Текст книги "Корпорация Богги"

Автор книги: Роберт Линн Асприн

Соавторы: Эстер М. Фриснер (Фризнер)
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

– Ну конечно, – проговорила она. – Это замечательный план: простой, изящный и практичный. Восхитительно. – Ее губы разъехались в акульей улыбке, унаследованной от папы, прожженного юрисконсульта, и Эдвина произнесла: – Я продиктую письмо.

Три заколдованные авторучки вылетели из стоявшей на письменном столе кожаной шкатулки, изнутри оклеенной зеленой замшей. Левый верхний ящик стола выдвинулся сам по себе. Три чистых листка бумаги, будто миниатюрные ковры-самолеты, взмыли вверх и улеглись подле застывших в ожидании господ-авторучек. Затем выдвинулся верхний правый ящик, и оттуда выскользнули и повисли в воздухе два конверта. Нарисовался рядом со столом, но пока окончательно не материализовался шкафчик с папками-скоросшивателями, и застыл в ожидании новых поступлений. Эдвина, никогда не забывавшая об обязанностях деловой женщины, всегда хранила у себя, в личном архиве, копии любой корреспонденции.

– Мои дорогие дети, – начала он диктовать под аккомпанемент ритмичного поскрипывания трех оживших авторучек. – С нелегким сердцем я пишу это послание, находясь на том месте, которое, с неизбежным течением времени, станет моим смертным одром. От той болезни, которая столь неожиданно поразила меня, лечения не существует, и мой доктор говорит, что мне осталось жить в лучшем случае несколько месяцев. Признаться, я и прежде подумывала о том, чтобы отойти от дел, но эта печальная новость подтолкнула меня к этому решению.

И вот теперь я вынуждена принять решение, которое долго откладывала, а именно: кто сменит меняна посту генерального директора «Э. Богги, Инк.». Мной всегда владело глубочайшее желание передать совместное управление компанией вам обоим, но я понимаю, что это невозможно. Вы не сумеете найти в словаре слово «совместный», даже если я наложу на словарь заклятие и велю ему укусить вас за задницу. Как можно описать ваши отношения? Кошки против собак? Хэтфилды против Мак-Коев? «Пепси-Кола» против «Кока-Колы»? Как?

Если я поручу вам объединенное управление «Э. Богги, Инк.», со временем ваши непрерывные ссоры, взаимные упреки и издевки непременно отвлекут вас от разумного и прибыльного ведения дел фирмы. Не для того я так упорно трудилась столько лет, чтобы создание рук моих было разорвано в клочья и пущено по ветру после моей кончины.

Поэтому я приняла следующее решение: только один из вас унаследует управление компанией, а также мое поместье. Который из вас? Пока я думаю об этом. Честно говоря, хотя я и люблю вас обоих, такими, как вы есть – цельными и неповторимыми личностями, – люблю всем сердцем, не судя, как любит всех своих чад Мать-Земля, но если говорить о вашей деловой смекалке, ни один из вас пока не поразил меня оной. Я бы даже так сказала: ваша означенная деловая смекалка гроша ломаного не стоит. Теперь насчет способностей к лидерству. У меня есть сильное подозрение, что, если бы каждый из вас столкнулся со стайкой леммингов, уже успевших сигануть вниз с края скалы, вам вряд ли удалось бы уговорить их завершить прыжок.

Вероятно, я говорю вам о том, что вы и так уже знаете. Возможно, вы работали на «Э. Богги, Инк.» исключительно из чувства долга перед семьей, а не по призванию. И если последние несколько лет вы прожили, перекладывая с места на место бумажки и не удосуживаясь поразмыслить о людях, стоящих за этими бумажками, то вот вам шанс красиво выйти из игры и поискать свою истинную дорогу в мире. Если кто-то из вас сам пожелает отказаться от дел, сделайте это, и сделайте это побыстрее. Снимите с моих плеч тяжкую ношу решения.

Пожалуйста.

С любовью, Эдвина.

Три авторучки закупорили себя колпачками и вернулись в шкатулку. Одна копия письма перелетела через комнату и аккуратненько улеглась в папку-скоросшиватель на полке призрачного архивного шкафа, который сразу же исчез, как будто его и не было. На письменном столе остались две копии письма, предназначенные для Дова и Пиц, и два пустых конверта.

