Текст книги "Каска вместо подушки"

Автор книги: Роберт Леки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Такие комедии морпехи очень уважали.

– Ты хочешь сказать, что наблюдал, как все это происходило? – не веря своим ушам, спросил Здоровяк.

– Черт, конечно же нет! Я наблюдал только, как они посыпались из джунглей. Когда же я увидел, чем они заняты, я немедленно присоединился!

– И что ты раздобыл?

Хохотун раскрыл мешок, также украденный, и продемонстрировал добычу. Судя по увиденному, он оказался весьма рассудительным воришкой. Там не было ничего бесполезного, напоминающего о далеком доме, вроде электробритв, золотых колец или бумажников. Только вещи, бесцепные в нашем положении: носки, футболки, куски мыла, коробки с крекерами. Именно это украл Хохотун, и мы ему от всей души поаплодировали. Так, должно быть, люди Робин Гуда воспевали хвалы Малышу Джону после его возвращения из воровского набега на Нотингем.

Через несколько часов мы узнали, что прибывшие солдаты должны были занять наши места. Этому нельзя было не порадоваться. Их прибытие на Гуадалканал означало, что мы больше не отрезаны. После этого контакт с окружающим миром стал делом вполне обычным. Нас больше не преследовала судьба острова Уэйк. Флот вернулся. Самое страшное, что теперь могло случиться с нами, – это Дюнкерк.

Так что мы были искренне рады солдатам, подошедшим к нашему окопу. Они пришли после еще одного воздушного налета, очень близкого. Но они еще не были отравлены, как все мы. Война для них еще была чем-то волнующим, романтичным, отчасти даже забавным. Их лица были круглыми, отъевшимися, ребра не выпирали, а глаза оставались невинными. Все они были старше нас – лет по двадцать пять, нам же в среднем было по двадцать. Но мы относились к ним как к неразумным детям. Помню, двое из них, услышав про Илу, немедленно отправились купаться, не обращая особого внимания на колючую проволоку, словно заезжие ботаники устремились в поле за нужной травкой.

Я крикнул им, чтобы немедленно возвращались, честно говоря, сам не знаю почему. Вероятно, мне показалось, что они не испытывают должного уважения к опасности. Колючая проволока, судя по всему, представлялась им учебной полосой препятствий, а джунгли – площадкой для пикника. Их любопытство было детским, они непоколебимо верили в то, что все будет хорошо, и смеялись над моими мрачными предчувствиями.

– Немедленно верните ваши задницы обратно! – потеряв терпение, заорал я, и они вернулись.

Их офицер подошел и поинтересовался, что случилось. Я объяснил, проявляя явно преувеличенную озабоченность, что в джунглях упало несколько бомб, которые не взорвались и вполне могут оказаться бомбами замедленного действия. Он поблагодарил меня, как мне показалось, искренне и горячо.

– Слава богу, – сказал он, – что вы это все знаете.

Я почувствовал себя мелким мошенником.

Итак, мы распрощались. Они остались на наших позициях, в наших прекрасно оборудованных окопах, на наших великолепных кроватях, под защитой наших ограждений из колючей проволоки и рядом с прохладной Илу, а мы стали забираться в ожидавшие грузовики.

Мы уже успели пожить на песчаном океанском берегу, у заиленной реки, в зарослях купай. Теперь нам предстояло познакомиться с горными хребтами.

Мы поднимались все выше и выше, дорога, по которой шли грузовики, извивалась, стремясь к вершине, как ползущая змея. Наконец мы оказались на самом верху и получили приказ выходить.

5

Хребет возвышался над джунглями, над терзаемым ветром морем, как позвоночная кость гигантского кита. Отсюда открывался прекрасный вид не только на залив, но и на северную часть Гуадалканала.

Лейтенант Плющ подгонял нас, вышагивая впереди, словно тренер футбольной команды, выводящий своих подопечных на поле. Он вел нас на южную оконечность хребта, где он заворачивал, упираясь в джунгли. Нам выделили дополнительный пулемет, и лейтенант разделил наше отделение на две части.

– Хохотун берет один, Счастливчик – другой.

