Текст книги "Древо Лазаря"

Автор книги: Роберт Ричардсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Авторское примечание

В действительности деревни Медмелтон нет ни в Девоне, ни в каком-либо другом районе Англии, из чего следует, что и люди, изображенные на этих страницах, тоже на самом деле не существуют.

Посвящается Мишель и Роне

Глава 1

Все лето сенсационные заголовки в прессе о трупе мужчины, обнаруженном в Медмелтоне, привлекали сюда бесчисленных, хотя и нежеланных гостей. Следуя черно-белому знаку на двухполосном шоссе между Эксетером и Плимутом, они двигались почти три мили по узкой проселочной дороге в долине, с мрачной настойчивостью издавая сигналы, тащились через церковный двор, фотографировались на том месте, где было обнаружено тело, и покупали напитки в «Вороне», возбужденно озираясь, будто кто-то из завсегдатаев бара мог оказаться убийцей. Но уезжали разочарованными, и никто не возвращался вновь. Деревенские жители возмущались этими наездами, а попытки любопытствующих найти коттедж, который снимал убитый, сталкивались с притворным неведением, настойчивые расспросы вызывали враждебность, переходящую нередко в грубый отпор. Поскольку никто не был арестован, ажиотаж постепенно утих, поток любопытных иссяк, и Медмелтон вернулся к привычному, не нарушаемому веками образу жизни и одиночеству среди фермерских полей, развесистых деревьев и низких, плотно обступающих его гор. Другие деревни в Девоне, наоборот, стремились привлечь, туристов своими историческими церквами, магазинами подарков и чайными; Медмелтон же желал одного – вернуться к своей безвестности. И когда Огастас Мальтрейверс, более чем через год после совершенного убийства, сделал в последний день сентября поворот, повинуясь дорожному знаку, он был первым за несколько последних недель чужаком, проехавшим по здешней проселочной дороге.

Зажатая с обеих сторон живой изгородью густого боярышника вдвое выше машины, дорога была узкой, по ней мог проехать только один автомобиль, и в одном месте Мальтрейверсу пришлось свернуть на обочину, чтобы пропустить трактор. Он помахал рукой трактористу, но вместо ответа наткнулся на взгляд, в котором сквозили не то удивление, не то подозрительность. Дорога раздваивалась, петляла и поднималась вверх, проходя под низко нависшими проводами, объединяющими электрические столбы в застывшую процессию. Потом дорога снова пошла вниз, и в поле зрения появился, словно чаша в долине, Медмелтон. Мальтрейверс остановился около старенького коттеджа и вышел из машины, чтобы осмотреться. Самым большим зданием тут была церковь, квадратная саксонская башня, утопающая в чаще толстых тисов и высоких медных буков; прямо внизу дорога пересекала Ней, сверкающую неглубокую речушку, небольшой приток Тейны. Далее дорога, заметил гость, опять поднималась вверх между вспаханными темно-красными полями и исчезала где-то в направлении к морю. Около церкви, сразу за речкой, старые коттеджи огораживали открытый зеленый луг, на котором более новые постройки образовали нечто вроде приметного пятна, расходящегося дальше, в поля. Единственным признаком жизни в это дневное время было пасущееся на краю долины стадо. Под янтарными лучами осеннего солнца казалось, что местечко, подобное этому, не может быть растревожено чем-то более драматичным, чем склока в женском учебном заведении или соревнование по метанию дротиков с командой из соседней деревни. Но, даже не говоря об убийстве, в письме Стефана Харта содержались какие-то странные намеки на нечто зловещее, а Мальтрейверса, уравновешенного, умудренного жизнью лондонца, нельзя было заподозрить в избытке воображения. Харт спрашивал, сможет ли он принять приглашение погостить у них с Вероникой и разобраться своим трезвым умом в деле, которое в лучшем случае может оказаться смешным, а в худшем – страшным. Мальтрейверс щурил глаза в солнечных лучах цвета патоки, пытаясь разглядеть место, куда ему следовало направиться.

– Добрый день.

Из-за густой стены сада, расположенного перед коттеджем, неожиданно вышла женщина лет пятидесяти, в рабочих брюках и рубашке из грубой бумажной ткани. Очевидно, изящная в юности, теперь она обрела зрелые, но все еще пропорциональные формы. Удлиненное овальное лицо шлемом обрамляли пепельно-светлые волосы.

– Здравствуйте, – сказал он, – простите, я не заметил вас.

– Я была за стеной. – Рукой с зажатой в ней садовой лопаткой женщина указала вниз. – Выпалывала сорняки. Я слышала, как остановилась машина, и подумала, что вы можете зайти сюда.

