Текст книги "Тайна королевы Елисаветы"

Автор книги: Роберт Нельсон Стивенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Зато Анна не могла понять сначала, почему Гель счет нужным взять ее на свою лошадь, вместо того, чтобы посадить ее отдельно на другую лошадь. Ей и в голову не приходило, что он сделал это для того, чтобы в случае кровавого столкновения с Барнетом и его людьми она не попала в руки Румнея, который несомненно будет сторожить ее, так как очевидно горит желанием обладать ею. Привязанная к его седлу, она всегда будет находиться под его защитой, и если ему придется спасаться бегством, он может быть уверен, что она останется все же в его власти. Если ему будет грозить неминуемая опасность быть убитым, он всегда сумеет во время разрезать веревку, которой она была привязана к нему, и она сможет во всякое время воспользоваться тогда своей свободой.

Что касается Френсиса, то благоразумнее всего было, конечно, привязать его к Антонию, так как, благодаря своей смелости и решительности, он был способен на самый отчаянный шаг, только бы спасти свою госпожу.

Ровно в восемь часов они покинули сломанный экипаж, а в девять уже въезжали в город Скитон. Гель решил попробовать, хорошо ли поняты его инструкции, и затрубил в свой рог; моментально все остальные сделали то же самое, причем пустили лошадей вскачь и понеслись, как угорелые, по улицам города, к удивлению и несказанному испугу жителей этого города, которые долго еще потом смотрели вслед этой шумной ватаге. Разбойники пришли все сразу в хорошее расположение духа, им, по-видимому, очень понравилась эта забава и только один Румней ехал молчаливый и угрюмый, не дотрагиваясь до своего рожка.

Румней вообще после истории с колымагой находился в самом удрученном состоянии духа, он ехал теперь позади Геля, и Анна сидевшая на лошади боком, все время не спускала с него глаз; в ее взоре он ясно читал удивление по поводу того, что он до сих пор не предпринимает ничего для ее спасения. Это положительно выводило его из себя, и он в душе решил по возможности скорее оправдать себя в ее глазах.

Они проехали так довольно долго, вдруг Румней громко крикнул:

– Ребята, стойте, все ко мне!

Разбойники сразу осадили лошадей, большинство из них с удивлением смотрели на своего предводителя, но многие сразу поняли, в чем дело, так как, по-видимому, они были уже заранее предупреждены. Они вытащили свои сабли и окружили Румнея.

Румней в одно мгновение ока тоже повернул свою лошадь и встал лицом к Гелю. Тот тоже, не долго думая, обнажил свой меч и громко крикнул:

– Что это значит, Румней?

– Это значит, что вы должны сдаться мне и сложить свое оружие, – ответил Румней очень развязно, по-видимому, чувствуя себя наконец в своей сфере.

– Неужели вы находите, что это умно – рисковать своей жизнью за то, что все равно по условию должно быть выдано вам завтра? – спросил Гель.

– Убирайтесь к черту со своими деньгами, хотя, конечно, и они пригодятся, но прежде вы должны выдать мне эту даму, которую вы везете с собой.

– Скорее я повешу тебя, негодяй, чем выдам ее! – воскликнул Гель.

– Вот как! Ну, ребята, вперед, смелее! – крикнул Румней, выхватывая пистолет и готовясь стрелять из него.

В ту же секунду произошло сразу два события: во-первых, Антоний Ундергиль скрестил свою шпагу с первым из разбойников, который бросился было исполнять приказание своего начальства, а, во-вторых, Гель удачным ударом своей рапиры выбил из рук Румнея его пистолет.

Следующим движением Геля было защититься кинжалом от кончика меча, направленного Румнеем, прямо ему в грудь. Анна сидела за его спиной, стараясь не выказать невольного страха, охватившего ее. Ее паж тоже весь съежился, сидя на седле Антония, так как рисковал каждую минуту быть проткнутым шпагою разбойников, бросившихся на Антония.

К этому времени, однако, Кит Боттль уже подоспел на помощь Антонию.