– А вообще-то, – проговорила Эдвина, глядя на ожидавшие ее указаний принадлежности, – я, пожалуй, отправлю это письмо факсом.

Лишняя копия письма встретила это сообщение негромким стоном отчаяния и превратилась в дождик из скорбного конфетти. Оба конверта убрались в ящик письменного стола, недовольно бормоча что-то неразборчивое из-под смазанных клеем краешков.

Как только одинокий лист бумаги запорхал по воздуху к телефаксу и сам влетел в щель приемного устройства, Эдвина вышла из кабинета и направилась вверх по лестнице. Если уж она вознамерилась сыграть роль жертвы загадочной, смертельно опасной хвори, то не было бы ничего противоестественного и преступного в том, чтобы лечь в кровать. На самом деле это было необходимо не только по законам мелодрамы. Дов и Пиц в делах магических были далеко не только что оперившимися птенчиками. И хотя Эдвина постоянно шпионила за ними с тех самых пор, как они обосновались в филиалах компании в Нью-Йорке и Майами, она знала, что даже из самой крепкой шпионской сети способны улизнуть рыбешка-другая, обнаружив в ней прореху.

Эдвина сильно подозревала, что настанет такой день, когда ее детки научатся шпионить за ней. Все-таки это были ее дети, ее плоть и кровь!

Спальня Эдвины отличалась такой же викторианской роскошью, как и все прочие комнаты в особняке. Главным предметом мебели здесь была кровать с четырьмя столбиками и сливочно-белым кружевным балдахином, горами пухлых подушек и периной, которая была одновременно и мягкой, и довольно жесткой. Это совпадение диаметрально противоположных свойств могло бы спровоцировать звонок по номеру «911» в полицию парадоксов, если бы таковая существовала. За дверцами большого гардероба прятался телевизор с огромным экраном и встроенным DVD-плеером. По обе стороны от гардероба возвышались два высоких книжных шкафа. Неплохой выбор напитков и закусок хранился в холодильнике, замаскированном под комод, стоявший в изножье кровати. Если бы Эдвине потребовалось что-то еще, ей следовало бы попросту прибегнуть к своему магическому дару, и невидимые руки доставили бы ей все необходимое.

– Не самый плохой способ дождаться смерти, – изрекла Эдвина, переодеваясь в египетскую ночную сорочку из чистого хлопка. – Это будет приятное, долгое ожидание, но деткам об этом знать совершенно не обязательно.

С полки книжного шкафа Эдвина взяла приятный дамский роман, скользнула под одеяло и, удобно устроившись на пышных подушках, стала ждать развития событий.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Телефон в кабинете Пиц Богги зазвенел, когда она диктовала своей секретарше. Секретарша, грозная Вильма Пайлют, ответила на звонок с теплой, приветственной интонацией разозленного добермана. Один «тяв», парочка рыков, а затем – протяжное ворчание, после чего она повернула голову к своей работодательнице и сообщила:

– Чикаго на второй линии, мисс Богги.

– Только бы не снова эти полудурки, – пробурчала Пиц, вдевая особо затейливо сложенный клочок бумаги в последнее звено цепочки, которую она плела все утро, начиная с восьми часов. Она оторвалась от своего бессмысленного бесконечного занятия и одарила секретаршу самой очаровательной улыбкой. – Скажи им, что меня нет, Вильма.

Вильма очаровываться не пожелала.

– Это будет неправдой, мисс Богги, – проговорила она, укоризненно поджав губы. – Великая Мать этого не любит.

– Великой Матери об этом знать не обязательно, – проговорила Пиц, всеми силами стараясь не дать Вильме понять, что она пытается к ней подольститься. – Кроме того, неправду скажешь не ты. Ты просто передашь мой малюсенький невинненький обманчик.

Вильма гордо и непоколебимо покачала головой.

– Великая Мать все узнает. И Ей это не понравится.

Водворив Пиц в офис фирмы «Э. Богги, Инк.» в Нью-Йорке, Эдвина снабдила свою дочь всем необходимым для того, чтобы дела спорились и шли как по маслу. К разряду «всего необходимого» относилась и эта секретарша – твердокаменная толстуха-коротышка. В этой женщине все было «очень», все «на пятерку» – так, как у живых людей не бывает, хотя она и производила впечатление вполне земного создания. Словом, в итоге свою первую рабочую неделю Пиц только тем и занималась, что названивала матери и требовала, чтобы та вновь и вновь клялась то на одном, то на другом талисмане в том, что Вильма на самом деле – не переодетый голем.