В его голосе явно сквозило беспокойство, и мы прониклись серьезностью момента.

– Посмотрите, – сказал он, указывая в сторону джунглей, – это Грасси-Нолл.

Кто-то не упустил возможности съязвить:

– Здоров, даже если мы туда никогда не доберемся, всегда можно будет сказать, что мы его видели.

Лейтенант прикусил губу и продолжил:

– По данным разведки, там собираются японцы. Сегодня их можно ждать здесь. – После этих слов у него уже не было необходимости требовать внимания аудитории. – Их пока сдерживают другие части, но нет никакой гарантии, что они не полезут сюда снова. Именно поэтому вам выделили еще один пулемет. – Он повернулся и посмотрел вниз на джунгли. – Дорога на Грасси-Нолл проходит здесь.

Все молчали, и он махнул мне и моим парням, приглашая следовать за ним. Мы спрыгнули вниз с небольшого уступа. Лейтенант показал нечто вроде низкой пещеры на склоне холма.

– Установите свой пулемет там, – сказал он и отбыл, напоследок пообещав прислать ближе к ночи горячую пищу.

Это была ловушка.

Это была ловушка, ловушка, ловушка.

Это был слепой глаз, око зла, пустая глазница на лбу циклопа, уставившаяся с красного глиняного склона холма в глубокое ущелье, откуда на нас наползала ночь.

Мы молча переглянулись.

– Ладно, – пожал плечами я, – давайте доставим туда пулемет.

Так же молча мы его установили. Но кроме него, там хватило место только для двух человек – меня и моего помощника, Цинциннати[7]7
  Цинциннати – город в штате Огайо.


[Закрыть], коренастого блондина из Огайо, который отличился в Австралии тем, что давал своим товарищам деньги в долг под десять процентов.

Остальные – Бегун, Пень, санитар Рыжий и Эймиш[8]8
   Голландцы-протестанты эймиши — немногочисленная религиозно-этническая общность. Общины эймишей в США весьма замкнуты и не пользуются техническими благами современной цивилизации.


[Закрыть] – пенсильванский голландец – пристроились на склоне холма. Я слышал, как они ходили вокруг, постепенно удаляясь все дальше и дальше от ловушки. Я ничего не говорил. Да и кто бы мог их винить? Я чувствовал, будто мне связали руки. С этой позиции воевать было невозможно. Нас уничтожат раньше, чем мы заметим противника. Группа маленьких желтокожих человечков подойдет на расстояние в несколько метров и обрушится на нас. Если мы сумеем отбиться, значит, они просто не умеют драться. Наша пещера была так плохо замаскирована и так неудачно расположена, что покончить с нами можно было одной ручной гранатой, причем с первой же попытки.

Им даже целиться не придется.

Если японцы придут сегодня, мы наверняка умрем в этой огневой точке размером с почтовую марку. Выбраться отсюда нельзя, да и некуда. Но еще хуже то, что остановить их мы все равно не сможем, бесполезно пытаться даже задержать. Одно дело – умереть, совсем другое – умереть без пользы.

Опустилась ночь. Мы сидели в полной темноте и тишине, прислушиваясь к собственному дыханию, вздрагивая от звука осыпающейся по склону земли. Далеко внизу жили своей жизнью джунгли.

Мы начали ругаться. Тихо, очень тихо, чтобы, не дай бог, никто не услышал, мы кляли на чем свет стоит непроходимую тупость офицера, который выбирал позиции, отсутствие соображения у лейтенанта Плюща и многое другое. Мы попросили самые разные вещи в отдельности и попарно, в общем и конкретно. Когда же это занятие наскучило, оказалось, что чувство беспомощности куда-то пропало. Я сказал Цинциннати:

– Начинай разбирать пулемет. Будем выбираться отсюда. Перетащим его вверх по склону. Не знаю, как ты, а я не планирую умереть без боя.

– Скажи это еще раз, – прошептал он и немедленно принялся за дело. А я выполз из пещеры, чтобы предупредить ребят.

– Бегун, Эймиш, – тихо позвал я.

– Это ты, Счастливчик? – В голосе Эймиша было удивление с примесью небольшой толики подозрения.