– Нет, я просто наслаждался пейзажем. Приехал навестить друзей. Не скажете ли вы, как найти коттедж «Сумерки»? Знаю только, что он около церкви.

– Коттедж Стефана и Вероники? – Женщина прошла к деревянным воротам, открыла их и, встав за спиной Мальтрейверса, снова показала лопаткой: – Пересеките ручей, а потом сразу же поворачивайте направо. Отсюда не видно. «Сумерки» – последний дом на этом пути.

– Спасибо. – Теперь, стоя близко к ней, он мог разглядеть ее глаза: один был карий, другой – зеленый. – Ясно, что тот, кто родился в Медмелтоне, должен это знать.

– А я разве родилась в Медмелтоне?

– Во всяком случае, кто-то из вашей семьи… «Молодой человек, если ты мудр, остерегайся девицы с медмелтонскими глазами».

– Понимаю. – Ее глаза сверкнули любопытством и удовольствием. – Гость усваивает уроки истории… или это Стефан и Вероника рассказали вам?

– Да, рассказали они, – подтвердил Мальтрейверс. – Хотя не думаю, что вы такой уж яркий пример.

– Я – нет. У меня нет почти ничего общего с этой легендой. В деревне вы увидите нечто гораздо более драматичное. Вы долго пробудете здесь?

– Всего несколько дней. – Он протянул ей руку: – Гас Мальтрейверс.

– Сэлли Бейкер. – Она стянула запачканную землей брезентовую садовую перчатку, ее рукопожатие было почти мужским. – Я должна предупредить, что вас встретят здесь как чужака. Не так уж много лондонцев приезжает в Медмелтон.

– А я разве из Лондона?

Она кивнула на заднее стекло его машины с наклейкой торгового агента: «Кто-то же купил там машину».

Мальтрейверс рассмеялся и слегка поклонился ей в знак уважения:

– Туше. Неужели все медмелтонские девицы такие находчивые?

– Вам предстоит узнать это, не так ли? – Сэлли Бейкер опять натянула перчатку. – В любом случае желаю вам хорошо провести время. Возможно, мы еще встретимся. – Она улыбнулась ему и отправилась снова в сад.

Мальтрейверс попрощался и снова забрался в машину. Спускаясь с горы, он лениво размышлял о только что состоявшемся разговоре. Медмелтонские глаза (карий был обычно справа) появились еще в 1608 году, когда Джон Гэррет была осуждена судом присяжных в Эксетере за то, что соблазнила мужа другой женщины. Ее приговорили к мучительной порке на телеге, которую должны были провезти по всей деревне. Никто больше ничего о ней не слышал, но эти глаза, с которыми рождались от случая к случаю девочки в разных семьях, не связанных родством, стали отныне ассоциироваться с типом девиц, заставлявших изрядно нервничать родителей молодых людей. Тот факт, что большинство обладательниц таких глаз вели безупречную жизнь, а в XIX веке одна из них стала храброй и безгрешной миссионеркой в Африке, совершенно не улучшил их репутации. Наука давала пространные объяснения этому феномену, утверждая, что, очевидно, это последствия брачных союзов между близкими родственниками в прошлых поколениях. Но так или иначе, это явление стало фактом. У Вероники Харт такие же разные глаза, как и у ее дочери Мишель, – необычная, но привлекательная черта.

Мальтрейверс подъехал к церкви Святого Леонарда и остановился. На дорогу времени ушло меньше, чем он предполагал, его ждали только через час. Поскольку из письма Стефана следовало, что именно церковь была предметом его волнений, Мальтрейверс решил выйти из машины и осмотреться. Он открыл задвижку на одной из створок двойных, крытых потемневшей от непогоды дранкой кладбищенских ворот и прошел под их кровлей. Дорожка вела между надгробиями прямо к порталу двери, выходящей на запад. Перед ней рос сладкий каштан, извилины коры причудливо обвивали его толстый ствол. Около, на траве, лежала небольшая проржавевшая железная полоска, на которой было отлито: «Древо Лазаря». Это дерево и стало источником возникновения весьма сомнительной легенды, в которой некий молодой человек обещал девушке жениться на ней, если дерево зацветет в день Святого Леонарда. Поскольку этот церковный праздник приходился на 6 ноября, кавалер и не помышлял о свадьбе. Но как это неизбежно случается в подобного рода историях, в означенное утро в положенное время дерево было в полном цвету, а под ним стояла девица, готовая к свадьбе и, наверное, превосходно выглядевшая в своем подвенечном наряде. То самое первое дерево, конечно, давно погибло, на его месте выросло другое, а потом и следующие… И все они поддерживали бытование странной легенды.

