Текст книги "Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 1. Я, Клавдий"
Автор книги: Роберт Ранке Грейвз
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 33 страниц)
Это произошло в сентябре. Все то время, что Калигула отсутствовал, на Палатинском холме между храмом Кастора и Поллукса и дворцом Калигулы поспешно возводили новый храм, доходивший до самой рыночной площади. Приехав, Калигула превратил храм Кастора и Поллукса в вестибюль к новому храму, велев проделать проход между статуями богов. «Божественные близнецы – мои привратники», – хвастливо говорил он. Затем Калигула отправил письмо губернатору Греции с приказом изъять из храмов и отослать в Рим все самые известные статуи богов. Он намеревался отсечь им головы и заменить их скульптурными изображениями собственной головы. Больше всего Калигула жаждал заполучить колоссальную статую Юпитера Олимпийского. Он велел построить специальный корабль для ее перевозки. Но перед самым спуском на воду в корабль попала молния. Во всяком случае, такова была официальная версия – я думаю, что на самом деле суеверная команда сама сожгла корабль. Тут Юпитер Капитолийский раскаялся в своей ссоре с Калигулой (так Калигула нам сказал) и умолял его вернуться и жить рядом с ним. Калигула ответил ему, что новый храм уже практически закончен, но, поскольку Юпитер так смиренно просит у него прощения, он пойдет на компромисс – построит мост над долиной и соединит два холма. И он сделал это; мост проходил над самой крышей храма, посвященного Августу.
Калигула был публично признан Юпитером. Он был не только Латинский Юпитер, но и Юпитер Олимпийский, мало того, он воплощал в себе всех остальных богов и даже богинь, которых он обезглавил и наградил своей головой. Иногда он был Аполлоном, иногда Меркурием, а иногда Плутоном; в каждом отдельном случае он носил соответствующий наряд и требовал соответствующих жертвоприношений. Я видел, как он расхаживал, изображая Венеру, в длинном газовом одеянии, рыжем парике, туфлях на высоком каблуке, с накладным бюстом и размалеванным лицом. Он выступал в качестве Доброй Богини на ее ежегодном декабрьском празднике; стыд и срам. Его любимцем также был Марс, но чаще всего Калигула оставался Юпитером; он ходил тогда в масличном венке и ярко-голубом шелковом плаще, нацепив бороду из тончайшей золотой проволоки, держа в руке кусок янтаря с зазубренными краями, который изображал молнию. Однажды в таком наряде он произнес речь с ораторского амвона на рыночной площади.
– Я намереваюсь в скором времени, – сказал он, – построить для себя город на вершине Альп. Мы, боги, предпочитаем горные вершины душным речным долинам. Я смогу обозревать оттуда всю свою империю – Францию, Италию, Швейцарию, Тироль и Германию. Если я увижу, что где-нибудь внизу готовится заговор, я пошлю всем в предупреждение раскат грома, вот так! (Он грозно зарычал.) Если на это не обратят внимания, я поражу предателя молнией, вот так! (Он метнул кусок янтаря в толпу. Тот ударился о статую и отскочил, не причинив никому вреда.)
Находившийся в толпе чужеземец, сапожник из Марселя, приехавший осматривать достопримечательности Рима, разразился смехом. Калигула велел его схватить и привести к ораторскому амвону. Наклонившись к нему и грозно нахмурясь, он спросил:
– Кто я, по-твоему?
– Пустозвон, – сказал сапожник.
Калигула не поверил своим ушам.
– Пустозвон? – переспросил он. – Я– пустозвон?
– Да, – сказал француз. – Я всего лишь бедный французский сапожник, и я первый раз в Риме, но ничего другого я сказать не могу. Если бы кто-нибудь у меня дома говорил то, что говоришь ты, его назвали бы пустозвоном.
Калигула подхватил его смех.
– Бедный дурачок, – сказал он. – Конечно, назвали бы. Но ведь это говорю я!