– Да, я. Послушай, мы перебираемся наверх вместе с пулеметом. Там внизу ловушка. Прикрывайте нас, пока мы будем двигаться, и предупредите Хохотуна и остальных, чтобы нас не подстрелили.

– Ладно, – прошептал он, и я вернулся в пещеру.

– Бери пулемет и канистру с водой, – сказал я Цинциннати, – а я возьму треногу и ящик с патронами. – Не дождавшись ответа, я тихо сказал: – Пошли.

Мы были обременены настолько тяжелой поклажей, что ползти даже не пытались. Мы просто отбросили мешки с песком, закрывавшие вход в пещеру, и выбрались из мышеловки, не способной защитить, зато вполне способной вызвать приступ клаустрофобии.

Устанавливая пулемет второй раз, мы устали и вспотели, но почувствовали облегчение. Теперь мы имели возможность драться.

Но нервное напряжение не отпускало. Не прошло и десяти минут, как я тронул руку Цинциннати. Мне почудилось движение внизу слева.

Когда же мне показалось, что я слышу команду: «Все ко мне!» – сомнений не осталось: враг был рядом.

Мы напряженно ждали, когда же покажутся маленькие желтокожие человечки, силуэты грибов со шляпками-шлемами на темном фоне джунглей.

Но никого не было.

Никто так и не появился на протяжении всей ночи, хотя мы слышали винтовочные выстрелы и звуки минометного огня. Утром мы узнали, что армейские части были атакованы, причем именно те, которые заняли наши позиции. Они сидели в наших роскошных окопах за выстроенными нами заграждениями из колючей проволоки и убивали японцев.

Мы были разочарованы, но не тем, что нас не атаковали на хребте, а тем, что нас не было там, внизу. Мы были рады, что на хребте противник не появился, поскольку здесь не чувствовали себя защищенными. Они бы смели нас без особого труда, хотя мы, наверное, смогли бы немного их задержать.

Утром мы узнали, что вечером тоже являлись расходным материалом.

– Разве вы не знали, – спросил один из тех пулеметчиков, которые заняли позиции дальше по хребту, – что мы получили приказ открывать огонь по всем, кто появится на хребте?

– Правда? А если бы это были мы? Если бы у нас стало слишком жарко и мы отступили?

– А как ты думаешь? – Парень пожал плечами. – По-твоему, мы стали бы проверять ваши увольнительные? Отстрелили бы ваши задницы ко всем чертям.

Глаза Здоровяка округлились, и он протяжно выругался:

– Ч-ч-черт бы все побрал!

Никто не выговаривал мне за самовольный перенос огневой точки. Когда я объяснил лейтенанту, чем руководствовался, принимая это решение, и насколько новая позиция выгоднее, он согласился. Теперь мы могли вместе с Джентльменом вести перекрестный огонь, а если мой пулемет будет подавлен, Джентльмен сможет открыть навесной огонь.

На хребте мы оборудовали настоящую крепость.

Мы очистили края ущелий. На ровных участках протянули колючую проволоку. Джунгли нашпиговали ловушками с ручными гранатами. Мы наполнили канистры бензином и закрепили их на деревьях так, чтобы их было видно с огневых точек. Теперь мы легко могли их поджечь зажигательной пулей. Мы принесли от артиллеристов 105-миллиметровые снаряды и закопали их в джунглях, приготовив к детонации с помощью электрических проводов, протянутых в наши окопы. Мы выкопали одиночные окопы между огневыми точками, а позже – траншеи между окопами. В общем, хребет, на котором закрепились мы с пулеметами и стрелки из роты G, был укреплен довольно-таки грамотно. В конце концов мы исследовали джунгли перед нами на предмет выявления всех ровных участков, где противник, если появится, будет с наибольшей вероятностью устанавливать минометы или пулеметы, и взяли их под самое пристальное наблюдение. Все они прекрасно простреливались.

Пока мы работали, омерзительно яркое солнце палило совершенно безжалостно. На хребте не было ни одного дерева. Нигде не было тени – только если скорчиться на дне окопа, а к середине дня жара и там становилась непереносимой.