И вот теперь Пиц смотрела на бесстрастную физиономию своей упрямой секретарши и скрипела зубами в безмолвном отчаянии. «Жалко, что она – не голем, – думала Пиц. – Големы хотя бы приказам повинуются». С тяжким и горестным вздохом она проговорила:

– Если бы не я, милочка Вильма, тебе бы ни за что и близко не подойти к Большой Мамочке, и ты бы до сих пор готовила эти жуткие комплексные ужины в церкви. Не сомневаюсь, если ты окажешь мне эту крохотулечную услугу, Она тебя простит. Она вообще-то добрая.

– Она не добрая. Она просто Великая.

И снова этот могущественный, тяжеловесный поворот из стороны в сторону почти кубической головы Вильмы на почти не существующей шее. Пиц поймала себя на том, что удивляется, как это у ее секретарши посреди волос терракотового цвета нашлось место для всамделишной перхоти, а не для чешуек высохшей глины.

– И вы не можете гарантировать, что Она простит меня, – изрекла Вильма голосом настолько сиплым, что поневоле возникало предположение о ее пристрастии к выкуриванию в день трех коробок сигар с детсадовского возраста. – Она, пожалуй, может даже рассердиться. А вам известно, что бывает, когда Великая Мать сердится.

Пиц снова вздохнула, и вздох этот вознесся к ее губам от подошв ее простеньких лайковых туфелек. Ну, естественно, она знала, что бывает, когда сердится Великая Мать. Знала об этом и Вильма, которая только что обрела звание Младшей Высочайшей Жрицы Священной Рощи со всеми вытекавшими из этого последствиями. «Но может быть, – подумала Пиц, – если я сейчас возьму, да и перечислю все вероятные проявления гнева Великой Матери, то, пожалуй, мое бормотание отнимет столько времени, что потенциальный источник всех этих бед, в данный момент занимающий чикагскую линию, в конце концов устанет ждать ответа и повесит трубку.

Один за другим Пиц загибала пальцы, вспоминая все разновидности божественной злости:

– Потопы, засухи, болезни растений, падеж скота, увеличение времени загрузки компьютерных данных, неурожай какао, нашествие хищных хомяков, взвинчивание цен на билеты в кино...

Она могла бы продолжать в таком духе еще долго и озвучивать все пункты из долгого списка всего того, что таилось в закромах у Великой Матери на те случаи жизни, когда она возжелала бы наказать обидевших Ее людей, но Вильма прервала перечисление, назвав последний пункт в этом перечне:

– ... и прыщи, – произнесла секретарша голосом, не допускающим возражений, и Пиц поняла, что дальнейшее цитирование списка катастроф бесполезно – иначе на нее обрушится гнев Вильмы, а та тоже много чего умела. – Про остальное я отлично знаю и способна со всем этим более или менее сносно справиться, но прыщами рисковать не могу. В эти выходные – не могу. У меня назначено свидание.

– У тебя назначено... что?

Немного позже, после того, как она отослала Вильму, дав той поручение заняться кое-какими документами и отговорив по Интернету с Чикаго (а разговор начался с сетований на то, какие все люди неблагодарные, а потом каким-то образом ухитрился обойти все электронные препоны и превратился в самую настоящую боевую перестрелку), Пиц откинулась на спинку мягкого, как масло, кожаного офисного кресла, оборудованного устройством для лечения усталости ног, CD-плеером, резервуаром ароматерапевтических средств, а также умевшим согревать и массировать тело, и пожелала собственной смерти.

– Блестяще, – сказала Пиц, обращаясь к потолку. – Просто блеск. Я такая умная – просто блеск. Если бы я была еще умнее, то вместо блеска превратилась бы в черную дыру. И о чем я только думала?

– Ты думала о том, что Вильма Пайлют – Девушка-которой-могла-бы-назначить-свидание-разве-что-гора-Рашмор[7]7
  Знаменитая вершина в США, на одном из склонов которой высечены барельефы четырех президентов США.


