, как узоры на ковре его комнаты. Вспомнилось, как мать показывала ему созвездия. Она узнавала галактики легко, словно лица любимых, но, как она ни старалась, Эммет, с фальшивым энтузиазмом глядя на звезды, не видел ничего, кроме отдельных световых точек.

– Простите. Думаю, со мной что-то не в порядке. Это как те квадратики, которые я видел квадратиками, и все. Может, я и впрямь отсталый.

Эммет говорил так искренне, что доктор потянулся через стол и похлопал его по руке.

– Может быть, в следующий раз, – сказал он. – Когда вы будете поспокойнее.

– Да, – сказал Эммет, поднимаясь. – Да, когда я тут попривыкну.

– Вы спешите? – спросил доктор Франклин, вынимая полоски с ответами Эммета. – Мне хотелось бы обсудить то, что вы написали.

Эммет попытался восстановить свои ответы, чтобы подготовиться к обсуждению, но смог вспомнить только одно слово: «умер». Будто прочитав его мысли, доктор Франклин сказал:

– Ваши родители умерли. – Он говорил, будто готовил Эммета к дурным новостям.

Эммет заерзал на стуле.

– Ну и? – Нетерпеливым жестом доктор пригласил Эммета продолжить.

– У меня есть брат.

– И?

– И он жив.

– Я это понял, – огрызнулся доктор Франклин. – Вы к нему еще какие-нибудь чувства испытываете?

– Нет. То есть да, к-к-конечно. – Эммет дернулся и замер. Он знал, что любой ответ влияет на его будущее. Он понял, что не может, как Луиза, сочинять истории, которых никогда не было. Он не хотел, чтобы доктора что-то имели против него – хотя бы его ложь.

– Почему вы утверждаете, что вы не медсестра? – пролаял доктор Франклин, меняя тему.

– Это из одного стихотворения. Я его вспомнил, потому что я сейчас в б-б-больнице, и тут так много медсестер, а я не медсестра, понимаете?

– Да, – вяло произнес доктор Франклин.

Эммету показалось, что он проигрывает. Доктор ведь мог что угодно написать в своем заключении. Например, что Эммет симулянт, что он не заинтересован в выздоровлении.

Эммет вспомнил последний вопрос и, пытаясь хоть как-то умиротворить доктора, поднялся и взволнованно заговорил:

– Я знаю, что «спокойным» – это неточное слово, но вы же хотели одно слово, и я старался. Знаете, однажды я видел очень п-п-плохой фильм про Вьетнам, но там был один интересный момент, когда солдаты оказались в джунглях, и враг всюду в кустах поставил растяжки. Людям было страшно и шаг сделать, они все время боялись, что у них под ногами взорвется противопехотная мина. Становилось понятно, что, даже когда они в-в-вернутся с фронта и окажутся за миллионы километров от поля битвы, им все равно будет казаться, что кругом мины. В смысле, этот страх никуда не денется. И вот т-т-то же самое чувствую я. Я так нервничаю, как будто повсюду эти ловушки из проволоки.

Доктор Франклин облизал палец и приладил клок волос к лысине. Он старался сохранить бесстрастное выражение лица, но Эммет видел, как расширились его зрачки, будто в уме он уже готовил ответ. Доктор щелкнул замками своего кейса, кончиками пальцев уперся в край стола и улыбнулся, показывая, что сеанс закончен. Эммет разволновался, что врач теперь уйдет, не сказав больше ни слова. Несмотря на сложные уловки, к которым Эммет всегда прибегал, чтобы уберечь часть своей личной жизни от посторонних глаз, он все еще верил, что доктора обладают некоей магией. Эммет надеялся, что, как только он будет способен понять, они объяснят ему, почему он так живет. Он очень хотел верить, что во время сеансов они научатся языку, который его освободит.

Эммет широко улыбнулся доктору Франклину, стыдясь, что лицо сияет, будто у ребенка, до сих пор уверенного, что родители неуязвимы.

– Вы мне поможете? – спросил он. – Я не хочу т-т-так больше жить.

Уже произнося эти слова, Эммет чувствовал, как последняя надежда покидает его. Он вспомнил пациентов отделения. Услышал их вой и стоны. Увидел, как они спотыкаются и пускают слюни. Он верил, что эти люди созданы такими, их уже не вылечить. И он – он ведь тоже поминутно дергается и теряет голову. «Как я мог рассчитывать, что чем-то от них отличаюсь?» – подумал он. Нет, ему уже не переучиться.

– Вам когда-нибудь в-в-встречались те, к-к-кто выздоравливал? В смысле, людям становится лучше? – спросил Эммет. Ему странно было осознавать, что он умоляет о спасении человека, которому в нормальной жизни ни за что бы не доверился. Быть может, после всего, что доктору приходится выслушивать каждый день, в глубине души у него шевелится страх, и доктор боится, как бы жизнь его не стало иной, не той, о которой он мечтал?

Доктор, задумавшись, прикусил нижнюю губу, словно затягивался трубкой. Эммет через стол телепатировал ему, мысленно умолял сказать правду.

– Я не знаю, – сказал доктор Франклин. – Иногда люди удивляют, но я давно перестал строить догадки насчет того, кто победит, а кто нет. Многое зависит от везения. И от того, что вы способны забыть.

– Но это ведь не что-то одно. Это чувство появляется, даже если ничего особенного не происходит, как в этом кино. Когда-то проволока существовала. А потом они уже не могли выбросить из головы все, что пережили в джунглях. И воспоминание переросло в нечто другое, и оно преследовало их изо дня в день. Разве такое можно забыть? Фильм-то был дешевый, п-п-плохой, поймите меня правильно, мне только этот эпизод понравился. Как что-то может быть одновременно везде и нигде. Этого я и боюсь. Все эти невидимые вещи донимают тебя. Они живут с тобой, словно кошмар. Как можно забыть то, что постоянно с тобой?

– Я не знаю, – сказал доктор Франклин. – Но, вероятно, подобное ощущение может исчезнуть. Может быть, лишиться его – еще не значит излечиться, но эти ощущения, они иногда исчезают.

– А вы такое видели? Вы знаете кого-нибудь, кто справился? Как можно забыть кошмар?

– Я не знаю, – промямлил доктор Франклин. – Можно научиться строить защиту. С этим я часто встречался…

– Приведите пример, – потребовал Эммет. – Как их зовут? Как они это сделали? Как им удалось забыть кошмар?