Мы истекали потом, а язвы на руках и ногах расцветали пышным цветом. Любого из нас охватывало настоящее отчаяние даже из-за самых пустячных царапин, без которых нельзя обойтись при таком обилии колючей проволоки. Мы знали, что на кровь моментально слетятся все окрестные мухи, но ничего не могли поделать. Только находясь в постоянном движении, можно было держать назойливых жирных мух на расстоянии. Мы находились на большой высоте над уровнем моря, однако мухам это не мешало. Сюда не долетали москиты, но мух было в избытке.

Иногда в язве скапливалось слишком много гноя, и она начинала невыносимо болеть. Тогда Рыжий – наш санитар – извлекал из недр своего мешка усыпанный пятнами ржавчины скальпель и вскрывал нарыв. Если он выглядело слишком уж страшно, Рыжий позволял себе спросить:

– Давно это у тебя?

– Около недели.

– Серьезно? – вопрошал он светским тоном, как человек, обсуждающий красивые циннии в саду соседа, после чего втыкал скальпель в рану со всем усердием мастера, серьезно относящегося к своей работе.

Кирпич, парень из моего отделения, очень страдал от гнойных язв. Из-за них его ноги казались вдвое толще. Кроме того, он, как и Рыжий, очень страдал от жары. У обоих была тонкая, нежная и очень белая кожа, но реагировали они на ниспосланное им испытание по-разному.

Кирпич не выдерживал. Всякий раз, когда солнце достигало зенита, он удалялся в окоп и лежал, прижимаясь лицом к канистрам с водой и водрузив на лоб мокрую тряпку. Иногда ему было так плохо, что он едва мог шевелиться. Только назначение в рабочую партию, отправляющуюся в более прохладные районы, или благословенный дождь спасали его от ежедневной агонии.

А Рыжий становился кротом. Его каска была постоянно надвинута на глаза, а тело он укутывал так, словно был не в тропиках, а в Арктике. И уходил в себя.

Он почти не разговаривал с нами и открывал рот, только если требовалась срочная медицинская консультация, причем неизменно вещал с великолепным апломбом, сравниться с которым могло только потрясающее невежество его собеседника. Иногда он начинал длинные монологи относительно того, удастся ли ему устроиться служить где-нибудь неподалеку от его родного города Утика, если, конечно, он выживет на Гуадалканале.

Но эта каска! Он носил ее всегда и везде. Он носил ее для защиты от жары и от бомб. Он спал в ней и в ней купался. Его часто можно было видеть стоящим посреди небольшой речушки возле позиций роты Е. Его всегда можно было узнать по странно белой коже и неизменной каске на голове.

Высказаться по этому поводу или же просто крикнуть: «Рыжий, да сними же ты, наконец, эту чертову каску!» – означало нарваться на полный лютой ненависти взгляд. Его лицо становилось злым, как у изготовившегося к нападению зверя.

Вскоре каска стала нашей навязчивой идеей. По нашему мнению, она был признаком безумия Рыжего. А если так, тогда кто следующий? Мы страстно желали от нее избавиться.

– Единственное, что мы можем сделать, это изрешетить ее пулями, – заявил Хохотун.

Мы собрались на нашем обычном месте на склоне холма посередине между окопом Хохотуна и моим. Рыжий сидел в стороне, глаза, как обычно, закрыты надвинутой на них каской. Первым отреагировал Здоровяк:

– Кто будет стрелять?

– Я! – ответствовал Хохотун.

– Почему это ты? Будем тянуть жребий.

Хохотун начал протестовать, но нас было больше. Оказалось, что спорить с ним не стоило. Все равно нужную соломинку вытянул он.

План был таков: Бегун отвлекает Рыжего разговором, я подхожу сзади и сбиваю с него каску, а Хохотун поливает ее огнем из пулемета, пока та катится по склону холма.

Бегун немедленно взялся за дело. Он сел рядом с Рыжим и громко поинтересовался, какие у него планы после возвращения с Гуадалканала. Рыжий немедленно оседлал любимого конька – заговорил о милой его сердцу Утике, а я подкрался сзади и сшиб с его головы каску.

