Текст книги "Каска вместо подушки"

Автор книги: Роберт Леки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Было еще светло, когда мы покинули аэродром и вступили в мрак джунглей. Словно с шумной освещенной улицы входишь в торжественный полумрак церкви, только не пахнет ладаном и нет чувства близости к святыням.

Нам было сказано рассредоточиться с дистанцией в 10 метров. Я не знаю, сколько человек было в цепи, полагаю, около ста, из них порядка тридцати из нашей роты. Такие вещи мы никогда не знали точно. Мы знали только, что перед нами темные джунгли, где, вероятно, скрывается враг, а за нами аэродром, от которого зависит военная ситуация на Гуадалканале.

Мы принялись рыть одиночные окопы в грунте джунглей. Это было все равно что копаться в компостной куче, только которую заложили десять тысяч лет назад. Под верхним слоем гнили лежал густой темный суглинок. Мы уже почти закончили работу, когда на землю внезапно упала ночь, словно гигантская черная тень опустилась с крыши джунглей на землю. Мы скользнули в свои «лисьи норы» и затаились. Оставалось только ждать.

Это была темнота без времени. Это была непроглядная тьма. Справа и слева от меня высилось нечто огромное, бесформенное и безобразное, порожденное моим воображением. Слава богу, света не было, поэтому я не мог это видеть. Я вообще ничего не видел, но не осмеливался закрыть глаза, чтобы темнота не подкралась вплотную и не удушила меня. Я мог только слушать. Я весь стал ушами и прислушивался к малейшим признакам жизни вокруг меня. Я слышал, как собирается, сгущается темнота, которая со временем начинала казаться живой.

Противник находился повсюду. Я слышал, как японцы двигались вокруг меня, звали меня по имени. Приоткрыв рот, я сидел в окопе, расположенном среди корней гигантского дерева, и чувствовал, что схожу с ума. До наступления полной темноты я не удосужился взглянуть вверх и как следует рассмотреть крону дерева, и теперь мне казалось, что на нем больше японцев, чем листьев. Весь мир ополчился против меня, и вскоре даже собственное тело оказалось предателем. Сначала одна моя нога превратилась в подкрадывающегося японца, а потом и другая. За ними последовали руки, а вскоре и голова.

Мое сердце осталось в одиночестве. Это был я. Я был моим сердцем.

Оно лежало и подрагивало. Я дрожал в наполненной вопью гниения яме, а вокруг метались уродливые создания, порождения тьмы, объединившие усилия, чтобы захватить мое сердце.

Как долго это продолжалось? Вечность. Времени не было. Время растворилось в черной пустоте. Была только пустота, и это было Нечто, это было единственное существо, дух, сознание.

День наступил очень быстро, словно в темном театральном зале зажгли свет. Пришел рассвет, и я снова стал самим собой. Теперь я мог видеть силуэты товарищей справа и слева от меня, и с удивлением обнаружил, что дерево, под которым я расположился, вовсе не угрожающее, а, напротив, вполне мирное и дружелюбное.

Теперь я знаю, зачем люди жгут костры.

* * *

Назойливость, требовательность и укоры – вот что характеризовало поведение майора, когда он ехал на своем джипе через кокосовую рощу, останавливаясь у каждой «полевой кухни» отделений, чтобы разобраться с провиантом. Издалека он был похож на командира скаутов, который распекает своих подчиненных, съевших ленч еще за завтраком.

Путешествие майора означало конец кормежке в отделениях. Наш побег от батальонной власти был пресечен, и был организован батальонный «камбуз». Но майор обнаружил очень мало продовольственных запасов, которые можно было сложить в пирамидальную палатку, специально для этого возведенную в глубине острова в 200 метрах от берега. Все, что можно, было уже съедено, и нам предстояла диета, состоящая преимущественно из одного риса. Провиант принадлежал противнику, так же как и деревянные чашки, из которых мы ели. Мы их предпочитали собственным мискам с их неприятнейшей особенностью придавать любой пище металлический вкус. Мы съедали по чашке риса на завтрак и на ужин. Как-то раз один из морпехов пожаловался доктору на то, что в рисе появились черви.

