Текст книги "Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 1. Я, Клавдий"

Автор книги: Роберт Ранке Грейвз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 33 страниц)

Когда Апиката услышала, что сделали с ее детьми, и увидела, как надругаются над их телами на Ступенях слез, она покончила с собой. Но сперва написала Тиберию письмо, говоря, что Кастора отравила Ливилла и что Ливилла с Сеяном хотели узурпировать власть. Она винила во всем Ливиллу. Моя мать не знала, что смерть Кастора – дело рук Ливиллы. Тиберий призвал мою мать на Капри, поблагодарил за огромные услуги, оказанные государству, и показал письмо Апикаты. Он сказал, что даст матери любую награду – ей стоит только попросить, – конечно, в разумных пределах. Мать ответила, что ей не надо никаких наград, она просит одного – чтобы имя их рода не было покрыто позором, чтобы ее дочь не казнили и не кидали тело на Ступени слез.

– Как же иначе тогда ее наказать? – резко спросил Тиберий.

– Предоставь ее мне, – ответила мать. – Я накажу ее сама.

Поэтому против Ливиллы не было возбуждено судебное дело. Мать заперла ее в комнате рядом со своей и уморила голодной смертью. День за днем, ночь за ночью она слышала отчаянные крики и проклятия дочери, становившиеся постепенно слабее, но держала ее там, а не в каком-нибудь отдаленном подвале, пока Ливилла не умерла. Сделала она так не из любви к мучительству – страдания Ливиллы причиняли ей жестокую боль, – но чтобы наказать себя за то, что она воспитала такую чудовищную дочь.

За смертью Сеяна последовал целый ряд казней, пострадали все его друзья, не успевшие вовремя переметнуться на другую сторону, и многие из тех, кто это сделал. Те, кто не опередил события, покончив с собой до казни, были сброшены с Тарпейской скалы на Капитолийском холме. Имущество их конфисковали. Обвинителям почти ничего не перепадало – Тиберий делался все более расчетливым. По совету Калигулы он выдвигал ложные обвинения против тех свидетелей, которые должны были извлечь из дела наибольшую выгоду, и таким образом получал возможность конфисковать и их достояние. Было казнено около шестидесяти сенаторов, двухсот всадников и более тысячи простолюдинов. Моя связь через брак с семьей Сеяна могла стоить мне жизни, не будь я сыном своей матери. Мне было разрешено развестись с Элией и удержать восьмую часть ее приданого, но я вернул ей все полностью. Она, наверно, сочла меня дураком. Я сделал это в качестве, так сказать, компенсации за то, что забрал у нее нашу дочку Антонию сразу, когда она родилась. Элия решила исполнить свой долг жены, как только почувствовала, что положение Сеяна становится шатким. Она думала, что это послужит ей защитой, если Сеян потеряет власть: вряд ли Тиберий велит казнить ее с ребенком от своего племянника во чреве. Я рад был развестись с Элией, но не стал бы отбирать у нее ребенка, если бы не мать, которая хотела иметь внучку в своем единоличном владении.

Единственным из родственников Сеяна, избежавшим казни, был его брат, и произошло это по той странной причине, что он осмеял лысину Тиберия. На последнем ежегодном празднике в честь Флоры,[116]116
  На… празднике в честь Флоры… – Флора – римская богиня цветения и весны. С 28 апреля по 3 мая в ее честь справлялся праздник, во время которого двери украшались венками. Женщины надевали в эти дни цветные платья, что было запрещено в другое время. (Комментарий И. Левинской)


[Закрыть] который он возглавлял, все церемонии исполнялись только лысыми людьми, а вечером гостей провожали из театра пять тысяч обритых наголо детей с факелами в руках. Прибывший на Капри сенатор доложил об этом Тиберию в присутствии Нервы, и, чтобы произвести на того хорошее впечатление, Тиберий сказал:

– Я прощаю его. Если Юлий Цезарь не обижался на шутки по поводу своей лысины, кто я, чтобы это делать?

Я полагаю, что, когда Сеян пал, Тиберий решил всем на удивление вновь проявить великодушие к его брату.