И тут же заговорил пулемет Хохотуна.

Двойной шок от потери каски и неожиданно раздавшегося грохота стрельбы заставил Рыжего подскочить. Он обеими руками схватился за голову – за ярко пламенеющую макушку, словно желая удостовериться, что ее не снесло вместе с каской. На его физиономии был написан дикий ужас. Все сидящие вокруг приняли посильное участие в разыгравшемся действе. Они подбадривали нас криками, давали советы, как лучше целиться по катящейся мишени.

– Хорошо катится!

– Гип-гип-ура! Так ему и надо!

– Эй, Рыжий, как ты себя чувствуешь без своей жестянки?

– Не промахнись, парень! Расстреляй эту штуковину, чтобы от нее мокрого места не осталось!

Вся в пулевых отверстиях, каска исчезла из вида. Бегун крикнул Хохотуну, чтобы тот прекратил огонь, и бросился вниз – посмотреть, что осталось от каски. Обнаружив изгвазданный головной убор, он торжественно доставил его обратно и бросил к ногам Рыжего.

Тот смотрел на остатки каски с неприкрытым ужасом. Потом он оглянулся на нас. В его глазах не было ненависти. В них стояли слезы. Он смотрел на нас глазами смертельно раненного животного, которого настиг удар с совершенно неожиданной стороны.

В глубине души мы надеялись, что он засмеется. Но он зарыдал и побежал от нас прочь.

Как выяснилось, он направился в хозяйственную часть батальона и оставался там до тех пор, пока ему не нашли новую каску. Потом его с трудом убедили вернуться обратно. Он стал вести себя еще более сдержанно, все время держался особняком, а его новая каска с тех пор всегда была крепко прихвачена ремешком под подбородком. Больше ни у кого не возникало желания снова лишить его каски или пошутить насчет обстоятельств, при которых он лишился старой.

* * *

Наступил ноябрь. Со дня нашей высадки прошло более трех месяцев. Весь октябрь японцы атаковали позиции нашей дивизии. Они подходили ночью к какому-нибудь участку периметра, атаковали узким фронтом и слегка продвигались вперед. Утром их отбрасывали назад с огромными потерями. После чего все повторялось снова и снова. Японцы не унимались. Вряд ли в наших трех пехотных полках – 1-м, 5-м и 7-м – остался хотя бы один батальон, которому не довелось бы поучаствовать в сражении. Да и щенков из 164-го пехотного война не обошла стороной. А японцы продолжали прибывать. Иногда мы видели, как с транспортов, подошедших к Кокумбона, выгружается пополнение.

Иногда наши старенькие «аэрокобры» взлетали, чтобы бомбить транспорты или же обстрелять их с бреющего полета. Мы всегда очень радовались, видя их пролетающими над нашими головами по пути к своим потенциальным жертвам. Зрелище наших самолетов, атакующих противника, всегда было захватывающим и никого не оставляло равнодушным.

А японцы все прибывали. Теперь у них появилась тяжелая артиллерия, а в районе реки Матаникау видели даже танки. Они нападали на наши позиции каждую ночь, всякий раз оказывались отброшенными, но каждую ночь их приходилось ждать. Время двигалось прерывистыми скачками – так резко, отрывисто дышит ребенок, испуганный доносящимися из темноты звуками. Каждую ночь мы, затаив дыхание, вглядывались с хребта вниз, в ущелья, пытаясь разглядеть песчаные пляжи, реки, укрытия на аэродроме. Мы все превращались в единое целое, в некий гигантский организм, затаивший дыхание, чтобы не пропустить звук вторжения. И только утром мы получали возможность сделать громкий, долгий, восхитительный выдох.

...А они продолжали прибывать.

Они привозили с собой самолеты – новенькие, красивые, блестящие, похожие на летающую рыбу, по недоразумению поднявшуюся слишком высоко в ярко-голубое небо. Иногда, до начала или после окончания бомбежки, над хребтом разыгрывались воздушные бои, причем самолеты были настолько близко, что до них, казалось, можно было дотянуться рукой.