[Закрыть] – имеет романтические планы на выходные, а ты – нет.

Голос, который ответил на этот крик души Пиц, был слишком тоненьким и чересчур милым, чтобы принадлежать человеку. Однако мило звучала только лишь интонация, чего никак нельзя было сказать о холодных и жестоких словах.

– А потом, – продолжал голос, – ты подумала о том, что Вильма не заметила, как тебя шокировало известие о ее свидании. Но ты знала, что она все заметила. Ведь она только с виду толстокожая. – Голосок разразился пренеприятным писклявым хихиканьем. Он доносился из одного из ящиков письменного стола Пиц и, судя по всему, в ближайшее время умолкать не собирался. – А потом ты решила, что тебе удалось сгладить эту маленькую неловкость, притворившись, будто ослышалась, что тебе якобы показалось, что у Вильмы на эти выходные запланировано вязание, вот ты и поинтересовалась, что она собирается вязать. О, это была отважная попытка! Помнишь, тебя ни разу не взяли ни на одну роль в школьных спектаклях? А почему, ты никогда не задумывалась? Ну, если уж ты этого не поняла после того, как разыграла настолько поганый спектакль перед единственным зрителем в лице единственной, весьма неискушенной в драматическом искусстве секретарши, то у тебя точно вместо мозгов – мякина! И ты еще хочешь выяснить, о чем ты думала? – Ящик выразительно задребезжал. Что-то явно порывалось выбраться оттуда наружу. – Хочешь, хочешь? Ха-ха, ты вправду хочешь?

Пиц зажмурилась и забросила за ухо тонкую прядь длинных тусклых черных волос.

– Ну, скажи, – опасливо проговорила она.

– Сначала вытащи меня.

– Зачем же? Я отлично знаю, что ты сам можешь вылезти, когда пожелаешь. А еще я сама знаю, о чем думала, и как это было глупо, поэтому тебя слушать мне вовсе не обязательно.

– Но ведь это совсем не одно и то же, как если бы ты услышала об этом от меня, правда же, Пицци, моя сладенькая, а?

Ящик стола вновь сотрясся от безудержного хихиканья.

– Нет. – На этот раз вздох Пиц прозвучал словно бы с глубины континентального шельфа, а то и ниже. – Слышать об этом от тебя – это совсем другое дело, Мишка Тум-Тум.

Он наклонилась и выдвинула ящик.

Ей ухмыльнулся маленький плюшевый медвежонок. Его зеленые стеклянные глазки злорадно сверкали.

– А потом, – продолжил он прерванное повествование, – потом – это было последнее, о чем ты подумала, но немаловажное. Ты подумала: «Почему я?» Или вернее было сказать так: «Почему не я?» Точно и не придумаю, как тут лучше выразиться. Тут ведь все зависит от того, то ли ты размышляла над тем, как ты одинока – ты, несомненная королева среди тех, Кому Не Назначают Свиданий и Не Приглашают Танцевать, звезда Общества Всеми Отринутых и Забытых, – то ли ты, напротив, пыталась осознать тот факт, что даже у такой драной кошки, как Вильма Пайлют, в эти выходные есть свидание, а у тебя нет никогошеньки, кроме меня!

Бессердечный медвежонок завершил свою жестокую тираду на победной ноте, после чего вновь разразился порцией хихиканья.

Рука Пиц резко метнулась к злорадной игрушке. Ее пальцы сжали розовую мягкую шею.

– А ну-ка скажи мне, почему бы мне не пропустить тебя через машину для резки бумаги? – процедила она сквозь зубы.

– Скажу, скажу. Тебе одна причина нужна? А я тебе две назову, – отозвался медвежонок, ни капельки не напуганный угрозой Пиц. – Во-первых: потому, что эта машина режет только бумагу. Во-вторых: если бы тебе удалось меня изрезать, то с кем бы тебе тогда осталось говорить? – Рот медвежонка, представлявший собой плотный ряд стежков черными нитками, растянулся в немыслимой пародии на настоящую улыбку. – Я зе твой ма-ля-пу-сень-кий, сла-аденький Мисенька Тум-Тумцик! Неузели ты лазолвес меня на кусоцки?

– У-У-У – провыла Пиц. – Я не люблю тебя! С этими словами она хорошенько встряхнула игрушку.

