Текст книги "Царь Иисус"

Автор книги: Роберт Ранке Грейвз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 32 страниц)

Все, что мучило и удивляло Иуду, наконец получило объяснение: и застолья, введенные Иисусом, и проклятие смоковницы, и насильственное очищение Храма, и отказ признать власть Иеговы, и нежелание нести истинную весть о вечном царстве Божием вместо лживой вести о восстановлении кровавой Давидовой династии! А теперь еще эта идольская евхаристия! Ясно, Иисус решил погубить себя и, став козлом отпущения, взять на себя все грехи человечества. Он собирается соединить пророчество Захарии о Пастухе и пророчество Исайи о Страдающем Рабе – муже скор-бей и болезней, который добровольно пойдет на смерть и причислен будет к злодеям. Чтобы быть причисленным к злодеям, надо совершить тяжкий грех, и Муж Скорбей тяжко согрешит, чтобы взять на себя злодеяния всех людей: в этом суть тяжкого греха, который сделает из Иисуса – Мужа Скорбей.

Но откуда же взяться отцу с матерью? И Иуда вспомнил, как Иисус сказал в доме мытаря в Капернауме: «Нет у пророка ни отца, ни матери, а только такие же пророки, как он сам». Значит, он побуждает своих учеников пойти против него и убить его как лживого пророка, чтобы жители Иерусалима, увидев его пораженным, наконец все поняли, раскаялись и таким образом приняли участие в Страданиях Мессии?

Изумленный Иуда обхватил голову руками и заплакал. Он постарался было внушить себе, что ошибся, но тут Иисус сказал слова, которые положили конец его сомнениям. Он спросил учеников, сидевших по другую сторону стола:

– Дети мои, когда я посылал вас к людям по двое без посоха, без котомки и без сандалий, нуждались вы в чем-нибудь?

– Никогда, учитель.

– Те дни остались позади. Теперь вам не надо рассчитывать на Божескую заботу. Пусть у каждого будет посох, а также котомка и кошель, если он у него есть. А если в кошеле нет денег, пусть тот продаст пастушеский плащ и купит меч. – Потом он повернулся, посмотрел прямо в глаза Иуде и тихо продолжил: – Ибо сказано: «К злодеям причтен был», – и пусть через меня придет Конец.

Петр подошел к Иоанну, сидевшему рядом с Иисусом, и прошептал ему на ухо:

– Я не могу больше выносить это. Милый брат, спроси, кто тот предатель, что убьет его.

Ни Петр, ни другие ученики не поняли, что Иисус приказывает, а не обвиняет. Один Иуда понял.

Иоанн ласково прислонился головой к груди Иисуса и тихо спросил его. Вместо ответа Иисус окунул кусок хлеба в сладкий соус и подал его Иуде со словами:

– Что делаешь, делай скорее!

Иуда, побледнев от ужаса, встал и вышел из дома. Все было ясно. Он должен был купить меч, которым убьют его учителя. Но как же послушаться его? Как лишить жизни человека, которого он любит больше других? Почему Иисус избрал его убийцей? Почему не своего любимца, юного Иоанна? Не решительного Иакова? Не Петра, который первым назвал его Мессией? Не послушного близнеца Фому? Не потому ли, что он единственный понял лживость нового учения, единственный не стал пить вина за трапезой и гнать торговцев из Храма, единственный отказался от идольской евхаристии, и потому единственный остался верен его делу? У Захарии отец и мать впали в заблуждение и поразили якобы лживого пророка. Иуда же не заблуждается, в душе он знает: что бы ни говорил Иисус, он верен Богу. Как же он может поразить его? «Не убий!» Убить Иисуса, не впав в благочестивое негодование, означает совершить обыкновенное убийство. Как же Иуде совершить убийство?

Ничего не видя вокруг, Иуда шел по залитым лунным светом улицам, пока не заметил, что находится недалеко от дома Никодима. Тогда он быстро, как горный заяц, побежал и через несколько минут уже стучал в маленькую калитку.

– Я переписчик, – с трудом выдавил он из себя. Его тотчас провели к Никодиму – толстенькому человечку с розовыми щечками и короткой бородкой, который в это время проверял в своем кабинете счета.