– Они уже мертвые, – рассмеялся врач, – и не могут причинить вам вреда. Ешьте спокойно и радуйтесь, что вам дают свежее мясо.

Он шутил и в то же время был абсолютно серьезен. Никто не протестовал. И все решили, что у доктора великолепное чувство юмора.

На следующий день после начала нашей рисовой диеты чрезвычайная взыскательность майора стала понятной. Нам было приказано перейти на новые позиции на западном берегу реки Тииару. Нам было приказано поспешить.

Со дня на день ожидали появления противника.

2

Река Тинару выглядела зеленой и зловещей. Она ползла по плоской равнине, как ядовитая змея. Она называлась рекой, хотя в действительности таковой не являлась. Как и большинство водных потоков на островах Океании, она была не более чем ручьем – только метров 30 шириной.

Пожалуй, она и ручьем не была, потому что текла далеко не всегда и не на всем своем протяжении и редко добиралась до конечной точки – до моря. Там, где она впадала в Айрои-Боттом-Бей, шла песчаная коса шириной метров 40. Ширина косы варьировалась в зависимости от приливно-отливных течений; иногда ветры и течения заставляли уровень реки подняться, и она переползала через косу и попадала в море.

Обычно Типару представляла собой стоячее болото, на поверхности которого плавали нечистоты и какая-то мерзкая растительность – зловещая зелень, как я уже говорил. Если существуют речные божества, то Типару покровительствовал какой-то очень мрачный, злобный божок.

Наши два взвода, в одном пулеметчиком был Джентльмен, а в другом – Хохотун (а я был его помощником), заняли позиции примерно в 300 метрах вверх по течению от песчаной косы. Окапываясь, мы имели возможность наблюдать за той частью косы, которая считалась вражеской. Дело в том, что Тинару была линией фронта. С нашей стороны, на западном берегу, сосредоточились позиции морских пехотинцев. На другом берегу – ничейная земля, кокосовые рощи, через которые должны были пройти вражеские отряды, атакуя нас.

Японцам придется форсировать реку перед нашими позициями или двигаться по песчаной косе слева от нас, которая хорошо охранялась нашими бойцами, в помощь которым были выделены пулеметы и колючая проволока. Еще они могли попытаться пройти с правого фланга, метрах в 100 к югу от нас, прежде чем повернуть к самому узкому участку Тииару, где был подвесной деревянный мостик.

Огневая точка для пулемета Джентльмена была выбрана исключительно удачно: оттуда прекрасно простреливалась кокосовая роща на другом берегу. Мы установили его первым, оставив пулемет Хохотуна и мой в 20 метрах вниз по течению, под защитой одного ряда колючей проволоки, протянутой по крутому берегу реки. Мы решили установить его на следующий день. Пулеметное гнездо Джентльмена вышло широким и глубоким – яма три на три метра, глубиной 1,7. Мы хотели, чтобы пулеметчик мог стоять в процессе ведения огня, и такая яма была хорошим укрытием от бомб.

Мы работали как проклятые – голые по пояс, мы, тем не менее, отчаянно потели – и все равно не сумели закончить земляные работы в первый день. Когда наступила ночь, была в основном закончена выемка грунта и сделан фундамент под пулемет. На следующий день нам предстояло соорудить крышу из бревен.

В таком наполовину законченном фортификационном сооружении мы чувствовали себя незащищенными, а значит, и неуверенными. В темноте кучи выброшенной нами земли казались какими-то особенно зловещими.

Но мы еще не знали настоящих сражений, их шквальной внезапности, поэтому, сидя на только что насыпанных холмиках мягкой теплой земли и старательно пряча тлеющие огоньки японских сигарет, мы не испытывали никаких дурных предчувствий. Просто сидели, курили и негромко переговаривались. Нас беспокоила только подступающая со всех сторон тьма – это чувство возвращалось каждую ночь и исчезало на рассвете.

