Текст книги "Моральное животное"

Автор книги: Роберт Райт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Роберт Райт
Моральное животное

Почему мы такие, какие мы есть

Новый взгляд эволюционной психологии

Перевод с английского выполнен на общественных началах под эгидой сайта www.ethology.ru

Руководитель перевода и основной переводчик – Анатолий Протопопов

В работе над переводом также принимали участие:

Михаил Потапов – перевод 9-й главы

Владимир Честнов – перевод фрагмента вступления

Анна Карандашева – участие в переводе 2-й главы (при любезном посредничестве Игоря Медведева)

Анна Жданова – участие в переводе фрагмента 4-й главы

Виктория Чурикова – участие в переводе: фрагмента вступления, 1-й и 9-й глав

Элеонор Штейнберг – участие в переводе 18-й главы, участие в лингвистической правке вступления и 1-й главы.

Татьяна Штейнберг – участие в лингвистической правке вступления и 1-й главы, отдельные полезные советы по переводу.

Михаил Линецкий – отдельные полезные советы по переводу

Софья Бессонова – участие в литературной правке полного текста 2-й редакции перевода.

Книга опубликована на языке оригинала в 1994 году.

Первая редакция перевода на русский закончена в марте 2006 года.

Вторая, улучшенная редакция перевода – июль 2007 года

Посвящается Лизе[1]1
  Лиза – жена автора книги, Роберта Райта


[Закрыть]

Не отдавая отчёта своим действиям, он налил ещё порцию бренди.

Как только жидкость коснулась его языка, он вспомнил своего ребёнка, выходящего из сияния: печальное, несчастное, и преисполненное понимания лицо.

Он сказал: "О Боже, помоги ей. Чёрт побери, я заслуживаю этого, но пусть она живёт вечно".

Это была любовь, которую он должен бы испытывать к каждой душе в мире: страх за всех и желание спасать сейчас сконцентрировались на одном ребёнке.

Он заплакал, словно бы ему пришлось наблюдать с берега, как она медленно тонет, а он разучился плавать.

Он подумал – ведь эти чувства я должен питать всё время, и к каждому…

Грэм Грин «Власть и слава».

Введение. Дарвин и мы

«Происхождение видов» почти не содержит упоминаний о человеке, как биологическом виде. Угрозы, cодержащиеся в этой книге – библейскому пониманию нашего появления, успокоительной вере в то, что мы более чем просто животные – были достаточно ясны, чтобы Чарльзу Дарвину не требовалось раздувать тему. Ближе к концу последней главы он просто предположил, что изучая эволюцию «мы прольём свет на происхождение человека и его историю». И в том же самом абзаце он рискнул сказать, что «в отдалённом будущем» изучение психологии «будет базироваться на новом фундаменте».

Будущее и вправду оказалось отдалённым.

В 1960 году, через 101 год после появления "Происхождения…", историк Джон Грин отметил: "Что касается происхождения особенностей именно человека, то Дарвин был бы разочарован, узнав, что обсуждение этих вопросов очень мало продвинулось после его собственных рассуждений в "Происхождении человека". Он был бы также разочарован, услышав, что Дж. С.Всинер из антропологической лаборатории Оксфордского университета характеризует этот вопрос как "большую непостижимую тему, наше эволюционное понимание которой остаётся недостаточным". Подчеркивая уникальность человека как животного, способного к передаче культуры, Дарвин мог испытывать соблазн возвратиться к доэволюционной идее абсолютного различия между человеком и другими животными.

Через несколько лет после этого высказывания Грина началась революция.

Между 1963 и 1974 годами четыре биолога – Вильям Гамильтон, Джордж Вильямс, Роберт Триверс и Джон Мейнард Смит выдвинули серию идей, которые продолжают и развивают теорию естественного отбора. Эти идеи радикально углубили представление эволюционных биологов о социальном поведении животных, включая нас. Но изначально применимость этих новых идей к нашему виду была неочевидна. Биологи уверенно говорили о математике самопожертвования среди муравьёв, о скрытой логике брачного поведения у птиц, но о человеческом поведении говорили невнятно, а то и не говорили вообще. Даже две эпохальные книги, которые выдвинули и провозгласили эти новые идеи – «Социобиология» Уилсона (1975) и "Эгоистичный ген" Ричарда Докинза (1976) – о людях говорили довольно мало. Докинз почти полностью уклонился от этой темы, а Уилсон свёл своё обсуждение нашего вида к скудной заключительной, и по общему признанию – умозрительной главе, 28 страниц из 575. Лишь начиная с середины 1970-х эволюционный взгляд на человека стал проясняться. Маленькая, но растущая группа учёных приняла концепцию, которую Уилсон назвал "новым синтезом" и привнесла её в социальные науки с намерением их основательно переработать. Эти учёные применили новую, усовершенствованную теорию Дарвина к нашему виду, а затем проверили свои построения с помощью свежесобранных данных.