– Ах, вы, изверги, – крикнул он, – неужели вы будете еще слушаться этого разбойника Румнея и станете нападать на моего благородного господина и его слуг? Ведь он все равно всех вас предаст, как он когда-то предал и меня. Послушайте, Эдуард Моретон, и ты, честный Джон Гатч, а также ты, добряк Оливер Бунч, я уверен, что вы окажетесь на нашей стороне и не пойдете против нас.

– А Том Коббль? – воскликнул Гель, не оглядываясь назад, так как он был занят тем, что отражал яростное нападение Румнея. – Я уверен, что Том Коббль тоже перейдет на нашу сторону и не захочет больше служить под начальством такого изменника и изверга, как этот Румней.

– Что скажете, товарищи? – воскликнул на это Том Коббль. – Я перехожу на сторону этого благородного господина, не знаю, как вы!

– Я тоже! – ответил Джон Гатч, а также и Моретон, и Оливер Бунч, и еще несколько человек!

– К черту вашего благородного господина! – заревел чей-то грубый голос и большинство разбойников подхватило этот крик, так что стало ясно, что все они остаются на стороне Румнея.

– Хорошо, ребята, – радостно воскликнул Румней, лицо которого было омрачилось при словах Кита Боттля, – вперед же, товарищи, и помните, что добыча будет тем больше, чем больше изменников вы убьете.

– Смотри, чтобы тебя самого не убили, негодяй! – крикнул ему Мерриот, продолжая отражать его яростное нападение и стараясь повертываться так, чтобы которая-нибудь из шпаг не задела нечаянно Анны.

Поединок между Гелем и Румнеем продолжался, никто не обращал на них внимания, так как все были заняты собственным делом. Разбойники с трудом отражали нападение Кита Боттля, Антония и тех из своих товарищей, которые перешли на сторону Геля; последние сражались с отчаянной храбростью, так как знали, что в случае победы Румнея им не сдобровать. Наконец, благодаря быстрому и ловкому движению, Гелю удалось ранить своего противника в руку, державшую шпагу; тот вскрикнул от боли и быстро осадил свою лошадь левой рукой.

Гель бросился вперед, прямо на него, с криком:

– Смерть тебе, собака!

Румней вообразил, что действительно настал его конец, и отчаянно вскрикнул:

– Сдаюсь, пощадите!

– То-то же! – ответил Гель спокойно, – ну, так отзови всю эту свору!

– Хорошо, – смиренно ответил Румней, – эй, вы, ребята, назад, сдавайтесь!

Люди его с удовольствием исполнили его приказание, так как дела их были далеко не блестящи, и обе стороны пострадали почти одинаково.

– А теперь, Румней, – воскликнул Гель громким голосом, – можете возвращаться назад своей дорогой и не попадайтесь мне больше на глаза. Те из людей, которые перешли на мою сторону, могут ехать со мной, остальные проваливайте, куда хотите.

Разбойники молча и угрюмо повиновались Гелю и один за другим, здоровые и раненые, потихоньку стали отъезжать в сторону, и только люди, оставшиеся верными Гелю, не трогались пока еще с места.

Гель молча следил за тем, как Румней и его люди скрылись за поворотом дороги; потом он обернулся к Анне и сказал ей:

– Надеюсь, сударыня, вы остались живы и невредимы, ваш паж, кажется, тоже не пострадал нисколько.

Анна ничего не ответила на это, и все молча поехали дальше.

– Как я рад, что отделался от Румнея и его людей! – сказал Гель.

– Да, хорошо было бы, если бы мы «действительно» отделались от него, – проворчал Боттль.

XVI. Фоксбай Холл

Только что описанный случай произошел утром в субботу, 7 марта, на четвертый день бегства Геля. Кавалькада Геля состояла теперь из него самого, Антония, Боттля, двух пленников, Моретона, Тома Коббля, Оливера Гатча, Джона Бунча и нескольких других лиц. Раненые стоически переносили свои страдания, раны их были кое-как перевязаны тряпками, и здоровые ехали около раненых, чтобы оказывать им помощь и поддержку.