Все расхохотались, как безумные, но над кем они смеялись, над Калигулой или сапожником, было неясно. Вскоре после этого Калигула соорудил «небесную» машину. Он поджигал фитиль, раздавался раскат «грома», вспыхивала «молния», и из машины летели камни в ту сторону, куда он ее направлял. Но я знаю из достоверных источников, что, когда ночью гремел настоящий гром, Калигула прятался под кровать. Насчет этого есть одна забавная история. Однажды, когда он шествовал по улицам в обличий Венеры, началась гроза. Калигула принялся кричать: «Отец, отец, пощади свою красавицу дочь!»
Деньги, которые он привез из Франции, скоро кончились, но Калигула изобрел новые способы увеличить свой доход. Его излюбленным приемом было обследовать в судебном порядке завещания людей, не оставивших ему ничего в наследство. Он доводил до сведения суда о всех благодеяниях, оказанных им завещателям, и заявлял, что то ли они забыли про благодарность, то ли, когда писали завещание, не были в здравом уме; он предпочитает думать последнее. Затем он аннулировал завещание и назначал себя основным наследником. Он обычно приходил в суд рано утром и писал на доске сумму, которую намеревался получить в тот день, чаще всего двести тысяч золотых. Когда он ее получал, он закрывал судебное заседание. Однажды утром Калигула издал новый эдикт о часах торговли различных лавок. Он велел начертать его крошечными буквами на небольшом листке и прибить выше человеческого роста на колонне посреди рыночной площади, где никто не потрудился его прочитать, не догадываясь, как он важен. В тот же день были переписаны имена нескольких сот торговцев, невольно нарушивших эдикт. Когда началось судебное разбирательство. Калигула разрешил тем, кто был в состоянии это сделать подать суду просьбу, чтобы им позволили ради смягчения приговора назначить его сонаследником совместно с собственными детьми. Мало кто смог этим воспользоваться. Теперь зажиточные люди, как правило, уведомляли императорского казначея, что Калигула назначается их основным наследником. Но и тут они просчитались. Калигула стал пользоваться ларцом с лекарствами, полученным в наследство от бабки Ливии, и как-то раз отправил в подарок тем, кто недавно включил его в свое завещание, корзинки с засахаренными фруктами. Завещатели скоропостижно умерли, все до одного. Калигула также вызвал в Рим моего родича, царя Марокко, и убил его, сказав без околичностей: «Мне нужно твое состояние, Птоломей».
Во время отсутствия императора в Риме осудили сравнительно мало людей, тюрьмы пустовали, а значит, не хватало жертв для диких зверей. Калигула возместил эту нехватку за счет зрителей, причем сперва им отрезали язык, чтобы они не могли позвать на помощь друзей. У Калигулы становилось все больше причуд. Как-то раз жрец должен был принести ему в жертву молодого бычка – в тот день Калигула выступал в роли Аполлона. Обычная процедура заключалась в том, что прислужник оглушал животное ударом каменного топора по лбу, а жрец перерезал ему горло. Калигула вошел в храм, переодетый прислужником, и задал положенный по ритуалу вопрос: «Можно?» Когда жрец ответил: «Бей», – Калигула опустил топор и размозжил ему голову.
Я все еще жил в бедности с Кальпурнией и Брисеидой. и, хотя долгов у меня не было, денег не было тоже, не считая небольшого дохода с поместья. Я не забывал показывать Калигуле, как я беден, и он милостиво разрешил мне оставаться в сословии сенаторов, хотя я больше не имел на это права по своему имущественному положению. Но я чувствовал себя с каждым днем все менее прочно. Однажды в октябре в полночь меня разбудил оглушительный стук в парадную дверь. Я высунул голову в окно спальни.
– Кто там? – спросил я.
– Тебя немедленно требуют во дворец.
Я сказал:
– Это ты, Кассий Херея? Ты не знаешь, меня убьют?
– Мне приказано немедленно привести тебя к нему.
