Текст книги "Камероны"

Автор книги: Роберт Крайтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

– Теперь можем ехать назад, – сказал он Мэгги. – Согласна?

– Да. Я уже настроилась.

– Сейчас будет самое трудное, понимаешь. Ты к этому готова?

– Да.

Он поднял парус и сел на весла.

– Плавать умеешь?

– Нет.

– Я тоже не умею.

После этого оба притихли. Он не сказал ей, что испытывает море, но она и так поняла. Лодка устрашающе низко сидела в воде. По счастью, как Гиллон и рассчитывал, ветер стих. А солнце уже опустилось на воду. Самый опасный момент наступит, когда оно совсем зайдет, а сумерки еще не сгустятся и их можно будет увидеть с берега. Гиллон взялся за весла и принялся грести. Дело это было нелегкое.

Теперь все зависело от света. Гиллону нужна была темнота, и, хотя солнце уже село, темнота никак не наступала. Гиллон все еще видел берег. С каждым взмахом весел они приближались к спасению, но подлинное спасение могли даровать им лишь спокойное море и темнота.

– Что ты сейчас чувствуешь? – спросила Мэгги. Ее озадачивало выражение его лица.

– Сам не знаю. Я никогда не знаю, что я чувствую, – сказал Гиллон. – По-моему, мне грустно. Не знаю почему.

– А я вот знаю, что чувствую. Я очень счастлива. И я знаю, почему тебе грустно.

– Почему?

Он был рад, что гребет, ему приятно было, что в руках у него весла и что он чем-то занят.

– Ты мечтал поймать большую рыбу. И вот ты ее поймал, а в жизни никогда не бывает так, как в мечтах, верно?

Гиллон сказал, что не знает – он так редко мечтает о чем-нибудь.

– Нет, никогда не бывает, – повторила Мэгги, – и чем скорее ты это поймешь, тем легче тебе будет жить.

– Не шевелись, – вдруг приказал Гиллон. – Пригнись и замри.

Впереди на воде вспыхнул холодный белый круг и заскользил, запрыгал по волнам в направлении их лодки.

– Теперь мы у него в кармане, – сказал Гиллон и тоже пригнулся. В ту же секунду яркий свет словно взорвался в лодке – слепящий, холодный, белый свет; он взял их в кольцо и метнулся дальше. – Теперь мы у него в кармане, – повторил Гиллон.

– Ни у кого мы не в кармане, – сказала Мэгги. И услышала, как закричали далеко с берега.

Гиллон приналег на весла, но лодка почти не двигалась.

– Да греби же! – выкрикнула Мэгги.

– Он знает, – сказал Гиллон. Он был в отчаянии. – Дрисдейл знает, он все время знал.

– Никто ничего не знает, – сказала Мэгги, и голос у нее звучал очень резко и холодно. – Если бы они нас застукали, они бы и сейчас держали нас под прожектором. Ну-ка, спусти парус и пойдем на веслах.

Надо же быть таким дураком с этим парусом, подумал Гиллон и рывком поднялся, чтобы его спустить. Он сразу понял, что она права, и с удвоенной силой налег на весла. Все было против них – и ветер, и течение, и тяжесть лодки, и отсутствие паруса, тем не менее они удалялись от берега, стремясь уйти подальше, на середину залива, за пределы, доступные для прожектора.

– О господи, – вздохнул Гиллон и опустил весла.

– Что еще? – Он ее просто бесил.

– Неужели не слышишь? – Нет, она не слышала. Она не умела, как он, различать звуки моря. – Катер Дрисдейла на воде.

– Но он нас здесь не найдет.

– Найдет, ведь у него же есть прожектор. Вся потеха в том, что вышел-то он в море для того, чтобы спасать тебя.

– Ну, так он не спасет меня, потому что не найдет. Поехали, Гиллон, греби же.

Но он не взялся за весла.

– Надо избавляться от рыбы, – сказал Гиллон. – Надо убрать из лодки все доказательства.