Мерриот проехал уже двести миль от Флитвуда в три с половиной дня, т. е. делал почти по шестидесяти миль в день, несмотря на все задержки и приключения, но с тех пор, как пошел снег, дорога совершенно испортилась, и поэтому вернуться назад отсюда в Флитвуд можно было также никак уже не раньше трех дней с половиной, и таким образом, если бы беглецы были настигнуты теперь преследователями, то все же сэр Валентин имел в своем распоряжении целых семь дней. Еще полтора дня, и десять дней, необходимые для полного его выздоровления, были налицо.

Что касается Рогера Барнета, он подвигался вперед тоже медленно, как это и предполагал Гель, так как ему нигде нельзя было запастись свежими лошадьми, и к тому же в Клоуне, где Гель пережил такие неприятные минуты, благодаря местному жандарму, с ним случилось досадное приключение. Дело в том, что лошадь его была так загнана, что в ту минуту, как он слезал с нее, она не выдержала усталости и пала, причем при падении придавила Барнета и жестоко зашибла ему ногу, так что ему пришлось пролежать в пивной несколько часов подряд, прежде чем он был опять в состоянии двинуться дальше в путь, и то со страшной болью, которую он, однако, переносил с большим героизмом. Гель, конечно, не мог знать об этом случае, столь благоприятном для него, и поэтому удивлялся тому что до сих пор еще Барнет не мог догнать его. Чтобы не дать ему сбиться со следа, Гель нарочно приказывал своим людям шуметь как можно больше и даже трубить в рога, проезжая большие города, чтобы хоть этим привлечь к окнам жителей, которые все попрятались по домам, благодаря ужасной погоде. И действительно, этот шум и дикие крики привлекли общее внимание, и еще долго все смотрели вслед странной группе всадников, среди которых находилась одна женщина.

Все время Анна сидела молча и неподвижно, закутавшись в свой плащ и опустив капюшон, низко на голову. Она также молча принимала пищу, которую Кит Боттль приносил ей по знаку Геля. Сначала Гель обращался к ней с короткими вопросами, но так как она не отвечала ему, он только молча посматривал на нее, недоумевая в душе, решила ли она наконец покориться своей судьбе, или сидит и молчит, так как занята придумыванием какого-нибудь нового коварного плана.

Кит Боттль все время держался вблизи раненых и заботливо осведомлялся, как они себя чувствуют, наконец, он подъехал к Гелю и сказал ему шепотом:

– Некоторые из раненых так плохи, что их необходимо сейчас же уложить на время в постель: они не могут ехать дальше при такой погоде.

– Но куда же нам положить их? Где мы можем их пристроить? – сказал так же тихо Гель. – Ведь в тех домах, где они могут быть приняты, и где мы можем оставить их в полной безопасности, наверное знают также и Румнея, и поэтому он легко может найти их там, а тогда им плохо придется, в этом невозможно сомневаться.

– Да, это верно, – ответил Боттль задумчиво, – но вот в чем дело. Я только что разговаривал с Оливером, и он рассказывал мне, что служил раньше здесь в окрестности в одном французском семействе, которое эмигрировало за границу; все имущество их, кажется, конфисковано, но дом, где они жили, стоит еще запертый и пустой до сих пор; мы можем свободно остановиться в нем, чтобы отдохнуть немного и дать отдохнуть нашим раненым; называется этот дом – Фоксбай Холл.

– Но если дом заперт, как же мы попадем в него? – спросил Гель.

– Видите ли, в чем дело: у Оливера есть ключ от маленькой боковой двери, он спрятал его там где-то в стене.

– Ну, в таком случае нечего и разговаривать: надо ехать скорее, чтобы быстрее очутиться там.

Они погнали лошадей и скоро прибыли к тому месту, где издали виднелся дом, о котором говорил Кит Боттль. С одной стороны дорога здесь граничила с лесом, с другой стороны шла длинная деревянная изгородь, из которой сначала виднелось поле, а затем уже длинная каменная стена, позади нее возвышались деревья столетнего парка. Посередине стены виднелась небольшая калитка. Оливер остановился перед ней, все последовали его примеру.