И пройдя сквозь неизбежные неудачи, они добились большого успеха. Хотя они всё ещё считают себя боевым меньшинством (чем они похоже, тайно наслаждаются), признаки повышения их статуса очевидны. Почтенные журналы по антропологии, психологии и психиатрии публикуют статьи авторов, которым 10 лет назад можно было рассчитывать лишь на публикации в только что появившихся журналах с ярко выраженной дарвинистской ориентацией. Медленно, но верно появлялось новое мировоззрение.

Здесь слово «мировоззрение» нужно понимать совершенно буквально.

Новый дарвинистский синтез, подобно квантовой физике или молекулярной биологии представляет собой тело из научных теорий и фактов, но в отличие от физики и молекулярной биологии описывает нашу повседневную жизнь. Однажды осознанный (а его гораздо легче осознать, чем квантовую физику), он может совершенно изменить восприятие реальности общественных отношений. Вопросы, которые изучает новое мировоззрение, находятся в диапазоне от мирских до духовных, и касаются почти всего сущего – романтических отношений, любви, секса, (действительно ли мужчины иили женщины по своей природе моногамны? какие обстоятельства делают их более или менее таковыми?), вражды и дружбы (какая эволюционная логика лежит в основе государственной политики – или, раз уж заговорили – политики вообще?); эгоизм, самопожертвование, чувство вины (почему естественный отбор дал нам это обширное хранилище виновности, известное как совесть? действительно ли это ориентир для «морального» поведения?); социальный статус и социальный рост (обусловлено ли иерархическое строение нашего общества природой человека?); дифференциация наклонностей мужчин и женщин в таких областях, как дружба и честолюбие (являемся ли мы пленниками нашего пола?), расизм, ксенофобия, война (почему мы легко выводим большие группы людей за пределы наших симпатий?); обман, самообман и подсознание (возможна ли разумная честность?); различные психопатологии (естественны ли депрессии, неврозы, паранойя; если это так, то как смягчить их проявления?); отношения любви-ненависти между братьями и сестрами (почему это не чистая любовь?), ужасная способность родителей наносить психический ущерб своим детям (чьи интересы при этом подразумеваются?) и так далее.

Тихая революция

Ныне новое поколение ученых-социологов дарвинской школы борется с доктриной, на протяжении большей части нынешнего столетия доминировавшей в общественных науках. Её идея состоит в том, что биология не имеет особого значения, что уникально воспитуемая человеческая психика, наряду с уникальным воздействием культуры, оторвала уже наше поведение от его эволюционных корней; что не врождённая человеческая натура управляет человеческими поступками, а скорее наоборот, что этой неотъемлемой натурой человека нужно управлять. Отец современной социологии Эмиль Дюркгейм (Emile Durkheim) так писал об этом в начале нашего века: человеческая натура «всего лишь неопределенный, сырой материал, выплавляемый и преобразуемый воздействием социального фактора». История показывает, как пишет Дюркгейм, что даже такие глубоко переживаемые эмоции, как половая ревность, отеческая любовь к своему ребенку или любовь ребенка к отцу – «далеки от врождённости в человеческой натуре». Согласно этому взгляду, мозг в основном пассивен, это всего лишь чаша, в которую по мере взросления индивида вливается местная культура. Если же разум и накладывает какие-либо ограничения на содержание культуры, то они слишком широки. Антрополог Роберт Лоуви (Robert Lowie) писал в 1917 г., что «принципами психологии так же нельзя объяснить феномен культуры, как гравитацией – архитектурные стили». Даже психологи, от которых вообще-то можно было бы ожидать доводов в защиту человеческого разума, часто пренебрежительно отзывались о нем, как о чем-то немногим большем чистой доски.[2]2
  tabula rasa – В.Ч.