Он встал, прошел по лодке к тому месту, где сидела Мэгги, и ухватил за хвост верхнего лосося. Потянул было его на себя, но она вцепилась ему в руки с неожиданной, поразившей его силой:

– Не смей выбрасывать рыбу. Она моя не меньше, чем твоя.

Он не выпускал лосося.

– Если эта рыба полетит за борт, – сказала Мэгги очень медленно и тихо, прямо ему в ухо, – я отправлюсь следом за ней.

Рыбина шлепнулась на дно, и он вернулся на весла.

– Сидеть-то в тюрьме придется мне, – как бы ставя точку, сказал Гиллон.

– А ждать, пока ты выйдешь оттуда, – мне.

Что она хотела этим сказать, подумал Гиллон, продолжая грести; вскоре он понял, что, если все и дальше так пойдет, если ветер и течение будут им благоприятствовать, они сумеют повернуть и зайти в Рыбачий город. И тогда, может быть, позволил он себе подумать, ну может же так быть… Но это уже была ошибка, он знал, что ошибка, ибо не успел он так подумать, как услышал стрекот мотора, двигавшего катер Дрисдейла по волнам. Прожектора на нем не было, только морской фонарь висел на носу. И когда катер находился от них в какой-нибудь сотне ярдов, Гиллон вдруг протянул руку и, дернув Мэгги, уложил ее на лососей.

– Ох. Гиллон! – охнула она.

– Тихо! – приказал Гиллон. – Не двигайся.

Она лежала очень тихо в темной, покачивавшейся на волнах лодке, прижавшись щекой к боку верхней рыбины, чувствуя в носу и во рту отвратительный запах смерти и моря, и ругалась про себя. Она слышала, как переговаривается команда на катере, как матросы окликают друг друга, потом голоса пропали, но Гиллон не давал ей сесть, пока не пропал почти и свет фонаря.

– Он вернется, – сказал Гиллон, – надо скорее уходить. – Он взялся за весла и принялся грести с такой силой, точно и не греб весь день. – Они патрулируют по кругу. При удаче мы уже выйдем за черту, когда они вернутся.

Ей не хотелось его спрашивать – он весь отдался гребле, – но под конец она все же не выдержала и спросила:

– Почему ты так меня дернул?

– Чтобы прикрыть рыбу, а то чешуя заблестела бы от фонаря. Она ведь на свету горит, как светляки.

– Все это прекрасно, но ты испортил мой чудесный твидовый костюм.

– Иначе нельзя было.

– Конечно, иначе нельзя было, – сказала Мэгги.

Он подумал, стоит ли посвящать ее в то, что он намерен делать, и решил: она заслуживает того, чтобы знать. Ветер крепчал, и сейчас как раз можно было рискнуть.

– Я хочу снова поднять парус, но, если я это сделаю, лодку может так накренить, что мы зачерпнем воды. Из-за паруса нас, конечно, могут заметить, зато ветер будет нас подгонять. – Он умолк. Она явно не поняла, что он спрашивает ее согласия. – Так как же?

– Поднимай парус, – сказала она.

Какая она храбрая, подумал он и снова почувствовал, что любит ее. Он работал быстро и умело, и вот парус поставлен – ветер щелкнул по нему, надув парусину, и лодка помчалась вперед, рассекая волну. В какой-то момент ее так накренило, что вода стала перекатываться через планширы, и Гиллон уже был уверен, что зря он пошел на такое – вот стал испытывать море и проиграл. Он решил, что надо предупредить Мэгги: они потонут, так как лодке, подумал он, уже не выправиться, но она выправилась – мучительно медленно, по дюйму выдирая из моря борт, и вдруг – совсем неожиданно – стала как надо и понеслась, разрезая волны, чуть не подпрыгивая по взбаламученному ветром морю. Гиллон ликовал.

– Ты веришь в бога? – спросил он Мэгги.

– Иногда.

– Ну так сейчас придется поверить. И вознести ему молитву.

– Неужели мы были на волоске?