Но Елену, только за то, что она притворилась больной, наказали, выдав ее за Бланда, выскочку, дед которого, провинциальный всадник, приехал в Рим в качестве учителя риторики. Все сочли это низким поступком со стороны Тиберия, потому что Елена была его внучка и этим браком он обесчестил собственный род. Говорили, что не надо далеко ходить, чтобы встретить рабов среди предков Бланда.

Тиберий понял, что гвардейцы, которым он щедро заплатил по пятьдесят золотых монет на каждого вместо обещанных Макроном тридцати, его единственная надежная защита против народа и сената. Он сказал Калигуле:

– В Риме нет человека, который не сожрал бы меня с потрохами.

Гвардейцы, чтобы выказать преданность Тиберию, заявили, что их обидели, поручив не им, а городской страже вести Сеяна в тюрьму, и в знак протеста вышли из лагеря и принялись грабить пригороды Рима. Макрон дал им потешиться одну ночь, но тех, кто не вернулся в лагерь через два часа после того, как на рассвете протрубили сбор, пороли чуть не до смерти.

32 г. н. э.

Через некоторое время Тиберий объявил амнистию. Никого больше не станут судить за прежние политические связи с Сеяном, и если теперь, когда причиненное им зло полностью отомщено, кто-нибудь в память о его хороших деяниях вздумает надеть по нему траур, возражений против этого не будет. Многие так и сделали, думая, что угодят этим Тиберию, но они ошибались. Вскоре все они были привлечены к суду по самым бездоказательным обвинениям – чаще всего в кровосмешении – и казнены. Вы можете спросить, как случилось, что после этой резни вообще остался хоть один сенатор или всадник, – я отвечу: Тиберий поддерживал численный состав обоих сословий постоянным приемом новых членов. Чтобы попасть в сословие всадников, было достаточно родиться свободным, иметь хорошую репутацию и столько-то тысяч золотых; желающих было хоть отбавляй, несмотря на огромный вступительный взнос. Алчность Тиберия все росла: он требовал, чтобы богатые люди оставляли ему в наследство по крайней мере половину своей собственности; в случае, если они этого не делали, он объявлял завещание недействительным из-за какой-нибудь юридической ошибки и забирал себе все имущество; наследники не получали ничего. Он больше не тратил денег на общественные работы – даже не завершил постройку храма Августа – и урезал бесплатную раздачу зерна и суммы, выдаваемые из казны на устройство зрелищ. Он регулярно платил армии, и только. Что касается провинций, то Тиберий вообще больше ничего для них не делал, – раз налоги и дань поступали без перебоев, он даже не брал на себя труд назначить нового губернатора, когда старый умирал. Однажды к нему приехала депутация из Испании с жалобой на то, что у них уже четыре года нет губернатора, а штат старого губернатора бессовестно грабит страну, Тиберий сказал:

– Надеюсь, вы не просите у меня нового губернатора? Новый губернатор привезет с собой новый штат чиновников, и ваше положение станет еще хуже. Я расскажу вам одну историю. Однажды на поле боя лежал тяжело раненный воин и ждал, когда врач перевяжет ему рану, которую облепили мухи. Его товарищ, раненный не так тяжело, увидел мух и хотел их согнать. «Не надо! – вскричал первый. – Не тронь их. Эти мухи уже напились моей крови, и мне не так больно, как было сперва; если ты их сгонишь, их место займут те, что еще голодны, и мне придет конец».

Тиберий позволил парфянам опустошить Армению, задунайские племена вторглись на Балканы, а германцы пересекали Рейн и устраивали набеги на Францию. Под самыми необоснованными предлогами он конфисковал имущество ряда союзных вождей и царьков во Франции, Испании, Сирии и Греции. Он отнял у Вонона его сокровища (вы помните Вонона, того самого бывшего царя Армении, из-за которого Германик поссорился с Гнеем Пизоном?), отправив к нему своих агентов: те сперва помогли ему бежать из Киликии, куда его сослал Германик, а затем, нагнав в пути, убили.

