Текст книги "Ультиматум Борна (др. перевод)"

Автор книги: Роберт Ладлэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 48 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

* * *

Фонтен сидел на краю кровати, на коленях у него лежал телефонный аппарат, трубка которого покоилась на рычаге; он внимательно наблюдал за своей женой, находившейся на балконе. Она сидела в инвалидном кресле, повернувшись к нему боком, ее голова склонилась от боли...

Боль! Весь этот ужасный мир был переполнен болью! И он сам внес свою долю в эту всемирную боль, он понимал это и не ожидал для себя никакого снисхождения – для себя, но не для своей жены. Она никогда не участвовала в его контракте. Его жизнь – да, конечно, но не ее – нет, пока в ее хрупком теле теплится хоть частица жизни. Non, monseigneur. Je refuse! Ce n'est pas le contrat![20]20
  Нет, монсеньер. Я отказываюсь? Об этом мы не договаривались! (фр.)


[Закрыть]

Итак, созданная Шакалом армия стариков простирается теперь до Америки – этого следовало ожидать. А старый американец ирландского происхождения в дурацкой белой шапочке – ученый человек, который по той или иной причине стал поклоняться терроризму, будет их палачом. Человек, который изучал его и притворялся, что не говорит по-французски, но который, однако, не смог скрыть метку Шакала в своих глазах. «Что касается вас и достопочтенного мистера Патрика, мы скрупулезно выполним инструкции губернатора ее величества». Губернатора ее величества, который получает свои инструкции из Парижа от властелина смерти.

Около десяти лет назад, после того, как он успешно проработал с монсеньером в течение пяти лети, ему дали один телефонный номер в Аржантей, что в шести милях к северу от Парижа, которым он мог воспользоваться только в самом крайнем случае. До этого он понадобился всего один раз, и сегодня необходимо связаться по нему. Старик внимательно изучил коды международной телефонной связи, поднял трубку и начал набирать номер. Примерно через две минуты связь установилась.

– "Le Coeur du Soldat"[21]21
  «Сердце солдата» (фр.).


[Закрыть], – произнес грубый мужской голос, фоном которому служила военная музыка.

– Я должен связаться с «дроздом», – сказал Фонтен по-французски. – Я – Париж-пять.

– Если подобная просьба выполнима, где вас сможет найти эта птица?

– На Карибском побережье. – Фонтен сообщил код местности, телефонный номер и добавочный номер виллы №11. Затем он положил трубку и в унынии стал ждать. В глубине души он сознавал, что ему и его жене, вполне возможно, осталось прожить всего несколько часов. Если это действительно так, и он, и его подруга смогут предстать пред лицом Господа и сказать ему правду: он убивал – об этом нечего и говорить, – но он никогда не навредил и не отнял жизнь ни у кого, кто бы не совершил еще больших преступлений против других людей, – за небольшим исключением, куда можно было включить невинных зевак, попавших в эпицентр взрыва или пожара. Вся жизнь наполнена болью – разве не об этом говорит Священное Писание?.. С другой стороны, что же это за Бог, который дозволяет такую жестокость? Merde! Не надо думать о таких вещах! Они выше твоего понимания.

Зазвонил телефон – Фонтен проворно схватил трубку.

– Говорит Париж-пять, – сказал он.

– Сын Божий, что заставило тебя воспользоваться номером, по которому ты за все время позвонил только один раз?

– Ваша щедрость не имеет границ, монсеньер, но мне кажется, мы должны пересмотреть наш контракт.

– Каким образом?

– Моя жизнь принадлежит вам: вы можете поступать со мной, как хотите, проявлять или не проявлять милосердие, но это не относится к моей жене.

– Что?!

– Здесь есть один человек – ученый из Бостона, который с любопытством наблюдает за мной. По нему видно, что у него на уме другие цели.

– Этот болван осмелился прилететь с Монсеррата? Он ни о чем не знает!

– Несомненно знает, поэтому я прошу вас: я сделаю так, как вы мне прикажете, но позвольте нам вернуться в Париж... я умоляю вас. Дайте ей умереть с миром. Я ни о чем больше вас не прошу.

– Ты просишь меня?! Я дал тебе слово!

– Тогда почему этот ученый американец следует за мной с равнодушным видом и любопытными глазами, монсеньер?

Послышалось глухое покашливание, после чего Шакал произнес:

– Знаменитый профессор правоведения перешел черту и вступил туда, где ему не положено быть. Теперь он труп...

* * *

Эдит Гейтс, жена прославленного адвоката и профессора правоведения, бесшумно отворила дверь в кабинет мужа в их респектабельном городском доме на Луисбург-сквер. Рэнди Гейтс сидел в массивном кожаном кресле, уставившись на потрескивавшие в камине поленья. Это он настоял, чтобы растопить камин, несмотря на теплую бостонскую ночь снаружи и согретый кондиционером воздух внутри.

Наблюдая за ним, миссис Гейтс неожиданно вновь поймала себя на болезненной мысли, что в ее муже было... нечто... чего она никогда не сможет постичь. В его жизни были неизвестные ей проблемы, а в работе мыслей – неожиданные перескакивания с одной на другую, что также было ей непонятно. Она знала только, что временами он испытывал страшную боль, которую не хотел ни с кем разделить, даже зная, что тогда она немного утихла бы. Тридцать три года назад довольно привлекательная женщина среднего достатка вышла замуж за долговязого и нескладного выпускника юридического факультета, блестяще его окончившего, но бедного. Его горячность и желание угодить отвернули от него самые крупные юридические фирмы тех далеких холодных и кризисных пятидесятых. Внешний лоск и погоня за надежностью – эти качества ценились выше яркого ума, блуждавшего в эмпиреях, неизвестно в каком направлении. Тем более этот ум был в косматой голове человека, одежда которого отдаленно напоминала костюм фирмы «Джей Пресс энд Брукс бразерс», – да и она выглядела хуже, чем могла бы. Банковский счет не позволял ему делать лишние расходы, чтобы хоть что-то изменить в своем внешнем облике, да к тому же лишь немногие магазины, торговавшие со скидкой, предлагали костюмы его размера.

У новоиспеченной миссис Гейтс, однако, были кое-какие соображения по поводу того, как в перспективе улучшить их совместную жизнь. Среди них было и предложение отложить на время юридическую карьеру, – лучше уж ничего, чем работать в плохонькой фирме или – упаси Боже! – частная практика с клиентами такого сорта, которых он только и мог привлечь тогда: этим людям было не по средствам нанять известных адвокатов. Лучше было использовать его природные качества – впечатляющий рост и быстрый, впитывавший все как губка ум, который в сочетании с его напористостью мог легко справиться с тяжелой академической нагрузкой. Используя свои скромные сбережения, Эдит приступила к формированию внешнего облика своего супруга: прилично одела его, наняла театрального репетитора по декламации, обучавшего своего подопечного премудростям поведения на людях и занимавшегося постановкой его голоса. В облике нескладного выпускника университета вскоре появилось что-то линкольновское[22]22
  Линкольн Авраам (1809 – 1865) – шестнадцатый президент США, один из организаторов республиканской партии, выступившей против рабства.


[Закрыть] с легкими вкраплениями Джона Брауна[23]23
  Джон Браун (1800 – 1859) – борец за освобождение негров-рабов в США.


[Закрыть]. Он полным ходом шел к тому, чтобы стать знатоком юридического дела, оставаясь при этом в университетской среде, получая одну ученую степень за другой, преподавая к тому же на выпускных курсах, – и все это до тех пор, пока глубина его знаний в отдельных отраслях юриспруденции стала совершенно неоспоримой. Тогда вдруг обнаружилось, что за ним гоняются самые известные фирмы – те самые, которые раньше отказывались от его услуг.

Для того чтобы эта стратегия принесла конкретные результаты, должно было пройти целых десять лет, и хотя первые доходы едва ли способны были поколебать земные устои, они являлись явным прогрессом. Юридические журналы – сначала малозначительные, потом все более известные – начали публиковать его статьи полудискуссионного толка – как по форме, так и по содержанию. Молодой адъюнкт-профессор обладал даром убедительного изложения мыслей на бумаге: он приковывал внимание и был таинствен, временами цветист, а иногда – резок. Но определенные люди в финансовых кругах заметили прежде всего его точку зрения, которая сначала потихоньку, затем все более заметно стала проявляться в его статьях. Настроение нации менялось, кора благословенного Великого Общества стала распадаться, а на его теле начали расцветать язвы, инициированные словечками, введенными в оборот ребятами Никсона: «молчаливое большинство», «бездельники, живущие за счет социального обеспечения», презрительное «они» и тому подобное. Словно из-под земли появилась и, как эпидемия, стала распространяться подлость, которой не смог противостоять честный, проницательный Форд, ослабленный ранами, нанесенными Уотергейтом; она оказалась не по зубам и великолепному Картеру, слишком поглощенному мелочами, чтобы осуществлять правление, сострадательное к нуждам других. Лозунг «...что ты можешь сделать для своей страны» вышел из моды, его заменил – «что я могу сделать для себя».

Доктор Рэндолф Гейтс заметил нарастающую волну, способную его подхватить, выбрал для себя медоточивый голос, которым теперь только и разговаривал, а также пополнил запас неприличных слов, чтобы лучше соответствовать наступающей новой эпохе. В соответствии с его новой ученой, изысканной точкой зрения слово «больше» означало «лучше» – и юридически, и экономически, и социально, – а крупное всегда оказывалось предпочтительнее малого. Законы, которые поддерживали конкуренцию на рынке, он атаковал, заявляя, что они удушающе действуют в конечном итоге на рост производства, от которого каждый – или почти каждый – должен был получить разнообразные блага. В конце концов, они жили в дарвиновском мире, где – нравится это или нет – выживает тот, кто приспосабливается. Тут же зазвучали литавры и цимбалы – финансовые махинаторы нашли своего защитника, ученого-правоведа, придавшего респектабельность их вполне справедливым мечтам о слиянии и консолидации компаний: покупай, захватывай и продавай тут же по повышенной цене, – разумеется, для всеобщего блага.

Рэндолфа Гейтса призвали, и он с готовностью устремился в их объятия, ввергая в изумление один суд за другим своим искусством жонглировать словами. Он добился своего, но Эдит Гейтс не понимала, что за этим стоит. Она рассчитывала, что они будут жить безбедно, но не ожидала миллионов и того, что ее муж по всему миру – от Палм-Спрингс до юга Франции – будет летать на частных реактивных самолетах. Не чувствовала она себя спокойно и тогда, когда статьи и лекции ее мужа использовались в обоснование юридических прецедентов, которые представлялись ей явно несправедливыми или не имеющими связи с его выводами. Он отмахивался от нее, заявляя, что дела, о которых шла речь, были вполне законной игрой интеллекта. В довершение всего вот уже более шести лет она не спала с мужем в одной постели.

Эдит вошла в кабинет мужа и тут же замерла на месте, потому что он вздрогнул, резко повернулся и тревожно посмотрел на нее стеклянными глазами.

– Извини, я не хотела тебе мешать.

– Ты всегда стучишь. Почему ты не сделала этого сейчас? Ты ведь знаешь, как это бывает, когда я концентрирую внимание на чем-нибудь.

– Я же сказала: извини. Я задумалась кое о чем и не сообразила вовремя.

– Ты противоречишь сама себе.

– Я имела в виду: не сообразила, чтобы постучать.

– А о чем же ты задумалась? – поинтересовался прославленный адвокат, словно сомневаясь, способна ли вообще его жена на это.

– Будь добр, не умничай.

– В чем дело, Эдит?

– Где ты был прошлой ночью?

Гейтс насмешливо-удивленно приподнял бровь и сказал:

– Боже мой, ты меня подозреваешь? Я сказал тебе, где я был. В «Рице». Советовался кое с кем, кого знал много лет назад, но сейчас не могу принять у себя дома. Если – в твоем возрасте – тебе нужно подтверждение, позвони в «Риц».

Эдит Гейтс мгновение помолчала, затем посмотрела на мужа и сказала:

– Дорогуша, мне наплевать, если у тебя было свидание с самой похотливой проституткой в этом городе. Кому-то наверняка пришлось предварительно напоить ее, чтобы к ней вернулась уверенность в себе.

– Не так плохо, сука.

– Лавры жеребца тебе не светят, ублюдок.

– Есть ли какой-нибудь смысл в дальнейшем обмене мнениями?

– Думаю, да. Примерно час назад – как раз перед тем, как ты вернулся с работы, – к нам постучали. Дениза протирала серебро, поэтому дверь пришлось открыть мне. Должна заметить, что выглядел он впечатляюще: необыкновенно дорогая одежда, черный «перше»...

– Ну и что? – перебил ее Гейтс, подавшись вперед, – в его широко раскрывшихся глазах внезапно появилась настороженность.

– Он велел передать, что Le grand professeur[24]24
  Великий профессор (фр.).


[Закрыть] должен ему двадцать тысяч долларов и что «он» не был прошлой ночью там, где должен был быть. Я поняла, что речь шла о «Рице».

– Нет. Что-то пошло не так. О Боже, он не понимает. Что ты сказала ему?

– Мне не понравился ни его лексикон, ни его отношение ко мне. Я сказала, что не имею ни малейшего понятия о том, где ты был. Он понял, что я лгу, но ничего не мог с этим поделать.

– Великолепно. Лгать о том, что он и так знает.

– Не могу представить, что двадцать тысяч для тебя – такая сложность...

– Дело не в деньгах, а в способе платежа.

– За что?

– Ни за что.

– По-моему, теперь ты противоречишь сам себе, Рэнди.

– Заткнись!

В это мгновение зазвонил телефон. Гейтс подпрыгнул в кресле, уставился на него и не сделал ни малейшего движения в сторону стола. С клокотанием в горле он обратился к жене:

– Кто бы ни звонил, скажи, что меня нет... Скажи, что я уехал, что меня нет в городе, – ты не знаешь, когда я вернусь.

Эдит подошла к телефону. «Ведь этот номер ты называешь немногим», – сказала она, поднимая трубку после третьего звонка.

– Резиденция Гейтсов, – начала Эдит, пользуясь испытанной за многие годы уловкой; ее друзья прекрасно знали, кто с ними говорит, а остальные для нее ничего не значили. – Да... Да? Простите, он уехал, и мы не знаем, когда он вернется. – Жена Гейтса взглянула на телефон, затем повесила трубку. Повернувшись к мужу, она сказала: – Это была телефонистка из Парижа... Странно. Кто-то звонил тебе, но, когда я сказала, что тебя нет, она даже не спросила о том, где тебя найти. Раз – и отключилась, вот так – резко.

– О Боже! – вскричал явно потрясенный Гейтс. – Что-то случилось!.. Что-то пошло не так, кто-то солгал! – С этими загадочными словами адвокат выскочил из кабинета, копаясь на бегу в кармане брюк. Он подбежал к возвышавшимся от пола до потолка книжным полкам и протянул руку к встроенному в них на уровне груди сейфу, окрашенному в коричневый цвет, сталь которого прикрывала узорчатая деревянная дверца. В панике, словно его только что поразила еще одна мысль, он резко обернулся и завопил: – Убирайся отсюда! Убирайся, убирайся, убирайся!

Эдит Гейтс медленно подошла к двери, обернулась на пороге и спокойно обратилась к мужу:

– Все это тянется из Парижа, не так ли, Рэнди? Семь лет назад в Париже. Именно там что-то произошло, верно? Ты вернулся оттуда испуганным человеком – человеком с глубинной болью, которой ты не хотел поделиться.

– Убирайся отсюда! – завизжал всеми превозносимый профессор правоведения; в его глазах сверкала ярость.

Эдит вышла из кабинета, прикрывая за собой дверь, но не отпуская ручку, – она повернула ее таким образом, чтобы защелка не захлопнулась. Через мгновение она чуть-чуть приоткрыла дверь и взглянула на своего мужа.

То, что она увидела, потрясло ее: мужчина, с которым она прожила тридцать три года, колосс в юридическом мире, человек, который не курил и не прикасался к алкоголю, вводил себе в предплечье шприц.

Глава 10

Над Манассасом сгустилась тьма, и сразу же сельская местность наполнилась звуками невидимой ночной жизни. Борн крался сквозь заросли, окружавшие «ферму» генерала Нормана Суэйна. Потревоженные птицы вспорхнули из скрытых в темноте гнезд, на деревьях проснулись и тревожно закаркали вороны и вдруг, словно успокоенные каким-то заговорщиком, собратом по охоте, умолкли.

Он подобрался к ограде, все еще сомневаясь, здесь ли то, что он ищет. Ограда была из толстой проволоки, покрытой зеленым пластиком. Поверху, слегка выдаваясь наружу, спиралью извивалась колючая проволока. «Вход воспрещен». Пекин. Питомник Джин Сян. Там действительно было что прятать, поэтому доступ в питомник девственной восточной природы был почти наглухо закрыт правительством. Но с чего это вдруг просиживающий штаны генерал, получающий обычное жалованье военного, станет воздвигать такую ограду вокруг «фермы» в Манассасе, в Вирджинии, – настоящую баррикаду, на которую ухлопали тысячи долларов? Ограда была сооружена не для того, чтобы внутри поместья разводить живность, наоборот – для того, чтобы там не появлялись лишние люди.

Так же, как в том питомнике в Китае, здесь не должно быть электрической сигнализации, пропущенной сквозь ограду, так как дикие животные и птицы постоянно приводят ее в действие. По той же причине не должно быть невидимых волосков, зацепив за которые, приводишь в действие световые вспышки; скорее их можно встретить на ровной местности ближе к дому и на уровне талии, если они вообще будут. Борн вытащил из заднего кармана небольшие кусачки и принялся кромсать звенья проволочной ограды там, где они уходили в землю.

С каждым нажатием кусачек он все больше осознавал неотвратимость факта, подтверждавшегося учащенным дыханием и каплями пота, выступавшими на лбу: невзирая на то, что он старательно – не фанатично, но по крайней мере прилежно – пытался поддерживать себя в форме, ему было пятьдесят, и тело знало об этом. Опять можно подумать, но не нужно зацикливаться... Чем большего прогресса он достигнет в своей работе, тем меньше мысль эта будет занимать его. У него были Мари и дети – его семья, и нет ничего, что бы он не мог совершить – достаточно лишь пожелать. Дэвид Уэбб исчез из его души, остался только хищник Джейсон Борн.

Наконец это удалось: он сделал лаз! Вертикальные звенья ограды были перерезаны, так же как и проволока на уровне земли. Он взялся за ограду и потянул края отверстия к себе, внимательно осматривая. Он прополз на территорию столь странно защищенного поместья и встал на ноги, прислушиваясь и вглядываясь в темноту. Тьма, правда, была не кромешной: сквозь толстые ветви высоких разлапистых сосен, окаймлявших этот унылый участок земли, он видел сияние огоньков большого дома. Медленно двинулся в том направлении, где, как он знал, должен быть круговой подъезд к дому. Он подобрался к кромке асфальта, лег под раскидистой сосной, затаил дыхание и, собравшись с мыслями, стал изучать место действия. Вдруг справа от него, вдалеке, в самом конце дороги, покрытой гравием и отходящей в сторону от основного кругового подъезда, что-то блеснуло.

В каком-то здании – то ли флигеле, то ли хижине – открылась дверь, да так и осталась распахнутой. Вышли двое мужчин и женщина, говорившие между собой... нет, они не просто разговаривали – они горячо спорили. Борн достал короткий, но мощный бинокль и поймал в фокус всю троицу. Шум их голосов усилился: слова разобрать невозможно, но злость вполне очевидна. Когда контуры размытых фигур прояснились, он принялся изучать всех троих и мгновенно понял, что стоявший слева человек среднего роста и телосложения с прямой как палка спиной, протестующе размахивающий руками, был пентагоновский генерал Суэйн, а пышногрудая женщина с темными волосами – его жена. Но в первую очередь его внимание привлек громадный тучный мужчина, стоявший прямо у открытой двери. Борн его знал! Джейсон силился вспомнить, где и когда он его видел – разумеется, ничего необычного в этом не было. Но необычна была его внутренняя реакция: его мгновенно переполнила ненависть, и он не знал почему, поскольку никакого определенного образа из его прошлого не появлялось, только чувство глубочайшего отвращения. Где же вы, образы? Короткие вспышки времени или обстоятельств, столь часто освещавшие его внутренний экран? Они не возникали, но он точно знал, что человек, на котором сейчас сфокусирован бинокль, его враг.

Вдруг этот огромный человек сделал нечто неожиданное: он приблизился к жене Суэйна, обнял, как бы защищая ее, левой рукой, а правой стал угрожающе размахивать перед лицом генерала. Все его слова или обвинения Суэйн выслушал со стоическим терпением, смешанным с притворным равнодушием. Затем он повернулся и четким военным шагом направился через газон к входу с тыльной стороны дома. В темноте Борн потерял его из поля зрения и вновь навел фокус на пару, стоявшую у освещенного дверного проема. Тучный мужчина снял руку с плеча жены генерала и что-то сказал ей. Она кивнула, слегка коснулась его губ своими и побежала за мужем. Ее настоящий, очевидно, супруг зашел во флигель, захлопнул за собой дверь. Источник света исчез.

Джейсон вновь пристегнул бинокль к ремню брюк и попытался разобраться в том, что увидел. Это было похоже на немое кино, только без субтитров, да жесты более натуральны, без усиленной театральности. То, что в укрепленном оградой поместье было menage a trois[25]25
  Хозяйство на троих (фр.).


[Закрыть], не вызывало сомнения, но этим едва ли можно объяснить наличие забора. Должна была быть какая-то другая причина, которую он обязан выяснить.

Кроме того, инстинкт подсказывал ему, что, в чем бы эта причина ни заключалась, она обязательно связана с тучным мужчиной, скрывшимся во флигеле. Борн должен добраться до флигеля и до этого мужчины, который составлял часть его забытого прошлого. Он медленно поднялся с земли и, пригнувшись, перебежками, от одной сосны к другой, добрался до конца круговой подъездной дороги, обсаженной деревьями. Под их прикрытием Джейсон устремился к узкой дороге, покрытой гравием.

Внезапно раздался звук, который выделялся на фоне успокаивающего шелеста листвы. Борн замер и припал к земле. Где-то в темноте, дробя и разбрасывая камешки, крутились колеса; он проворно перекатился под прикрытие нависших низко над землей разлапистых ветвей сосны и, прислушиваясь, пытался определить местонахождение источника звука.

Через несколько секунд он увидел, как из темноты, окутывавшей круговой подъезд к дому, выскочило что-то и помчалось по гравию боковой дороги. Это была маленькая машина странного вида: наполовину трехколесный мотоцикл, наполовину миниатюрный автомобильчик для гольфа. У него были широкие шины с глубоким протектором, что позволяло машине развивать высокую скорость и поддерживать при этом устойчивость. В этой машине было что-то зловещее, так как вдобавок к высокой гибкой антенне ее со всех сторон закрывали толстые выпуклые плексигласовые пуленепробиваемые стекла, защищавшие водителя от выстрелов, пока он по рации мог предупредить обитателей дома о нападении. «Ферма» генерала Нормана Суэйна казалась все более и более странной... Внезапно стало просто жутко.

Из темноты позади хижины – а это оказалась именно бревенчатая хижина – выскочила вторая трехколесная машина, которая остановилась всего в нескольких футах от первой на покрытой гравием дороге. Головы обоих водителей по-военному и словно у роботов повернулись в сторону флигеля; из невидимого громкоговорителя раздалась команда:

– Проверьте ворота! Выпустите собак и возобновите патрулирование. Как в хореографической миниатюре, обе машины синхронно развернулись и двинулись в противоположных направлениях. Двигатели гудели в унисон, и вскоре странно выглядевшие «багги» скрылись в темноте. При упоминании о собаках Борн машинально сунул руку в задний карман брюк и вытащил газовый пистолет; после этого он ползком быстро прокрался через кусты к ограде и притаился в нескольких футах от нее. Если выбежит свора собак, ему не останется ничего другого, кроме как вскарабкаться по проволочной ограде и перевалиться через спираль колючей проволоки на другую сторону. Его двухзарядный пистолет мог вывести из строя двух животных – не более; времени на перезарядку не останется. Он ждал, пригнувшись, готовый действовать в любое мгновение; сквозь просвет под нижними ветвями был довольно хороший обзор.

Внезапно по гравийной дороге пробежал доберман-пинчер: он мчался размеренными прыжками, не принюхиваясь, с единственной целью, по-видимому, добежать до определенного места. Потом появилась еще одна собака – на этот раз длинношерстный колли. Он неловко замедлил бег, словно запрограммированный остановиться на определенном месте; остановился: видна неясно колышущаяся тень на дороге. Борн не шевелился – он все понял: это были специально обученные кобели, каждому из которых была выделена своя территория, на которой они мочились, чтобы показать другим псам, кто здесь хозяин. Так натаскивать собак предпочитают крестьяне и мелкие землевладельцы в Азии, которым прекрасно известно, сколько надо потратить на корм животным, охраняющим их наделы, помогавшие им выжить. Они преследуют цель – держать как можно меньше собак, которые должны защищать от воров строго ограниченные участки земли: если одна из них поднимает тревогу, другие должны прийти ей на помощь. Азия. Вьетнам... «Медуза». Все возвращается туда! Смутные, размытые контуры – образы. Молодой крепкий мужчина в военной форме останавливает джип, выходит из него и – сквозь туманную рябь внутреннего экрана Джейсона – начинает кричать на жалкие остатки штурмовиков, вернувшихся с задания по блокированию дороги, по которой противник снабжал боеприпасами свои формирования, – дороги, которую можно было сравнить с знаменитой «тропой Хо Ши Мина». Это был тот же самый человек, только ставший теперь старше и тучнее. Это он всего несколько мгновений назад был в поле зрения бинокля! А много лет назад этот человек обещал им доставить боеприпасы – минометы, гранаты – и наладить радиосвязь. Он не привез ничего! Точнее, только жалобы сайгонского командования, мол, «вы траханые нелегалы, скормили нам туфту!». Но ничего подобного они не делали. Сайгон просто действовал слишком медленно, реагировал с опозданием – и в результате двадцать шесть человек были взяты в плен или погибли ни за что.

Борн вспомнил все, будто это произошло час или минуту назад: он вытащил из кобуры пистолет 45-го калибра и без предупреждения приставил дуло ко лбу подошедшего к ним унтер-офицера.

– Еще одно слово – и ты мертвец, сержант. – Да, этот парень был всего лишь сержантом! – Ты доставишь нам все необходимое ровно к пяти утра, или я лично отправлюсь в Сайгон и припечатаю тебя к стене твоего любимого борделя. Ты меня понял или, может, хочешь сэкономить мне поездку в этот дерьмовый город? Честно говоря, учитывая наши потери, у меня руки чешутся прикончить тебя прямо сейчас.

– Вы получите все, что вам нужно.

– Tres bien![26]26
  Отлично! (фр.)


[Закрыть] – крикнул тогда самый старый «медузовец» из французов, который много лет спустя спасет ему жизнь в том питомнике в Пекине. – Tu es formidable, mon fils![27]27
  Ты неподражаем, сынок! (фр.)


[Закрыть] – Насколько же он был прав. И насколько он теперь мертв. Д'Анжу – человек, о котором слагали легенды.

Воспоминания Джейсона внезапно прервались: длинношерстый пес принялся кружить по дороге, рыча все громче и громче – он учуял человеческий запах. Через какие-то мгновения животное определило нужное направление. Разъяряясь все сильнее и оскаливая пасть, собака бросилась к нему сквозь кустарник: ворчание перешло в горловой рык ненависти и готовности к убийству. Борн отпрыгнул назад к ограде и правой рукой вытащил из кобуры газовый пистолет с ампулами СО2. Он приготовился к схватке, которая может ему обойтись очень дорого, если он хоть чуть-чуть ошибется. Разъяренный пес, сплошной комок ненависти, взвился в воздух и метнулся в его сторону. Джейсон выстрелил сначала один раз, потом другой и попал в цель: левой рукой он ухватил пса за голову, яростно заламывая ее против часовой стрелки, правым коленом двинул его по туловищу, чтобы тот не разодрал его острыми когтями. Все было кончено за какие-то мгновения – мгновения яростной, панической и, наконец, угасающей ненависти, при этом не раздалось ни одного скулящего звука, который мог быть ветром отнесен через газон генеральского поместья. Длинношерстый пес вытянулся в руках Борна, его глаза под действием газа широко раскрылись. Борн опустил тело пса на землю и вновь прислушался, боясь пошевелиться до тех пор, пока не убедился, что другие животные так и не уловили поданного своим собратом сигнала тревоги.

Все было тихо – слышался только успокаивающий шелест листвы на деревьях возле ограды, преграждавшей доступ в запретное поместье. Джейсон спрятал газовый пистолет в кобуру и пополз вперед, к покрытой гравием дороге, чувствуя, как по лицу, попадая в глаза, катятся капли пота. Он слишком долго не занимался этим: несколько лет назад необходимость успокоить набросившегося охранного пса была бы для него un exercise ordinaire, как сказал бы легендарный д'Анжу, но теперь это не казалось ему таким простым делом. Чувство, которое его охватывало, было самым настоящим страхом – страхом чистейшим, без примеси. Куда же подевался тот, прежний человек? Но у него есть Мари и дети – и того прежнего человека нужно призвать. Так позови же его!

Борн вновь снял бинокль с ремня брюк и поднес его к глазам. Свет луны возникал и исчезал: низкие тучи то и дело загораживали ее, но даже этой тусклой желтизны было достаточно. Он сфокусировал бинокль на кустарнике перед оградой, окаймлявшей дорогу. По отходящей вбок грязной дорожке взад и вперед, как раздраженная, нетерпеливая пантера, бегал доберман-пинчер, останавливаясь время от времени, чтобы помочиться и сунуть морду в кусты. Как запрограммированный, пес бегал между обоими закрытыми железными воротами на огромной подъездной дороге. В каждом конечном пункте своего маршрута он останавливался, рычал и несколько раз крутился на месте, ожидая и ненавидя резкий электрический разряд из своего ошейника, который последует в том случае, если он без нужды выйдет за границу своего участка. Опять-таки подобный метод натаскивания характерен для Вьетнама: солдаты приучали сторожевых псов находиться около складов с боеприпасами и снаряжением при помощи дистанционных устройств такого типа. Джейсон направил бинокль в дальнюю часть огромного газона, раскинувшегося перед домом, и сфокусировал его на третьем псе – огромной немецкой овчарке, приятной на вид, но смертельно опасной во время нападения. Сверхактивный пес метался по газону, возбужденный, вероятно, шуршанием белок или кроликов в кустах, но не запахом человека: иначе он издал бы горловой рык – сигнал нападения.

Джейсон попытался проанализировать то, что увидел, так как результаты этого анализа должны определить его дальнейшую тактику. Он обязан допустить, что на территории есть четвертая, пятая, а может, и шестая собаки, охраняющие по периметру поместье Суэйна. Но почему таким образом? Почему не целая свора лающих в унисон псов, представляющая еще более устрашающее зрелище? Здесь не могло идти речи о затратах, способных отпугнуть азиатского крестьянина... И тут до него дошло: объяснение было настолько простым, что дальше некуда. Он перевел бинокль сначала на немецкую овчарку, потом на добермана, затем вновь на овчарку, все еще ясно помня длинношерстого колли. Кроме того, что они были хорошо натренированными сторожевыми псами, они были и выхоленными представителями своей породы с великолепной родословной: эти свирепые животные днем – чемпионы собачьих выставок, ночью – опасные хищники. Разумеется. «Ферма» генерала Нормана Суэйна была его зарегистрированной собственностью, он не скрывал ее, наоборот, она была на виду, и ее, без всякого сомнения, навещали – возможно завидуя – друзья, соседи и коллеги. В дневные часы гости могли восхищаться этими послушными чемпионами, дремавшими в хорошо оборудованных будках, не понимая, кем они являлись в действительности. Норман Суэйн, глава службы материально-технического снабжения Пентагона и бывший питомец «Медузы», был всего лишь любителем собак, которого можно было похвалить за чистоту кровей его животных. Он вполне мог даже требовать плату за случку своих чистокровных кобелей; в канонах военной этики не говорилось ничего о том, что препятствовало бы подобной практике.