Но не эта милая чепуха вызывала теперь интерес Мальтрейверса: более года назад Патрик Гэбриель был найден под Древом Лазаря, и не пьяным, как могли бы ожидать те, кто его знал, а погибшим от зверского удара ножом, перерезавшим ему горло. Хотя у них с Мальтрейверсом и был общий издатель, он плохо знал Гэбриеля и не любил его, высокомерного, тщеславного, вызывающе грубого. Только неоспоримый талант этого человека заставлял относиться к нему терпимо. Гэбриель принадлежал к небольшому числу поэтов, которые были достаточно удачливы, чтобы жить на доходы от своего ремесла. Он приехал в Медмелтон дорабатывать большую поэму, вызывавшую восторженные ожидания в кругу писателей и критиков, прознавших о ее замысле. Непонятно, почему Гэбриель выбрал именно эту деревню, за исключением, пожалуй, тех обстоятельств, что она была тихой и находилась вдалеке от дискомфорта жизни, который создавала ему репутация в Лондоне. До гибели поэта никто и не знал, что он поселился в Медмелтоне. Потом кто-то убил его без какого-либо видимого мотива. Это стало тайной, сенсацией, литературной трагедией, усугубившейся тем, что в арендованном коттедже не нашлось ни единой строчки из написанного здесь, в Медмелтоне, для посмертной публикации. В полицейских досье дело осело как нераскрытое убийство, оно же послужило поводом для самых разнообразных домыслов в газетных статьях, бесконечных сплетен, нередко клеветнических. Наконец новость вовсе устарела и почти забылась…

Мальтрейверс двинулся к церкви. Внутри находились каменные сиденья, спускающиеся вниз от широкой, покрытой пестрыми изразцами приступки, и тут же прикрепленная к стене деревянная доска. На ней объявления, указывающие время службы, имя и адрес церковного служителя, рассказывающие о деревенских новостях и рекламирующие работу Общества детей англиканской церкви. Мальтрейверс не смог продолжать свое обследование, потому что дверь церкви была заперта. Он вернулся к машине, размышляя о том, что телевизионные антенны и спутниковые отражатели ничего не изменили в облике череды коттеджей на дальней стороне зеленой долины. Когда он пересекал ручей, от колес его машины расходились небольшие волны. Сразу увидев нужный поворот, он проехал еще немного вдоль стены, окружавшей церковный двор, пока не достиг коттеджа «Сумерки», спрятавшегося за десятифутовой изгородью бирючины. Достав из багажника свой чемодан, Мальтрейверс открыл ворота и прошел в сад. Перед открытой дверью главного входа в выцветшем от солнца шезлонге лежала девочка-подросток, из транзистора рядом лилась поп-музыка. Погода стояла достаточно теплая, и девочка была в шортах. Она закинула одну на другую свои стройные ноги. Под алой рубашкой без рукавов беспокойно, в такт ее сонному дыханию волнующе поднимались и опускались вполне зрелые груди. Жесткие черные волосы коротко подстрижены, по-юношески худое лицо спряталось под огромными солнечными очками, надетыми скорее ради эффекта, нежели по необходимости.

– Привет, Мишель, – остановился около нее Мальтрейверс.

– Ммм? – Голос девочки звучал раздраженно. – Что это?

– Не что, а кто. Прислушайся к моему голосу.

Не поднимая головы, она повернулась к нему, сдвинув рукой очки на лоб.

– О, привет! Они где-то там, в доме. – Очки снова равнодушно были надвинуты на глаза, и Мишель перестала на него обращать внимание. Он отправился дальше, надеясь найти более теплый прием.