Как-то раз из группы самолетов вывалился Зеро, надумавший с нами поиграть. Хохотун очень разозлился, вытащил пулемет и открыл ответный огонь по вконец обнаглевшему противнику. Он знал, что таким образом попасть в летящий самолет практически невозможно, но сдержаться не мог. Не нравилось ему, когда япошки так куражатся.

Он отчаянно ругался, понося на чем свет стоит наглого ублюдка, устроившего на нас охоту.

– Счастливчик, – завопил он, – чего же ты ждешь? Помоги!

Я побежал на помощь. Но Зеро приближался быстрее. Прежде чем я успел добежать до товарища, он уже ревел над нашей головой. Заметив столбики пыли, поднимаемые ударяющими в землю пулями, услышав мелодичный перестук пустых гильз по камням, я повернулся и устремился прочь. Хохотун распластался на земле. Я бежал. Самолет за моей спиной ревел и с громким лаем выплевывал смертоносные пули. Я спрыгнул со склона холма, на котором находилась покинутая нами в первую ночь пещера. Зеро прогрохотал дальше, а я приземлился на плоский уступ двумя метрами ниже.

А наверху продолжал ругаться Хохотун. Я вскарабкался к нему, помог правильно установить пулемет и зарядить его, после чего мы стали ждать возвращения Зеро.

Тот сделал вираж и снова приближался.

– Ну давай же, сукин сын, – бормотал Хохотун, следя ненавидящими глазами за вражеской машиной, – подходи поближе, сейчас тебе мало не покажется.

И опять вокруг застучали пули, заплясали столбики пыли. Наш пулемет заговорил во весь голос – мы были полны решимости достать мерзавца. Но в это время со стороны хребта появились две «аэрокобры», и Зеро исчез. Я только говорю, что он исчез. Полагаю, он был разнесен на молекулы, дезинтегрировал под яростным огнем пушек, установленных в носовой части «аэрокобр». Хотя взрыва я не слышал – возможно, потому, что хребет был преградой для многих звуков, сопровождавших групповые воздушные бои, бомбежку аэродрома и огонь зениток.

Кстати, наши зенитные батареи доставляли нам немало беспокойства. Зенитные снаряды летели вверх, взрывались в воздухе, и наш хребет зачастую звучал, как ксилофон, реагируя на падающую шрапнель.

Мы укрывались от этого опасного для здоровья дождя так же, как от вражеских пуль и бомб. Становилось не по себе, если ты по какой-то причине забрел далеко от надежного укрытия и увидел приближающийся вражеский самолет, окруженный черными пятнами взрывов, а потом услышал мелодичный стук шрапнели по камням.

Как-то раз ясным и теплым днем в середине ноября я как раз находился на батальонном командном пункте, когда объявили воздушную тревогу и в небе появилась эскадрилья вражеских самолетов, летящая строем в форме буквы V. Наши батареи ПВО открыли огонь, стараясь заставить их повернуть в сторону и сбросить свой смертоносный груз на джунгли, не причинив никому вреда.

Очень быстро я остался один. Все попрятались в укрытия. Я носился от окопа к окопу в поисках свободного уголка, но все было переполнено. В конце концов я добрался до офицерского убежища, оборудованного на склоне холма. Вокруг меня уже падали осколки, выстукивая по камням мелодичную фугу, когда я откинул мешковину, загораживающую вход в убежище, и уставился прямо в грозный, немигающий стеклянный глаз капитана Большое Ура. Какое же ни с чем не сравнимое презрение было написано на его лице! Я почувствовал себя обладателем билета в общем вагоне, пытающимся проникнуть в роскошное купе. Его враждебность была ощутима, как пощечина. В ту же минуту я люто возненавидел капитана Большое Ура и всех представителей его класса.

Я пробормотал извинения и поспешно выпустил из рук мешковину. Так я снова остался в одиночестве на хребте под дождем шрапнели. Но пусть я лучше погибну здесь, чем мое присутствие будут терпеть там. Однако же я не получил ни царапины, зато пострадала моя чувствительность.