Гель сошел с лошади и посмотрел в калитку, которая распахнулась от первого его прикосновения. Он увидел прямо перед собой огромное здание, от главного фронта которого шли два длинных боковых флигеля, образовавших как бы, в общем, три стены вокруг квадратного большого двора. С четвертой стороны шла низкая терраса, спускавшаяся прямо к дороге, где виднелась опять другая, тоже очень низкая стена.

Главное здание было построено отчасти из дерева, отчасти из кирпича, на обоих флигелях виднелись высокие затейливые башенки. Окна главного здания были высокие, узкие и заостренные сверху, во флигелях они были тоже высоки, но гораздо шире и квадратнее. Впереди виднелась высокая готическая дверь, а в одном из флигелей, почти незаметно для глаза, находилась другая крошечная дверь.

В середине двора помещался бассейн, а вокруг террасы росли высокие стройные деревья.

– Весьма гостеприимный вид у этого домика, – заметил Гель, – но только он отстоит довольно далеко от дороги. Если Барнет появится на дороге, вряд ли мы успеем выехать отсюда со двора.

– Это пустяки, сударь, – вмешался Оливер в разговор, – там дальше конюшни, их отсюда не видно, но от них идет прямая дорога на большую проезжую дорогу, и надо только знать ее, а затем уже можно быть спокойным, что никто не догонит нас, раз мы выехали на нее.

– В таком случае, чем скорее мы попадем в этот дом, тем лучше. Отыскивай свой ключ, Оливер. Надо надеяться, что он лежит еще там, куда ты его спрятал.

Толстяк, не теряя ни минуты, быстро слез со своей лошади и исчез во дворе. Через несколько минут маленькая дверь во флигеле распахнулась, и он появился в ней сияющий и довольный.

– Ну, вот и прекрасно! – воскликнул Гель. – Надо будет занять одно из окон, в башенке, оттуда видно всю дорогу. Если Барнет подъедет, мы увидим его еще издали.

– Антоний позаботься о лошадях, – сказал Гель. – Оливер, покажите ему, где конюшни. Том Коббль, пожалуйста, заботьтесь теперь вы об этом юноше. Моретон пусть поможет нести раненых, а Боттль может отправиться в башенку и найти там окно, из которого видна будет вся дорога. А вас, сударыня, я попрошу сойти с лошади и последовать за мной в дом.

Гель, говоря это, быстро развязал веревку, которой Анна была привязана к нему, соскочил сам с лошади и помог ей спуститься на землю. Она приняла его услугу молча, почти машинально.

В большой комнате, куда они вошли, находился огромный красивый камин, стены были украшены коврами и увешаны оружием, в углу стоял огромный буфет. Мерриот уселся с Анной на одной из стоящих здесь скамеек и молча следил за тем, как приносили раненых и устраивали их на полу в соседней комнате. К тому времени, как Антоний и Оливер вернулись в комнату, Гель уже составил свой план действий на несколько ближайших часов. Все это время они ехали так быстро, что он решил, что они спокойно могут провести целую ночь в этом доме.

До сих пор его все время заботила мысль, где проведет эту ночь Анна. Ему не хотелось, чтобы она провела ее под открытым небом, и теперь он успокоился на этот счет и с удовольствием думал о том, что на следующий день кончается его миссия, и он будет свободен и может поступать, как хочет; только мысль о разлуке с Анной слегка огорчала его, но так как в данную минуту у него было слишком много забот, лежащих на нем одном, то он и откинул на время эту мысль и всецело предался своей роли.

Он узнал от Оливера, что недалеко от того места, где парк граничит с большой дорогой, находится маленькая гостиница, и послал туда Антония за провизией; в случае неожиданной тревоги Антоний должен был встретиться со своими, так как и они поехали бы через парк кратчайшей дорогой.

Затем Мерриот распорядился послать своих друзей за хворостом, чтобы развести огонь в камине внизу в общей комнате, а затем в камине в одной из комнат наверху, которую он по указанию Оливера выбрал для Анны, и наконец еще в камине третьей комнаты, которая являлась проходной для той, где должна была находиться Анна.