[Закрыть] Бихевиоризм, доминировавший в психологии на протяжении большей части данного столетия, в основном заключается в той идее, что люди склонны делать то, за что их вознаграждают и не делать того, за что наказывают, и таким образом формируют изначально бесформенный ум. В романе-утопии Б.Ф. Скиннера «Уолден II» (B.F. Skinner, «Walden II»), написанном в 1948 году, зависть, ревность и прочие антиобщественные побуждения устраняются строгой системой положительных и отрицательных подкреплений.

Этот взгляд на человеческую природу, как на что-то почти не существующее и мало на что влияющее, известен среди современных общественных ученых-дарвинистов как "стандартная модель социальной науки". Многие из них изучали её на последних курсах университетов, а некоторые из них прожили годы под её сенью, прежде чем начали сомневаться в ней. А от сомнений перешли к бунту.

Происходящее сегодня во многом вписывается в "смену парадигмы", описанную Томасом Куном (Thomas Kuhn) в его хорошо известной книге "Структура научных революций" (The Structure of Scientific Revolutions). Группа учёных, в основном молодых, бросают вызов установившимся взглядам своих старших авторитетов, встречают ожесточенное сопротивление, упорно продолжают борьбу и достигают периода расцвета. Тем не менее, несмотря на классический облик этого конфликта поколений, в нём наличествует пара отличительных иронических деталей.

Начнём с того, что революция эта протекает довольно неприметно. Разнообразные революционеры упрямо отказываются наименовать себя каким-нибудь одним простым именем; таким, чтобы оно легко умещалось на трепещущем знамени. Когда-то у них такое наименование было – «социобиологи», весьма уместный и полезный термин, введенный Уилсоном (Wilson). Но книга Уилсона вызвала на себя такой огонь критики, так много обвинений в пагубных политических намерениях и карикатурных изображений существа социобиологии, что само это слово оказалось скомпрометированным. Ныне большинство практикующих в области, обозначаемой этим словом, стараются избегать этого ярлыка. Несмотря на то, что они объединены присягой верности согласованному и логически последовательному набору доктрин, они выступают под разными именами: поведенческие экологи, антропологи-дарвинисты, эволюционные психологи и эволюционные психиатры. Иногда приходится слышать вопрос: "Что же случилось с социобиологией?" Ответ состоит в том, что она ушла в подполье, где и занимается подтачиванием основ академического правоверия.

Второй иронический момент данной революции связан с первым. Многие из тех отличительных особенностей нового взгляда, которых старая гвардия больше всего не любит и опасается, в сущности не являются отличительными особенностями именно нового взгляда. С самого начала атаки на социобиологию являлись ответной реакцией, причём более на предыдущие книги дарвинского склада, чем на книгу Уилсона. В конце концов, эволюционная теория имеет долгую и в основном отталкивающую историю приложения к человеческим делам. После своего скрещения с политической философией в начале века, с образованием мутной теории, известной как «социодарвинизм», она попала в руки расистов, фашистов и наиболее бессердечного разряда капиталистов. Кроме того, примерно в то же время от неё отпочковались некоторые довольно примитивные идеи насчет наследственной основы поведения, именно те идеи, которые удобным образом напитали те самые политические извращения дарвинизма. В результате аура жестокости, как интеллектуальной, так и идеологической, продолжает довлеть над дарвинизмом в умах многих и академиков, и непосвященных. (Некоторые люди считают, что термин «дарвинизм» – это то же самое, что "социодарвинизм"). Отсюда проистекают многие ложные представления о новой дарвиновской парадигме.

Невидимые общности

Например, новый дарвинизм часто ошибочно полагается упражнением в социальном расслоении. На рубеже 19 и 20 веков антропологи спокойно рассуждали о «низших расах дикарей», неспособных к нравственному развитию. Некритичному наблюдателю казалось, что такие установки достаточно легко вписывались в общую схему дарвинизма, так же как и более поздние доктрины сторонников превосходства белой расы, включая Гитлера. Но сегодняшние антропологи дарвиновской школы, изучая народы мира, меньше интересуются внешними различиями культур, чем их глубокой общностью. За глобальной мешаниной обычаев и ритуалов они видят повторяющиеся образцы в таких общественных институтах, как семья, дружба, политика, ухаживание, мораль. Они полагают, что эволюционное развитие людей объясняет построение этих шаблонов: почему людей во всех культурах так волнует социальный статус (часто больше, чем они отдают себе отчёт); почему люди во всех культурах не только сплетничают, но и сплетничают на одни и те же темы; почему во всех культурах мужчины и женщины отличаются друг от друга по нескольким основным направлениям; почему людям повсюду присуще чувство стыда, и возникает оно в легко предсказуемых обстоятельствах; почему людям повсюду присуще глубокое чувство справедливости, и такие интернациональные пословицы, как «доброе дело не пропадёт» и «око за око, зуб за зуб» служат формой для жизни людей везде на этой планете.