– Без дураков? Да уж. Вот это сюрпризик.

Улыбка медвежонка снова превратилась в ухмылку, а ухмылка на его плюшевой физиономии выглядела более убедительно. – Вы можете не любить меня, леди, но я вам нужен. Очень нужен. Любить вы можете любого, какого пожелаете, тупого лопоухого щенка бигля, у которого все четыре лапы слишком велики. Угу, вот его любите на здоровье. Меня вполне устраивает то, что я незаменим.

– Ты мне не нужен, – не пожелала сдаваться Пиц. – У меня полным-полно...

– ... Друзей? – прервал ее медвежонок и расхохотался ей в лицо – на этот раз он не хихикал, а нагло, открыто хохотал. – Да, конечно, как я только мог забыть обо всех замечательных близких друзьях, которых ты завела в своем родном городке – как же он назывался, а? Ах да, вспомнил: Растяп-вилль, вот как! Дорогуша, когда ты училась в старших классах, ты даже зануд из шахматного клуба подцепить не могла!

Пиц не могла спорить с Мишкой Тум-Тумом. Он говорил правду. Этот безжалостный маленький медвежонок был с ней рядом с тех пор, как она себя помнила. Медвежонка ей подарила мать. Вот только почему-то Эдвине и в голову не пришло сообщить дочке о том, что в этом медведике есть нечто весьма и весьма особенное. Намерения-то у Эдвины были самые лучшие, конечно – разве они не всегда у нее были такими? – когда она так заколдовывала эту игрушку, чтобы она стала не просто источником утешения для ее одинокой дочурки. С помощью дара, обретенного в прошлом, во времена копания в спиритических мусорных кучах, Эдвина Богги привязала Мишку Тум-Тума к Пиц нерушимым (хотя и плавно, медленно действующим) заклинанием, за счет которого эта игрушка никогда не смогла покинуть ее дочь. Кроме того, Эдвина наделила плюшевого медвежонка способностью не только к выслушиванию потаенных желаний девочки, ее рассказов о своих мечтах и печалях.

Эдвина думала, что осуществила поистине уникальный подвиг заботы о том, чтобы ее доченька никогда не чувствовала себя одинокой, а вот с точки зрения Пиц благие намерения Эдвины перешли все границы. Обычные плюшевые медвежата, конечно, годились только на то, что ими можно было отлично швыряться, как подушками, но они-то по крайней мере умели хранить те секреты, которые хозяева нашептывали им в растрепанные ушки из искусственного меха. А Мишка Тум-Тум не только выслушивал признания Пиц. Он запоминал все ее тайны и мог выболтать их всему свету. Как жаль, что Эдвина не обработала игрушку специальным заклятием для хранения тайн, когда делала свое дело.

– А ты не вспоминай о моих проблемах общения в школе, – буркнула Пиц и тем самым предприняла слабенькую попытку отговориться. – То было давно.

И она довольно грубо усадила медведя на настольное пресс-папье.

– А это – сейчас? О-о-о-о, как это тонко подмечено! – съязвил медвежонок. – У меня для тебя новость, моя сладенькая. Угу, ты права. Это – сейчас, и чем дальше, тем больше у тебя того, что ты назвала «проблемами общения». Раньше-то у тебя хотя бы вправду были какие-то дружки-приятели, которые были готовы поболтать с тобой после уроков или даже временами заглядывали к тебе домой во время каникул. Стоило ли огорчаться из-за того, что они так себя вели по наущению папочек и мамочек, которым до смерти хотелось подольститься к твоей мамуле и ее денежкам?

– К моей мамуле... – Это слово, слетев с губ Пиц, не принесло с собой запахов яблочного пирога и хрустящего шоколадного печенья. От него повеяло льдом и желчью. – Если бы моя драгоценная мамуля не была так чертовски занята созданием корпорации, наверное, у меня было бы настоящее детство и хотя бы несколько настоящих друзей. Но нет. Вместо этого меня таскали с собой в качестве крупногабаритной ручной клади все эти годы, покуда она колесила по стране со своими тупыми дружками-хиппарями. А потом, как только ей представилась такая возможность, она стала спихивать меня то одной няньке, то другой. И где она только их откапывала? Неужели вправду где-то есть агентство, которое специализируется над подборе персонала для издевательств над детьми?