Гель сам проводил свою безмолвную пленницу в назначенную для нее комнату и без всякой просьбы с ее стороны приказал Френсису быть готовым услуживать ей, но при этом так, чтобы она слышала, громко сказал Тому Кобблю, чтобы он неотлучно все время находился в смежной комнате, где топился камин и следил бы оттуда за каждым шагом пажа, которому нельзя доверять. Анна все это выслушала молча, затем сделала Френсису знак следовать за собой и направилась к себе в комнату.

Гель отправился затем искать комнату себе и выбрал себе комнату в том флигеле, где находился Боттль. Так как Гель из своего окна мог прекрасно видеть всю дорогу, он отослал Боттля вниз к остальным, причем посоветовал ему лечь сейчас же спать, а сам остался караулить у окна до возвращения Антония, который должен был сменить его.

Время тянулось бесконечно долго, и только, когда уже стало смеркаться, на горизонте наконец появился Антоний, нагруженный всякими съестными припасами. Часть их Гель оставил себе и Анне, а большую часть отослал своим людям, которые сильно проголодались за это время. Анна, освежив свое лицо водой, принесенной ей услужливым Френсисом, вышла затем в общую комнату, где находился как раз Гель, и к его удивлению, согласилась разделить с ним его скромную трапезу; потом они очень миролюбиво раскланялись, и каждый отправился в свою комнату, чтобы отдохнуть.

XVII. Победа женщины

Пронзительный свист разбудил вдруг Мерриота, он вскочил на ноги, прошло, вероятно, уже несколько часов, как он спал, огонь в камине почти догорел, свист повторился, кто-то свистел на дороге перед самым окном. Мерриот открыл окно, и в комнату ворвалась струя холодного воздуха вместе со снегом и ветром. На дороге виднелся темный силуэт Антония на лошади.

– В чем дело, Антоний? – спросил Мерриот.

– С юга подвигается группа всадников. Я видел, как они ехали сюда и затем остановились в гостинице недалеко от нашего дома, чтобы провести, вероятно, там ночь, а может быть, для того, чтобы достать там свежих продуктов.

– Как ты думаешь: это – Барнет и его люди?

– Трудно сказать: так темно, что невозможно ничего различить, может быть, что Барнет со своими людьми, а, может быть, также, что это Румней со своими разбойниками.

– Во всяком случае, они не думают ночевать в этой гостинице, так как город ведь в четырех милях отсюда: они остановились в ней только, чтобы расспросить о нас и, конечно, они в скором времени догадаются, где мы, так как скрыть это довольно трудно.

– Да, вероятно, так. Я слышал – часы пробили одиннадцать, и думаю, что лучше всего теперь же тронуться нам дальше в путь, – заметил Антоний.

– В таком случае отправляйся вниз, Антоний, и подними наших людей, а затем распорядись, чтобы вывели лошадей из конюшни. Мы постараемся поехать по большой дороге, чтобы там видны были наши следы. Но если эти таинственные незнакомцы приедут сюда раньше, чем мы успеем выбраться, то, конечно, нам придется ехать через парк.

– Но что же делать с ранеными?

– Те из них, которые не в состоянии ехать с нами, могут остаться здесь, в одном из флигелей, и пусть Джон Гатч останется с ними. Я дам ему денег на все их нужды. Распорядись обо всем, Антоний. Я тоже сейчас спущусь вниз.

Антоний пошел исполнять приказание своего господина, а Гель разбудил Тома Коббля и Френсиса и велел им спуститься вниз, где собрались все остальные; затем он подошел к дверям комнаты Анны и тихонько постучал в нее.

Он подождал ответа, но все было тихо; он постучал во второй раз.

– М-с Хезльхёрст, – произнес Гель довольно громко, – нам пора отправляться дальше в путь.

Кругом царило глубокое молчание. Геля охватил вдруг смутный страх: ему стало жутко за Анну, за исход своей миссии. Неужели что-нибудь случилось с ней?

– Сударыня, – сказал он уже громче, – я попрошу вас встать, время не терпит, мы должны ехать дальше!

Все было тихо. Мерриот не выдержал и, откинув в сторону всякие церемонии, быстро распахнул дверь и вошел в комнату.