В некотором смысле не удивительно, что переоткрытие природы человека длилось так долго. Она стремится уклониться от нас, где бы мы её ни высматривали. Мы считаем само собой разумеющимися такие явления в нашей жизни как благодарность, стыд, раскаяние, гордость, честь, возмездие, сочувствие, любовь и так далее; так же как мы считаем самим собой разумеющимся воздух, которым мы дышим, свойство брошенных предметов падать, и других явлений, типичных для жизни на этой планете. Но так необязательно должно быть. Мы могли бы жить на планете, где общественная жизнь не имела бы ничего похожего на вышеперечисленное. Мы могли жить на планете, где некоторым этническим группам были присущи лишь некоторых из вышеупомянутых чувств, а другим группам были бы присущи другие. Но на нашей планете это не так. Чем внимательнее антропологи-дарвинисты изучают народы мира, тем более их поражает плотность и запутанность паутины природы человека, которой связаны все мы. И тем больше понимают, как эта сеть сплетена.

Даже когда неодарвинисты фокусируются на различиях – либо между группами людей, либо среди людей внутри групп – они вообще не склонны объяснить их в терминах генетических различий. Антропологи-дарвинисты видят несомненно разнообразные мировые культуры как продукты единой человеческой сущности, реагирующей на широко переменные условия; эволюционная теория показывает доселе невидимые связи между условиями и культурами (например объясняют, почему в некоторых культурах с невестой принято давать приданое в других – нет). И, несмотря на распространённое заблуждение, эволюционные психологи придерживаются все той же основной доктрины психологии и психиатрии XX века, полагающей что раннее общественное окружение оказывает огромное влияние на формирование сознания взрослого.

Действительно, изрядное число исследователей этой темы, нацеленное на раскрытие основных законов психологического развития, уже убедились – это можно сделать лишь с эволюционистским инструментарием. Если мы хотим узнать, скажем, как уровень амбициозности или неуверенности формируются ранним опытом, мы должны сначала выяснить, почему естественный отбор сделал их подверженными формированию.

Впрочем, это не означает, что человеческое поведение бесконечно податливо. Отслеживая каналы влияния окружающей среды, большинство эволюционных психологов видят определённые твёрдые берега. Утопический дух бихевиоризма Б.Ф.Скиннера, идея которого состоит в том, что человек может стать любым, если создать надлежащие условия, не слишком оправдывается в наши дни. Также не оправдывается идея, что самые мрачные уголки человеческого подсознания полностью неизменны, определяются «инстинктами» и "врожденными позывами"; так же как идея, что психологические различия среди людей сводятся главным образом к генетическим различиям. Они сводятся к генам, да (где ещё могут быть закодированы законы умственного развития?), но не обязательно к различиям в генах. Ведущее предположение многих эволюционных психологов, (по причинам, которых мы коснёмся позже), состоит в том, что большинство резких различий между людьми, скорее всего определяется средой.

В некотором смысле, эволюционные психологи пытаются различать второй уровень природы человека, более глубокое единство нашего вида. Сначала антрополог обращает внимания на повторяющиеся темы в одной культуре за другой: жажда социального одобрения, способность испытывать вину. Вы могли бы называть их, как и многие другие подобные универсалии, "ручками управления природой человека". Затем психолог обращает внимание, что точные положения ручек разные у разных людей. У одного человека ручка "жажды одобрения" настроена в зоне комфорта, убавлена примерно до относительной отметки «самоуверенность», у другого же прибавлена вплоть до мучительной отметки "тяжелая неуверенность"; у одного ручка чувства вины установлена в начале шкалы, у другого болезненно высоко. И психолог спрашивает: как устанавливаются эти ручки? Генетические различия индивидуумов конечно играют роль, но видимо большая роль сыграна общим генетическим базисом: в соответствии с типичной для всего вида генетической программой развития, которая впитывает информацию о социальной среде и соответственно настраивает созревающий ум. Может показаться странным, но будущий прогресс в изучении влияния среды может произойти от изучения генов.