– Ц-ц-ц, – поцокал языком медвежонок. – Какая несправедливость. – Он явно был очень доволен собой. – Твоя милая мамочка избавлялась от нянек, как только видела, что они плохо работают, и тут же изыскивала лучший способ заботы о твоем воспитании. Ты только вспомни, сколько денег она угрохала, отправляя тебя в самые лучшие дневные детские центры. А в каких блестящих школах ты училась! Она ничего не жалела для своей малышки Пиц.

– Ничего, – кисло повторила Пиц. – Вот только это я от нее и имела. У меня не было ни корней, ни стабильности, ни одного и того же дома, ни постоянного почтового адреса, никого, кому было бы не все равно, что я с собой творю, лишь бы только я себя не убила и не навредила бы драгоценному семейному бизнесу. Все, что у меня было, – это имя, настолько умопомрачительно дурацкое, что даже самые отъявленные школьные шутники над ним не смеялись. Это было бы так же просто, как отстрел рыбы в бочке. Но зато находилось сколько угодно малолетних садистов, которые затаскивали меня в девчачий туалет, засовывали мою голову в унитаз и предлагали полюбоваться, как там красивенько льется и крутится «пиц-пиц». О Господи. Просто чудо еще, что я еще так легко отделалась.

Плюшевый медвежонок злорадно хмыкнул.

– Да, было времечко... А ты еще вспомни те деньки, когда для тебя еще не нанимали нянек – как раз перед тем, как Эдвина решила, что пора ей перестать всюду таскать за собой свою милейшую доченьку и обосноваться где-нибудь. Помнишь? Помнишь городок, где вы прожили – подумать только – целых четыре месяца и где учительница всем велела нарисовать свой дом, а ты нарисовала фургончик-«фольксваген»? Что тогда было? Хохотали над тобой твои одноклассники или нет, напомни мне?

Бледное сердцевидное лицо Пиц покраснело.

– По крайней мере там было лучше, чем в следующем городке, куда мы переехали потом.

– Точно, помню, как же, как же, – обрадованно проговорил Мишка Тум-Тум. Он вообще помнил слишком много и слишком хорошо. – Это там ты с треском провалила тесты в своей возрастной группе, и в итоге тебя перевели на класс назад, и ты оказалась за одной партой с младшим братцем.

– Там учительница попросила нас в День Отца нарисовать папу, – с горечью изрекла Пиц. Все это происходило давным-давно, но она до сих пор отчетливо слышала грубый хохот одноклассников и издевательские клички, которыми ее обзывали. Не нужно было становиться специалистом по ракетной технике для того, чтобы понять, что Пиц и ее младший братишка на своих рисунках изобразили двух совершенно разных мужчин.

– Когда нас просто назвали тупицами, это еще можно было пережить, – вздохнула Пиц. – Но в этот раз вмешалась учительница и попыталась все исправить. Исправить! Она завела эту жуткую песню про то, как это выходит, что у братишек и сестренок в одной семье бывают разные папочки.

– И как иногда их бывает сразу два в одной семье, – не преминул вставить Тум-Тум.

– Но та учительница понимала что-то в стиле жизни неформальных семей так, как если бы жила в эру плейстоцена, – напомнила игрушке Пиц. – Подумать только, она даже такое понятие, как «вдова», побоялась детишкам раскрыть. Разве можно рассказывать таким малышам о смерти? Но зато она упомянула о разводе. И вот тут-то мой гениальный младший братец возьми, да и полюбопытствуй: «А что такое „развод“?»

Мишка Тум-Тум глубокомысленно кивнул.

– А учительница ответила ему, что «развод» – это то, что происходит тогда, когда мамочки и папочки решают, что они больше не могут быть женаты. А он тут же, ничтоже сумняшеся, брякнул учительнице про то, что ваша мамочка никогда не стала бы разводиться, потому что ваша мамочка и замуж-то ни за кого из ваших папочек не выходила.