Кальпурния заплакала, Брисеида тоже, и обе нежно расцеловали меня на прощание. В то время как они помогали мне одеться, я поспешно говорил им, как распорядиться оставшимся у меня небольшим имуществом, что делать с маленькой Антонией, как устроить похороны и так далее. Это была очень трогательная сцена, но я не осмеливался ее затягивать. Скоро я уже хромал рядом с Кассием по пути во дворец. Кассий сказал угрюмо: «Вместе с тобой вызвали еще двух экс-консулов». Он назвал мне их имена, и я перепугался еще больше. Это были богатые люди, как раз из тех, кого Калигула обычно обвинял в заговоре против себя. Но при чем тут я? Я пришел во дворец первым. Двое остальных прибежали почти сразу за мной, задыхаясь от спешки и страха. Нас провели в зал суда и велели сесть на похожем на эшафот помосте напротив трибунала. За нами, переговариваясь вполголоса на своем языке, стояла стража из германских солдат. Комната была погружена во мрак, если не считать две небольшие масляные лампы на трибунале. Окна позади, как я заметил, были завешены черными занавесями, вышитыми серебряными звездами. Мы молча пожали друг другу руки. В прошлом я много натерпелся от этих людей, но кто вспоминает о таких мелочах, когда у порога стоит смерть? Так мы просидели в ожидании до самого рассвета.
Внезапно раздался звон цимбал и веселые звуки гобоев и скрипок. Из двери сбоку трибунала вышли гуськом рабы, каждый – с двумя светильниками, которые они поставили на столы у стен; и тут громкий голос евнуха запел известную песню «Когда ночные стражи…». Рабы удалились. Послышался звук шагов, и в комнату «впорхнула» высокая неуклюжая фигура в женской розовой тунике, с короной из искусственных роз на голове. Это был Калигула.
Розовоперстая богиня
Отдернет ночи звездный полог…
При этих словах Калигула раздвинул занавеси, и мы увидели первый проблеск рассвета: затем, когда евнух дошел до того места, где розовоперстая Заря тушит один за другим светильники, Калигула и это изобразил в своем танце. Пуф. Пуф. Пуф.
И где влюбленные таятся,
Застыв в тенетах нежной страсти…
Тут с ложа, которого мы не заметили, так как оно было в алькове, «богиня Заря» совлекла нагих девушку и мужчину и жестами показала, что им пора расставаться. Девушка была на редкость красива. Мужчина оказался евнухом, который пел. Они разошлись в разные стороны с горестным видом. Когда прозвучал последний куплет:
Заря, Богиня, всех ты краше,
Ты поступью своею чудной
Тревоги усмиряешь наши… —
у меня хватило ума простереться на полу. Остальные поспешили последовать моему примеру. Калигула, сделав антраша, убежал со сцены, и вскоре нас позвали позавтракать с ним. Я сказал:
– О, бог богов! Никогда в жизни я не был свидетелем танца, который доставил бы мне такое же наслаждение. Мне не хватает слов, чтобы описать его прелесть.
Остальные присоединились ко мне и воскликнули:
– Какая жалость, что такое несравненное представление было дано перед такой крошечной аудиторией!
Калигула самодовольно сказал, что это была только репетиция. А представление он даст в одну из ближайших ночей в амфитеатре, собрав туда весь город. Я не совсем представлял, как он сможет повторить сцену с занавесями в огромном открытом амфитеатре, но благоразумно промолчал. Завтрак был очень вкусный, и старший экс-консул, сидевший на полу, попеременно ел пирог с дроздами и целовал ногу Калигулы. Я подумал о том, как обрадуются Кальпурния и Брисеида, когда я вернусь, и тут Калигула, бывший в прекрасном настроении, вдруг сказал:
– Хорошенькая девушка, не правда ли, Клавдий, старый греховодник?
– Очень хорошенькая, божественный.
– И до сих пор девственница, насколько мне известно. Ты не хочешь на ней жениться? Я не возражаю. Она мне было приглянулась, но, смешное дело, мне не нравятся незрелые женщины, да и зрелые тоже, если на то пошло, кроме Цезонии. Ты ее узнаешь?
– Нет, бог богов. Сказать по правде, я смотрел только на тебя.
– Она твоя родственница, Мессалина, дочь Барбата. Старый сводник даже слова не сказал, когда я попросил прислать ее ко мне. Какие они все трусы, Клавдий!
– Да, божественный бог.
– Ну и прекрасно, завтра я вас поженю. А сейчас я, пожалуй, отправлюсь в постель.
– Тысяча благодарностей. Прими мое глубочайшее почтение.