Примерно в это время доносители стали обвинять богатых людей в том, что, давая ссуды, они запрашивают больше, чем им причитается, – по закону можно было брать лишь полтора процента с общей суммы. Правило это давно вышло из употребления, и вряд ли нашелся бы хоть один сенатор, который его не преступал. Но Тиберий подтвердил, что оно остается в силе. К нему отправилась депутация с просьбой дать полтора года, чтобы люди привели свои финансовые дела в соответствие с буквой закона, и Тиберии милостиво удовлетворил эту просьбу. В результате все сразу потребовали уплаты долгов, и это повлекло за собой большую нехватку ходячей монеты. А ведь вызвано повышение ссудного процента было прежде всего тем, что в императорской казне лежали мертвым грузом огромные запасы золота и серебра. Началась финансовая паника, цены на землю страшно упали. Надо было как-то облегчить положение. В конце концов Тиберий был вынужден ссудить банкирам без процентов миллион золотых из государственной казны, чтобы было что давать под земельные закладные. Тиберий и этого бы не сделал, если бы не Кокцей Нерва, у которого он все еще время от времени спрашивал совета; Нерва, живя на Капри, где от него тщательно скрывались оргии Тиберия и куда почти не доходили новости из Рима, был, пожалуй, единственным человеком в мире, верящим в великодушие и добродетель императора. Тот, например, объяснил Нерве (как рассказывал мне через несколько лет Калигула), что его размалеванные любимцы – бедные сиротки, которых он пожалел, и большинство из них не совсем нормальны, что объясняло их странный вид и поведение. Но неужели Нерва действительно был так наивен, чтобы этому поверить, или так близорук?

Глава XXVIII

Чем меньше будет сказано о последних пяти годах правления Тиберия, тем лучше. Я не могу заставить себя писать в подробностях о Нероне, которого уморили голодом; или об Агриппине, сперва обрадовавшейся падению Сеяна, но затем увидевшей, что участь ее от этого не стала легче, и переставшей принимать пищу: какое-то время ее кормили насильно, но в конце концов дали умереть; или о Галле, который погиб от чахотки; или о Друзе, переведенном с дворцовой мансарды в темный подвал и однажды найденном мертвым – горло его было забито шерстью из матраса, который он грыз, не в силах стерпеть голодные муки. После их смерти Тиберий писал сенату радостные письма – об этом я не могу умолчать, – где обвинял Агриппину в государственной измене и в прелюбодеянии с Галлом и сожалел, что «под давлением государственных дел он все время откладывал суд над Галлом и тот умер до того, как его вина была доказана». Что до Друза, то Тиберий называл юношу самым распутным и коварным негодяем, какого он когда-либо знал. Тиберий велел гвардейскому офицеру, сторожившему Друза, прочитать во всеуслышание запись того, что Друз говорил в тюрьме. Никогда раньше в сенате не читали ничего вызывающего столь же тягостное чувство. Было ясно, что Друза били, мучили и оскорбляли не только сам этот офицер, но простые солдаты и рабы, что каждый день, отбирая крошку за крошкой, каплю за каплей, ему давали все меньше еды и питья. Тиберий даже велел огласить проклятия Друза, который исступленно, хотя и вполне связно, поносил его перед смертью. Друз обвинял Тиберия в алчности, вероломстве, бесстыдной порочности, в том, что он испытывал наслаждение, истязая людей, в убийстве Германика и Постума и целом ряде других преступлений (большую часть которых Тиберий действительно совершил, хотя ни об одном из них до сих пор не упоминалось публично); Друз молил богов, чтобы все неизмеримые страдания, которые Тиберий причинил другим, тяжким грузом давили на него день и ночь, наяву и во сне, чтобы он пал под их бременем в свой смертный час, а после смерти был приговорен к вечным мукам преисподним трибуналом. Сенаторы прерывали чтение восклицаниями, делая вид, будто они в ужасе от вероломства Друза, но за всеми их ахами и охами скрывалось удивление тем, что Тиберий по собственному почину обнажает перед всеми свои пороки и злодеяния. В то время Тиберий (как мне рассказал потом Калигула), терзаемый суеверными страхами и бессонницей, очень жалел сам себя и рассчитывал на искреннее сочувствие сенаторов. Он со слезами на глазах сказал Калигуле, что вынужден был убить его родных из-за их непомерного честолюбия и из-за того, что, по примеру Августа (он так и сказал: Августа, а не Ливии), он ставит спокойствие империи выше личных чувств. Калигула, не проявлявший никаких признаков горя или гнева из-за жестокого обращения Тиберия с его матерью и братьями, выразил старику свое соболезнование и тут же принялся рассказывать о новой форме разврата, о которой узнал недавно от каких-то сирийцев. Это был единственный способ подбодрить Тиберия, когда его начинала мучить совесть. Лепида, предавшая Друза, ненадолго его пережила. Ее обвинили в прелюбодеянии с рабом, и, не имея возможности отрицать свою вину (ее застали с ним в постели), она покончила жизнь самоубийством.