Румянец на лице Пиц приобрел багровый оттенок. Даже по прошествии стольких лет она стыдилась олимпийского уровня амурных побед своей матери. Когда большинство детей узнает о том, откуда берутся дети, первым делом они пытаются как-то спастись от этих знаний. Они ищут обходные пути, исключения, что угодно – лишь бы только не думать о том, что их родители делают что-нибудь такое. Ну-ну. А Пиц была вынуждена не только смириться с образом собственной матери, делающей это, но и с неизбежным пониманием того, что Эдвина «делала это» с таким количеством мужчин, что их хватило бы для постановки мюзикла «Микадо»[8]8
  Самая известная комическая опера Вильяма Гилберта (1836 – 1911) и Артура Салливана, поставленная в 1885 году.


[Закрыть], включая хор.

Вероятно, именно поэтому Пиц столь тщательно оберегала собственную девственность, хотя официально это и объяснялось тем, что иначе она не смогла бы принимать непосредственное участие в некоторых сугубо эзотерических ритуалах, посвященных особо придирчивым богам. А если кто-то из клиентов Пиц предпочитал верить в то, что она готова в любое мгновение предложить себя в качестве девственницы на заклание («Не Пользуйтесь, За Исключением Неминуемой Угрозы Извержения Вулкана»), – что ж, пусть себе думают. В том особого вреда не было, поскольку в распоряжении Пиц имелся немалочисленный арсенал средств, с помощью которых всегда можно было в случае чего быстренько смыться. Пиц должна была внушать клиентам доверие, но умирать ради этого вовсе не собиралась.

Мишка Тум-Тум сочувственно поцокал языком. Это вышло у него настолько же естественно, насколько звучит из уст новоявленной королевы красоты речь типа «я-буду-стараться-помогать-сирот-кам-и-бездомным-собачкам-и-кошечкам».

– Ах ты, бедненькая, несчастненькая Пиц-ценька! – грустно проговорил медвежонок. – И тогда у тебя не было друзей, и теперь – только знакомые по бизнесу. Не с кем тебе больше словом перемолвиться, кроме меня.

– Ты – не единственный, с кем я могу поговорить, – сердито буркнула Пиц, привстав с кресла. – В моей жизни есть не только партнеры по бизнесу.

– О, конечно. – Моргнуть Тум-Тум не мог, поскольку у него отсутствовали веки, но все же ему удалось до какой-то степени добиться того эффекта, которого достигают красотки Юга, в притворном смущении опуская ресницы. – Всегда есть твоя семья.

Пиц опустилась в кресло. Вернее сказать – плюхнулась. Она строптиво поджала губы. Мишка Тум-Тум улыбнулся.

– А как нынче поживает твой любимый младший братик? – поинтересовался он, щедро полив каждое слово сиропом.

– Откуда мне знать? – огрызнулась Пиц. – Я его вижу или слышу только тогда, когда нам необходимо поговорить о делах. И между прочим, только тогда я и готова видеть и слышать этого самодовольного, наглого, эгоистичного, невыносимого маленького паршивца!

Медвежонок сделал вид, будто удивился.

– «Маленького»? Когда я лицезрел его в последний раз, он был выше тебя на голову.

– На пустую голову, – уточнила Пиц, процедив это замечание сквозь зубы. – Но вообще-то для работы в Майами ему другая голова и не нужна. Он мог бы дважды подвергнуться лоботомии и все равно остался бы умнее половины обитателей Саут-Бич. – Пиц не совладала с собой. Слезы залили ее светло-голубые глаза. Она предприняла яростную попытку удержаться от слез и крикнула: – Это несправедливо, Мишка Тум-Тум!

– Что несправедливо? То, что Дов высокий, светловолосый, смуглый и загорелый, обаятельный и импозантный? То, что ему нужно только разок свистнуть, чтобы в следующее мгновение его облепили со всех сторон начинающие кинозвезды и супермодели? То, что еще тогда, когда вы оба были маленькими, он умел заводить друзей – настоящих друзей, а ты этому не научилась за всю свою жизнь?

– К чертям собачьим все это, – фыркнула Пиц. – Вот что меня вправду бесит, так это то, что этот сукин сын с мыльным пузырем вместо мозгов не в состоянии понять, что такое настоящая работа, даже если ему тыкать этой работой в его дурацкий нос. И все равно Эдвина поручила ему руководство филиалом в Майами!

– Так тебя только это волнует? – с любопытством взглянув на Пиц, осведомился медвежонок. – Бизнес?