Спать никто не ложился. На темном небе появились звезды, и этого оказалось достаточно, чтобы все остались на ногах. Зачем терять время такой светлой ночью!

Неожиданно в реке справа от нас вверх по течению появилась пульсирующая буква V. Казалось, она движется вниз по течению. В нижней точке V находились два маленьких, круглых, расположенных друг около друга зеленоватых огонька.

Челюсть-Зануда присвистнул и разрядил свою винтовку в это нечто. Справа от нас началась канонада. Это по букве V вели огонь морпехи роты G. Пули звучно шлепались по воде. Странная буква V исчезла.

Звезды скрылись, ночь снова стала непроглядно черной. Люди стали готовиться ко сну, заворачивались в плащи и укладывались на землю в нескольких метрах от ямы. Хохотун и я остались на вахте.

Огни – мечущиеся, качающиеся огни мелькали на другой стороне реки в кокосовой роще. Фонари или прожектора. Еще, судя по звуку, где-то проехал грузовик. Там явно что-то происходило. Зрелище, должен признать, было фантастическим. Кто знает, быть может, нам предстояло проснуться и увидеть по ту сторону болота, гордо именуемого рекой, готовую железнодорожную станцию. Кокосовая роща была ничейной землей. Противник мог там оказаться, по, исходя из опыта войны в джунглях, можно было с уверенностью утверждать, что только самоубийца стал бы обозначать свое присутствие огнями и грузовиками. Это все равно что кричать во весь голос: «Мы здесь!»

– Кто там? – рявкнул Хохотун.

Темноту продолжали перерезать пляшущие лучи.

– Кто там? – проревел он. – Отвечайте, или я вас заставлю.

Огни погасли.

Это было уже слишком. Никто не спал. Сначала таинственная буква V в реке, а теперь эти непонятные огни. Мы возбужденно загалдели, согревая душу теплом своих голосов.

Далеко слева раздалась пулеметная очередь. Стреляли где-то на песчаной косе. Затем послышался взрыв. Другой. Третий. За ними последовали отдельные винтовочные выстрелы. К ним присоединились тяжелые минометы, расположенные позади нас. Минометы выплевывали снаряды, которые, пролетая над нашей головой, с оглушительным грохотом взрывались на противоположном берегу реки. В общем, огонь стремительно нарастал и дело дошло до нас.

Через мгновение мы тоже стреляли. Мы были совершенно не организованы, не понимали, что надо рассредоточиться, и все сгрудились вокруг открытой ямы, словно это был наш родной дом. Прямо напротив нас раздались отчаянные визги – мы решили, что птичий концерт спровоцировало появление людей. Я помогал Джентльмену вести огонь, хотя не был его помощником. Он целился по противоположному берегу реки, пребывая в полной уверенности, что японцы готовятся ее переплыть. Визги смолкли.

– Скажи, – спокойно проговорил Джентльмен, – чтобы прекратили огонь. Пусть подождут, пока птицы снова забеспокоятся и зашумят. Осторожный человек непременно воспользуется таким прекрасным прикрытием. Они пойдут оттуда.

Я был рад, что получил хотя бы какой-нибудь приказ. Мне вовсе не нравилось стоять в яме и смотреть, как стреляет Джентльмен. Я выполз на поверхность и передал его слова. Все проигнорировали разумный совет и продолжали палить. Затем наступило минутное затишье, и я, до этого момента не имевший возможности поучаствовать в перестрелке, вытащил пистолет. Я оперся о кучу земли, направил руку с пистолетом в темноту и начал давить на курок. Лишь когда закончились патроны, я услышал разгневанный голос Здоровяка:

– Черт бы тебя побрал, Счастливчик, неужели ты не придумал ничего лучшего, кроме как палить над ухом у товарища. Ты вполне мог снести мне половину башки, тупица из Джерси.

Я только рассмеялся, а Хохотун подполз ко мне поближе и прошептал:

– Давай достанем пат пулемет.