Калигула большую часть времени проводил на Капри, но изредка по поручению Тиберия ездил в Рим, чтобы приглядеть за Макроном. Макрон исполнял теперь все обязанности Сеяна и делал это очень хорошо, но у него хватило ума довести до сведения сената, что ему не надо никаких почестей и что любой сенатор, вздумавший их предложить, вскоре окажется на скамье подсудимых по обвинению в государственной измене, кровосмешении или подлоге. Тиберий назначит Калигулу своим преемником по нескольким причинам. Во-первых, будучи сыном Германика, он пользовался популярностью у народа, который вел теперь себя тихо и мирно, боясь, как бы беспорядки не повлекли за собой смерти их любимца. Во-вторых, Калигула великолепно умел прислуживаться и был одним из немногих людей, достаточно порочных, чтобы Тиберий чувствовал себя рядом с ним добродетельным. А в-третьих, Тиберий не думал, что Калигула на самом деле когда-нибудь станет императором. Фрасилл, которому Тиберий по-прежнему полностью доверял (так как еще не было ни одного события, противоречащего его предсказаниям), уже давно сказал ему: «Калигула с таким же успехом может стать императором, как проскакать верхом на коне через пролив между Байями и Путеолами».

Фрасилл сказал также: «Через десять лет Тиберий Цезарь все еще будет императором».

Так оно и оказалось, только речь шла о другом Тиберии Цезаре.[117]117
  Другой Тиберий Цезарь – Клавдий. (Комментарий И. Левинской)


[Закрыть]

Тиберий узнал от Фрасилла многое, хотя кое-что тот от него скрывал. Тиберий знал, например, какая судьба ждет Гемелла, который только считался его внуком, так как в действительности отцом мальчика был Сеян, а не Кастор. Тиберии сказал однажды Калигуле:

– Я делаю тебя главным наследником. Гемелла я делаю наследником второй степени на случай, если ты умрешь, но это только формальность. Я знаю, что ты убьешь Гемелла, но потом другие убьют тебя.

Он сказал это, рассчитывая пережить их обоих. Затем добавил, цитируя какого-то греческого трагика:

– «Когда я буду мертв, пусть огонь поглотит землю».

Но Тиберий еще не был мертв. Доносители по-прежнему занимались своим делом, и с каждым годом все большее число людей подвергалось казни. Не осталось почти ни одного сенатора, занимавшего свое место в сенате при Августе. Макрон был куда более жесток, чем Сеян, и проливал кровь без сожаления. Сеян был хотя бы сыном всадника, отец Макрона родился рабом. Среди новых жертв оказалась и Планцина, у которой после смерти Ливии не осталось защиты. Она была очень богата, и ее вновь обвинили в отравлении Германика. Пока была жива Агриппина, Тиберий не позволял привлекать Планцину к суду, ведь известие об этом доставило бы Агриппине радость. Я не огорчился, услышав, что тело Планцины бросили на Ступени слез, хотя она, не дожидаясь казни, покончила с собой.