* * *

Сувенир появился, когда мы были на хребте. После Тинару я его не видел. Теперь он был одним из полудюжины снайперов в полковой разведке. С промежутками в неделю или около того он спускался вниз в джунгли, чтобы провести разведку на Грасси-Нолл. С ним ходил сержант-морпех – неповоротливый молчун с буйной гривой рыжих волос на массивной голове и огромной рыжей бородой, делающей его похожим на рождественского Санта-Клауса. Он никогда не раскрывал рта, пока они двигались вниз по нашему холму, но Сувениру очень нравились добродушные шутки, которыми всегда сопровождалось его появление, и он ни одну не оставлял без ответа.

– Эй, Сувенир, где же твои щипцы?

– Вы же меня знаете, парни, – довольно ухмылялся он, похлопывая себя по заднему карману, – скорее уж я винтовку забуду.

– А может, махнемся, а, Сувенир? За мешочек, что висит у тебя на шее, я дам десять баксов.

– Я тебя понимаю, – хохотнул Сувенир. – А может, тебе еще и пинту кровушки моей отлить?

– Ну и сколько у тебя в мешочке зубов?

– Это мое личное дело.

– Сто?

– Все может быть.

Ухмыляясь в усы, Сувенир скрывался в джунглях. Его знаменитый мешочек с золотыми зубами японцев всегда вызывал к нему повышенное внимание. Даже в отсутствие Сувенира этот мешочек часто становился предметом обсуждения.

– Интересно, сколько все-таки у него там зубов?

– Понятия не имею, но парень из его взвода рассказывал, что только на Хелл-Пойнт он добыл пятьдесят штук. А это было три месяца назад. И все это время он регулярно ходил в разведку. Думаю, у него там не меньше семидесяти пяти штук.

– Это же пара тысяч долларов, не меньше. Черт побери! Я бы тоже хотел иметь такую сумму, когда мы вернемся в Штаты. Я бы снял номер в гостинице и...

– А что, интересно, заставляет тебя думать, что ты еще вернешься в Штаты? Любой, кто думает, что еще попадет домой, – форменный псих. Надо еще уцелеть на этом дьявольском острове. Даже если кому-то из нас очень повезет, домой мы попадем ох как не скоро.

– Провались все...

* * *

Мы становились злыми и раздраженными. С каждым днем наши силы таяли, многие из нас попали во власть некой тяжелой физической депрессии. Зачастую мы тратили все свои силы, чтобы добраться до камбуза. Все-таки для этого надо было сначала спуститься с холма вниз в ущелье, где был устроен камбуз, а затем забраться обратно. Иногда, если дождь был особенно сильным, мы пропускали прием пищи, забывая о ней, даже если живот подводило от голода. На склоне холма становилось слишком скользко, и это препятствие вполне могло стать непреодолимым.

Дождь.

Наступил сезон дождей. На хребте от них негде было укрыться, и они обрушивались на нас стремительными потоками. Чтобы промокнуть до нитки, достаточно было нескольких секунд. Первое, что мы при этом делали, – лязгая от холода зубами, лихорадочно разыскивали по карманам драгоценные сигареты, чтобы переложить их в спасительную сухость каски. Правда, нередко оказывалось слишком поздно и оставалось только смириться с безвозвратной гибелью этого удивительно скоропортящегося в условиях повышенной влажности продукта.

После сигарет следовало позаботиться о боеприпасах. Вода, сбегающая по склону, проникала в наши окопы, словно они были канализационными люками. Поэтому нам приходилось мчаться туда и убирать ящики с боеприпасами с пути водных потоков, ставя их друг на друга в немногочисленных сухих местах. Все сухие участки окопов использовались для храпения боеприпасов. Те, кто прятался там от дождя, сидели на канистрах с водой.

Бывало, что ливень зарядит на целый день, а то и не на один. В таких случаях я лежал, промокший и дрожащий, на дне окопа и лишь изредка выглядывал, чтобы в очередной раз убедиться: наш хребет находится во власти льющихся с неба нескончаемых потоков воды. Серая пелена дождя окутывала все вокруг, и казалось, что так теперь будет всегда. В такие дни человеческий мозг отказывается функционировать. Он погружается куда-то в темные глубины, как красные кровяные тельца удаляются от поверхности тела в минуты волнения. Человек перестает быть рациональным, мыслящим существом, становится чрезмерно чувствительным, чем-то вроде моллюска, приклеившегося к днищу корабля. Он ощущает, что пока еще жив, чувствует холод и влагу, но не способен на сознательные поступки. В таком состоянии у него только один путь – прямая дорога к безумию.