Никодим вскочил с кресла и тревожно спросил:

– Ничего не случилось? Ты бежал. Вас выследили?

Не в силах произнести ни слова, Иуда печально покачал головой и жестом отказался от предложенного вина. В конце концов он взял себя в руки и еле слышно сказал:

– Дело в другом. Он назначил меня своим палачом, а я не могу убить друга. Не могу убить Иоаннова помазанника. Лучше я себя убью, как оруженосец на горе Гелвуе, когда Саул приказал ему заколоть его.

Никодим ужаснулся:

– Почему он решил умереть? Какой злой дух обуял его?

Пока Иуда коротко излагал ему события последних двух дней, Никодим не отрывал от него глаз и внимательно слушал его, то сочувственно качая головой, то прищелкивая языком. Это был умный человек, и стоило только Иуде упомянуть стихи Захарии, как он все понял. Иуда еще говорил, а Никодим уже знал ответ, и когда наступил его черед говорить, ему не пришлось испытывать терпение гостя.

– Успокойся, честный Иуда, я знаю тайну рождения учителя. О ней мне рассказал Симон, сын Боефа. И я понимаю тайный смысл, когда ты сравниваешь себя с оруженосцем Саула. Ессей Никанор говорил мне о коронации Иисуса. Поэтому я поддерживал его все эти месяцы. Но я не позволю тебе сделать то, к чему он побуждает тебя. Мне не нравится его новый путь, потому что он похож на капитана, нарочно направляющего тяжело груженный корабль на скалы. Он сам хочет вести руку Господа иторопит время. Мы знаем: «Мессия придет только к народу, в котором все виноваты или все не виновны». Это время еще не наступило. В Иерусалиме соседствуют великое добро и великое зло. Более того, в Академии нас учили, что торопить время значит вызывать неудовольствие Господа. – Спасение Израиля, как нас учили, может сравниться с четырьмя вещами: с жатвой, со сбором винограда, со сбором пряностей и деторождением. Жатва. Если поле сжато раньше времени, тогда даже солома будет плохой, а если вовремя, то и солома, и зерно будут отборными. Как сказал пророк Иоиль: «И наполнятся гумна хлебом». Сбор винограда. Если виноград собрать раньше времени, то даже уксус будет плохим, а если вовремя, то и сам виноград, и вино – отменными. Как сказал пророк Исайя: «Воспойте о возлюбленном винограднике». Теперь пряности. Если их собрать зелеными…

– О господин мой Никодим, – не выдержал Иуда, – прости меня, но нельзя терять время! Когда он поймет, что я не в силах убить его, он уговорит кого-нибудь из учеников занять мое место.

Никодим был вынужден прервать свое рассуждение.

– Да, да, – согласился он. – Мы не должны медлить, ведь он – единственная надежда Израиля, а Израиль – надежда всего человечества. Мы не должны допустить его смерти. Слишком быстро он отчаялся и совершил ошибку, но совершил ее из любви к Богу, и потому она поправима. Я сам займусь его спасением. Более того, я одним ударом добьюсь для нас всего, чего мы так хотим. Доверься мне, муж из Кериофа, и явсе сделаю. Но мне нужна твоя помощь, потому что действовать надо весьма ловко.

– Что мне делать?

– Ты должен сейчас же пойти к первосвященнику и предложить ему свои услуги, если он желает взять Иисуса под стражу. Тебе только надо попросить у него плату, иначе он заподозрит тебя. Как только учитель окажется под стражей, все волнения будут позади. Однако я тебе ничего не скажу, иначе ничего не получится.

Никодим построил свой план на том, что Иисус никогда ни слова не сказал против Рима и ни разу, разве играя Негодного Пастуха, не предпринял никаких революционных действий.