Однажды, обедая с Тиберием, Нерва отказался от предложенных ему блюд, сказав, что он не голоден, у него пропал аппетит. До тех пор Нерва прекрасно себя чувствовал и был в хорошем настроении: судя по всему, он ничуть не тяготился отшельнической жизнью на Капри. Сперва Тиберий подумал, что Нерва накануне принял слабительное и дает отдых желудку, но когда на второй и третий день повторилось то же самое, Тиберий испугался, уж не решил ли Нерва уморить себя голодом. Он сел рядом с Нервой и стал умолять его, чтобы тот объяснил, почему он не ест. Но Нерва лишь попросил прощения и повторил, что не голоден. Возможно, Нерва сердится на него за то, что он не сразу последовал его совету устранить финансовый кризис, подумал Тиберий и спросил:

– У тебя появится аппетит, если я отменю все законы, ограничивающие процент на ссуды, и назначу определенную цифру, которую ты сочтешь достаточно низкой?

– Дело не в этом, – сказал Нерва, – я просто не хочу есть.

На следующий день Тиберий сказал Нерве:

– Я написал сенату. Мне рассказали, что два или три человека зарабатывают себе на жизнь доносами на правонарушителей. Мне никогда и в голову не приходило, что, награждая за верность государству, я побуждаю людей подстрекать своих друзей на преступления, а потом выдавать их, но, по-видимому, так происходило не раз. Я приказал сенату немедленно казнить любого, кто добывает деньги таким позорным способом, если это будет доказано. Может быть, ты теперь поешь?

Когда Нерва поблагодарил его и похвалил его решение, но сказал, что аппетит совершенно покинул его, Тиберии впал в отчаяние.

– Ты умрешь, если не станешь есть, Нерва. Что я тогда буду делать? Ты знаешь, как я ценю твою дружбу и советы. Пожалуйста, пожалуйста, поешь, Нерва, я тебя умоляю. Если ты умрешь, весь мир будет думать, что это дело моих рук, и уж во всяком случае, что ты уморил себя голодом из ненависти ко мне. О, не умирай, Нерва! Ты – мой единственный настоящий друг!

Нерва сказал:

– Просить меня есть бесполезно, цезарь. Мой желудок не принимает пищу. И, конечно, никто не станет возводить на тебя такую напраслину. Все знают, какой ты мудрый правитель и добрый человек, а меня, я уверен, ни у кого нет оснований считать неблагодарным, не так ли? Если я должен умереть, я умру, вот и все. Смерть – наш общий удел, а мне к тому же послужит утешением мысль, что я не пережил тебя.

Это не убедило Тиберия, но вскоре Нерва так ослабел, что не мог отвечать на вопросы, и на девятый день умер.

36 г. н. э.

Умер и Фрасилл. Его смерть возвестила ящерица. Пробежав по каменному столу, за которым Фрасилл и Тиберий завтракали на солнцепеке, ящерица уселась на указательном пальце старика.

– Ты пришла позвать меня, сестричка? – спросил Фрасилл. – Я ждал тебя.

Затем обернувшись к Тиберию, добавил:

– Моя жизнь подошла к концу, цезарь. Прощай! Я ни разу не солгал тебе, ты лгал мне многократно. Не прозевай свою ящерицу.

Фрасилл закрыл глаза, и через несколько минут его не стало.

Еще до смерти Фрасилла Тиберий завел у себя самое диковинное животное, какое видели в Риме. Когда там впервые появились жирафы и носороги, они вызвали всеобщее восхищение, но это, хоть и меньше размером, поражало куда сильней. Его привезли с острова за Индией, который называется Ява, оно было похоже на ящерицу размером с теленка, с уродливой головой и зубцами на спине, как пила. Впервые увидев его, Тиберий заметил, что больше не будет сомневаться в существовании чудовищ, которых, по преданию, убили Геркулес и Тезей. Называлось оно бескрылый дракон, и Тиберий каждый день кормил его из собственных рук тараканами, дохлыми мышами и подобной гадостью. От чудища отвратительно пахло, у него были мерзкие повадки и злобный нрав. Дракон и Тиберий прекрасно понимали друг друга. Услышав слова Фрасилла, Тиберий решил, будто тот хотел сказать, что дракон его укусит, поэтому велел поместить его в клетку с частой решеткой, чтобы чудище не могло просунуть между прутьями свою уродливую голову.