В комнате еще догорал камин, огонь его ярко освещал кровать, где должна была спать Анна. Она и лежала там, неподвижно устремив широко раскрытые глаза на уголья в камине.

При виде Мерриота она быстро соскочила с кровати и хотела сделать шаг по направлению к нему, но силы вдруг изменили ей, и она пошатнулась, так что он только с трудом успел поддержать ее. Она бессильно прислонилась к нему, и с ее губ сорвался жалобный стон.

– В чем дело? – спросил ее Мерриот тревожно.

Она тихонько высвободилась из его рук, и, покачиваясь, с трудом направилась в другую комнату, где и остановилась, ухватившись обеими руками за стол, чтобы не упасть.

– В чем дело? – спросил опять Мерриот, бросаясь к ней на помощь и поддерживая ее, чтобы она не упала.

– Не знаю, что со мной, – сказала она слабым голосом, – мне очень худо, мне кажется, что я умру.

И она прислонилась головкой к его плечу, как будто силы совершенно изменили ей.

Мерриот совершенно растерянный от этой неожиданности, не знал, что сказать и только нежно прижимал ее к себе.

Она судорожно держалась за него, дрожа всем телом.

– Как здесь холодно! – прошептала она чуть слышно.

– Сударыня, это только минутная слабость, – произнес Мерриот с трудом, – это пройдет, соберитесь с силами, прошу вас. Я не могу больше медлить, мои люди ждут нас уже во дворе, мы должны сейчас же спуститься к ним.

– Вы хотите моей смерти, – прошептала она, и по лицу ее пробежала судорога, как будто от сильной сдерживаемой боли; она еще тяжелее оперлась на руки Мерриота.

– Но что же мне делать? – пробормотал он. – Послушайте, соберитесь с силами, подойдемте к окну, свежий воздух приведет вас опять в себя.

Он открыл окно и подвел ее к нему; она содрогнулась от холодного, резкого ветра.

– Этот холод убьет меня, – прошептала она, – снег леденит мою кровь.

– Но ведь у вас совершенно теплое лицо, – проговорил он, осторожно дотронувшись рукой до ее лба.

– Тело мое горит, и, несмотря на это, мне холодно до глубины души, – ответила она.

– Но ведь и руки у вас совершенно теплые, – сказал он, осторожно пожимая ее ручки.

Она не отворачивала своего лица, которое почти прикасалось с его лицом и не отнимала своих рук, и хотя тело ее дрожало, она все же продолжала еще прижиматься к нему.

– Я чувствую себя очень плохо, я наверно умру, – повторила она, – я не могу и думать о том, чтобы ехать дальше.

– Но ведь вам уже лучше, и голос ваш уже не так слаб, как вначале. Через несколько минут вы уже будете в состоянии ехать дальше.

– Я упаду с лошади. Послушайте, сударь, вы называете себя дворянином и честным человеком, и между тем, хотите тащить умирающую больную женщину по такой погоде, в эту темную, ненастную ночь. Если я еще стою на ногах, так только оттого, что я еще думаю умолить вас пощадить меня и оставить меня в покое.

И, говоря это, она обеими руками обвила его шею, как бы для того, чтобы не упасть от слабости.

– Но, сударыня, неужели вы не понимаете, как дорога мне каждая минута? Целая группа всадников остановилась в ближайшей гостинице, каждую секунду они могут быть здесь. Может быть, это Барнет со своими людьми, может быть, это Румней и его разбойники, во всяком случае, мы не можем больше медлить, и хотя мне бесконечно жаль вас, но все же вы должны собраться с силами и ехать дальше со мной.

– В таком случае поезжайте одни и оставьте меня здесь.

– Я не смею оставить вас здесь. Если Рогер Барнет приедет сюда и найдет вас здесь… – не кончил своей фразы, но про себя подумал, что в таком случае Барнет немедленно догадается, в чем дело, и сейчас же помчится обратно в Флитвуд.

– Но ведь если вы возьмете меня с собой, – сказала она, – я могу умереть по дороге.