– В конце концов, – уговаривал он себя, – зачем Риму и Израилю ссориться между собой? Когда-то Израиль был подвластен и Египту, и Ассирии, и Персии, но даже пророки были довольны, пока в обмен на плату он получал от чужеземных царей военное покровительство, ничем не нарушая своих обязательств по отношению к Иегове. Достаточно вспомнить, какими похвалами осыпал пророк Исайя персидского царя Кира! Почему же Иисусу не подружиться с Римом, мирно заявив свои права на престол Ирода, и в то же время не вступить во владение Святым Царством для всех евреев? Сначала император, наверное, удивится столь неожиданному притязанию, но он разумный человек и быстро поймет, что ему же выгодно иметь такого человека, как Иисус, во главе евреев. Гражданин Рима, квиетист, человек, обладающий невероятной властью; к тому же законный наследник Ирода по завещанию, хранящемуся у весталок.

Согласно его плану, когда Иуда, позволив Каиафе взять Иисуса под стражу, спасет его от мечей учеников, он сам отправится к Пилату, с которым в добрых отношениях, и расскажет ему, что Каиафа взял под стражу римского гражданина, да еще тайного претендента на трон Ирода. Пилат наверняка потребует доказательств, за которыми Никодим посоветует ему обратиться к самому Иисусу, и спросит: «Что он за человек?» Вот тут Никодим не пожалеет красок. Он скажет ему: «Правитель, это единственный человек, который может решить все проблемы здешнего правления и гарантировать римлянам мир и большие доходы без увеличения расходов на армию».

Потом он скажет, что целью Иисуса в последние два года было усилить партию фарисеев и привлечь в нее низшие слои еврейского общества, чтобы привести весь народ, за исключением Храмовых служителей, во власть одной синагоги. Иисус-де проповедовал упрощение обрядов в Храме и отмену кровавых жертвоприношений, и если ему помочь, то вместо двадцати тысяч священнослужителей и левитов, содержать которых дорого обходится провинции, будет всего несколько десятков, а крепких левитов можно использовать как стражников вместо римских воинов. Более того, будут восстановлены древние святыни Силом, Фавор и Аин-Кадиш, чтобы во время трех великих праздников уменьшился поток паломников в Иерусалим. Даже вопрос с самарянами отпадет сам собой, ибо евреи и самаряне воссоединятся под властью священной особы царя, признанного и теми, и другими. Довольная страна (евреям по душе монархия) с такой же легкостью будет платить налог Риму, с какой платит Храмовый налог, и больше не потребуются ни мытари, ни продажные стражники. Не будет ни нищих, ни преступников. Свержение четвертовластников Антипы и Филиппа и объединение всех земель в единое государство устранит дорогое удовольствие в виде ненужных границ и местных судов. Безусловно, римляне сохранят право беспрепятственного прохождения войск к их гарнизонам за Иорданом.

Не может быть, чтобы Пилат не счел эти доводы убедительными, но в любом случае он не замедлит с ответом. Ему придется вызволить Иисуса из тюрьмы первосвященника, который не имеет права судить римского гражданина, и сделать подробный отчет императору Тиберию.

Никодим был очень возбужден и, как ни странно, ни разу не задумался о том, придется ли эта роль по душе Иисусу.

Глава двадцать седьмая ТРИДЦАТЬ СЕРЕБРЯНЫХ ШЕКЕЛЕЙ

Тем временем Иисус с нетерпением ждал возвращения Иуды. Почему он так долго? Неужели не нап^ никого, кто продал бы ему меч? Мирным жителям правда, запрещено носить мечи, но их всегда можно купить в галилейском квартале. Наверно, с ним что-то случилось. Или его благочестивое возмущение погасло из-за нежелания проливать кровь, и он просто-напросто сбежал, чтобы уклониться от исполнения долга? Если он не вернется в ближайшее время, удар нанесет более решительный ученик.

Он сказал так, чтобы его поняли:

– Сказано, поражу пастыря, и рассеются овцы стада. Дети мои, скоро мы с вами расстанемся.

Они ничего не поняли.

– Куда ты пойдешь, учитель? – спросил Петр. – Разреши мне идти с тобой.

– Тебе туда нельзя.

– Я пойду за тобой всюду и буду делать все, что скажешь, даже если мне придется умереть из-за этого.

Иисус внимательно оглядел его и сказал:

– Прежде чем кончится эта ночь, вы все отречетесь от меня. Вы все устыдитесь своих видений и пастырских плащей. Вас спросят, и вы ответите: «Я не пророк, я земледелец, потому что некто сделал меня рабом от детства моего».