Коттедж «Сумерки» строили для фермерской семьи надежно и практично. А было это в 1870 году. Тогда дом состоял всего лишь из одной большой, на все случаи жизни, комнаты в нижнем этаже, позади которой приютилась буфетная и две спальни, да в саду всегда возвышалась куча навоза. Спустя столетие, после того как сюда были вложены немалые деньги, викторианские арендаторы смогли бы из прошлого, пожалуй, найти здесь только стены и трубу, сохраненную, впрочем, лишь в чисто декоративных целях. Разные части дома разъединялись, сокращались, изменялись и увеличивались, к ним пристраивались новые, а иногда, наоборот, разрушались старые. Буфетная поочередно служила то кладовой, то подсобкой, ее примитивные удобства компенсировались новинкой – окном с цветным стеклом на задней стене, общей с кухней. Коттедж разросся и в стороны, и вперед, чтобы дать место второй комнате, третьей и четвертой, спальням и ванной наверху. На месте постоянной когда-то зловонной кучи навоза теперь стоял сарай для инструментов. Перемена вкусов привела к тому, что у очага из графита, который был установлен еще в прошлом веке, появились «наследники». Среди них – сначала вариант с трубой в стиле смежных коттеджей 1903 года, тоже благополучно ушедших в прошлое, эдакий претенциозный каменный монстр пятидесятых годов, потом им на смену пришел современный камин, выложенный кирпичами, на котором теперь красовался кованый медный сосуд с охапкой сухих цветов. Тепло шло от батарей, безобразных с точки зрения архитектуры, но достаточно тонких, чтобы не бросаться в глаза. Передняя дверь и сейчас вела в комнату, которая прежде была единственной на первом этаже. Стены ее были выкрашены нежно-зеленой краской, паркетный пол – красного дерева. Среди вещей современными были только телевизор и проигрыватель; столовый гарнитур, диван, разностильные стулья, горка и книжный шкаф приобретены в антикварных магазинах и на домашних аукционах не позднее чем в конце века.

Мальтрейверс остановился напротив двери в кухню и отсюда увидел Веронику возле раковины под окном, глядевшим в сад позади дома. Ее волосы, такие же темные, как и у дочери, свободно ниспадали почти до талии, и яркие цветы ее индийского ситцевого платья были наполовину скрыты их угольно-черным блестящим водопадом. Мальтрейверс едва ли произвел какой-нибудь шум, но она, казалось, мгновенно почувствовала, что рядом кто-то появился, и даже поняла кто.

– Здравствуй, Гас! – Она не двинулась с места, не обернулась. – Хорошо доехал?

– Прекрасно. У меня даже было время остановиться и осмотреть окрестности.

Он поставил свой чемодан, и, когда уже прошел через гостиную, она наконец повернулась. Ее лицо, с высоким лбом и длинным носом, на первый взгляд могло показаться простоватым, но тотчас его особая, чуть суровая красота поражала, усиливаясь, – наверное, благодаря таким странным глазам.

Когда они расцеловались – она лишь слегка должна была приподняться, чтобы дотянуться до него, хотя в нем было шесть футов роста, – он снова почувствовал ту ее особенность, которая поразили его при первой встрече. Вероника обладала чрезвычайно развитым умением контролировать себя. Она никогда не выражала своих эмоций, и он понимал, что постичь ее как личность почти невозможно. Она не была недружелюбной, но в любом разговоре с ней всегда было ясно, что она делает не более одного шага, выбираясь из вежливости, из своей скорлупы. Мальтрейверс был убежден, что, если бы Стефан и Мишель неожиданно, не приведи Бог, умерли, она бы не терзалась одиночеством, поскольку и так была всегда одна, наедине с собой, за непроницаемыми барьерами. Возможно, это как-то связано с ее детством, но казалось, она целиком спряталась за ними после рождения дочери. Даже сейчас никто не знал, кто был отцом Мишель.

– А где Стефан? – поинтересовался Мальтрейверс.

– На чердаке. Почему бы тебе не подняться? Вещи можешь оставить в своей комнате. Последняя дверь на лестничной площадке. Я приготовлю чай.

Такая сдержанная встреча была для нее обычной. Кроме кратких расспросов о том, как он доехал, никакой пустой болтовни для обычного установления контакта. Вероника не начинала разговора сама, она только отвечала, ее манера общения, как и поступки, была основательной и деловой.

Комната, отведенная ему, находилась в конце коридора, из ее окна виднелась непрерывная цепь гор, возвышающихся в том же направлении, куда шло главное шоссе. Он отложил распаковку чемодана на потом и вернулся на площадку, откуда алюминиевая приставная лестница вела наверх, к чердаку, через люк в потолке.

– Разрешите войти на борт! – крикнул он, начав взбираться по ступенькам. Вскоре его голова появилась в проеме. Чердачный пол был освещен теперь длинными неоновыми лампами, установленными на балках крыши. Сидящий за столом Стефан Харт корпел над кипой тетрадей. Трудно было сразу сказать, почему именно он походил на школьного учителя, но это было так. Высокий, неуклюжий в своих джинсах-варенках и вельветовой рубашке, он до сих пор сохранял облик студента-радикала; это впечатление усиливалось за счет коротко остриженной бороды, которая была темнее его теперь немодных, длинных рыжеватых волос. Он повернулся к Мальтрейверсу – его глаза за очками в золотой оправе были настороженными.

– Привет, Гас. Добро пожаловать в нашу глушь.