Мы ужами поползли по берегу. Ходить было невозможно, пули, казалось, летели со всех сторон. Хохотун занял место наводчика, а я скорчился рядом, готовый выполнять свои обязанности помощника. Боеприпасов у нас было достаточно – длинные ленты на 250 выстрелов лежали в зеленых коробках.

Хохотун выстрелил. Пулемет вырвался из его отнюдь не слабых рук и упал вперед, ткнувшись «носом» в грязь, с грохотом сбив пламегаситель и полив наш район пулями.

– Чертов желтейный живот! – выругался Хохотун.

Он ругал вполне конкретного капрала, который собирал и ставил наше орудие, и сделал это настолько неряшливо, что тренога развалилась при первом выстреле.

Я сполз вниз по склону и потащил все на место, изо всех сил сжимая части пулемета.

– Он в порядке, – сообщил я Хохотуну. Его ответом стал очередной выстрел прямо у меня под носом.

О разгаре сражения говорят: «Все черти вырываются на свободу». Когда это говорится впервые, получается правильное, удивительно точное описание. Когда это выражение произносится в миллионный раз, оно изнашивается до полной потери смысла и его постигает судьба всех хороших изречений – оно становится избитым клише.

Но в течение пяти минут после первой пулеметной очереди, после появления первого вражеского осветительного снаряда, который залил поле сражения нереальным зеленоватым светом и умер, сдавшись под натиском ночи, в течение первых пяти минут после этого всем чертям действительно был разгул. Стреляли все. Самые разные калибры сплели свои голоса в общей какофонии боя. Но это не было оркестровкой, не было ужасной и в то же время неизъяснимо красивой симфонией смерти, как иногда пишут тыловые обозреватели. Здесь была какофония, диссонанс, дикость, полное отсутствие ритма и каких бы то ни было границ, все стреляли из того, что имелось под рукой. Здесь был грохот, скрежет, визг, свист, гудение, рев, стон и шипение. Здесь был ад.

И все же каждое оружие имело собственный голос, и это странно, с какой ясностью тренированное ухо отличало его, безошибочно выбирая из общей массы, хотя этот голос перебивается или звучит в унисон с дюжиной других, и даже когда собственный пулемет при этом плюется и кашляет, пляшет и дрожит в приступе холерической ярости. Шлепки выстреливающих снаряд минометов и грохот взрывов, отрывистое тявканье пулеметов и более частое, резкое тарахтение автоматических винтовок Браунинга, тяжелый стук пулеметов крупного калибра, уханье 75-миллиметровых гаубиц, треск винтовочных выстрелов, «бум» 37-миллиметровых противотанковых орудий, ведущих огонь прямой наводкой по наступающему врагу, – все эти звуки содержали определенную информацию и значили многое для понимающего уха, даже если это ухо почти оглохло от адского шума боя.

Итак, наши уши, привыкнув, выделили из общего хора голосов новые звуки: более легкие хлопки японских винтовок, бульканье их очень скорострельных автоматов, икоту легких минометов.

Слева от нас над вражеским берегом появились дуги трассирующих пуль. Расстояние и всеобщая какофония вокруг сделали их неслышными, словно их выпустили в стране глухих.

– Ты только посмотри, – пробормотал я, – пулемет Индейца.

– Ага. Но эти трассирующие пули – плохие помощники. Хорошо, что у нас их нет. Того, кто ведет ими огонь, легко обнаружить.

Они действительно его обнаружили.

Прицельный пулеметный огонь быстро прикончил бедолагу.

Их пули пробили мешки с песком. Пробили кожух водяного охлаждения его пулемета и попали прямо в сердце. Они убили его, убили индейского паренька, невозмутимого боксера из Питсбурга. Он замер со свинцом в сердце, держа палец на спусковом крючке. Он был мертв, но убил много врагов.

Они ранили его помощника. Они ослепили его. Но тот сражался до последнего. Морская пехота наградила его военно-морским крестом, а в Голливуде сняли фильм о нем и сражении на реке Ти-пару. Насколько я понимаю, Америке был срочно нужен герой, причем желательно живой. А Индеец был мертв.

