Текст книги "Мозаика Парсифаля"

Автор книги: Роберт Ладлэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 50 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

Зелинский был знаменитым специалистом по истории Европы. Он перебрался в Америку много лет тому назад, сменив Варшавский университет на кафедру в Беркли. Энтони повстречался с Леоном во время одного из своих лекционных турне по американским университетам – он ничего не имел против получения дополнительных доходов. Между ними завязалась дружба, главным образом путем переписки и за шахматной доской. После того как Зелинский вышел на пенсию и похоронил жену, Энтони убедил престарелого ученого перебраться на жительство в Шенандоа.

Телефонисту в Антибе во второй раз потребовалось гораздо больше времени на установление связи. Но в конце концов Хейвелок услышал голос старика.

– Добрый вечер.

– Леон? Это вы?

– С кем я говорю?

– С Майклом Хейвелоком. Вы меня помните?

– Михаил! Помню ли я тебя? Конечно, нет. Точно так же, как вкуса колбасы, юный дурень. Как поживаешь? Не собираешься ли навестить нашу долину? Похоже, ты говоришь издалека.

– Я нахожусь очень далеко, Леон. И я весьма обеспокоен… – Хейвелок объяснил причину своего беспокойства. Он не может связаться с их дорогим общим другом, и не думает ли Зелинский встретиться с Мэттиасом, пока тот находится в Шенандоа?

– Если он и здесь, Михаил, то об этом мне ничего не известно. Ты же знаешь, что Антон крайне занятой человек. Иногда мне кажется, что он самый занятой человек на Земле… у него, видимо, сейчас нет времени для меня. Я оставлял записки в охотничьем домике, но боюсь, он не принял их во внимание. Естественно, я все понимаю. Он передвигает тяжелые фигуры… он сам тяжелая фигура, к числу которых я явно не принадлежу.

– Я очень огорчен тем, что он… что он давно не встречался с вами.

– О, мне частенько звонят и от его имени выражают сожаление, что он очень редко навещает нашу долину. Должен сказать, что шахматы несут большие потери. К счастью, могу тебе напомнить еще об одном из наших общих друзей. Несколько месяцев тому назад он навещал меня довольно часто. Я говорю об этом замечательном журналисте Раймонде Александере. Я зову его Александр Великий. Правда, играет он гораздо хуже, чем пишет.

– Раймонд Александер? – повторил Хейвелок, слушая старика вполуха. – Передайте ему мой привет. Большое спасибо, Леон, и до свидания. – Хейвелок положил трубку и обратился к Саланну: – У него для нас больше нет времени.

Глава 14

Он прибыл в Париж в восемь утра, к девяти связался с Граве и в четверть двенадцатого двигался в толпе пешеходов на юг по бульвару Сен-Жермен. Утонченный искусствовед и продавец тайн должен вступить с ним в контакт где-то между рю Понтуаз и набережной Сенбернар. Граве потребовалось два часа на то, чтобы получить из своих многочисленных источников необходимую Хейвелоку информацию. Майкл со своей стороны использовал это время для отдыха – он медленно бродил, часто останавливался, но не садился – и для того, чтобы несколько поправить свой гардероб.

Утром у жены Саланна на покупку одежды времени не было. Майкл думал только об одном – как можно быстрее оказаться в Париже. Каждая минута промедления увеличивала расстояние между ним и Дженной. Она, кстати, бывала в Париже только с ним, и ее возможности в городе оставались весьма ограниченными. Ему надо прибыть туда до того, как она попытается воспользоваться одной из них.

Доктор, не жалея машины, на огромной скорости за три с половиной часа доставил его в Авиньон, откуда ровно в час уходил товарный поезд до Парижа. Майкл успел на него, облачившись в свитер, плохо сидящее габардиновое пальто, предоставленные Саланном, и те остатки своей одежды, которые удалось привести в более или менее пристойный вид. Теперь он с удовлетворением рассматривал свое отражение в витрине магазина. Пиджак, брюки, рубашка с открытым воротником и шляпа, приобретенные на бульваре Распай, как нельзя лучше отвечали его желанию. Они не стесняли движений и не имели никаких особых примет. Человека в такой одежде невозможно выделить в толпе. Широкие поля низко надвинутой мягкой шляпы бросали тень на лицо.