Калигула протянул мне для поцелуя другую ногу. Он исполнил свое обещание и на следующий день нас поженил. Он взял одну десятую приданого как плату за услугу, но в остальном вел себя достаточно пристойно. Кальпурния была в восторге, что я остался жив, и сделала вид, будто моя женитьба ее не трогает. Она сказала деловым тоном:
– Все хорошо, дорогой. Я вернусь в поместье, стану присматривать там за хозяйством. Ты не будешь скучать по мне с такой хорошенькой женой. А раз у тебя завелись деньги, тебе придется снова жить во дворце.
Я сказал, что жену мне навязали, и я буду очень, очень скучать по своей Кальпурнии. Но она отмахнулась от моих слов: Мессалина в два раза ее красивее, в три раза умней, да к тому же родовита и богата. Я уже в нее влюблен, сказала Кальпурния.
Я чувствовал себя неловко. Все эти четыре тяжких года Кальпурния была моим единственным настоящим другом. Чего только она не делала для меня! И все же она была права: я действительно влюбился в Мессалину, и Мессалина должна была стать моей женой. Для Кальпурнии больше не было места.
Уезжала она в слезах. Я тоже плакал. Я никогда не был увлечен ею, но я знал, что она – мой самый верный друг, и если я буду в ней нуждаться, всегда придет мне на помощь. Нет нужды говорить, что, получив приданое, я про нее не забыл.
Глава XXXIII
Мессалина была на редкость красивая девушка, стройная и проворная, с черными, как гагат, глазами и копной черных кудрявых волос. Она почти все время молчала и улыбалась загадочной улыбкой, сводившей меня с ума. Она была так рада ускользнуть от Калигулы и так быстро сообразила, какие преимущества принес ей наш брак, что держалась со мной очень нежно, и я вообразил, будто она любит меня не меньше, чем я ее. Впервые с детства я был по-настоящему влюблен, а когда не очень умный и не очень привлекательный мужчина пятидесяти лет влюбляется в очень привлекательную и очень умную пятнадцатилетнюю девушку, ничего хорошего его обычно не ждет. Поженились мы в октябре, в декабре она забеременела. Мессалина, по-видимому, привязалась к маленькой Антонии, которой шел тогда десятый год, и я вздохнул с облегчением: наконец-то у девочки появилась мать, которая к тому же по возрасту годилась ей в подруги и могла объяснить, как надо вести себя в обществе, и вывезти в свет, чего Кальпурния была сделать не в состоянии.
Нас с Мессалиной опять пригласили жить во дворце. Мы прибыли туда в неудачный момент. Купец по имени Басс расспрашивал начальника дворцовой стражи о привычках Калигулы – правда ли, что он бродит ночью по галереям, так как его мучит бессонница? В какое время это бывает? Какие галереи он предпочитает? Сколько телохранителей его сопровождает? Начальник стражи сообщил об этом Кассию, а Кассий – Калигуле. Басса арестовали и подвергли допросу. Он был вынужден признаться в намерении убить Калигулу, но даже под пытками утверждал, что у него нет пособников. Тогда Калигула послал за его стариком отцом, приказав явиться на казнь сына. Старик, не подозревавший о планах Басса и об его аресте, пришел в ужас, увидев на полу стонущего сына с переломанными костями. Но он взял себя в руки и поблагодарил Калигулу за то, что тот милостиво призвал его закрыть сыну глаза.
– Закрыть сыну глаза! Вот еще! Да у него сейчас и глаз не будет, у этого убийцы. Я выколю их. И твои тоже.
Отец Басса сказал:
– Пощади нашу жизнь, цезарь. Мы – только орудие в руках могущественных людей. Я назову тебе все имена.
Это заинтересовало Калигулу, а когда старик назвал в числе заговорщиков командующего гвардией, начальника германцев, Каллиста-казначея, Цезонию, Мнестера и еще три-четыре имени, он позеленел от страха.
– А кого они хотели сделать императором вместо меня? – спросил он.
– Твоего дядю Клавдия.
– Он тоже участвует в заговоре?
– Нет. Они просто хотели использовать его как подставное лицо.