– Нет, учитель, – возразил ему Петр, – я не отрекусь от тебя, только не я!

– В эту ночь, прежде нежели пропоет петух, трижды отречешься от меня.

– Нет, не отрекусь.

Иисус вздохнул и напомнил стихи Исайи:

Не знают и не разумеют они: Он закрывал глаза их, чтобы не видели, и сердца их, чтобы не разумели.

Уже были съедены пасхальный агнец до последнего кусочка и хлеб, осушены третья и четвертая чаши и спет последний гимн «Хвалите Господа, ибо Господь благ». Иоанн вновь развел огонь и сжег кости. Уже пустили по кругу таз, и все омыли в нем руки и вытерли их о полотенца. Пора было уходить. Иисус встал, снял с себя все одежды, кроме набедренной повязки, обвязался большим полотенцем, налил в таз воды и, словно он был банщиком, принялся мыть удивленным ученикам ноги.

– Учитель, зачем ты так шутишь? Или ты стал нашим рабом?

– Люди – рабы друг друга, и царь – раб своего народа, и все вместе – рабы Бога. Что до меня, то я раб, в котором соединились злодеяния всего Израиля.

– Ты грешник? Что еще за загадка?

– В свое время вы решите ее.

Поначалу Петр не разрешил Иисусу мыть ему ноги, но Иисус пригрозил, что прогонит его, если он не подчинится, и тогда Петр воскликнул:

– Но тогда не только ноги, а еще руки и голову!

– После Иоаннова омовения тебе этого не надо. Только ноги надо вымыть из-за грязи, в которую их завел враг Бога, а ведь сегодня им стоять на святой земле.

– На какой земле?

– Мы пойдем на Масличную гору, на которую Сын Человеческий должен сойти с неба.

Они вышли из дома, и, когда они шли по улице, Иисус спросил их:

– Кто из вас послушен мне?

– Я послушен, – гордо ответил Петр. – Пока остальные собирались, я, не выходя из дома, купил два меча. В конце концов я догадался, что с ними делать.

– Не спеши, богобоязненный сын Ионы! Оставь один меч себе, а другой отдай Иоанну. Двоих достаточно для исполнения мести Господа. Увы, разве не сказано: «Но беззакония ваши произвели разделение между вами и Богом вашим, и грехи ваши отвращают лице Его от вас, чтобы не слышать. Ибо руки ваши осквернены кровью и персты ваши – беззаконием; уста ваши говорят ложь, язык ваш произносит неправду».

Они вышли через Восточные ворота из города, спустились к Кедрону, перешли его по мосту и поднялись на Масличную гору. Тропинка привела их прямо к высокой ограде Гефсиманского сада, где была маслобойня, которой Никодим разрешил Иисусу воспользоваться, если он попадет в беду. По дороге им никто не встретился, найти ворота оказалось нетрудно, а отпереть еще легче – ключом, который Иуда достал за два дня до этого. Оливы были старые и самой причудливой формы. Четыре-пять из них считались посаженными еще при царе Соломоне, когда закончилось строительство Храма. Крестьяне говорят: «Купи вола, купи осла, и они будут тебе рабами, пока живы, но купи оливу, и ты сам станешь рабом до конца жизни». В саду были маслобойня, каменный очаг и хижина, где на грубых подстилках спали сборщики урожая, когда наступал сезон сбора олив.

Иисус привел всех к хижине в дальнем конце сада и открыл дверь.

– Петр, Иаков и Иоанн пойдут со мной. Они из вас самые решительные. А вы будьте здесь, пока вас не позовут. Если устали, можете спать.

Когда Иисус с избранными учениками удалился от хижины, Иаков спросил его:

– Где Иуда? Почему он не с нами?

– Боюсь, он оказался предателем и не захотел исполнить возложенное на него.

– Пусть хоть все станут предателями, я не предам тебя! – воскликнул Петр. – Ничто не помешает мне на глазах всего Иерусалима направить меч против опозорившего всех нас злодея, даже если мне придется умереть.