– И очень милую глушь, – заметил Мальтрейверс, сходя на пол с лестницы. Люди фотографируют такие места и мечтают жить здесь.

– Не забудь о балках, – предостерег Стефан, когда Мальтрейверс выпрямился. – Стой посередине – и все будет в порядке.

Впервые они встретились на собрании воскресного литературного кружка, куда Мальтрейверса пригласили в последнюю минуту, чтобы он заменил заболевшего гораздо более удачливого писателя с телевидения. Однажды вечером в баре они затеяли дискуссию о творчестве сестер Бронте. Мальтрейверс выдвинул предположение, что оно не столько гениально, сколько скорее представляет собой образчик дурной преемственности, и обратился к примерам из Гарди, Диккенса и Соммерсета Моэма, доказывая, что необычное детство нередко способствовало появлению самых талантливых писателей. После нескольких кружек пива Мальтрейверс провозгласил, что Хэмпшир – самый великий район Англии, потому что он породил и Джейн Остен, и крикет, после чего разговор зашел о Соберсе, Коудри и Ботэме. О классической подаче мяча они говорили больше, чем о классической литературе, и их дружба состоялась… В то время Стефан был преподавателем английского в Хорнси, расположенном достаточно близко от квартиры Мальтрейверса в Хайбери, чтобы они могли регулярно встречаться и проводить полдень у «Лорда» или «Овала»[«О в а л» – площадка для игры в крикет в Лондоне.]. Однажды вечером Мальтрейверс и его подруга Тэсс Дейви пригласили его пойти с ними на благотворительный концерт в «Королевский театр» на Друри-Лейн, и Стефан спросил, может ли он взять с собой девушку, с которой познакомился в отпуске. Это и была Вероника Дин, и Тэсс сказала потом Мальтрейверсу, будто уже в тот вечер была убеждена, что Вероника и Стефан поженятся. Меньше чем через шесть месяцев они так и сделали. Стефан нашел работу – понятное дело, в Эксетере – и переехал в дом к Веронике в Медмелтоне. Мальтрейверс не видел их со дня свадьбы, кроме пары раз, когда Стефан приезжал в Лондон.

– Вероника готовит чай, так что нам надо спускаться, – сказал Мальтрейверс, когда они пожали друг другу руки. – Входя сюда, я встретил Мишель. Сколько ей теперь?

– Пятнадцать, которые сойдут за все двадцать пять, – язвительно ответил Стефан. – Когда она отправляется на дискотеку в Эксетер, она будто из тюрьмы бежит.

– Могу себе представить. Один мой приятель сказал однажды: «Ты становишься старым, когда понимаешь, что ты слишком стар, чтобы стать отцом девицы, о которой мечтаешь». Жестоко, но точно. Что Вероника думает об этом?

– Это все еще запретная область, – признался Стефан. – Я научился даже не пробовать вторгаться туда. Между женщинами существует особая связь, и никому другому это взаимопонимание недоступно.

– Может быть, женщины с медмелтонскими глазами – как мидвичские кукушки? Они-то понимают друг друга, – сказал Мальтрейверс полушутя-полусерьезно. Тайная и непонятная связь между женой Стефана и его приемной дочерью долгое время тревожила его…

– Иногда и я так думаю. Ты заметил, какие глаза у Мишель? Они необычны для этих мест. У нее зеленый глаз справа.

– А что, это существенно?

– Это как бы зеркальное отражение уже привычного варианта и встречается довольно редко. Старухи уверяют, что у такой женщины все наоборот: добро – это зло, ад – это небеса, дьявол – это Бог и все они также должны быть левшами.

– А Мишель?

– Она одинаково хорошо владеет обеими руками, – поморщился Стефан. – Получается почти то же самое.

– Кто бы ни преподавал биологию в твоей школе, он должен легко объяснить это. Все, что я могу припомнить из закона Менделя, это то, что он начинается с любовных игр, шашней у гороха, но ведь у меня голубые глаза и я правша. А тут нет большой тайны.

– Я все это знаю, но прими во внимание медмелтонские предрассудки. Это, конечно, сказки, но многие люди верят в них.

Мальтрейверс пренебрежительно пожал плечами.

– Не знаю, сколько тут в округе старух, которые по традиции все еще варят суп из глаза тритона и крыла летучей мыши, но я видел здесь спутниковый локатор, так что, похоже, конец двадцатого века добрался и до Медмелтона.

– Поверь мне, Гас, иногда я сомневаюсь в этом.

Вопреки всему и совсем немного времени спустя и у Мальтрейверса появятся подобные сомнения.