Калигула поспешно вышел из комнаты и велел позвать к нему командующего гвардией, начальника германцев, казначея и меня. Он спросил, указывая на меня пальцем:
– Разве этот годится в императоры?
Все ответили удивленно:
– Нет, если ты сам так не скажешь. Юпитер.
Тогда Калигула улыбнулся жалостной улыбкой и воскликнул:
– Я – один, а вас трое. Двое из вас вооружены, а я безоружен. Если вы ненавидите меня и хотите убить, убивайте и объявите этого бедного идиота императором вместо меня.
Мы все упали перед ним ниц, и военные протянули ему с пола оружие, говоря:
– У нас этого и в мыслях не было, о повелитель! Разве мы предатели? Если не веришь, убей нас.
Представляете, он действительно готов был нас убить! Но пока он колебался, я сказал:
– О всемогущий, полковник, вызвавший меня сюда, сказал мне о том, какое обвинение выдвинул против этих преданных тебе людей отец Басса. То, что это ложь, видно само собой. Если бы Басс действовал по их наущению, зачем бы ему было расспрашивать о твоих привычках? Разве он не мог бы получить все необходимые сведения от них самих? Нет, просто отец Басса решил спасти жизнь сына и свою собственную жизнь грубой ложью.
По-видимому, мои доводы убедили Калигулу. Он протянул мне руку для поцелуя, велел нам всем троим встать и вернул владельцам мечи. Басс и его отец были разрублены германцами на куски. Но Калигула не мог избавиться от страха, что его убьют, и страх этот вскоре еще усугубился дурными предзнаменованиями. Сперва в сторожку привратника при дворце попала молния. Затем Инцитат, приглашенный как-то вечером на ужин, встал на дыбы, и у него слетела подкова, разбившая алебастровую чашу Юлия Цезаря и расплескавшая на пол вино. Самым зловещим было то, что произошло в Олимпии, когда по приказанию Калигулы храмовые прислужники стали разбирать статую Юпитера на части, чтобы перевезти ее в Рим.[141]141
Самым зловещим было то, что произошло в Олимпии… – Олимпия – местность в Элиде (на западе Пелопоннесского полуострова), где проходили Олимпийские игры и находился храм Зевса со знаменитой статуей работы Фидия. (Комментарий И. Левинской)
[Закрыть] Прежде всего должны были снять голову, чтобы она послужила меркой для головы Калигулы ей на смену. К потолку храма прикрепили блок, обвязали шею Юпитера веревкой и только собрались потянуть, как по всему храму прокатился громовой хохот. Прислужники в панике бросились бежать. Никого достаточно смелого, чтобы занять их место, найти не удалось.
Поскольку «неколебимая твердость» Калигулы заставила всех трепетать при одном упоминании его имени, Цезония посоветовала ему проявлять больше снисходительности, чтобы римский народ любил, а не боялся его. Она понимала, настолько опасно его положение, а ведь если с ним что-нибудь случится, она тоже лишится жизни, разве что станет известно, какие она прилагала старания, чтобы смягчить жестокость императора. Калигула же вел себя на редкость безрассудно. Он отправился по очереди к командующему гвардией, казначею и начальнику германцев и доверительно сказал каждому из них: «Тебе я верю, но остальные замышляют заговор против меня, считай их моими смертельными врагами». Те сообщили об этом друг другу, и когда действительно был организован заговор, они закрыли на это глаза. Калигула сказал, что он считает правильным совет Цезонии и благодарит за него, он, несомненно, последует ему, когда помирится со своими недругами. Он созвал сенат и обратился к нам в следующем тоне: «Скоро, мои враги, я дам вам всем амнистию и буду царствовать с любовью и миром тысячу лет. Таково предсказание. Но прежде чем наступит золотая эра, по полу этого здания покатятся головы и кровь фонтаном будет бить в потолок. Вас ждут безумные пять минут». Мы бы предпочли, чтобы сначала настала золотая эра, а уж потом – «безумные пять минут».