– Я тоже буду сражаться, не зная страха, – сказал Иоанн, – хотя я любил его. Но другого я всегда любил больше него. Разве я не должен ненавидеть врагов нашего Господа?

– Когда вы заподозрили неладное? – нетерпеливо спросил Иисус.

– Когда ты в первый раз решил повеселиться.

– Хорошо. Идите со мной к воротам и не спите до утра, пока я буду говорить с Отцом, которого обидел. Острые у вас мечи?

– Как жертвенные ножи.

– Не спускайте с меня глаз. Если любите меня, пуще глаза стерегите меня, а если придется разить, разите без промаха!

Скрытый смысл этого диалога, как его сохранили в памяти евиониты, вряд ли смог бы лучше передать даже самый искусный сочинитель трагедий с берегов Аттики.

Иисус оставил своих учеников под дуплистой оливой, а сам отошел к каменному очагу, возле'которого стал на колени и принялся молиться. Они слышали, с какой болью он говорил:

– Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем, не как Я хочу, но как Ты.

Уставшие после трудного дня, разморенные вином и сытной едой, ученики завернулись в плащи и заснули. Но не прошло и получаса, как с них сдернули плащи, и они открыли глаза. Держа в руках оба меча, над ними стоял Иисус.

– Смотрите, как просто мне было отнять у вас мечи. Сторожите же и молитесь, чтобы не впасть в искушение и исполнить свой долг. И за меня молитесь, чтобы я не поддался желанию бежать от вас в Галилею.

Он отдал им мечи, и они, устыдившись, стали на колени, а он вернулся на прежнее место. Но они опять заснули, и он опять разбудил их.

– Петр, разве не можешь ты не спать всего один час?

– Учитель, дух мой бодр, плоть же немощна.

В третий раз, отойдя, помолился Иисус, и в третий раз заснули ученики. В это время до него донесся шум голосов и скрип ворот. Он увидел сначала мелькавшие между деревьями фигуры, а потом большую толпу одетых в белое людей. Тогда он, хромая, побежал к ученикам и с силой потряс Иакова за плечо:

– Скорее! Просыпайся! Предупреди остальных, что пришли враги. Пусть они бегут отсюда и спасаются, как могут.

Но Иаков лишь бурчал что-то и не просыпался.

– Спите! – в гневе крикнул Иисус. – Все равно уже поздно!

Почуяв опасность, проснулись Петр и Иоанн, принялись будить Иакова и тычками привели его в чувство, когда множество левитов с алебардами уже стояли рядом. Во главе их были Иуда и один из левитов.

Иуда шепнул левиту:

– Кого я поцелую, того возьмите.

Он подошел к Иисусу и поцеловал его, сказав на ухо:

– Все в порядке. Доверься Никодиму. И громко крикнул:

– Вот он! Иисус из Назарета! Иисус спросил его:

– Иуда, ты целуешь того, кого предаешь? Как будто на разбойника вышли вы, сыны Левия, с мечами и кольями. Каждый день я проповедовал в Храме, и вы не брали меня.

– Стойте! – приказал начальник-левит. – Не смейте применять оружие, пока он не сопротивляется.

Тогда Иисус грозно прокричал:

– Горе Негодному Пастуху, оставляющему стадо! меч на руку его и на правый глаз его! рука его совершенно иссохнет, и правый глаз его совершенно потускнеет. О, меч! поднимись на пастыря Моего и на ближнего Моего, порази пастыря, и рассеются овцы!

Крюк, который он до тех пор не выпускал из рук, упал на землю, и он простер руки, ожидая удара.

Пока Иоанн раздумывал, что делать, Петр подхватил меч и, громко вопя, бросился вперед.

– Спаси его! Спаси его! – кричал Иуда. Но Петр бежал не к Иисусу, а к Иуде.

Один из левитов стал у него на пути, чтобы алебардой отразить удар, а Иуда спрятался за оливой. Тогда Петр направил свой меч против левита, но сумел лишь отсечь ему ухо. Алебардщики поспешили на помощь своему товарищу, однако Петр, обнаружив, что он один против пятидесяти, обратился в бегство. Иоанн бросил меч и последовал за Петром.