На время превратившись в бездумную улитку, я сделал открытие. Оказывается, даже в холодной влаге есть тепло.

На хребте только у меня была походная койка. Я поставил ее в своем окопе. На ней я аккуратно расстелил забрызганный грязью плащ. Нам не разрешалось высовываться на поверхность, чтобы не засек противник. Я зарывался поглубже в свою пору и иногда, приняв меры по ее осушению и завернувшись в плащ, даже оставался относительно сухим. Но если дождь был слишком сильный или затяжной, ничего не помогало. Окоп наполнялся водой, которая поднималась до уровня моей кровати, и я оказывался лежащим в луже. Было очень холодно. Холод проникал до самых костей – изнуряющая жара, стоявшая перед этим, отучила нашу кровь разносить по телу тепло.

В конце концов я с отвращением выволок мою кровать на склон холма. Черт с ней и со мной тоже. Пусть меня подстрелит какой-нибудь японец, если этот близорукий ублюдок сможет что-нибудь разглядеть за плотной завесой дождя и если он настолько туп, что захочет этого.

Я расстелил пропитанное влагой одеяло на кровати, а другое натянул сверху. Чудеса! Мне стало тепло! Было мокро, но очень уютно. Вокруг лилось и капало, но было тепло. Я понимал, что выгляжу жалко, но с наслаждением рассмеялся.

Посмотрите на меня, если, конечно, хотите, и вы поймете, что такое война на Тихом океане.

Взгляните на наш хребет, возвышающийся, словно гигантский кит, над зеленым морем джунглей. Окиньте взглядом холм и попробуйте обнаружить признаки жизни. Не найдете, можете даже не стараться. Вы увидите только серую стену дождя, походную койку и маленького человечка, скорчившегося под насквозь промокшим одеялом.

Но он счастлив! Он, и только он один во всем мире знает, как восхитительно тепло может быть под мокрым одеялом.

* * *

У Бегуна начался приступ малярии. Несколько дней его подержали в полевом госпитале батальона, а потом отправили обратно на позиции. Он лежал в своей норе, неспособный даже поесть. Когда его бил озноб, мы несли ему наши одеяла, когда же лихорадка проходила и пот начинал струиться из всех пор его тела, он укладывался на спину и принимался блаженно улыбаться. Он едва мог говорить, но постоянно шептал:

– Боже, как хорошо! Как приятно! Как прохладно!

* * *

В середине ноября мы узнали, что наступил кризис. Наша дивизия продолжала отбрасывать японцев, даже иногда переходила в наступление. Силы противников, пожалуй, были равны. По кризис был очевиден. И наступил он именно в середине ноября. Он висел в воздухе, стал частью атмосферы. Как человек может почувствовать присутствие противника в темноте, так и мы ощущали приближение чего-то большого и враждебного. С севера подходили свежие японские части. Если им будет сопутствовать успех, нас они сметут с лица земли.

Но в преддверии кризиса всегда наступает период безосновательного оптимизма. Так и перед наступлением нашего кризиса в бухту очень резво вошла флотилия. И мы преисполнились уверенности, что прибыло долгожданное подкрепление.

– Ура! – завопил Меченый, на мгновение растеряв свой всегдашний апломб. – Флот! Наш флот вернулся! Посмотрите на пролив! Да смотрите же! Крейсер и три эсминца.

Мы поспешно направились к гребню хребта, откуда открывался великолепный вид на северную часть Гуадалканала, море и близлежащие острова. С такого расстояния пролив казался голубой лагуной.

Но там действительно стояли военные корабли. Мы стали хлопать друг друга по плечам, пожимать руки, даже слегка приплясывая от избытка чувств. Хохотун, Бегун, Пень, Здоровяк – все мы изо всех сил напрягали глаза, стараясь разглядеть приближающиеся транспорты. Пока их не было видно.