37 г. н. э.

Тиберию уже шел семьдесят девятый год, от постоянного употребления мирриса и прочих возбуждающих средств он стал совсем немощным, но одевался щеголевато и старался казаться моложе своих лет. Теперь, когда Нерва и Фрасилл умерли, ему стало скучно на Капри, и в начале марта следующего года он решил бросить вызов судьбе и поехать в Рим. Он двинулся туда не спеша, с частыми остановками; последнее место, где он заночевал, была вилла на Аппиевой дороге, откуда уже виднелись городские стены. Но на следующий день после того, как он туда прибыл, дракон подал ему предсказанное Фрасиллом предупреждение. Днем, когда Тиберий пошел покормить его, он увидел, что тот лежит в клетке мертвый, а по нему во множестве бегают большие черные муравьи, стараясь отщипнуть кусочки мягкой плоти. Тиберий счел это предвестием того, что если он поедет дальше, то умрет и толпа разорвет на куски его тело. Поэтому Тиберий сразу же повернул обратно. По пути он схватил простуду из-за восточного ветра и еще усугубил ее на играх, устроенных солдатами гарнизона в одном из городков, которые он проезжал. На арену выпустили дикого кабана и попросили Тиберия метнуть в него со своего места дротик. Он кинул, не попал, рассердился на себя и велел подать другой. Тиберий всегда гордился своим умением метать копье и не хотел, чтобы солдаты считали, будто его одолела старость. Пытаясь попасть в кабана, он метал дротик за дротиком, хотя поразить свою цель на таком расстоянии явно не мог, разгорячился и наконец, обессилев, был вынужден остановиться. Кабан остался цел и невредим, и Тиберий приказал выпустить его на волю в награду за то, как ловко он увертывался от его ударов.

Болезнь перекинулась на печень, но Тиберий продолжал путь. Он добрался до Мизена, находящегося у противоположного Капри конца Неаполитанского залива; там расположена база Западного флота. Штормило, и, к неудовольствию Тиберия, пересечь залив было нельзя. Однако на мизенском мысу у него была великолепная вилла – когда-то она принадлежала известному эпикурейцу Лукуллу.[118]118
  …известному эпикурейцу Лукуллу. – Луций Лициний Лукулл (до 106-56 г. до н. э.) – известный римский государственный деятель, военачальник, знаток литературы и философии. Его богатство и изнеженный образ жизни вошли в поговорку. (Комментарий И. Левинской)


[Закрыть] Тиберий со всей свитой остановился там. Его сопровождали Калигула и Макрон. Чтобы показать, что с ним все в порядке, Тиберий устроил большой пир для местных властей. Они пировали уже несколько часов, когда личный врач Тиберия попросил разрешения покинуть застолье и заняться кое-какими делами, связанными с врачеванием, – некоторые травы лучше действуют, если их собирать в полночь или когда луна находится в той или иной фазе. Поэтому Тиберий привык, что по этой причине его врач уходит иногда во время трапезы из-за стола. Врач взял руку Тиберия, чтобы ее поцеловать, но держал куда дольше, чем следовало, и Тиберий вполне справедливо подумал, что врач щупает ему пульс, желая увидеть, насколько он ослабел. В наказание он велел тому снова сесть на место и не отпускал пирующих до утра, чтобы доказать, что он совершенно здоров. На следующий день Тиберий был в полном изнеможении, и по Мизену поползли перекинувшиеся затем в Рим слухи, что он умирает.