В одной из витрин в качестве образца было выставлено небольшое зеркало, и Хейвелок не мог оторвать взгляда от своего отражения. Затененное полями шляпы, изможденное до предела лицо, густая синева под глазами, на щеках и подбородке черная щетина. Ему было не до бритья. Делая покупки на бульваре Распай и разглядывая себя в зеркалах, он обращал внимание только на одежду. Он должен во что бы то ни стало припомнить тот Париж, который могла знать Дженна. Итак, одно или два посещения посольства, несколько контактов с такими же, как они, секретными агентами, встречи с несколькими французскими друзьями – в основном правительственными служащими. Кроме того, они случайно познакомились в кафе с тремя-четырьмя парижанами, которые не имели ни малейшего отношения к делам их сумеречного мира. Теперь на бульваре Сен-Жермен пепельный цвет увиденного Майклом лица напомнил ему о том, насколько он устал и обессилел от боли, о том, как ему хочется прилечь и не вставать до тех пор, пока не восстановятся силы. Как справедливо заметил Саланн, отдых ему просто необходим. Хейвелок пытался уснуть в поезде по пути из Авиньона, но частые остановки на сельских полустанках, где фермеры грузили свою продукцию, будили его, как только он начинал дремать. Проснувшись, он вновь слышал, как в висках стучала кровь, а мысли переполняли горечь потери и невыносимый гнев. Единственный человек на земном шаре, которому он отдал свою любовь и доверие, гигант, заменивший ему отца и сформировавший его судьбу, отказывается иметь с ним дело. Он не мог понять почему. Многие годы, в самые мучительные и трудные времена он не ощущал одиночества, потому что был Антон Мэттиас. К тому же Антон заставлял Хейвелока становиться лучше, чем тот был на самом деле. Антон смягчил воспоминания о ранних ужасных днях. Объяснил их значение в перспективе последующих событий. Слова Антона служили не оправданием, а мотивом для того занятия, которому он посвятил себя, для той жизни, которую вел в ненормальном мире вплоть до того момента, как внутренний голос сказал: «Хватит!» Пора влиться в мир обычных людей. Он всю жизнь боролся против пулеметов Лидице и палачей ГУЛАГа, какое бы обличье они ни принимали.

«Эти пулеметы навсегда останутся с тобой, мой друг. Я молю всемогущего господа, чтобы он помог тебе забыть о них, но думаю, что ты не сможешь этого сделать. Так пусть живет то, что смягчает боль, что наполняет твою жизнь смыслом, что уменьшает чувство вины оставшегося в живых. Искупление ты найдешь не здесь, не в книгах или рассуждениях теоретиков; у тебя не хватит терпения на их рассуждения. Ты должен видеть практические результаты… Когда-нибудь твой дух освободится, и ты возвратишься. Надеюсь дожить до этого времени. Во всяком случае, намерен дожить».

И вот теперь он как никогда близок к освобождению. На смену гневу пришло абстрактное чувство бесполезности. До возвращения в нормальный мир оставалось совсем немного; они уже начали понимать друг друга. Первый раз это пришло вместе с женщиной, которую он полюбил, которая наполнила его жизнь новым смыслом… во второй раз он приблизился к новой жизни уже без нее, вычеркнув ее из памяти, поверив словам лжецов и предав самые святые чувства: свои и ее. О боже!

* * *

И вот человек, который мог помочь своему пророчеству, сделанному много лет назад земляку, ученику, сыну, стать явью, выбрасывает его из своего мира. Даже гиганты не боги, они способны на ошибки. Неужели теперь они враги?

– Боже, вы выглядите, будто только что из Освенцима! – прошептал высокий француз в пальто с бархатным воротником и в сверкающих лаковых ботинках. Он стоял лицом к витрине в нескольких футах от Хейвелока. – Что с вами?.. Нет, нет. Не отвечайте… только не здесь.

– Где же?