Иакова едва не схватили. Кто-то уже держал его за подол туники, но он вырвался и, оставив в руках преследователей одежду, нагой и раненный в плечо, бежал прочь. Так сбылось пророчество Амоса.

Смиренно возвратился Иуда на то место, где стоял Иисус. Он нагнулся, поднял крюк и спросил его:

– Учитель, он тебе нужен?

– Это твое. Оставь себе.

Тем временем все, кто был в хижине, благополучно скрылись. Заслышав шум, первым проснулся Андрей и разбудил остальных. Они вышли в сад и, помогая друг другу, незаметно перелезли через стену.

– Нам не надо бояться за учителя, – успокоил всех Фома. – Если он сумел днем, да еще на открытом месте спастись от стражников, когда был в Назарете, то ночью и среди олив ему это легче легкого.

Однако Иисус даже не пытался бежать. Из сада его повели к дому бывшего первосвященника Анны, где гостили первосвященник и его зять Каиафа. Это был самый большой и роскошный дом на Масличной горе и всего в нескольких сотнях шагов от Гефсиманского сада.

Петр шел за Иисусом на безопасном расстоянии. Ночь была тихая, и он каждую минуту ожидал встретить спустившихся с небес светлых ангелов. Разве не на Масличной горе Иезекииль увидел славу Господа? Разве не здесь должен стоять Мессия в Великий день?

– Хорошо, что я омыл ноги, – сказал Петр. – Я готов ко всему.

Но ничего особенного не происходило. Только собаки громко лаяли за Кедроном. Во время Пасхи городские собаки безумеют от запаха жареной баранины, поднимающегося от тысячи очагов в галилейском квартале. Тем не менее им не достается ни косточки.

Когда Иисуса привели в дом Анны, то Петр, стоя в тени с мечом в руке, услышал, как начальник-левит отчитывается перед начальником Храмовой стражи, и тот отвечает ему:

– Ладно! Хорошо! А как же все-таки вооруженные разбойники умудрились сбежать? Надо было сначала окружить сад. – Левит что-то пробормотал в свое оправдание, однако начальник Храмовой стражи прервал его: – Пошли доносчика к казначею и проследи, чтобы он получил свои кровавые деньги. Сто двадцать драхм. (Иуда, когда его спросили о плате, вспомнил Захарию и назначил тридцать шекелей, каждый из которых был равен четырем драхмам. Сначала они не согласились: «Слишком много». «Не так уж много, – настаивал Иуда. – Столько стоит по закону раб-кана-нит, а я продаю свободного израильтянина».)

Петр не мог прийти в себя от невыносимого ужаса. Как Иуда, его товарищ Иуда, которого он считал самым добрым и честным из всех двенадцати учеников, посмел продать своего учителя за кучку жалких сребреников? Наверняка его обуял враг Божий.

Прокричал первый петух, лживый провозвестник утра, и Петр, спрятав под плащом меч, проскользнул внутрь. Обогреваясь у костра, он заметил, что руки у него в крови. Он порезал их о свой собственный меч, когда карабкался на оливу, чтобы с нее перепрыгнуть через садовую ограду. Повариха спросила его:

– Где ты порезал руку?

– У моих друзей, когда там случилась драка.

– А кто ты такой?

– Крестьянин. И никогда не был никем другим. Я совсем недавно пригнал с севера первое стадо.

– Я знаю тебя, деревенщина, – сказала другая служанка. – Я видела тебя в базилике, когда оттуда изгоняли торговцев. Разве ты не из назореев? Разве тебя не было с Иисусом?

– Никогда там не был.

– Клянусь, что ты врешь. По тому, как ты говоришь, и то ясно, что ты из Галилеи.

– Сорок ящиков толстых распутниц! Да я в глаза не видел вашего Иисуса!

– Это ты выпустил всех голубей! Я бы узнала тебя, где угодно.

– Ведьма, ну почему враг Господа не напустит на тебя свору чертенят! Еще нет двенадцати часов, как я пришел в Иерусалим.

– А зачем ты явился на Масличную гору?

– Я уже тебе сказал. Ел с друзьями пасху. Потом началась драка.

– А здесь тебе что надо?