Мысль эта привела Мерриота в отчаяние. Он не мог представить себе, что эта прелестная женщина вдруг будет лежать мертвая и неподвижная на его руках.

– Но ведь вы преувеличиваете опасность, – сказал он, – вы наверное можете сесть на лошадь. Я посажу вас перед собой и буду вас поддерживать все время. Делать нечего, но я должен все же пустить в ход опять силу.

– Вы готовы желать моей смерти, только бы спастись самому, – сказала она с горечью.

– Я забочусь не о себе, – сказал он, – я забочусь о другом, которому чрезвычайно важно, чтобы я спасся от своих преследователей.

– В таком случае спасайтесь сами и оставьте меня здесь, – и она сделала слабую попытку освободиться от его объятий.

– Нет, нет, – воскликнул он, еще крепче сжимая ее, – ради вас самих я уже не смею оставить вас здесь. Ведь эти всадники могут быть Румней с его людьми, – подумайте, что будет, если попадете им в руки.

– Пусть я попадусь им в руки! – воскликнула она, – ведь для вас же будет лучше, если Румней найдет меня здесь. Вы знаете, что он приехал теперь за мной, и если я буду в его власти, то он не станет гнаться за вами.

– Как, неужели вы согласны попасть в руки этого негодяя? Но разве вы не знаете?..

– Да, конечно, я знаю все, я прекрасно понимаю, на что способен этот негодяй, но какой же выбор остается мне? Я не могу ехать с вами. Неужели вы потащите меня с собой и этим ускорите мою смерть? Нет, я останусь здесь, и если вы хотите ехать, то должны бросить меня на произвол судьбы.

И совершенно неожиданно для него она вдруг быстро выскользнула из его объятий, прислонилась к стоящему недалеко от них комоду и обеими руками уцепилась за него. Гель сейчас же бросился за ней и хотел приподнять ее, но она с такой силой держалась за комод, что он не рисковал оторвать ее от него, чтобы не причинить ей боли.

И вслед затем она вдруг стала стонать и рыдать так горько, что Гель наконец тоже пришел к тому убеждению, что она действительно вряд ли в состоянии ехать теперь верхом. Он быстро подошел к окну, закрыл его и затем обратился к ней и сказал:

– Сударыня, что же я теперь буду делать? Ведь, если вы действительно заболели вследствие всех перенесенных вами передряг, так вы еще не скоро оправитесь, вам нужен покой и отдых, я же не могу оставаться с вами.

– В таком случае, не оставайтесь, оставьте меня одну.

– Хотите, я оставлю вам своих людей? Они защитят вас.

– И моего пажа тоже? Но ведь он не достаточно силен, чтобы защищаться против Румнея и его людей.

– В таком случае я оставлю вам тех из людей, которые присоединились к нам из шайки Румнея.

– Конечно, эти несчастные раненые останутся со мной, так как они не могут ехать дальше. Остальные четверо останутся здесь, пока не увидят вдали Румнея: тогда они сбегут или останутся тоже здесь, но погибнут все от его мстительной руки.

– Но если я оставлю при них Боттля и Антония?

– Да, конечно, если эти всадники окажутся гонцами королевы, для вас будет лучше, если ваши верные слуги погибнут, а вы сами спасетесь.

– Сударыня, я не заслужил этой насмешки. Верьте мне, что я не трушу за свою жизнь, а спасаю чужую, впрочем вы ведь ничего не знаете об этом. Как жаль, что это еще не завтрашний вечер, тогда бы увидели, как мало я берегу собственную жизнь. Но еще в продолжении целых суток я не имею права располагать собою.

Анна не обратила никакого внимания на его слова, смысл которых ей остался непонятен.

– Почему же вы остаетесь здесь? – спросила она. – Разве я прошу вас оставаться из-за меня? Уезжайте и берите с собой своих людей: они наверное вам еще понадобятся.

– Да, это верно, – ответил Мерриот, думая только о том, что действительно следы трех людей заметнее, чем следы одного.

– Ваши оба спутника – здоровые и сильные люди, – продолжала она, – но вряд ли они станут защищать меня ради меня самой: этот пуританин действует только по вашему приказанию.