– На набережной Бернар, за университетом, есть маленький сквер, скорее, детская игровая площадка, – продолжал Граве, любуясь своим отражением в стекле. – Если все скамьи окажутся занятыми, отыщите место у изгороди, и я к вам присоединюсь. По пути купите коробку конфет и постарайтесь походить на отца, а не на сексуального извращенца.

– Спасибо за доверие. Вы ничего мне не принесли?

– Позвольте заметить, что вы предо мной в огромном долгу – я бы сказал неоплатном, судя по вашей нищенской внешности.

– Сведения о ней?

– В этом направлении я все еще продолжаю работу.

– Тогда что?

– Набережная Бернар, – небрежно бросил Граве, поправляя узел алого галстука и выравнивая поля шляпы. Он повернулся с грацией, достойной профессора танцевального мастерства, и удалился.

Маленький сквер насквозь продувался ледяным ветром с Сены, но это не помешало нянькам, гувернанткам и молодым мамашам вывести горластых разнокалиберных человечков на воздух. Дети резвились повсюду: на качелях, шведских стенках, в песочницах. Короче, на сквере царил обыкновеннейший бедлам. По счастью для вымотанного вконец Майкла, у дальней от реки стены, в стороне от шумной, беспорядочно движущейся толпы нашлась свободная скамья. Он сел и, рассеянно бросая в рот мятные шарики, наблюдал за особенно несносным, орущим мальчишкой, который пинал трехколесный велосипед. Не исключено, что это горластое существо примут за его чадо. Настоящая нянька, по логике вещей, будет держаться как можно дальше от маленького чудовища. Наконец дитя прекратило истязать трехколесное транспортное средство и злобно уставилось на Майкла.

Элегантный Граве вошел в калитку с полосатыми столбиками по бокам и поплыл по окружающей игровую площадку дорожке. По пути он раздаривал приятные ласковые улыбки резвящимся детям: олицетворение доброты и любви старшего поколения к младшему. Это был первоклассный спектакль. Хейвелок знал, что бесполый знаток искусств ненавидит детей. Наконец он достиг скамьи и опустился на нее, развернув перед собой газету.

– Не следует ли вам обратиться к доктору? – спросил критик, не отрывая взгляда от газетного листа.

– Я расстался с врачом всего несколько часов тому назад, – ответил Хейвелок. У рта он держал белый бумажный пакет. – Со мной все в порядке. Просто немного устал.

– Рад это слышать. Но осмелюсь дать вам совет – приведите себя в порядок, побрейтесь. Иначе мы привлечем внимание полиции, особенно находясь в этом сквере. Представители двух социальных полюсов одной и той же сексуальной группы, несомненно, решат они, глядя на нас.

– Честно говоря, мне не до шуток, Граве. Что у вас есть?

Критик сложил газету и хлопнул ею по ладони:

– Сплошные противоречия, если верить моим источникам. А я считаю их вполне надежными. Точнее, невероятные противоречия.

– В чем их суть?

– КГБ вами совершенно не интересуется. Они не дадут ни су, если даже я доставлю вас в их парижскую штаб-квартиру – экспортно-импортную компанию, расположенную на Бомарше. И вы заявите, что все готовы рассказать, вырвавшись из когтей империализма. Впрочем, вам это известно лучше, чем мне.

– В чем же противоречие? Я утверждал то же самое и не раз во время встречи на Понт-Руаяль.

– Противоречие вовсе не в этом.

– В чем же тогда?

– Вас ищет кто-то другой, он прилетел вчера вечером, полагая, что вы либо уже в Париже, либо по пути сюда. Он готов заплатить целое состояние за ваш труп. Этот человек, строго говоря, не состоит в КГБ как в таковом, но не обольщайтесь, он из Советского Союза.

– Строго говоря, не в КГБ?.. – удивленно переспросил Хейвелок, и в памяти шевельнулись воспоминания из совсем недалекого прошлого. Воспоминания зловещие.

– Я узнал о нем от моего информатора в военном министерстве. Этот человек работает в особом, элитном подразделении советских разведслужб. Это…

– Военная контрразведка, – грубо прервал собеседника Майкл.