Таким образом, природа человека имеет две формы, и обе они по естественным причинам обычно игнорируются. Первая форма так убедительно очевидна, что полагается само собой разумеющейся (например, чувство вины). Вторая форма порождает различия между людьми в процессе их взросления, и таким образом естественно прячется (программа развития, которая калибрует чувство вины). Природа человека состоит из ручек и из механизмов их настройки, и оба они в своём роде невидимы для их носителя.

Есть и другая причина невидимости, почему человеческая натура так медленно становилась явной – базовая эволюционная логика всюду непрозрачна для самоанализа. Естественный отбор, похоже скрывает наше истинное «Я» от нашего сознательного «Я». Как верно заметил Фрейд, мы не обращаем внимания на наши самые глубокие побуждения, но они стоят на нашем пути неотвратимее и мощнее (и даже, в некоторых случаях, гротескнее) чем даже он себе представлял.

Дарвиновская «Самопомощь»

Хотя эта книга затронет многие поведенческие науки – антропологию, психиатрию, социологию, политические науки, эволюционная психология будет в её центре. Это молодая и пока ещё неокрепшая дисциплина, частично выполнившая обещание создать новую науку о мышлении, позволяет нам теперь задать вопрос, который было бы бесполезно задавать и в 1859 году, после выхода в свет «Происхождения», и в 1959-м – чем теория естественного отбора может быть полезна обычным людям?

Например, может ли эволюционное понимание природы человека помочь людям в достижении их жизненных целей? Действительно ли оно может помочь им выбрать эти цели? Поможет ли оно различать между достижимыми и недостижимыми целями? Точнее, поможет ли оно в определении того, какие цели являются достойным? То есть, поможет ли знание того, как эволюция формировала наши основные моральные импульсы, решить, которые импульсы мы должны полагать законными?

Ответы на все эти вопросы, по моему мнению, такие: да, да, да, да и снова да. Предшествующие предложения вызовут раздражение, если не гнев, многих людей в этой области (уверяю вас, это так. Проверено.). Они так долго работали под гнётом прежней морали дарвинизма и его политических злоупотреблений, что предпочли не смешивать науку и моральные ценности. Они говорят, что из естественного отбора нельзя вывести основные моральные ценности, равно как из любой другой естественнонаучной работы. И если вы это тем не менее сделаете, вы совершите то, что философы называют "натуралистическим заблуждением" – бездоказательно сделаете вывод о том, что «должен» следует из «есть».

Я согласен с тем, что природа – не моральный авторитет, и мы не должны принимать любые «ценности», которые выглядят безусловными в её деятельности (типа "смог – значит прав"). Тем не менее, истинное понимание природы человека неизбежно вызовет глубокие размышления о морали, и я постараюсь показать, что это законно.

Эта книга, с её применимостью к вопросам повседневной жизни, будет немного похожа на книгу о самопомощи. Но именно немного.

На следующих нескольких сотнях страниц не будет содержательных советов и тёплых утешений. Эволюционная точка зрения не будет радикально упрощать вашу жизнь, а иногда даже усложнит её, резко освещая нравственно-сомнительное поведение, к которому мы склонны и выработали способность удобно скрывать от себя эту сомнительность. Некоторые решительные или незамысловатые предписания, которые я смогу вывести на основе новой эволюционной парадигмы, высвечены более чем трудными дискуссиями, дилеммами и загадками.

Но вы не сможете отрицать интенсивность освещения, по крайней мере (я надеюсь) к концу книги. Хотя одна из моих целей состоит в поиске практических применений эволюционной психологии, но моя приоритетная и главная цель – раскрыть основные принципы эволюционной психологии; показать, насколько изящно теория естественного отбора (как стало понято сегодня), обрисовывает контуры человеческого мышления. В первую очередь эта книга призвана изложить новую науку, и только во вторую – изложить новый базис политической и нравственной философии.

Я изо всех сил старался не смешивать эти две ипостаси; отдельно – новый эволюционный взгляд на психику человека, и отдельно – практические выводы нового дарвинизма. Многие люди, принимающие первую – научный набор, без сомнения откажутся от многих аспектов второй, философской. Но я думаю, что найдётся немного адептов первой, которые будут отрицать её связанность со второй. Трудно не согласиться, что новая парадигма – очень мощная лупа изучения человеческого вида, и странно её откладывать при исследовании отдельных категорий, связанных с ним. Сущность человеческого вида – в нём самом…