Еще раньше Тиберий сказал Макрону, что желает привлечь к суду несколько наиболее уважаемых сенаторов, которых он невзлюбил, и приказал любыми средствами добиться смертного приговора. Макрон записал их как соучастников преступления в обвинительный акт, который он готовил против жены одного из бывших агентов Сеяна, отвергшей его авансы, за что Макрон затаил на нее зло. Всех этих сенаторов обвинили в прелюбодеянии с ней и в употреблении имени Тиберия всуе. Запугав вольноотпущенников и подвергнув пытке рабов, Макрон добыл нужные ему показания – вольноотпущенники и рабы к этому времени уже забыли, что такое верность по отношению к хозяевам. Начался судебный процесс. Но хотя Макрон сам проводил допрос свидетелей и пытал рабов, на столе, как заметили друзья обвиняемых, не лежало, как обычно, императорское письмо, санкционирующее его действия, из чего они заключили, что в список, данный ему Тиберием, Макрон добавил одного или двух своих личных врагов. Главной жертвой этих, явно нелепых, обвинений был Аррунций, самый старый и почтенный член сената. За год до смерти Август сказал, что, если не Тиберий, императором может быть только он. Тиберий уже однажды пытался обвинить Аррунция в государственной измене, но безуспешно. Старый сенатор был единственным связующим звеном с веком Августа. В прошлый раз доносители вызвали такую бурю негодования – хотя никто не сомневался, что они действуют по наущению Тиберия, – что их самих судили, обвинили в лжесвидетельстве и приговорили к смерти. Все знали, что недавно у Макрона был с Аррунцием спор из-за денег, и разбирательство дела было отложено до тех пор, пока Тиберий не подтвердит полномочий Макрона. Тиберий не потрудился ответить на запрос сената, поэтому Аррунций и все остальные некоторое время находились в тюрьме. Наконец Тиберий прислал необходимое подтверждение и был назначен день суда. Аррунций решил покончить с собой еще до окончания дела, чтобы спасти свое имущество от конфискации и внуков – от нищеты. Он прощался со старыми друзьями, когда пришло известие о том, что Тиберий серьезно заболел. Друзья стали умолять Аррунция отложить самоубийство до последнего момента, потому что, если известие это верное, у него есть все шансы пережить Тиберия и получить прощение у его преемника. Аррунций сказал:

– Нет, я живу слишком долго. Моя жизнь была нелегка, когда Тиберий делил власть с Ливией. Она стала почти невыносимой, когда он делил власть с Сеяном. Макрон оказался большим негодяем, чем Сеян, и, попомните мои слова, Калигула, получив воспитание на Капри, будет еще худшим императором, чем Тиберий. Я не могу на старости лет делаться рабом нового хозяина, да еще такого, как он.

Аррунций взял перочинный нож и вскрыл на запястье вену. Его слова всех поразили, ведь Калигула пользовался огромной любовью народа, люди ждали, что он станет вторым Августом и даже превзойдет его. Никто не винил Калигулу за то, что он притворяется верным Тиберию, напротив, все восхищались тем, как ловко ему удалось пережить братьев и скрывать свои истинные – так полагали – чувства.

Тем временем у Тиберия почти остановился пульс, и он впал в кому. Врач сказал Макрону, что жить императору осталось самое большее два дня. Среди приближенных поднялась суматоха. Макрон и Калигула были в полном согласии. Калигула уважал Макрона за его популярность у гвардейцев, а Макрон уважал Калигулу за его популярность у всего народа; каждый рассчитывал на поддержку другого. К тому же Макрон был обязан Калигуле своим возвышением, а Калигула завел интрижку с женой Макрона, на что тот смотрел сквозь пальцы. Тиберий уже один раз кисло заметил по поводу того, что Макрон ищет дружбы Калигулы:

– Что ж, ты правильно делаешь, поворачиваясь спиной к заходящему солнцу и лицом – к восходящему.

Макрон и Калигула принялись рассылать послания командирам разных полков, где говорилось, что император быстро теряет силы и назначил Калигулу своим преемником, в знак чего дал ему перстень с печатью. Действительно, Тиберии, придя ненадолго в себя. велел позвать Калигулу и стащил с пальца перстень. Но тут же передумал, опять надел перстень, а затем крепко сжал руки, словно боялся, что его отберут. Когда он вновь впал в забытье и не выказывал больше признаков жизни, Калигула спокойно снял перстень и теперь, с гордым видом расхаживая по комнатам, хвастливо совал перстень под нос всем, кого он встречал, и выслушивал их почтительные поздравления.