Тот второй парень безусловно был героем, в этом никто не сомневался, но мы искренне сожалели, что Индеец не получил ничего.

Это была первая организованная атака японцев на Гуадалканале. Американские солдаты впервые столкнулись в открытом бою с японскими «суперменами». «Супермены» загнали пулю в сердце индейского паренька, но он сделал по ним двести выстрелов.

Как могли морские пехотинцы забыть Индейца?

У нас были самые разные проблемы с трассирующими боеприпасами. Теперь мы вели огонь по очереди, и наводил я. Трассирующие пули летели прямо в меня. Они появлялись внезапно, словно возникая из ночной темноты. Их приближения не было видно. В одно мгновение их не было, а в следующее они уже были здесь, плясали и кружили вокруг нас – яркие искорки, частицы адского огня.

Они летели ко мне, и время замирало. Уверен, их было совсем не много, быть может, всего несколько, но время застывало, когда я старался уклониться от них.

– Хохотун, – проговорил я, – кажется, нам лучше сменить позицию. Они явно пристрелялись. Быть может, нам следует все время двигаться. Тогда нас не засекут. И еще они будут думать, что у нас больше орудий, чем есть на самом деле.

Хохотун кивнул. Он ослабил крепления пулемета и вытащил его из треноги. Хохотун лег и потянул на себя треногу. Я тоже лег и осторожно положил пулемет себе на грудь. Мы медленно поползли, двигаясь как пловцы на спине, стараясь быть как можно более незаметными. Мы пытались двигаться так же бесшумно, когда стащили ящик пива из забегаловки в Северной Каролине. Но сейчас шум, особенно если он придется на мгновение затишья, мог привлечь огонь противника с другого берега, если, конечно, там кто-то был.

Дело в том, что мы в точности не знали, где противник. Мы слышали шум, видели огпи и стреляли по ним. Мы чувствовали, как на нашей стороне взрываются снаряды, слышали свист пуль, но мы не могли быть уверены в их происхождении.

Пока мы переползали на новую позицию, вражеского огня не было. Мы установили пулемет и возобновили огонь, ориентируясь на звуки на противоположном берегу, как и раньше. Мы оставались на одном месте пятнадцать минут, затем снова сменили позицию. Так мы провели остаток сражения: передвигаясь и стреляя.

Рассветом словно выстрелили из гигантского миномета. Два события совпали: усиление огня наших минометов и появление света. Теперь мы могли видеть, что в кокосовой роще напротив нас нет никаких признаков жизни. Там были тела, но живых врагов не было.

Зато слева от нас, со стороны океана, виднелись остатки атакующих японских частей. Мы видели, как уцелевшие солдаты бежали, а наши минометы стреляли им вслед. Мы продолжали вести огонь сначала по тылам противника, затем перемещая его ближе к нашим линиям, таким образом заставляя оставшихся противников покидать укрытие за укрытием, чтобы тут же быть уничтоженным нашими снарядами.

Мы видели, как они метались между деревьями. Пулемет Джентльмена находился в чрезвычайно удачной позиции для ведения продольного огня. Он этим пользовался вовсю. Он стрелял длинными очередями. Мы стреляли из винтовок. Но мы теперь находились вне игры – очень далеко, на крайнем правом фланге. Мы ничего не могли изменить в ситуации, которая и без того находилась под контролем.

– Прекрати огонь! – крикнул кто-то из роты G Джентльмену. – Идет 1-й батальон.

По мосту справа от нас прошел батальон морпехов и устремился в кокосовую рощу. Дальше они пойдут в сторону океана.

Слева песчаную косу пересекли легкие танки, ведущие контратаку.

Японцев загоняли в гроб.

Все уже начали забывать о сражении, увлекшись зрелищем бойни, когда по нашей линии пронесся крик. На противоположном берегу показалась группа японцев, бегущих по направлению к нам. Их появление вызвало всеобщее изумление, причем настолько сильное, что никто не стрелял.