– Если в сокращенном виде названное вами учреждение звучит ВКР…

– Именно.

– Вы ему нужны. И он готов щедро платить.

– Маньяки.

– Скажу вам еще кое-что, Михаил. Он прилетел из Барселоны.

– Коста-Брава!

Несносный ребенок вздрогнул и заорал истошным голосом.

– Не смотрите на меня! Отодвиньтесь на край скамьи!

– Понимаете, что вы мне только что сказали?

– Вы вне себя. Я должен вас покинуть.

– Нет!.. Хорошо… хорошо… – Хейвелок поднес пакет из белой бумаги к губам. Руки его дрожали. Он задыхался. Боль из груди перекинулась в виски. – У вас есть что мне сказать, не так ли? Так говорите же.

– Вы в очень скверной форме.

– Это уже мои проблемы. Говорите!

– Не знаю, следует ли мне это делать. Это серьезная моральная проблема, не говоря уже о возможной потере гонорара. Поймите, Михаил, вы мне очень симпатичны. Человек вы вполне цивилизованный, пожалуй, слишком хороший для столь отвратительного бизнеса. Вы вышли из игры. Имею ли я право тянуть вас назад?

– Я уже вернулся в игру.

– Коста-Брава?

– Да!

– Тогда отправляйтесь в посольство.

– Не могу! Неужели вы этого не понимаете?

Граве нарушил свое священное правило. Он опустил газету, поднял глаза на Хейвелока и тихо произнес:

– Боже мой, неужели они…

– Ну так говорите!

– Вы мне не оставляете выбора.

– Да говорите же наконец! Где он?

Критик поднялся со скамьи и, аккуратно складывая газету, проговорил:

– На рю Этьенн в грязном отельчике «Ла Курон Нувель». В номере двадцать три, окнами на улицу, на первом этаже. Ведется наблюдение за всеми входящими.

* * *

Бродяга с виду ничем не отличался от всех других бродяг в любом крупном городе. Сгорбленный, в потертом пальто, достаточно плотном, чтобы защитить своего владельца от холода пустынных ночных улиц. На ногах тяжелые ботинки с литыми подошвами и рваными шнурками, связанными грубыми узлами. На голове натянутая до бровей вязаная шерстяная шапочка. Глаза смотрят вниз. Чтобы не видеть мир, в котором он не смог выдержать конкуренции и которого раздражал сам факт существования людей, подобных ему. За спиной бродяги висел грязный парусиновый мешок. Замасленные лямки плотно охватывали плечи, как бы с достоинством заявляя о священном праве собственности: «Пусть это все, что у меня осталось, но оно принадлежит только мне». Человек, приближающийся к «Ла Курон Нувель», не имел возраста и измерял время лишь количеством своих потерь. Он остановился у мусорного ящика и принялся методически и терпеливо рыться в его содержимом – тротуарный археолог.

Хейвелок отделил порванный абажур от мокрого бумажного пакета с объедками и, поместив между ними маленькое зеркальце, придал ему нужный угол. Его руки были скрыты гнилой тканью абажура. Майкл видел русского прямо над собой. Облокотившись на подоконник, тот внимательно следил за улицей, вглядывался в пешеходов. Человек ждал. Он стоял у окна по одной простой причине. Его ударный отряд приведен в действие. Теперь посланец ВКР боялся прозевать начало возможной контратаки со стороны противника. Майкл знал этого человека, знал не по имени, не по делам и даже не по досье. Только по выражению лица, по взгляду, он и сам бывал в положении посланца Москвы. Механизм операции приведен в действие. Нужная информация осторожно запущена в обращение. Состоялся контакт с исполнителями – хранящими верность лишь доллару, фунту стерлингов, франку или немецкой марке. Тем, кому следует, стал известен гибкий прейскурант, стимулирующий инициативу. Каждое действие имело свою цену. По самой высокой ставке, естественно, котировалось убийство с предоставленными бесспорными доказательствами. Сообщение о прибытии цели, о способах ее передвижения, о появлении в одиночестве или в сопровождении третьих лиц: в кафе, отеле, пансионе или меблированных комнатах – все имело свою цену и подлежало немедленной оплате. Квалифицированные эксперты мира насилия конкурировали между собой, при этом каждый профессионал твердо придерживался правила – заказчику не врать. Выгода сегодня означала верную смерть завтра.

С минуты на минуту к человеку в окне начнет поступать информация. Частично спекулятивная, основанная на слухах, из вторых рук. Частично – не точная, хотя и добросовестная, которая будет проанализирована – и, несомненно, оплачена, даже если не получено подтверждения. Наконец последует тот единственный долгожданный звонок, и будет произнесено нужное слово, означающее, что цель появилась. Не важно где: на улице, в кафе или на скамье детского парка на берегу Сены, – профессионалы станут поджидать ее всюду. Идет охота, главный приз значительно превышает весь годовой доход охотника. Как только охота завершится, человек в окне покинет наконец свою подвижную тюрьму. Майклу неоднократно приходилось бывать на его месте, и он знал, что самое трудное в операции – ожидание.

Роясь в отбросах, он взглянул на часы. Дальше, на противоположной от гостиницы стороне, стоял еще один ящик для мусора. Майкл пока не был уверен, стоит ли к нему перейти и продолжить добычу пропитания. До этого он уже дважды проехал мимо гостиницы на такси, изучая пути пешего подхода и просчитывая необходимое на это время. Он успел побывать в лавке старьевщика на Северин и в мало заметном магазинчике у Соммы, где купил патроны для автоматической «ламы» и «магнума». Семь минут назад он сказал Граве по телефону, что отсчет времени пошел, часы запущены. Француз должен позвонить из таксофона на Вандомской площади. Толпы людей в этом месте гарантируют ему полную безопасность. Почему же он не звонит? Причин может быть множество. Отсутствие свободных кабин, вышедший из строя аппарат, болтливый знакомый, который не желал прекращать возникшую случайно на углу беседу. Но какова бы ни была причина, Хейвелок твердо знал: он не может дольше оставаться на этом месте. Тяжело, как старик, испытывающий боль во всем теле, – что было недалеко от истины (давно уже не юноша, он действительно испытывал боль во всем теле), Хейвелок стал медленно разгибаться над мусорным ящиком. Он будто случайно бросил взгляд туда, куда смотреть не следовало.

Человек в окне вдруг резко обернулся. Что-то отвлекло его внимание. Он прервал наблюдение за улицей и, покинув свой пост, скрылся в глубине комнаты. Граве наконец позвонил. Время.

Майкл поднял с земли вещевой мешок, швырнул его в мусорный ящик, быстро пересек по диагонали тротуар и устремился к короткому лестничному маршу, ведущему к дверям отеля. Постепенно он распрямился и больше не выглядел сутулым. Поднимаясь по цементным ступеням, Майкл поднес руку к шапочке, прикрывая лицо. Прямо над ним, не более чем в восьми футах, находилось окно, где несколько секунд назад стоял офицер советской военной контрразведки. Через какие-то мгновения он снова возникнет на своем посту. Звонок Граве будет коротким, деловым и профессиональным, так, чтобы нельзя было заподозрить обмана. Возможно, объект замечен в районе Монпарнаса. Не ранен ли он? Он заметно прихрамывает, не так ли? Как бы ни ответил русский, разговор будет прерван на полуслове. Объект направляется к метро… я перезвоню.

Войдя в темный, замызганный вестибюль с полом из выщербленных плиток, с грязным потолком, затянутым во всех четырех углах густой паутиной, Хейвелок снял шапочку, разгладил ладонью лацканы неуклюжего пальто и оторвал клочья, вызывающе торчавшие из-под полы подкладки. От этого, надо сказать, он не стал выглядеть намного лучше, но в полумраке вестибюля вполне соответствовал гостинице, дающей приют бродягам и шлюхам. В этом заведении интересовались не внешним видом клиентов, а подлинностью банкнот, которыми они расплачивались за постой.

Майкл первоначально предполагал прикинуться алкоголиком, которому после длительного запоя необходима койка, чтобы пережить муки похмелья. Но спектакля не понадобилось. Тучный консьерж дремал в кресле за растрескавшейся мраморной стойкой. Его короткие толстые руки покоились на вздымавшемся холмом брюхе. В вестибюле, кроме него, находился еще немолодой сухощавый мужчина. Из-под неухоженных усов виднелась прилипшая к губе сигарета. Он углубился в чтение газеты и ничего не замечал вокруг.

Хейвелок уронил шапочку на пол, отфутболил ее к стене и пошел налево, к узкой лестнице, с истертыми за долгие годы скрипящими ступенями и сломанными перилами. К счастью, лестница оказалась недлинной, без поворотов и площадок. Выбравшись наверх, Хейвелок замер. Ничего не было слышно, кроме отдаленного ровного шума уличного движения, сквозь который время от времени прорывались нетерпеливые вопли клаксонов.

На выцветшей двери в десяти футах от него виднелась цифра 23. Голоса, ведущего разговор, слышно не было. Граве положил трубку, и сотрудник советской военной контрразведки вернулся к окну. Все это заняло не более сорока пяти секунд. Майкл распахнул пальто, расстегнул свой безобразный пиджак и взялся за рукоятку «магнума». Пистолет зацепился за ремень брюк, когда Хейвелок его вытаскивал. Опустив предохранитель, Майкл двинулся в темноту узкого коридора по направлению к двери.

Скрип половицы. Но не под ним, не под его ногами, сзади! Майкл повернулся в тот самый момент, когда первая дверь слева от лестницы начала медленно приоткрываться. Так как она была не заперта, он не слышал звука поворачиваемой ручки. Оставленная узкая щель служила для наблюдения. Из комнаты возник невысокий, крепкого сложения человек с пистолетом в опущенной руке. Он остановился, прислонившись к дверной раме. Рука с оружием поднялась. У Хейвелока не было времени на оценку ситуации, оставалось только полагаться на выработанную годами быстроту реакции. В ином случае он мог бы поднять руки и хрипло прошептать: слово, пароль, дать сигнал, чтобы предотвратить чудовищную ошибку. Вместо всего этого Майкл выстрелил. Сила удара приподняла человека и бросила его спиной вперед через дверной проем внутрь комнаты. Хейвелок бросил взгляд на пистолет, все еще зажатый в руке мертвеца. Да, он правильно сделал, что выстрелил… Человек был вооружен автоматическим пистолетом с точным боем, самым мощным из всех производимых в Советском Союзе. Сотрудник ВКР действовал не в одиночку. Но если рядом оказался один охранник, то…

Послышался звук поворачиваемой ручки двери напротив двадцать третьего номера. Хейвелок прижался к стене справа от дверной рамы. Он держал «магнум» на уровне груди, приготовившись к любому повороту событий. Он готов был стрелять, нанести удар или просто опустить руку, если из дверей появится безобидный постоялец. Из номера, полупригнувшись и сжимая в руке пистолет, выбирался мужчина. Майкл обрушил ствол «магнума» на голову второго охранника. Русский свалился внутрь комнаты. Хейвелок вошел следом, придерживая дверь, чтобы не хлопнула, и оставил ее открытой примерно на дюйм. Замер, прислушиваясь. В коридоре по-прежнему стояла тишина, не считая шума, доносившегося с улицы. Хейвелок попятился от двери, держа наготове «магнум». Глазами поискал на полу оружие, которое выронил русский. Пистолет валялся в нескольких футах от обмякшего неподвижного тела. Майкл придвинул его ногой поближе к телу и поднял, опустившись на корточки и посматривая на дверь. Пистолет был той же новейшей модели. Посланный в Париж отряд обеспечили по высшему разряду. Хейвелок сунул оружие в карман и подтащил потерявшего сознание русского к себе. Пожалуй, он еще несколько часов не придет в себя.

Майкл вышел из комнаты совершенно обессиленный. Прислонился к стене, глубоко дыша и пытаясь преодолеть противную слабость. Пути назад нет. Внизу, у лестницы находился еще один охранник. Дверь комнаты, где лежит без сознания русский, открыта. Кто-нибудь, проходя мимо, может заметить и поднять шум. Майкл оттолкнулся от стены, ступая на литые толстые каблуки ботинок, прошел по коридору мимо лестницы, чтобы закрыть дверь, и двинулся назад к двадцать третьему номеру.

Остановившись перед дверью с едва различимыми цифрами, Майкл думал лишь об одном: где найти силы. Их не оставалось совсем. Единственная надежда на эффект неожиданности. Хейвелок отступил на шаг, напрягся и, повернувшись здоровым плечом к двери, всей своей тяжестью обрушился на деревянную панель. Дверь треснула и распахнулась. Сотрудник ВКР повернулся на звук. Его рука потянулась к кобуре, открыто прикрепленной к ремню брюк, но на полпути замерла, и обе ладони поднялись вверх. Русский увидел «магнум», нацеленный ему в голову.

– Вы, кажется, меня искали, – сказал Хейвелок.

– Похоже, я доверился не тем людям, – спокойно ответил разведчик на прекрасном английском языке.

– Но это были не ваши люди, – прервал его Майкл.

– Вы личность незаурядная.

– А вы на сей раз упустили прекрасный шанс.

– Не я давал приказ на ваше уничтожение. Видимо, кто-то другой.

– А вот сейчас вы лжете. Впрочем, это не важно. Повторяю: вы упустили свой шанс.

– И это полностью ваша заслуга, – пробормотал сотрудник ВКР, глядя через плечо Хейвелока на разбитую дверь.

– Вы, кажется, не слушаете меня. Шанс упущен. Человек в комнате напротив не сможет вам помочь.

– Понимаю.

– И второй, тот, что у лестницы в номере, тоже. Он мертв.

– Нет! Не может быть! – воскликнул по-русски сотрудник Военной, внезапно побледнев. Его руки резко потянулись к поясу, но замерли примерно в шести дюймах от цели.

– Я говорю на вашем языке, и, если вы предпочитаете…

– Не имеет значения, – нервно ответил русский. – Я выпускник Массачусетского технологического института.

– Или школы КГБ под Новгородом, где сооружена маленькая Америка. Там вы и получили свой диплом.

– Не Новгород, а Кембридж, Массачусетс, – с некоторой обидой в голосе возразил русский.

– Совсем забыл. Военная контрразведка – заведение элитное, и диплом от организации, частью которой она формально является, может быть воспринят как оскорбление. Невежественные и некомпетентные типы распространяют свои милости на тех, кто их превосходит во всех отношениях.

– В правительственных службах Советского Союза нет такого деления.

– Врите больше.

– Вам не кажется, что наша беседа носит несколько бессмысленный характер?

– Кажется. Так что же произошло на Коста-Брава?

– Не понимаю, о чем вы.

– Вы, представитель Военной контрразведки в Барселоне, и не понимаете! Коста-Брава входит в ваш сектор! Что там произошло в ночь на четвертое января?

– К нам это не имеет никакого отношения.

– Двигаться!

– Куда?

– К стене!

Это была внешняя стена здания, сооруженная на многие десятилетия из крупного кирпича, скрепленного известковым раствором. Русский медленно, с паузами, подошел к стене и остановился. Хейвелок продолжил:

– Я личность настолько незаурядная, что даже ваш начальник в Москве не знает обо мне всей правды. А вы знаете. Поэтому обретаетесь здесь, в Париже. Поэтому назначили за мою голову высокую цену.

– Вас ввели в заблуждение. Сокрытие сведений от руководства в нашей стране граничит с государственной изменой. Что же касается моего прибытия сюда из Барселоны, то вы, несомненно, правильно поймете мои мотивы. Ведь работа в том секторе была вашим последним заданием, и я вам там противостоял. Я располагал о вас самой свежей информацией. Более подходящего человека для встречи с вами просто трудно найти.

– Не могу не отдать вам должное, вы так гладко все излагаете.

– Я не сказал вам ничего, чего бы вы уже не знали или не смогли бы узнать при желании.