Но Тиберий все еще был жив. Он застонал, пошевелился, сел на постели и позвал слуг. Он ослаб, так как давно ничего не ел, но в остальном был самим собой. Он уже не раз так развлекался: делал вид, будто умер, а потом оживал. Тиберии снова позвал. Никто его не услышал, слуги были в кладовой, пили за здоровье Калигулы. Но вскоре в комнату умирающего шмыгнул предприимчивый раб, чтобы посмотреть, нельзя ли там что-нибудь стянуть. В комнате было темно, и он страшно перепугался, когда Тиберий закричал:

– Проклятие! Куда подевались все слуги? не слышат разве, что я их зову? Я хочу хлеба с сыром, омлет, парочку говяжьих котлет и бокал хиосского вина. Немедленно! Тысяча фурий! Кто украл мой перстень?

Раб вылетел из комнаты и чуть не столкнулся с проходившим мимо Макроном.

– Император жив, господин, он требует еду и свой перстень.

Новость разнеслась по дворцу, последовала смехотворная сцена. Толпившиеся вокруг Калигулы люди бросились врассыпную. Послышались крики: «Благодарение богам, известие было ложным! Да здравствует Тиберий!» Калигула не знал, куда деваться от стыда и страха. Он сдернул перстень с пальца и оглядывался по сторонам, ища, где бы его спрятать.

Один Макрон не потерял головы:

– Вздор! – вскричал он. – Раб сошел с ума. Вели распять его, цезарь! Старый император был мертв уже час тому назад!

Он шепнул что-то Калигуле, и тот с благодарностью и облегчением кивнул. Затем Макрон поспешил в комнату Тиберия. Тиберий уже поднялся на ноги и теперь со стонами и проклятиями ковылял к дверям. Макрон подхватил его обеими руками, бросил на кровать и задушил подушкой. Калигула стоял рядом.

Сенаторы, разделявшие с Аррунцием заточение, были освобождены, но большинство из них потом жалело, что они не последовали его примеру. Кроме сенаторов, в тюрьме находилось около пятидесяти мужчин и женщин, которым тоже было предъявлено обвинение в государственной измене. Люди эти не имели никакого отношения к сенату, это были в основном лавочники, которые уклонялись от уплаты «отступных денег» – офицеры Макрона теперь взимали их со всех городских корпораций. Дела этих людей уже были закончены, всех присудили к смертной казни, и приговор должны были привести в исполнение в тот самый день, когда пришло известие о смерти Тиберия. Узники обезумели от радости при мысли, что теперь они спасены. Но Калигула был в Мизене, вовремя обратиться к нему не успели, а начальник тюрьмы боялся потерять свое место, если по собственному почину отложит казнь. Поэтому их всех до одного казнили, а тела, как водится, бросили на Ступени слез.

Это вызвало вспышку народного гнева.

– Тиберий жалит, как дохлая оса! – закричал кто-то.

На перекрестках стали сходиться горожане во главе со старшинами корпораций; они молили Матерь-Землю и преисподний трибунал не давать телу и душе этого чудовища Тиберия никакого покоя до скончания времен. Погребальная процессия двигалась в Рим под эскортом гвардейцев; Калигула, как подобает ближайшему родственнику, шел пешком. Со всех сторон ему навстречу стекались люди, но не в трауре, а в праздничном платье; со слезами на глазах они благодарили небо за то, что оно сохранило хоть одного сына Германика, чтобы править ими. Старые крестьянки кричали:

– О, наш ненаглядный Калигула! Наш птенчик! Наше дитятко! Наша звездочка!

За несколько миль до Рима Калигула поскакал вперед, чтобы подготовить все для торжественного въезда погребальной колесницы в город. Как только он уехал, собралась большая толпа и загородила Аппиеву дорогу досками и глыбами строительного камня. Когда появились первые верховые из эскорта, их встретили улюлюканьем, свистом и криками:

– В Тибр Тиберия!

– Скиньте его со Ступеней слез!

– Вечное проклятие Тиберию!

Главарь толпы закричал:

– Солдаты! Мы, римляне, не разрешаем везти в город этот смрадный труп! Он навлечет на нас несчастье! Везите его в Ателлу и поджарьте его там в амфитеатре!