– Это верно, – пробормотал Гель рассеянно. – Против целой шайки разбойников шесть человек ничего не поделают, особенно, если им приходится сражаться только для того, чтобы защитить слабую женщину: на это способен только дворянин. А тот дворянин, который рискует своей жизнью ради женщины непременно рассчитывает на то, что она вознаградит его за подобную преданность, в которой высказалась вся его любовь к ней.

В комнате воцарилось молчание. Она ни единым звуком не выдала своих чувств, охвативших ее при этом первом открытом признании в любви с его стороны; из этого он мог убедиться в том, что признание это не явилось для нее неожиданным.

– Как безжалостна ко мне судьба! – заговорила она вдруг тихим, прочувствованным голосом. – Только вы один, как истый джентльмен, готовы защищать меня до последней капли крови, только вы со своим благородным и мужественным сердцем могли бы устоять против всех опасностей и победить их, только вы при своем умении ладить с этими людьми сумели бы заставить их выступить в мою защиту, только ваше присутствие здесь могло бы меня спасти от этого негодяя, но судьба так жестока, что вы должны оставить меня, чтобы спастись самому, так не медлите же и уезжайте и предоставьте меня моей судьбе.

Она кончила почти шепотом и лежала неподвижная и бледная, как бы не в силах даже думать о том, что ей предстоит.

– Сударыня, – воскликнул Гель вне себя, – разве я могу еще выбирать? Если это Румней со своими людьми, я не могу оставить вас одну и уйти самому. Если же это гонцы королевы, я не могу остаться с вами. Неужели вы действительно не можете проехать еще немного верхом? Неужели это невозможно? Постарайтесь собраться с силами, переломите себя и встаньте.

Вместо ответа она только безнадежно улыбнулась и промолчала.

– В таком случае, до свидания, – сказал он отрывисто и, круто повернув, пошел к дверям.

Тихий стон остановил его, он обернулся и посмотрел на нее; сердце его, переставшее почти биться, когда он так решительно отошел от нее, забилось вдруг с удвоенной силой.

Она не смотрела на него и не переменила своей позы, но при свете огня видно было, что на глазах ее стоят слезы.

Он стоял и смотрел на нее, а она тихо всхлипывала, как бы покорно приготовляясь к ужасной судьбе, ожидавшей ее, – к тому, что она будет оставлена совершенно одна в пустом доме и во власти негодяя, от которого ей нечего ждать пощады.

Когда Мерриот, не помня себя, бросился опять к ней, по лицу ее уже струились ручьи слез.

– Сударыня, – сказал он, бросаясь перед ней на колени и осторожно прикасаясь к ее опущенной руке, – не бойтесь, я останусь с вами, хотя и рискую своей жизнью и изменяю делу, которому посвятил все свои силы, но я не могу оставить вас в таком беспомощном положении. Пусть простит меня Бог, пусть простят меня те, ради которых я рисковал жизнью все эти четыре дня; пусть простят меня мои предки, которые не изменяли никогда данному слову ни из боязни перед другими, ни из любви к женщине. Но я люблю вас! Я дорого плачу за право держать вас в своих объятиях, я люблю вас!

Он отпустил ее руки и обвил ее стан, она не только не сопротивлялась, но даже обеими руками обняла его за шею. Она уже не плакала, но на щеках ее виднелись еще слезы, и ноздри ее слегка раздувались, личико ее так близко наклонилось к нему, что губы ее почти касались его губ. И когда он стал безумно целовать их, она не выказала ни малейшего сопротивления.

– О божество мое! – шептал он, не помня себя, стараясь заглянуть в ее глаза, в которых он читал отражение того, что так красноречиво говорили его собственные, – никогда не думал я, что окажусь так слаб и в то же время испытаю столько радости. Хотя я рискую своей жизнью и своей миссией, но в эту минуту я ни о чем не жалею. В эту минуту ты меня любишь, не так ли? Иначе все поцелуи на свете лгут, и все глаза также лгут. Скажи мне, дорогая, правда ли, ты любишь меня, или это все прекрасный сон?