– Угу, на волоске, – сказал он и увидел, что она плачет. Он не осудил ее. Бывалые моряки и те заплакали бы, даже он сам заплакал бы, если бы лодка не требовала всего его внимания и сил.

– Не плачь, – сказал он, – уж сейчас-то нечего плакать – самое худшее ведь позади.

– Не в этом дело.

Слезы ее текли и текли. Ему хотелось подойти к ней и обнять, как ребенка.

– А в чем же тогда?

– Такой красивый был твидовый костюм. Теперь он уже никогда не будет как прежде.

Вдали за кормой он видел огонек на дрисдейловском катере, нырявшем среди волн. Еще немного – и вышлют поисковые команды прочесывать берег, смотреть, не выбросило ли море трупов. Но впереди уже замелькали первые огоньки на рыболовецких суденышках, стоявших на якоре у Рыбачьего города.

– Мы спасены, – сказал он и, свесив голову, уперся подбородком в грудь. Так он проспал минуты две-три. А проснувшись, почувствовал, что снова полон сил. Они одержали великую победу – ей в жизни не понять, сколь грандиозна была эта победа.

– Знаешь, что мы должны сделать? – сказал Гиллон. Он чувствовал себя невероятно храбрый, и ему было очень хорошо.

– Что же мы должны сделать?

– Мы должны… ну, словом… Нет, пожалуй, я что-то не то… – И он умолк. Нелепая, конечно, мысль: парень в юбочке и такая девушка, как она. Какой он мужчина, когда и фунта в неделю не может заработать – обычно даже меньше пятнадцати шиллингов.

– Так что же?

– Просто сорвалось с языка, – сказал Гиллон и, задрав ноги на лосося, предоставил волне нести их к цели.

Он оглянулся на корму, где сидела Мэгги, потом посмотрел на рыбу и вдруг расхохотался. Все было сплошное безумие. Что эта женщина делает у него в лодке, почему она крадет рыбу вместе с ним?

– Над чем ты смеешься?

– Над нами. – Ему захотелось спросить ее, как же это все произошло. Хотелось рассказать, какую победу они одержали, но только моряк мог бы это оценить. И ему стало грустно от того, что он совершил нечто незабываемое – пережил шторм и благополучно привел свою лодку в гавань, а рассказать об этом некому. Они подходили к первым рыбацким лодкам, и Гиллон встал, чтобы спустить парус и закрыть им лососей. Не стоило хвастать уловом – даже в Рыбачьем городе, где презирали мистера Дрисдейла и его подручных.

– Я знаю место, где человек может заработать сорок восемь шиллингов в неделю, – ровным, спокойным голосом сказала Мэгги.

Это была целая куча денег. Мэгги увидела, как он покачал головой. Просто невероятно, подумал он, откуда она узнала, о чем он думал.

– Что ты по этому поводу скажешь?

– По-моему, здорово.

Он снова сидел на веслах и был рад, что гребет, потому что это давало ему время на раздумье.

– А через два года можно выколачивать до шестидесяти шиллингов в неделю.

Они уже проезжали мимо первых рыбацких лодок, и, к радости Гиллона, никто вроде бы не обращал на них внимания.

– Где это? – спросил он наконец.

– Там, где я живу.

Ее ответ взволновал и озадачил его. Куда она гнет?

– И какого же рода воровством придется мне заниматься?

– Тем же, чем занимается и мой отец.

Его все больше загоняли в угол – такая уж была игра, но он не знал ее правил, понимал только, что сидит в мышеловке и вовсе не хочет из нее вылезать.

– А именно?

– Стать углекопом.

– Чем-чем?

– Углекопом.

Он опустил весла.

– Значит, одним из тех, кто работает под землей, добывая там уголь и прочее? Этим?

Он увидел, как она кивнула.

– Шахтером?

Она снова кивнула.

Он изо всех сил ударил по воде веслом.