Организовал заговор Кассий Херея. Он был солдат старой школы, привыкший слепо повиноваться приказам старших по званию. Дело должно было дойти до крайности, чтобы человек такого склада подумал о заговоре против своего главнокомандующего, которому он торжественно присягал на верность. Калигула безобразно обошелся с Кассием. Он твердо обещал ему пост командующего гвардией, а затем без всяких объяснений отдал его офицеру, совсем недолго служившему в армии и не имевшему никаких заслуг, в награду за то, что тот отличился во время попойки во дворце: вызвался осушить огромный кувшин вина, не отнимая его от губ, и сделал это – я не спускал глаз, – мало того, не изверг вино обратно. Кроме того, Калигула назначил его сенатором. Кассию поручались самые неприятные дела – сбор налогов, которые на самом деле не подлежали выплате, конфискация собственности за несовершенные преступления, казнь невинных людей. И, наконец, Калигула заставил его подвергнуть пытке прекрасную, к тому же высокорожденную, девушку по имени Квинтилия. История была такова. К Квинтилии сваталось несколько молодых людей, но тот, кого прочил ей в мужья ее опекун, совсем ей не нравился. Девушка умоляла опекуна разрешить ей выбрать себе мужа среди остальных, и он согласился. Был назначен день свадьбы. Отвергнутый претендент, один из «разведчиков», отправился к Калигуле и выдвинул против своего соперника обвинение, сказав, что тот богохульствовал, называя своего августейшего повелителя «лысая дама». В качестве свидетельницы он назвал Квинтилию. Девушку и ее нареченного привели к Калигуле. Оба отрицали свою вину. Обоих было приказано вздернуть на дыбу. Кассий не смог скрыть своего отвращения, так как по закону пытать можно было только рабов. Заметив это, Калигула велел ему самому, своими руками, поворачивать блок. Квинтилия не издала ни стона, не произнесла ни слова во время этого испытания, а после сказала Кассию, который не мог удержаться от слез:
– Бедный полковник, я не питаю к тебе зла. Порой очень тяжело повиноваться приказам.
Кассий ответил с горечью:
– Лучше бы я умер в тот день вместе с Варом в Тевтобургском лесу.
Квинтилию снова привели к Калигуле, и Кассий доложил, что она ни в чем не призналась и даже ни разу не застонала. Цезония сказала Калигуле:
– Это потому, что она любит этого человека. Любовь побеждает все. Можешь разрезать ее на части, она все равно его не выдаст.
Калигула спросил:
– А ты была бы ради меня такой же храброй?
– Сам знаешь, что да, – сказала Цезония.
Поэтому жениха Квинтилии не пытали: он получил помилование, а самой Квинтилии дали в счет приданого восемь тысяч золотых из имущества «разведчика», казненного за лжесвидетельство. Но Калигула прослышал про слезы Кассия во время пытки и стал дразнить его старым плаксой. И это было еще не самое худшее, что он говорил. Сделав вид, будто он верит, что Кассий – сентиментальный престарелый педераст, Калигула все время отпускал по его адресу грязные шуточки в присутствии других гвардейских офицеров, которые были вынуждены им смеяться. Каждый день в полдень Кассий являлся к Калигуле за паролем. Раньше тот говорил «Рим», или «Август», или «Юпитер», или «Победа», или что-нибудь в этом роде, но теперь, чтобы досадить Кассию, Калигула придумывал всякую чепуху, вроде «Сандалии», или «Щипцы для завивки», или «Поцелуй меня, сержант», или «Любовь, только любовь», и Кассий должен был передавать эти пароли остальным офицерам и терпеть их насмешки. Он решил убить Калигулу.
Калигула стал еще безумнее. Однажды он вошел ко мне в комнату и сказал без всяких предисловий:
– У меня будет три императорских города, но Рим в их число не войдет. Один в Альпах, другой – вместо Рима – в Антии, ведь я там родился, и он заслуживает этой чести, к тому же он расположен на море, а третьим станет Александрия, на случай, если германцы захватят два первых. Александрия – очень просвещенный город.
– Да, божественный, – смиренно ответил я.
И тут он вдруг вспомнил, что его назвали лысой дамой – у него на макушке действительно светилась лысина, – и закричал:
– Как ты смеешь находиться в моем присутствии с такой уродливой шапкой волос на голове? Это богохульство!