– Как ты думаешь? Грею руки. В Галилее, если человек видит открытые двери и огонь внутри, он входит и греет руки, а ему еще подносят вино, хлеб и рыбу. Здесь же, как я посмотрю, ничего не получишь, кроме оскорблений. Приходи когда-нибудь в Галилею, дочь шестидесяти верблюдов, и мы научим тебя, как надо себя вести!

Так он, переругиваясь, простоял там около часа, а потом вышел на улицу. Опять запел петух, и Петр, услыхав его, горько заплакал.

Тем временем Иисуса привели на допрос в зал суда, где, вполне вероятно, за тридцать три года до того допрашивали Захарию, ибо и мебель, и все остальное было здесь таким же, только Синедрион оказался менее многочисленным. Не были извещены ни Иосиф Аримафейский, ни Никодим. Никто из возможных заступников Иисуса. Присутствовали только саддукеи из правящих родов, которые во всех своих действиях руководствовались одним принципом – единение с Римом. И Пилат, и его предшественник внушили Синедриону, что Храм действует, пока на его деятельность смотрят сквозь пальцы, а любые беспорядки в провинции тотчас станут сигналом к его закрытию, следовательно, ни одно религиозное выступление, которое могло бы внести раздор в отношения с Римом, не должно оставаться безнаказанным.

Глава саддукеев Анна девять лет был первосвященником, став им в тот год, когда сместили этнарха Архелая. И вот уже одиннадцать лет Каиафа не принимал ни одного мало-мальски важного решения, не посоветовавшись с ним. У Анны было пять сыновей, и один из них уже был первосвященником до Каиафы, а остальные собирались стать первосвященниками позднее.

Эти семь даровитых мужей, правившие в Синедрионе, постоянно сокрушались о том, что члены Высшего суда мешают миру между римлянами и евреями, и отсутствие у них политического здравомыслия когда-нибудь приведет евреев к национальному позору. Высший суд фарисеев, заявляли они, даже не делает вид, что хочет понять позицию Рима, и обо всем судит с точки зрения Моисеева Закона, ни на пядь не отступаясь от него, словно римлян не существует вовсе. Более того, из-за непонятной терпимости Высшего суда от него совершенно невозможно добиться осуждения даже известных преступников. Поэтому Синедрион взял на себя обязанность рассматривать политические дела прежде, чем они попадали в Высший суд, и если в них было хоть что-то оскорбительное для прокуратора, они со свидетельскими показаниями и предварительным заключением отсылались прямо к нему.

– Суд начинает работу, – сказал Каиафа.

На самом деле его звали Иосиф, но все уже давно называли его Каиафа, «предсказатель», за его весьма развитую интуицию. А Пилат называл его «образцовым слугой» за его угодничество перед высшими, чванство с низшими, ловкость, любезность и лживость.

– Сначала позвольте мне искренне поблагодарить членов уважаемого Синедриона, которые откликнулись на срочный вызов, чтобы судить Иисуса из Назарета. Я боялся, что из-за нашей удаленности от города нам не удастся собрать нужное число членов Синедриона, а то, что это было необходимо именно сегодня, вам скоро станет ясно. По соображениям безопасности мы не могли взять Иисуса под стражу днем из-за его влияния на толпы галилейских паломников, однако и оставлять его на свободе в канун Пасхи было невозможно. Любое происшествие, способное оправдать вторжение римской армии, губительно для нашего народа, но что об этом долго говорить? Наши стражники безрезультатно прочесали галилейский квартал, где, как нам было известно, он ел раннюю пасху, и донесение, благодаря которому он все же был взят под стражу недалеко от нашего дома, мы получили уже после полуночи. Я вызвал вас сразу же, как мне сообщили, что узник находится там, где ему должно быть.