– А что тут такого? – буркнула Пиц. – Мне, кроме как о бизнесе, волноваться не о чем. Ты только что сам это доказал. И только по этой, одной-единственной причине кому-то есть дело до меня. Поцелуй – он и в Африке поцелуй, но если мне остается надеяться только на поцелуйчики, то пусть так и будет.

Медвежонок сделал вид, будто утирает слезы с зеленых стеклянных глаз.

– Ах, детка, – притворно горестно вздохнул он, – ты хорошо усвоила урок. Теперь ты можешь покинуть монастырь. Не проходи мимо двери с надписью «Вход», не забирай выигрыш в двести долларов и гляди, как бы не получить на выходе дверной ручкой по заднице.

– Послушай, может, ты заткнешься, а не то я... Вопль отчаяния, сорвавшийся с губ Пиц, был прерван негромким жужжанием, которое издал телефакс, стоявший в углу. Серебряный амулет, прикрепленный к крышке аппарата, внес, как говорится, свою лепту и добавил к жужжанию следующее объявление:

– Личное послание от Эдвины Богги. Требуется срочно ознакомиться и ответить, мисс Пиц.

Пиц одарила телефакс взглядом, полным неприкрытой злости.

– Вот она, моя мамочка, во всей своей красе! Готова об заклад побиться: это всего-навсего какое-нибудь занудное, тупое напоминание, чтобы я не забыла обновить базу данных клиентов, хотя она прекрасно знает, что это делается автоматически два раза в неделю без всякого вмешательства с моей стороны. Вот Дову она наверняка такого мусора не посылает, хотя ему-то такие напоминания очень даже пригодились бы. Ну ничего, на этот раз она подождет.

Это было сказано так капризно, как прозвучало бы из уст двухлетней малышки, отказывающейся вовремя отправиться в кроватку.

– Нет, она не может подождать, – заявил прикрепленный к телефаксу амулет.

Пиц сердито покачала указательным пальцем, глядя на него.

– Не доводи меня. Я не в настроении.

– Кто тут кого доводит? – обиделся амулет. – Я свою работу выполняю.

– Да? И в чем она, твоя работа? В том, чтобы талдычить по десять раз мамочкины указания? В том, чтобы заставлять меня подскакивать повыше всякий раз, как только она скажет: «лягушка»?

– В том, чтобы спасти вас от превращения в оную, – сердито отозвался амулет. – С такой-то силищей ваш братец мог бы столько всякого вытворить...

Взгляд Пиц стал подозрительным.

– С какой еще силищей?

– А, так вам все-таки интересно? Ну-ну, скоро узнаете. – Амулет хихикнул. – То есть очень даже скоро узнаете, если оторвете вашу задницу от кресла и прочитаете послание прямо сейчас, пока я не наложил на него самоуничтожающее заклятие. Гм-м-м... Как же оно звучит, заклятие это... Рама-лама-сламма-сламма...

Пиц соскочила с кресла и промчалась по комнате так стремительно, что из-за этого Мишка Тум-Тум слетел со стола и свалился с корзинку для бумаг. Выхватив лист бумаги из щели приемного устройства телефакса, Пиц быстро пробежала глазами послание матери. С каждой прочитанной строчкой она все сильнее бледнела, глаза у нее раскрывались все шире, а брови взлетали все выше и выше, стремясь соединиться с челкой.

Наконец она дочитала письмо от Эдвины до конца. Рука, сжимавшая лист бумаги, упала. Пальцы начали комкать бумагу и скатывать ее в тугой шарик. Этот шарик Пиц машинально опустила в карман своей скучной, длинной (до лодыжек) юбки. Юбка, как и блузка, была сшита из сжатого черного хлопка, и в этом одеянии Пиц сильно смахивала на весьма затрапезного вида зонтик. Ну да если прежде ей еще и было какое-то дело до того, чтобы выглядеть одетой по моде, то теперь это ей стало абсолютно все равно. Она была слишком зла для того, чтобы думать хоть о чем-то другом, кроме того, что могло случиться. А случиться могло страшное: ее братец Дав мог заполучить всю компанию и львиную долю наследства. Костяшки пальцев у Пиц побелели – так сильно она сжала кулаки, а под нижней челюстью забился в темпе фламенко какой-то тоненький кровеносный сосудик.