Он обернулся к германским телохранителям:
– Отрубите ему голову!
Я опять подумал, что моя песенка спета. Но у меня хватило присутствия духа резко сказать германцу, который устремился ко мне с мечом в руках:
– Что ты делаешь, идиот! Бог не говорил «отрубите», он сказал: «остригите». Беги за ножницами, да побыстрей.
Калигула опешил. Он, возможно, и правда подумал, что сказал «остригите». Он разрешил германцу принести ножницы, и меня остригли наголо. Я попросил разрешения Калигулы посвятить ему состриженные волосы, и он милостиво дал на это согласие.[142]142
Я попросил разрешения Калигулы посвятить ему состриженные волосы… – Посвящение состриженных волос было одной из форм приношений божеству. Обычно волосы посвящали молодые люди. (Комментарий И. Левинской)
[Закрыть] После чего всем во дворце, за исключением германцев, велели остричься наголо. Когда очередь дошла до Кассия, Калигула сказал:
– Ах, какая жалость! Такие миленькие кудерки, и полковник так ими гордится!
В тот вечер Кассий встретил мужа Лесбии. Он был близким приятелем Ганимеда, и, судя по тому, что обронил в то утро Калигула, жить ему оставалось недолго. Муж Лесбии сказал:
– Добрый вечер, Кассий Херея, мой друг. Какой сегодня пароль?
Муж Лесбии ни разу еще не называл Кассия «мой друг», поэтому Кассий внимательно на него посмотрел.
Муж Лесбии – его звали Марк Виниций – снова сказал:
– Кассий, у нас много общего, и, когда я говорю «друг», я это и имею в виду. Какой сегодня пароль?
– «Кудерки», – ответил Кассий. – Но, мой друг Марк Виниций, если я действительно могу считать тебя своим другом, дай мне пароль «Свобода», и мой меч в твоем распоряжении.
Виниций обнял его.
– Мы не единственные, кто готов пустить в ход мечи ради свободы. Тигр тоже с нами.
«Тигр» – настоящее имя его было Корнелий Сабин – был гвардейский полковник, который обычно сменял Кассия, заступая вместо него на службу.
41 г. н. э.
На следующий день начались Палатинские игры. Этот праздник в честь Августа был учрежден Ливией в самом начале правления Тиберия и отмечался ежегодно в южном дворе старого дворца. Начинался он с жертвоприношений Августу и символической процессии, а затем в течение трех дней шли всякие увеселения: театральные спектакли, пение, танцы, выступления фокусников и тому подобное. Для зрителей воздвигались деревянные трибуны на шестьдесят тысяч мест. Когда праздник заканчивался, трибуны разбирали и прятали до следующего года. На этот раз Калигула продлил праздник с трех дней до восьми, перемежая представления гонками колесниц в цирке и потешными морскими боями на искусственном озере. Он хотел развлекаться до самого отъезда в Александрию, назначенного на двадцать пятое января. Калигула отправлялся в Египет, чтобы осмотреть достопримечательности, чтобы раздобыть денег при помощи своей «неколебимой твердости» и тех трюков, которые он пустил в ход во Франции, чтобы составить планы перестройки Александрии и, наконец, чтобы, как он хвастался, приделать новую голову Сфинксу.