Дело это необычное. Суд удивится, когда узнает, что фанатичный галилеянин Иисус из Назарета не так давно считался квиетистом и в его деле, которое я только что получил от наших людей из ведомства охраны порядка в Галилее, сказано, что он «друг правительства». Из него следует также, что он порицал отдельных притворно благочестивых фарисеев, чем заслуживает нашу благодарность, и пытался примирить население с таможенниками и сборщиками податей. По нашим сведениям, он находится в самых дружественных отношениях с наиболее влиятельными сборщиками податей в стране, например с Закхеем из Иерихона. Но, кажется, злой дух не дает ему покоя, когда он приходит в Иерусалим. Теперь ему уже мало купаться в пруду Силоамском, как это было во время праздника кущей, он хочет быть Великим, для чего в одиннадцатый день месяца Нисан, облаченный якобы в царские одежды, он въехал в Иерусалим на белом осле, а сегодня, после страстных речей перед толпой паломников о царствовании Давидовом, он силой пробился в комнату с очагом и сидел на троне Мессии. К несчастью, лишь один стражник-левит был свидетелем сего, и мы должны с оговоркой отнестись к его словам, особенно потому, что никто более не видел, как узник входил в комнату или выходил из нее, а он не оставил там никаких следов своего пребывания. Возможно, однако, что удастся получить подтверждение от осведомителя, который помог нам взять его под стражу.

Надо сказать и о том, что произошло вчера утром в базилике и что мы уже с вами обсуждали. Признаю, я отнесся к происшедшему с меньшей серьезностью, чем оно заслуживало, к тому же не могу не пожалеть, что мой сын, главный архивариус, и начальник Храмовой стражи не сумели обуздать дерзкого во Дворе язычников. Как бы то ни было, теперь он под стражей, и, надеюсь, нам будет нетрудно приговорить его к бичеванию за невиданное нарушение порядка в городе. Если же мой почтенный отец Анна или кто другой из вас считает, что мы должны назначить ему более тяжкое наказание, я буду последним, кто сие оспорит.

Один из старейшин поднялся с места и спросил, не было ли в базилике убитых.

– Нет, судя по нашим сведениям. Лишь Фалеронг глава гильдии менял, пострадал, да еще сегодня один из учеников узника, когда его брали под стражу, напал на нашего доносителя. Алебардщик-левит защитил его, но сам лишился уха. Нападавшему удалось в суматохе скрыться.

– Был ли узник вооружен?

– Нет. Мы не нашли у него оружия.

– Ладно, пусть его еще раз обыщут, – проворчал Анна. – Накануне Пасхи всегда очень устаешь, и мне хочется как можно быстрее вернуться в постель.

– Приведите узника, – приказал Каиафа. Тотчас вошел Иисус в сопровождении безоружного стражника, проводившего его на свидетельское место.

– Ты Иисус из Назарета?

– Из Вифлеема.

– Ты говоришь о Вифлееме Галилейском?

– Нет, о Вифлееме-Ефрафе.

– Думаю, так оно и есть, – торопливо подтвердил главный архивариус. – К тому же это не имеет значения.

Чиновник зачитал первое обвинение:

– Иисус из Назарета, ты обвиняешься в нарушении порядка, в полдень двенадцатого дня месяца Нисан, в подговаривании толпы переворачивать столы менял, а также отпускать на волю голубей и баранов в базилике царя Ирода. Ты обвиняешься в нанесении оскорблений, а также в избиении плеткой Фалерона, отчего несчастный меняла пребывает в тяжелом состоянии.

Каиафа спросил:

– Ты признаешь себя виновным?

– Я видел мезузу на двери в эту комнату.

От злости кровь бросилась в лицо Каиафе. Иисус напомнил ему, что, хотя он и первосвященник, суд, который он созвал, ничего не значит в глазах любого благочестивого еврея.

Каиафа повторил вопрос:

– Ты признаешь себя виновным? Иисус не ответил.

– Он ведь из Галилеи, а не из Иудеи. Галилейские разбойники всегда молчат.

Позвали трех свидетелей, которые подтвердили участие Иисуса в беспорядках в базилике, и суд признал его виновным в нанесении ущерба имуществу торговцев и, благодаря небольшому перевесу голосов, невиновным в подстрекательстве к убийству.

Второе обвинение, будто Иисус подстрекал учеников бить алебардщика Малха, состоящего на службе у первосвященника, при исполнении его обязанностей, хотя Иисус не произнес ни слова, было отклонено. Сам Малх, явившийся с перевязанной головой, свидетельствовал, что ему не в чем обвинить Иисуса. Он даже сказал: