Текст книги "Директива Джэнсона"

Автор книги: Роберт Ладлэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 47 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

– Не говорите нам о риске, – зло проронил аналитик РУМО. – Именно вы породили этот риск.

– Мы все находимся в стрессовой ситуации, – мягко вмешался Хилдрет.

Скрестив руки на груди, аналитик бросил еще один злобный взгляд на помощника госсекретаря Дерека Коллинза.

– Вы сотворили этого Джэнсона, – напомнил Олбрайт. – И будет лучше для всех, если вы его уничтожите.

Глава четырнадцатая

Тротуары лондонской Джермин-стрит были заполнены теми, у кого совершенно нет свободного времени, и теми, у кого его хоть отбавляй. Помощник управляющего банком шел так быстро, насколько это было возможно без потери достоинства, торопясь на обед с младшим вице-президентом отдела поступлений международного треста. Он ругал себя за то, что ответил на последний звонок; если он опоздает, на новой перспективной работе придется поставить крест… Дородный торговый представитель шел на свидание с дамой, с которой он болтал в баре вчера вечером. Дневной свет, как правило, старит лет на десять шлюшек, выглядящих такими соблазнительными и аппетитными в задымленном полумраке вечеринок, – но ведь надо же самому в этом убедиться, правда? Быть может, стоило бы задержаться у газетного киоска; если он придет вовремя, дама может принять его за чересчур нетерпеливого… Супруга американского бизнесмена-трудоголика, забытая мужем, сжимала в руках три сумки с дорогой, но крикливой одеждой, которую, скорее всего, она ни разу не наденет, вернувшись в Штаты. Однако, заставив поработать платиновую карточку «Америкен экспресс» мужа, она хоть частично дала выход своему недовольству по поводу приезда в Англию. Осталось убить еще семь часов, а потом они в третий раз пойдут в театр на «Мышеловку» Агаты Кристи… Старший оценщик налоговой инспекции пробирался сквозь толпу, то и дело поглядывая на часы; все говорят, что с этими болванами из «Ллойдс» надо быть предельно пунктуальным.

Идущий по Джермин-стрит быстрым шагом Пол Джэнсон ничем не выделялся в толпе зевак, глазеющих на витрины магазинов, чиновников и бизнесменов, спешащих по делам. На нем были темно-синий костюм, рубашка с отложным воротником и галстук в горошек. Внешне он выглядел сосредоточенным, но спокойным. Это был человек на своем месте; об этом телеграфировали его лицо и осанка.

Мигающие вывески – яркие, разноцветные овалы и прямоугольники над головой – практически не регистрировались у него в сознании. Старые названия старых заведений – «Флорис», «Хилдитч энд Ки», «Ирвин» – перемежались с новичками вроде «Эрменедильдо Зегна». Медлительный автомобильный поток напоминал застывший студень с выделявшимися в нем вкраплениями красных двухэтажных автобусов, высоких неуклюжих такси и машин, раскрашенных яркими красками рекламных плакатов. «Компания „Интегрон“: решим все ваши проблемы». «Сеть „Водафон“: добро пожаловать в крупнейшую в мире сеть сотовой связи».

Повернув налево, Джэнсон прошел по Сент-Джеймс-стрит мимо магазинов «Брукс» и «Уайт», а затем снова свернул налево на Пэлл-Мэлл. Однако он не стал останавливаться у цели назначения, а прошел мимо, внимательно оглядываясь вокруг в поисках малейших признаков чего-либо подозрительного. Знакомые образы: Клуб офицеров армии и военно-морского флота, именуемый с любовью «Старым ковром», клуб «Реформа», Королевский клуб автолюбителей. На площади Ватерлоо та же самая старинная бронза. Конная статуя Эдуарда VII с пьедесталом, облепленным со всех сторон оставленными мотоциклами – нечаянное свидетельство изменившихся предпочтений относительно личного транспорта. Статуя лорда Джона Лоуренса, вице-короля Индии викторианской эпохи, навеки застывшего в гордой позе. И величественно усевшийся сэр Джон Фокс Бергойн, фельдмаршал, герой войны на Пиренейском полуострове, а затем крымской войны. «Невозможно представить себе, насколько популярна эта война», – высказалась королева Виктория о крымском конфликте, впоследствии ставшем синонимом бессмысленных страданий. Быть героем крымской войны – что это такое? Эта война своим началом была обязана бездарности дипломатов, а ее ход вскрыл бездарность военных.

Джэнсон позволил взгляду как бы случайно скользнуть по его цели: стоящему на углу площади Ватерлоо Афинскому клубу. Сложенное из больших каменных блоков кремового цвета, с портиком, опирающимся на высокие колонны, с фризом, навеянным духом Парфенона, здание являлось образцом неоклассицизма XIX века. Сбоку над входом была установлена видеокамера наблюдения, прикрытая сверху козырьком. Над портиком стояла богиня Афина, выкрашенная золотой краской. Богиня мудрости – чего всегда очень не хватало. Джэнсон второй раз прошел мимо клуба в противоположном направлении – мимо стоящего у обочины красного грузовика Королевской почты, мимо консульства Папуа – Новой Гвинеи, мимо административного здания. Вдалеке над какой-то невидимой стройкой возвышался красно-оранжевый башенный кран.

Его мысли непрерывно возвращались к тому, что произошло в Тринити-Колледже: несомненно, там сработал сигнал тревоги. Джэнсон пришел к выводу, что вряд ли выследили его самого – скорее наблюдали за домом его бывшего наставника. Но даже в этом случае размеры сети и скорость, с какой она была расставлена, впечатляли. Теперь он больше ни в чем не может быть уверен.

Необходимо внимательно смотреть по сторонам. Он должен замечать малейшие аномалии, на которые в нормальной обстановке не обратил бы никакого внимания. Грузовики, оставленные там, где они не должны стоять; машины, проезжающие мимо слишком медленно или слишком быстро. Взгляд прохожего, задержавшийся на мгновение дольше – или, наоборот, отведенный в сторону чересчур поспешно. Строительное оборудование там, где не ведется никакого строительства. Теперь ничто не должно оставаться незамеченным.

Угрожает ли ему что-либо? Прийти к однозначному заключению невозможно. Нельзя даже сказать, является ли на самом деле почтовый грузовик тем, чем кажется. Но чутье подсказало Джэнсону, что он может войти в клуб незамеченным. Сам он ни за что не выбрал бы для встречи это место. Однако, исходя из текущих интересов, возможно, лучше будет встретиться с Григорием Берманом на его территории. К тому же при ближайшем рассмотрении место встречи обладало одним существенным преимуществом. Общественные парки предоставляют свободу движения – именно поэтому в них так любят договариваться о встрече работники спецслужб, – но этой же свободой могут воспользоваться и те, кто ведет наружное наблюдение. Здесь же, в аристократическом клубе, где царят старые порядки, укрыться постороннему будет очень нелегко. Джэнсон будет гостем члена клуба. Сомнительно, что кому-то из группы наблюдения удастся получить доступ в клуб.

Войдя в здание, Джэнсон назвал себя и члена клуба, к которому он пришел, охраннику в форме, сидевшему в кабинке у входа, после чего прошел по полированным мраморным плитам в фойе с четырьмя массивными позолоченными колоннами коринфского ордера. Справа находилась курительная комната с маленькими круглыми столиками, освещенными спускающимися с потолка лампами; слева был просторный обеденный зал. Впереди, за морем красного с золотом ковра, начиналась широкая мраморная лестница, ведущая в библиотеку, где члены клуба пили кофе, листая периодические издания всех стран мира, разложенные на длинном столе. Джэнсон устроился на мягком кожаном диванчике у одной из колонн, под портретами Мэттью Арнольда и сэра Хамфри Дейви.

Афинский клуб. Место встречи членов политической и культурной элиты.

Самое маловероятное место встречи с самым неожиданным человеком.

Григорий Берман был из тех, кто, даже если и познакомился когда-либо с моральными принципами, предпочитал держаться от них подальше. Простой советский бухгалтер, он составил себе состояние, работая на русскую мафию, создав сложную систему отмывания денег. За несколько лет Берман основал великое множество международных корпораций, через которые, минуя налоговые органы, проводились деньги сомнительного происхождения, полученные его криминальными партнерами. Лет десять назад Джэнсон умышленно позволил Берману выскользнуть из сетей, закинутых Отделом консульских операций. Тогда в них попали десятки международных преступников; но Джэнсон – к недовольству кое-кого из своих коллег – отпустил на свободу русского проныру-финансиста.

В действительности это решение было обусловлено не прихотью, а холодным расчетом. Берману было известно, что высокопоставленный сотрудник Кон-Оп оказал ему неоценимую услугу, и он считал себя в долгу перед Джэнсоном. Таким образом, этот русский превратился из противника в союзника. А знакомство с человеком, разбирающимся в хитросплетении международной системы отмывания денег, могло оказаться очень полезным. Кроме того, Берман действовал весьма искусно; правоохранительным органам было бы крайне сложно возбудить против него уголовное дело. Так что раз он все равно, скорее всего, вышел бы сухим из воды, то почему бы не отпустить его таким образом, чтобы за ним остался долг? За которым сейчас и собирался прийти Джэнсон.

Но было еще кое-что. Джэнсон изучил сотни страниц дела, познакомился с основными действующими лицами. Среди них было много зловещих фигур, хладнокровных, безжалостных преступников. Берман же, со своей стороны, сознательно старался держаться в стороне от кровавых подробностей; несомненно, он был человеком аморальным, но он не был подлым. Берман без зазрения совести обманывал богатых, но своими деньгами он распоряжался весьма щедро. И, занимаясь этим делом, Джэнсон постепенно проникся симпатией к беззаботному мошеннику высшего класса.

– Поли! – пробасил похожий на медведя мужчина, широко раскидывая руки.

Встав, Джэнсон позволил заключить себя в крепкие объятия по-русски. Берман не подходил под стереотип финансового гения, интересующегося только цифрами; эмоции били из него через край. Этот человек любил жить, и любил жить красиво.

– Дай я буду тебя обнимать и целовать! – объявил Берман, троекратно тычась губами Джэнсону в щеки.

Берман держался в своем духе: какими бы ни были обстоятельства, он никогда не подавал признаков того, как тяжело ему приходится, сохраняя щегольскую небрежность легкомысленного бонвивана.

На нем был двубортный пиджак из мягчайшего кашемира в мелкую полоску; от него исходил тонкий аромат дорогого одеколона «Трамперс» – по слухам, именно такой, с запахом лайма, предпочитает принц Уэльский. Берман стремился выглядеть истинным английским джентльменом до последнего дюйма – а этих дюймов в нем было немало; в целом получалась довольно забавная карикатура. Его речь представляла собой смешение британского жаргона, не подвластного никаким правилам грамматики, и того, что Джэнсон окрестил «берманизмами». Каким бы нелепым ни было общее впечатление, Джэнсон испытывал к Берману странную симпатию. В его противоречиях было что-то подкупающее – в том, как ему удавалось одновременно быть изощренно хитрым и простодушным. У Бермана всегда была на примете какая-нибудь новая махинация, и он с радостью рассказывал о ней своим знакомым.

– Ты выглядишь каким-то… холеным и откормленным, Григорий, – сказал Джэнсон.

Тот похлопал свое дородное брюшко.

– Но внутри я истощен до предела. Пойдем, мы будем есть. Ням-ням. – Обхватив Джэнсона за плечо, он увлек его в обеденный зал.

При появлении жизнерадостного русского официанты в смокингах, сияя и кланяясь, провели его к столу. Хотя чаевые были строго запрещены уставом клуба, оживление и горящие глаза официантов неоспоримо свидетельствовали о том, что Берман нашел способ проявлять свою щедрость.

– Лосось холодного копчения здесь лучший в мире, – сказал Берман, усаживаясь на мягкий стул. Он многое называл «лучшим в мире» и вообще любил превосходную степень прилагательных. – Попробуй еще лобстер. Очень вкусно! Также рекомендую жареная куропатка. А хочешь, возьми и то и другое. Ты очень худой. Совсем как Виолетта в третьем акте «Травиаты». Тебе нужно больше кушать.

Одним взглядом он подозвал официанта с картой вин.

– То «Пулиньи-Монтраше», что мы пьем вчера, – Фредди, можно еще одна бутылочка? – Он повернулся к Джэнсону. – Бесподобно. Сам увидишь.

– Должен сказать, я удивлен видеть тебя здесь, уютно устроившимся в самом сердце британского истеблишмента.

– Ты хочешь сказать, как сюда пустили такой мошенник, как я? – Берман расхохотался, и его живот затрясся под двубортным пиджаком в полоску. Уже тише он добавил: – Если честно, это замечательная история. Видишь ли, два год назад я оказался приглашен в гости к лорд Шервин, и вечером играл на бильярде с один очень милый джентльмен, с которым там познакомился…

У Бермана вошло в привычку помогать людям определенного круга выпутываться из беды, вовремя давая в долг, причем специализировался он в основном на беспутных отпрысках разорившихся дворянских фамилий. По его представлениям, эти люди могли иметь определенное влияние в свете. Он считал это крайне выгодным вложением капитала.

– Расскажешь мне об этом как-нибудь в другой раз, – вежливо, но решительно остановил его Джэнсон.

Ему приходилось прилагать все силы, чтобы от нетерпения не барабанить по столу пальцами.

Но Берман был неумолим.

– Полагаю, он выпил чуть больше чем следовало. Он все выигрывал, выигрывал у меня – большие деньги, а я предлагал ему удваивать ставки.

Джэнсон кивнул. Дальнейший сценарий был легко предсказуем. Изрядно перебравший английский аристократ выигрывает колоссальные суммы у, казалось бы, пьяного в стельку русского, имеющего, казалось бы, нескончаемые запасы наличности. Едва держащийся на ногах русский весь вечер не подает виду, что знает, каким концом держать кий. И вот последняя партия, после которой и без того существенный выигрыш англичанина должен превратиться в целое состояние. Заранее предвкушая удачу, джентльмен уже начинает думать о том, как приобретет в престижном районе Кенсингтон новую квартиру или выкупит коттедж за городом, который уже столько лет ему и его семье приходится снимать на лето. Он не может поверить в свою удачу. Кто бы мог подумать, что все так обернется? Приглашение, принятое с неохотой, – отпрыск давно снискал себе дурную репутацию, но перед его громким именем до сих пор открываются почти все двери, – обернулось кучей денег, заработанных до смешного легко.

И вот настает эта партия, последняя, решающая партия, и вдруг русский уже не кажется пьяным и берет кий со спокойной уверенностью скрипача, держащего смычок. И на глазах у англичанина его мечты о дармовых деньгах превращаются в реальность разорения.

– Но, Пол, тот тип, с кем я играл, – ты ни за что не догадаешься, кто это оказался. Гай Баскертон, КС.

Видный адвокат Баскертон, королевский советник, являлся председателем комиссии по вопросам закупки произведений искусства для Уайт-холла. Весьма высокомерный тип, с тонкими усиками и многозначительным взглядом, свойственным забывчивым представителям его класса, он оказался для Бермана непреодолимым соблазном.

– Кажется, я начинаю понимать, что было дальше, – с напускным облегчением подхватил Джэнсон.

Ему предстояло просить Бермана о большом одолжении; ссориться с ним незачем. С другой стороны, не надо и заискивать, показывая свое безвыходное положение, ибо в этом случае Берман постарается полностью реализовать свое преимущество, превратив долг в кредит.

– Позволь высказать догадку. Этот Баскертон оказался членом комиссии по приему новых членов Афинского клуба…

– Еще лучше. Он президент клуба!

Берман произнес последнее слово по-русски: «клуб».

– И вот вдруг оказывается, что у него перед тобой долг чести, сто тысяч фунтов, который он никак не сможет отдать, – сказал Джэнсон, пытаясь укоротить длинное повествование. – Но ничего страшного, ты великодушно прощаешь ему долг. Он так признателен, что не знает, как тебя отблагодарить. А на следующий день ты совершенно случайно оказываешься за соседним столиком в «Шики»…

Разговаривая, Джэнсон не переставал оглядывать присутствующих и обслуживающий персонал, проверяя, не исходит ли от кого-либо угроза.

– Григорий не ходит в «Шики». Григорий не ест рыба. Только пьет, как рыба! Это был «Айви». Ты можешь поверить в такое совпадение?

– О, готов поспорить, это произошло совершенно случайно! У меня и в мыслях нет, что ты подкупил метрдотеля и упросил его посадить тебя за соседний столик. Как перед этим заставил своего титулованного друга сделать так, что КС обязательно пришел к нему в гости.

Берман поднял руки вверх, складывая их запястьями.

– Сдаюсь, фараон!

Он широко улыбнулся, потому что ему нравилось, когда его проделками восторгались, а Джэнсон был из тех, кто мог оценить их по достоинству.

– Итак, Григорий, – сказал Джэнсон, пытаясь подстроиться под легкомысленный тон своего собеседника, – я пришел к тебе с любопытной проблемой. Полагаю, она тебя заинтересует.

В глазах русского зажегся огонь интереса.

– Григорий превратился в слух, – сказал он, поднося ко рту большой кусок цыпленка под пасленовым соусом.

Джэнсон вкратце описал ему случившееся: шестнадцать миллионов долларов, переведенные на счет в банке на Каймановых островах без ведома владельца счета, однако подтвержденные электронной подписью, к которой якобы, кроме него, никто не имеет доступа. Умный ход. Однако не может ли именно это быть и наводящей уликой? Есть ли вероятность, что в потоке переданных цифр кто-то оставил цифровые «отпечатки пальцев», по которым его можно вычислить?

Все то время, пока Джэнсон говорил, Берман, казалось, был полностью поглощен процессом еды, и его немногочисленные замечания были по своей природе кулинарными: рис по-итальянски лучший в мире, торт с фруктовой патокой просто бесподобен, попробуй, сам увидишь. Как несправедливы те, кто плохо отзывается об английской кухне!

Однако от Джэнсона не укрылось, что за пустыми фразами скрывалась лихорадочная работа мысли.

Наконец финансовый воротила отложил вилку.

– Что знает Григорий об отмывании денег? – спросил он, изображая оскорбленную невинность. И тотчас же хитро усмехнулся. – Что не знает Григорий об отмывании денег? Ха! Того, что мне известно, хватит, чтобы наполнить Британская библиотека. Вы, американцы, думаете, что вы все знаете? – ничего вы не знаете! Американцы живут в большой дом, но его основание грызут термиты. Как говорят у нас в Москве, положение отчаянное, но не критическое. Знаешь ли ты, сколько грязных денег приходит и уходит из Америка ежегодно? Не меньше триста миллиардов. Больше, чем ВНП большинства стран. Банк отправляет перевод, да? А как это проследить? Ты знаешь, сколько денег приходит и уходит из американские банки каждый день?

– Надеюсь, ты меня просветишь.

– Два триллиона долларов. Вот какие огромные суммы! – Берман весело хлопнул ладонью по столу. – Все банки отправляют переводы. Где спрятать песчинку так, чтобы ее никто не нашел? На песчаном пляже. Десять лет назад вы схватили мои бывшие дружки. Кровожадные, nyekulturniy, все до одного, я не проливал слез. Но что тогда остановило тебя? Григорий Берман основал больше компаний, чем американский предприниматель Джим Кларк!

– Липовых компаний, Григорий. Ты изобретал компании, существовавшие только на бумаге.

– Сегодня эти люди идут гораздо дальше. Покупают настоящие компании. Страховые компании в Австрии, банки в России, транспортные компании в Чили. Деньги приходят, деньги уходят, кто может сказать, куда и когда? Кто может это остановить? Ваше правительство? Ваше казначейство? В американском казначействе есть управление по борьбе с финансовыми преступлениями. Находится в захудалом городке в глуши штат Вирджиния. – Живот Бермана снова начал сотрясаться от хохота. – Его называют «общественный сортир». Кто воспринимает УБФП серьезно? Помнишь историю Сунь Мина? Приезжает в Америку, говорит, он работает с деревом. Берет кредит сто шестьдесят миллионов долларов в государственном банке Китай. Просто, как два пальца обо…ть! Подделывает контракты на импорт, лицензии разных ведомств, накладные, сертификаты на экспорт, все, что нужно. Получает разрешение на перевод денег. Кладет свои деньги в банк. Говорит один банкир: «Я играю на фондовом рынке в Гонконг». Говорит другому банкиру: «Я продаю сигареты с фильтром». Говорит третьему банкиру: «Текстиль!» Вжик-вжик-вжик. Из Китая в Америку, оттуда в Австралию. Главное – стать незаметным. Надо влиться в обычные коммерческие потоки. Песчинка на песчаном пляже. Американцы его так и не поймали. УБФП поручено следить за деньгами, но никто не дает денег УБФП! Секретарь казначейства не хочет дестабилизировать банковскую систему! У вас в стране ежедневно четыреста тысяч банковских переводов, туда и сюда. Цифровые сообщения от одного банковского компьютера к другому. Американцы так и не поймали Сунь Мина. Его поймали австралийцы!

– Пляж, где меньше песка?

– Компьютеры лучше. Искали закономерность в закономерности. Нашли кое-что смешное. И кошка выскочила из мешка.

– Смешное в смысле ха-ха или смешное странное?

– Разве есть какая-то разница? – спросил Берман, отправляя в рот ложку с большим куском торта. Он блаженно застонал, изображая гастрономическое удовольствие. – Знаешь, на прошлой неделе я был на набережная в Канарский небоскреб. Ты там был? Пятьдесят этажей. Самое высокое здание в Лондоне. Практически разорило братьев Рейхманн, но ничего страшного, это деньги не Григория. И вот я там, вместе со своей русской подругой Людмилой, она тебе понравится. У этой женщины два купола-луковицы, которым позавидует собор Василия Блаженного. Вот мы на сорок каком-то этаже, я смотрю из окна, передо мной пре-екра-асный вид на город, и вдруг – угадай, что я вижу летает в воздухе?

– Пятифунтовая бумажка?

– Бабочка, – торжествующим голосом произнес Берман. – Почему бабочка? Что делает бабочка на высоте сорока этажей над землей, в центре города? Просто поразительно. На сороковой этаж нет цветов. Так высоко в небе бабочке нечего делать. И тем не менее: бабочка.

Он многозначительно поднял палец, подчеркивая свои слова.

– Спасибо, Григорий. Я не сомневался, что ты меня обязательно просветишь.

– Всегда нужно искать бабочка. В самой гуще пустоты то, чего здесь не должно быть. В потоке цифровых сообщений ты смотришь: есть бабочка? Да. Всегда бабочка. Хлоп, хлоп, хлоп. Вот. Ты должен знать, где ее искать.

– Понимаю, – ответил Джэнсон. – А ты мне не поможешь ее найти?

Берман разочарованно взглянул на остатки торта с фруктовой патокой и вдруг просиял.

– Пойдем сыграем на бильярде. В снукер. Присоединишься ко мне? Я знаю одно местечко неподалеку.

– Nyet.

– Почему?

– Потому что ты жульничаешь.

Русский весело пожал плечами.

– Григорий считает, так игра интереснее. Для того чтобы играть в снукер, нужно мастерство. Для того чтобы жульничать, нужно мастерство. Кто сказал, что жульничество есть жульничество?

Подобная логика составляла квинтэссенцию Бермана. Поймав на себе недовольный взгляд Джэнсона, русский поднял руки.

– Ну хорошо, хорошо. Я поведу тебя в свой скромный дом, da? У меня есть отличная машина. Ай-Би-Эм, суперкомпьютер РС/600 °CП. Мы будем искать бабочка.

– Мы найдем бабочку, – уточнил Джэнсон, мягко, но неумолимо надавливая на своего собеседника.

Берман вращается в лондонском свете, он сколотил состояние, во много раз превосходящее все то, что было у его сообщников, с которыми он начинал. Но ничего этого не случилось бы, если бы десять лет назад Джэнсон не позволил ему уйти от уголовного преследования. Не было необходимости нажимать на рычаг; Берману прекрасно известно, что этот рычаг собой представляет. Ни у кого не было такого точно рассчитанного чувства долга, как у беззаботного бывшего советского бухгалтера.

Форт-Мид, штат Мэриленд

Сэнфорд Хилдрет опаздывал, но разве это случалось впервые? Дэнни Каллахэн работал его личным водителем уже три года, и он очень удивился бы, если бы его шеф успел куда-нибудь вовремя.

Каллахэн принадлежал к немногочисленной когорте избранных, кому было доверено возить высшее руководство разведывательных ведомств Соединенных Штатов. Все эти люди регулярно проходили строжайшую проверку на благонадежность. Все были неженаты и не имели детей. Все владели навыками рукопашного боя, а также прошли курс обучения основам безопасности и диверсионной тактики. Инструкции были выразительными и недвусмысленными: «Если понадобится, спасти пассажира ценой собственной жизни». Их пассажирами были те, кто держал в голове государственную тайну, те, от кого зависели важнейшие интересы страны.

Длинные черные лимузины, перевозившие пассажиров, были бронированными; кузов усилен стальными пластинами, затемненные стекла выдерживали попадание пули 45-го калибра, выпущенной в упор. Бескамерные покрышки, оснащенные системой автоматического поддержания давления, были покрыты изнутри специальным полимером, препятствующим быстрому выходу воздуха через проколы и порезы. Но главным в обеспечении безопасности пассажира был не автомобиль, а мастерство водителя.

Каллахэн был одним из трех водителей, которым обычно поручали возить заместителя директора Агентства национальной безопасности, но Сэнфорд Хилдрет не делал секрета из того, что он предпочитает ездить именно с Дэнни Каллахэном. Дэнни были знакомы все объездные дороги, Дэнни знал, когда можно чуть превысить скорость, Дэнни мог довезти его домой из Форт-Мида на десять-пятнадцать минут быстрее других водителей. Кроме того, наверняка для Хилдрета дополнительной рекомендацией также служили боевые награды, полученные Дэнни во время войны в Персидском заливе. Сам Хилдрет никогда не участвовал в боевых действиях, но он уважал тех, кто прошел через войну. Они почти не разговаривали друг с другом, Дэнни и его босс; как правило, полупрозрачная звуконепроницаемая перегородка, отделявшая место водителя от пассажирского отделения, оставалась поднятой. Но однажды, где-то с год назад, Хилдрету было скучно или он хотел развеяться, и они разговорились. Дэнни рассказал ему, что играл в футбол за университетскую команду, ставшую чемпионом штата Индиана. По реакции Хилдрета он понял, что это ему тоже понравилось.

– Значит, ты играл в нападении, да? А ты до сих пор сохранил форму, – заметил Хилдрет. – Когда-нибудь ты мне обязательно расскажешь, что для этого делаешь.

Сам Хилдрет был миниатюрным, но он предпочитал, чтобы его окружали люди крупные. Быть может, ему доставляло удовольствие сознание того, что он, коротышка, повелевает великанами, прислуживающими ему. А может быть, ему просто было так уютнее.

Дэнни Каллахэн взглянул на часы на приборной панели. Хилдрет сказал, что будет готов тронуться в половине седьмого. Сейчас уже четверть восьмого. Но что тут необычного? Сорокапятиминутные опоздания не были редкостью. Иногда Хилдрет опаздывал и на час.

В наушнике Каллахэн услышал голос диспетчера.

– Козерог спускается.

Значит, Хилдрет уже идет.

Каллахэн подал машину к выходу в левой части огромной коробки из стекла и бетона в форме подковы, в которой размещалось Агентство национальной безопасности. Начинался дождь, упавший вначале несколькими мелкими каплями. Дождавшись, когда в дверях покажется Хилдрет, Каллахэн вышел из машины.

– Здравствуй, Дэнни, – кивнул Хилдрет.

В ярком свете галогеновых фонарей блеснул его высокий лоб. Небольшое сморщенное лицо скривилось в мимолетную улыбку.

– Добрый вечер, доктор Хилдрет, – поздоровался Каллахэн.

Как-то он прочел статью в «Вашингтон пост», где упоминалось, что Хилдрет защитил докторскую диссертацию в области международных отношений. С тех пор он стал называть его «доктором», и ему казалось, что Хилдрету такое обращение приятно.

Каллахэн открыл заднюю дверь, а затем захлопнул ее с выразительным стуком.

Вскоре дождь стал сильным. Завесы сплошных струй, терзаемые порывами ветра, искажали свет фар встречных машин. До Мейсон-Фоллз было тридцать миль, но Каллахэн мог проехать весь маршрут чуть ли не с завязанными глазами: выехать на Сэведж-роуд, свернуть на шоссе номер 295, потом проехать совсем немного по шоссе номер 395, пересечь Потомак и подняться по бульвару Арлингтон.

Через пятнадцать минут Каллахэн увидел в зеркале заднего вида мигающие огни на крыше полицейской машины. Какое-то время он думал, что патруль проедет мимо, но бело-черный крейсер начал прижимать лимузин к обочине.

Этого не может быть. Однако – насколько мог видеть Дэнни сквозь пелену дождя – других машин поблизости не было. Какого черта?

Ну да, он на десять миль в час превысил максимальную скорость, но полицейский должен был заметить правительственные номерные знаки и отцепиться. Какой-нибудь новичок с гонором? Каллахэн с наслаждением поставил бы его на место. Но Хилдрет непредсказуем: может так статься, он рассердится, обвинит Дэнни в превышении скорости, хотя обычно он всегда давал понять, что благодарен водителю за то, что тот так быстро отвозит его домой – ценит его «grande vitesse».[33]33
  Cкоростные качества (фр.).


[Закрыть] Именно это выражение употребил как-то раз Хилдрет; вернувшись домой, Каллахэн посмотрел его значение в словаре. Но никому не нравится, когда его останавливает дорожная полиция. Быть может, Хилдрет постарается свалить всю вину на водителя, и в служебной характеристике Каллахэна появится черная отметка.

Каллахэн свернул на обочину. Патрульная машина остановилась сразу же за лимузином.

К водительской двери подошел полицейский в блестящем от дождя синем плаще. Каллахэн нажал на кнопку, опуская стекло.

– Вы знаете, с какой скоростью ехали?

Каллахэн протянул полицейскому две карточки, запаянные в пластик.

– Проверьте их, и вы пожалеете о том, что находитесь здесь.

– О, извините, я понятия не имел.

Казалось, полицейский был искренне смущен, но это было странно – его едва ли можно было назвать новичком. Лет сорока, с расплющенным боксерским носом и тонким шрамом на подбородке.

– В следующий раз внимательнее смотрите на номера, – скучающим, снисходительным тоном посоветовал Каллахэн. – Если увидите префикс SХТ – это значит, перед вами машина высокопоставленного федерального чиновника.

Полицейский оторвал листок бумаги.

– Я стираю это происшествие из своих архивов. Надеюсь, вы последуете моему примеру, а?

– О чем речь.

– Вы на меня не в обиде? – с легкой тревогой в голосе спросил полицейский, протягивая руку в салон. – Я с уважением отношусь к вашей работе, ребята.

Вздохнув, Каллахэн все же решил пожать протянутую руку – которая, как это ни странно, протянулась мимо его пальцев к запястью. Он ощутил боль укола.

– Черт!

– Извини, дружище, – сказал полицейский. – Мой перстень-печатка, черт бы его побрал.

Но он и не подумал убрать руку.

– В чем дело, мать твою? – возмутился Каллахэн.