– Кое-что вы все же упустили. Почему вдруг я стал незаурядной личностью? Ваши коллеги из КГБ не проявляют ко мне ни малейшего интереса. Больше того, они считают меня неприкасаемым. Вы же утверждаете, что я весьма незаурядная личность. Военная желает меня.

– Не стану отрицать, у нас существуют некоторые противоречия и соперничество между отдельными подразделениями секретных служб. Возможно, что мы подхватили эту болезнь от спецслужб вашей страны. У вас переизбыток проблем такого рода.

– Вы не ответили на мой вопрос.

– ВКР известны некоторые вещи, о которых наши товарищи из других подразделений не догадываются.

– Например?

– То, что вас сочли «не подлежащим исправлению». И не кто-нибудь, а ваше же правительство.

– Мотивы этого решения вам неизвестны?

– Мотивы в данном случае играют второстепенную роль. Мы хотим предоставить вам убежище.

– Мотивы никогда не играют второстепенной роли, – возразил Майкл.

– Ну что же, – неохотно продолжил советский офицер. – С некоторых пор вас считают психически неуравновешенным.

– На каком основании?

– Ярко выраженная враждебность поведения, сопровождаемая угрозами. Сыграли роль ваши телеграммы. Кроме того, галлюцинации… разнообразные маниакальные проявления.

– Одним словом – Коста-Брава?

– Да.

– Выходит, сегодня я вполне здоров, оставляю доклад, получаю почетную отставку, а завтра – уже ку-ку и начинаю выть на луну? Нет, пожалуй, вы излагаете сейчас уже не так гладко, как минуту назад.

– Я говорю лишь то, что мне известно! – стоял на своем русский. – Не я принимал эти решения. Я только выполняю данные мне инструкции. Высокая цена, как вы изволили заметить, была назначена не за вашу голову, а за организацию встречи с вами. Судите сами. Будь нашей целью убийство, мы за хорошую плату узнали бы ваше местопребывание и позвонили бы в ваше посольство на авеню Габриэль и назвали бы телефонисту необходимый добавочный код, он нам известен, не сомневайтесь. Информация достигает нужных людей, и мы избавлены от хлопот и от возможных в дальнейшем репрессалий.

– Но, собираясь переправить меня к себе в страну, вы получаете добычу, от которой отказались ваши менее талантливые коллеги, как от подпорченной приманки, ловушки, запрограммированного робота или еще чего-то в этом роде.

– В общем, так оно и есть. Но мы могли бы обсудить проблему всесторонне.

– Мы уже обсуждаем ее.

Хейвелок внимательно изучал противника. Не исключено, что он говорил правду, ту, что ему известна. Что же все-таки они приготовили для меня: убежище или пулю? Это можно определить, лишь выявив ложь. Надо искать в его словах ложь, а не правду. Разве узнаешь ее от законопослушного чиновника? Украдкой Майкл следил за отражением в тусклом зеркале, висевшем на стене над комодом.

– Итак, вы надеетесь получить от меня информацию, которой, по вашему мнению, я располагаю?

– Мы спасаем вашу жизнь. Вы прекрасно знаете, что решение «не подлежит исправлению» отменено не будет.

– Хотите, чтобы я перешел к вам?

– А разве у вас есть выбор? Как долго вы еще сможете скрываться? Сколько недель или дней осталось до того, как их агенты или компьютеры вас отыщут?

– У меня есть опыт, есть средства. Не исключено, что я все же попытаюсь рискнуть. Люди, как вам известно, исчезают не только в лагерях, но и в других более приятных местах и живут счастливо еще долгие годы. Что еще вы можете мне предложить, чтобы я согласился перебежать к вам?

– А чего бы вам хотелось? Комфорта, денег, красивой жизни? Мы дадим вам все, вы это заслужили.

– Но не в вашей стране. Я не хочу жить в Советском Союзе.

– О?..

– Предположим, я назову вам местечко, которое уже облюбовал для себя. Это в тысячах миль отсюда, в Тихом океане, на Соломоновых островах, где мне не раз приходилось бывать. Вполне цивилизованное местечко. Там меня никто не найдет. Располагая средствами, я смогу прекрасно жить в том райском уголке.