Выйдя из ступора, мы разбежались по окопам. Я прыгнул к пулемету, который Хохотун и я оставили на берегу. Я начал стрелять, поливая противоположный берег очередями, словно держал в руках шланг.

Все, кроме одного, упали. Первый рухнул, словно его рассекли пополам. Остальные падали, пробежав несколько шагов, с криками и стонами.

Наш пулемет снова вышел из строя, и я схватил винтовку. Я помнил, что на ней не было ремня – он остался возле орудия. Уцелевший японец успел уйти довольно далеко, когда я поймал его на мушку. Я отчетливо видел его спину – широкую, сутулую. Кажется, он отбросил свой мешок. Я выстрелил, и японец перестал существовать.

Возможно, его убил и не я, поскольку уже почти все обрели способность соображать и взялись за оружие. Но я всегда хвастался, что это моя заслуга. Возможно, пуля, ударившая его между лопаток, проявила милосердие. Ведь он так отчаянно бежал к неизбежному и страшному концу: темные ночи, голод и медленное растворение в джунглях. Но тогда о милосердии я думал меньше всего.

Война передвинулась в джунгли.

Парни 1-го батальона вели зачистку. Иногда они выгоняли японца на нас. Он бежал на берег реки в надежде спрятаться, не зная, что мы находимся напротив него. Мы, победители, многочисленные и отлично вооруженные части, ждали и жаждали крови. Так мы застрелили еще нескольких человек и очень жалели, что больше мишеней не было. Все были охвачены лихорадкой.

А на песчаной косе в гроб японцев забивали последний гвоздь.

Некоторые японцы прыгали в пролив и пытались уплыть прочь от рощи ужаса. Они вели себя как лемминги. Они не могли вернуться. Их головы отчетливо виднелись на горизонте. Их убивали морпехи, находившиеся на берегу. Морпехи лежали, распластавшись на теплом песке, и стреляли по головам.

Сражение закончилось.

* * *

В ту ночь под яркой луной в реке снова появилась таинственная V. Зеленые огоньки злорадно мерцали. Кто-то выстрелил по проклятой букве. Треск винтовочных выстрелов прокатился вдоль линии. Буква V исчезла. Мы напряженно ждали. Никто не пожаловал.

* * *

Лейтенант Плющ добрался до нас утром. Он уселся на поваленный ствол кокосовой пальмы и поведал, что случилось. Рассказывая, он не переставая курил и почему-то таращился на реку. В уголках его глаз пролегли жесткие складки. Почему-то на Гуадалканале глаза у всех изменялись: они становились больше, круглее, более чистыми. Последнее было особенно заметно у кареглазых людей. Их глаза приобретали яркий золотисто-коричневый окрас, как у ирландского сеттера.

– Они пытались пройти по косе, – сказал лейтенант. – Их было больше тысячи. А у нас был только один ряд проволоки и пулеметы. Вы бы видели штабель из них перед пулеметом Кусающего Ноготь. Высотой в три тела, не меньше. Они совершенно обезумели. Они даже не стреляли. – Тут он остановился и наконец взглянул на нас: – Мы слышали здесь выстрелы. Что случилось?

Мы рассказали. Он слушал, кивая, но ничего не слышал. Он все еще мысленно находился там, на песчаной косе, по которой неслась орущая орда. Затем он сообщил нам данные о наших потерях. Около дюжины убитыми и еще больше ранеными потеряла рота II. Четверо или пятеро погибших было и в нашем взводе. Двоих из них зарубили насмерть. Группа японских разведчиков обнаружила их спокойно спящими в окопе на берегу и порубила на куски.

Когда узнаешь, кто погиб, далеко не всегда сразу становится грустно. Если речь идет не о самых близких товарищах, трудно испытывать глубокие чувства, сокрушающую горечь утраты. Вот и сейчас, слушая, как лейтенант называет имена погибших, мне пришлось нацепить на физиономию маску безутешного горя, одеть сердце в траурный цвет, потому что я был шокирован, заглянув внутрь себя и не обнаружив там скорби. И чтобы не почувствовать себя монстром, я предпочел притвориться, симулировать горе. Так поступили и все остальные.

И только услышав имя доктора, который шутил насчет червивого риса, я почувствовал пронзившую сердце боль.

Лейтенант Плющ поднялся и, упорно глядя в реку, проговорил:

– Мне надо идти. Я должен написать эти чертовы письма. – Он круто повернулся и зашагал прочь.

В то утро мы оборудовали второе пулеметное гнездо. А потом Здоровяк и я украдкой улизнули на берег.

Огнем нашего полка было убито около 900 японцев. Большинство из них лежали кучами перед огневыми точками на песчаной косе, словно они умирали не в одиночку, а большими группами. Между ними сновали охотники за сувенирами. Они двигались осторожно, словно опасаясь неведомых ловушек, по, тем не менее, не прекращали избавлять мертвые тела от их имущества.

В войнах изменилась амуниция – и только это отличало охотящегося за сувенирами морского пехотинца от Гектора, освобождающего убитого Патрокла от позаимствованных доспехов Ахиллеса.

Один из морпехов методично шагал среди мертвых тел с парой щипцов. Он сделал наблюдение, что японцы имеют большую склонность к золотым зубам. Он заглядывал в каждый рот. Он разжимал челюсти со всей сноровкой опытного дантиста с Парк-авеню, затем осторожно, очень осторожно, чтобы, не дай бог, не пораниться и не заразиться, выдергивал все, что блестит. Он хранил золотые зубы в мешочке из-под табака, который всегда носил на шее, как амулет. Мы звали его Сувенир.

Мысль о нем и о других искателях трофеев, когда я вернулся с берега, получила вполне естественное развитие. Я подумал, что за рекой находятся совсем еще неразработанные залежи сувениров, на которые я имею полное право претендовать.

Стреляя по бегущим вдоль берега реки японцам, я отчетливо видел, как что-то блеснуло, когда первый упал. Я предположил, что это солнце осветило офицерский значок. Если он действительно был офицером, он обязан был иметь саблю. Этот самый ценный из всех возможных военных трофеев я и вознамерился добыть.

Я пролез сквозь колючую проволоку и скатился вниз к реке. Одежду я оставил у кромки воды и, чувствуя себя школьником, сбежавшим в теплый день купаться, скользнул в воду. В зубах у меня был зажат штык: школьник представлял себя кровожадным пиратом.

Я плыл брассом, но никакой вражеский огонь не заставил бы меня погрузить лицо в вонючую муть, по чистому недоразумению именуемую рекой. Вода была густой от всевозможных нечистот. Я плыл, содрогаясь всем телом, вытянув шею, словно лебедь, и высоко задрав голову, постоянно ощущая холод металла во рту, а слюна текла так интенсивно, что штык грозил вот-вот выскользнуть.

Я осторожно обогнул большое тело японского солдата, лежащее в воде. Оно плавно покачивалось, как привязанная к берегу лодка. Тело было странно раздутым, но, приблизившись, я понял, что его рубашка была набита рисом, им же были загружены штаны, которые он у коленей перевязал ремнями, чтобы рис не вываливался. «Жрать хотел», – подумал я и неожиданно почувствовал симпатию к этому бедолаге. В это время мои ноги коснулись илистого дна. До берега оставалось около трех метров. Мои ноги так глубоко провалились в ил, что я даже забеспокоился, не попал ли в трясину. Липкая грязь доходила почти до коленей и издавала чавкающие звуки при каждом шаге. Маленькие крабы, признавая мое превосходство, в панике разбегались в стороны.

Мертвые тела были разбросаны по роще. Тропики есть тропики, и тела уже начали раздуваться. Я пришел в ужас, увидев полчища облепивших их мух. Черные, гудящие потоки вытекали отовсюду – из ртов, глаз, ушей. Биение мириад крохотных крылышек создавало монотонный, низкий звук.

Здесь мухи полностью владели ситуацией. Они были хозяевами на поле брани. Так тропики расправлялись с грудами гниющей плоти. Я больше не чувствовал радость победы, она отступила перед ужасом от увиденного. Я вдруг понял, что мухи могли сейчас ползать по моему скрюченному телу, и вполне возможно, что вскоре так и будет.

Изо всех сил стараясь не поддаться панике, я вернулся к берегу реки и скользнул в воду. Но все же предварительно я освободил одно из тел от полевого бинокля и штыка, которые повесил себе на шею. Сабли я так и не нашел. Ни один из убитых не был офицером.

Обратно я плыл быстро, стараясь как можно быстрее оказаться подальше от поля мертвецов. Когда я вышел из реки, товарищи, которые прикрывали мою вылазку, ожидая с винтовками в руках, приняли гримасу отвращения, прочно поселившуюся на моей физиономии, за выражение триумфа. Они тщательно осмотрели мои трофеи. Затем я отправился поесть.

Вернувшись, я заметил группу морпехов, в основном из роты G, которые оживленно что-то обсуждали на берегу реки. Бегун направился к ним с моим новым полевым биноклем.

Когда я подошел, он все еще напряженно вглядывался в бинокль. Его лицо было искажено гримасой ужаса. Я взял у него бинокль и навел на противоположный берег реки, где увидел крокодила, с аппетитом пожиравшего запасшегося рисом японца. Сначала я наблюдал с каким-то извращенным восторгом, но когда зеленый хищник добрался до внутренностей, мне пришло в голову, что в этой реке и в этом самом месте каких-то полчаса назад находилось мое собственное тело. Я почувствовал слабость в коленях и поспешно опустил бинокль.

В ту ночь в реке снова объявилась буква V. Все вокруг гикали и улюлюкали, но на этот раз никто не стрелял. Теперь мы знали, что это крокодил. За ним двигались еще три V, но поменьше.

Они с громким хрустом расправлялись со своей добычей, не давая нам уснуть. И еще очень мешал спать ужасный запах. Даже если мы закутывали головы одеялами – это был единственный способ спастись от москитов, – вонь проникала даже сквозь эту преграду. Удивительно, но именно запах способен быстрее, чем любой другой раздражитель, свести человека с ума. Спрятаться от него невозможно. Если не желаешь чего-то видеть, можно закрыть глаза, если раздражает звук – заткнуть уши. И только от запаха нет защиты, от него можно только сбежать. А поскольку бежать было некуда, мы мучились от невозможности уснуть.

Мы никогда не стреляли по крокодилам, хотя они день за днем возвращались к трапезе, пока оставшиеся на противоположном берегу тела противника не были собраны вместе и сожжены. Погребальный костер был виден издалека.

Мы не стреляли по крокодилам, поскольку считали их своего рода «речным патрулем». Досыта отведав человеческой плоти, они явно разохотились и теперь патрулировали по Тинару ежедневно. Мы были уверены, что противник не осмелится предпринять попытку переплыть реку, когда в ней находятся эти отнюдь не нежные существа. Если же все-таки осмелится, то все равно не доплывет до цели. Основываясь на своих отрывочных знаниях о крокодильих повадках (если они вас преследуют, бегите зигзагом, эти твари не могут менять направление), мы соорудили ограждение из колючей проволоки, чтобы не дать прожорливым тварям добраться до нас. Иногда, если ночь была особенно темной, казалось, что огромный крокодил где-то рядом, как крокодил с часами внутри, преследовавший капитана Хука в «Питере Пэне».

Так что со временем мы даже полюбили крокодилов и старались их не тревожить. И никто из нас больше не переплывал Тинару.

3

Победа, получившая название «бой у Хелл-Пойпт», была вовсе не такой впечатляющей, как мы себе представляли. Это был один из многих рядовых боев на Гуадалканале, причем далеко не самый тяжелый. Но для нас он был первым, поэтому мы и восприняли его результат как триумфальный. Настоящее всегда лучше всего, если его не сравнивать с прошлым и не думать о будущем.