Итак, праздник начался. Калигула совершил жертвоприношение Августу, но делал это довольно небрежно, с надменным видом, как хозяин, который из-за каких-то чрезвычайных обстоятельств вынужден прислуживать одному из своих рабов. Когда церемония окончилась, Калигула объявил, что, если у присутствующих здесь граждан есть к нему просьбы, которые в его власти выполнить, он окажет им эту милость. Последнее время Калигула был сердит на римлян за то, что они не проявили достаточного энтузиазма на устроенной им травле диких зверей, и наказал их тем, что закрыл на десять дней городские амбары с зерном; но, возможно, он уже их простил, так как в тот день разбрасывал с крыши дворца деньги. Поэтому со всех сторон раздались радостные крики: «Больше хлеба, меньше налогов, цезарь! Больше хлеба, меньше налогов!» Калигула пришел в ярость. Он послал вдоль скамей взвод германцев, и те снесли не меньше сотни голов. Этот случай обеспокоил заговорщиков; он напомнил им о жестокости германцев и их фанатической преданности Калигуле. К этому времени в Риме вряд ли оставался хоть один человек, который не мечтал бы о смерти императора и не отправил бы его с радостью, как говорится, к праотцам, но для своих телохранителей Калигула был самый великий герой на свете. И если он наряжался в женское платье, или, пустившись в галоп, покидал на марше армию, или заставлял Цезонию раздеваться донага и похвалялся перед ними ее красотой, или сжигал свою самую красивую виллу в Геркулануме на том основании, что там два дня прожила пленницей его мать на пути в изгнание на остров, где она затем умерла, – эти необъяснимые поступки лишь подтверждали его божественность и делали его еще более достойным поклонения. Германцы глубокомысленно кивали друг другу и говорили: «Да, все боги такие. Никогда нельзя сказать, что они сделают. Туискон и Манн у нас дома, на нашей дорогой и милой родине, такие же в точности».
Кассия не пугала опасность, ему было все равно, что случится с ним самим, лишь бы убить Калигулу, но остальные заговорщики, настроенные менее решительно, стали подумывать о мести германцев, которую они навлекут на себя, убив их героя. Они начали искать отговорки, и Кассий не мог заставить их принять определенный план действий. Они предлагали положиться на случай. Кассий встревожился. Он назвал их трусами и обвинил в том, что они стараются выиграть время. Он сказал, что на самом деле они хотят, чтобы Калигула уехал в Египет целым и невредимым. Наступил последний день праздника. Кассий с большим трудом уломал остальных заговорщиков согласиться на вполне осуществимый план, и тут Калигула вдруг объявил, что праздник будет продлен еще на три дня. Он сказал, что намерен играть и петь в пьесе, которую он сочинил для жителей Александрии, но считает несправедливым не показать ее сперва своим соотечественникам.
Это дало более трусливым заговорщикам новый предлог для проволочки.
– Но, Кассий, это совершенно меняет дело. Теперь все куда легче. Мы можем убить его в последний день праздника, когда он уйдет со сцены. Это куда удобнее. Или когда пойдет на нее. Что тебе больше нравится.
Кассий отвечал:
– Мы составили план и поклялись привести его в исполнение. Мы должны следовать ему, это очень хороший план. Без единого изъяна.
– Но у нас теперь предостаточно времени. Почему не подождать еще три дня?
Кассий сказал:
– Если вы не осуществите наш замысел сегодня, как поклялись, мне придется действовать в одиночку. У меня мало шансов справиться с германцами, но я сделаю, что смогу. Если они станут меня одолевать, я закричу: «Виниций, Аспренат, Бубон, Аквила, Тигр, почему вы не здесь, как вы мне клятвенно обещали?»
Поэтому им пришлось согласиться привести в исполнение первоначальный план. Виниций и Аспренат должны были уговорить Калигулу уйти в полдень из театра, чтобы искупаться в пруду и перекусить. Перед этим Кассий, Тигр и другие офицеры, участвовавшие в заговоре, должны были незаметно выскользнуть через служебный вход, обойти здание театра и подойти к крытой галерее, ведущей из театра прямо в новый дворец, а Аспренат и Виниций должны были убедить Калигулу воспользоваться этим коротким путем.
В тот день играли «Улисса и Цирцею», и Калигула обещал по окончании пьесы раздавать фрукты, пирожки и деньги. Естественно, он делал бы это со своего места возле ворот в театр, поэтому зрители стали собираться заранее, чтобы сесть к нему поближе. Когда открыли ворота, толпа наперегонки кинулась к крайним скамьям. Обычно женщины сидели вместе в одной части театра, отдельные сидения были отведены для всадников, сенаторов, знатных иностранцев и так далее. На этот раз все перемешалось. Я видел, как опоздавший сенатор был вынужден сесть между рабом-африканцем и женщиной с крашенными в шафрановый цвет волосами, в темном плаще, какие носят профессиональные проститутки. «Тем лучше, – сказал Кассий Тигру. – Чем большая здесь неразбериха, тем больше у нас шансов на успех».