– Не бывать этому! – почти крикнул он ей. Какие-то люди на рыбацкой лодке посмотрели на них и снова вернулись к своим сетям. Он видел, как сверкнули ее зубы при тусклом свете фонарей, висевших на мачтах рыболовецкой флотилии, – эти ее белые, маленькие, остренькие, как у лисы, зубки. – Не смогу я быть таким – нет, нет, никогда. Чтобы торчать весь день в темноте, под землей… Да я там помру. Нет, об этом и речи быть не может. Да и вообще, ну как бы я мог им стать?

– Если бы ты поехал со мной.

Она сказала это так, между прочим – сначала он даже не поверил, правильно ли расслышал ее.

– Я, конечно, слыхал об этих людях. Читал про них. Отребье человеческое, самые что ни на есть низы общества. Они ведь раньше были здесь рабами, ты знаешь.

– Да, знаю.

– Как чернокожие.

– Знаю.

– Тогда зачем же мне становиться таким?

– Углекопы хорошо зарабатывают.

Они медленно продвигались среди рыболовецкой флотилии. Лодка, отяжелевшая от лососей, плохо повиновалась, но Гиллон, работая багром, ловко прокладывал себе путь через усеянную суденышками гавань и наконец очутился в тени причалов. Приставать к берегу им не следовало, пока флотилия не выйдет в море, поэтому Гиллон бросил якорь в мелких водах, укрыл лодку в тени причала и стал ждать.

– А там внизу, под землей, холодно или жарко? Скорее, наверно, жарко, потому как ближе к аду.

– Летом там прохладно, а зимой тепло.

Он не знал, верить ей или нет.

– А как насчет черноты? Она когда-нибудь сходит?

– Я буду смывать ее с тебя.

Он почувствовал, как сердце у него вдруг остановилось, точно его кто-то сжал. При одной мысли о том, что ее маленькие смуглые руки будут мыть ему потную спину, будут лить теплую воду ему на голову, и вода эта будет стекать по его груди и спине, а Мэгги будет намыливать его тело мягким бархатистым мылом, руки его задрожали. Он молчал, так как боялся, что даст петуха, если раскроет рот. И вдруг увидел, что она с улыбкой на него смотрит.

– Они начинают выходить в море, – сказала она.

– Ах, да. – Он обрадовался тому, что сейчас можно будет двинуться с места, и, однако же, не двигался. – Так ты сказала: «Если б ты поехал со мной…»

– Ага.

Гиллон приподнял край парусины и сделал вид, будто смотрит на рыб.

– И что же это значит? – немного выждав, спросил он.

– Ах, Гиллон, – сказала она. И расхохоталась, но в смехе ее слышалась злость. А у него из головы не выходила мысль о теплой воде и смуглых руках, о бадье для мытья и о мыле. – Я предлагаю тебе жениться на мне.

Он снова накрыл рыбу парусиной и посмотрел вдаль.

– Угу, я так и думал.

И продолжал сидеть не шевелясь. Теперь уже все суденышки покидали гавань – его молчание заполняли удары весел по воде, скрип канатов, хлопанье надуваемых ветром парусов.

– Который тут последний причал? – спросила Мэгги.

– Да вот этот.

– Нам нужен четвертый от последнего.

Он поднял якорь и, действуя багром, стал продвигаться вдоль причалов. У четвертого он пригнулся, и они поплыли в густой тьме, среди свай, под деревянным настилом. Вот показались ступеньки, кто-то ухватил лодку за борт и спросил с сильным акцентом, выдававшим жителя Рыбачьего города:

– Это вы, мисс Драм? А мы уже считали, что вас нет в живых. Ну, как улов?

– Пять штук. Пять больших рыбин.

– Четыре, – поправил ее Гиллон.

– Нет, по-моему, пять, – повторила Мэгги.

Гиллон так и не понял почему.

В проеме над их головой тускло светил фонарь, и постепенно их глаза стали различать окружающее. Сверху бросили веревку, они обвязали ею хвост лосося, и первая рыбина исчезла.

– Ох, ну и крупна! – услышала Мэгги.

– Ш-ш, ш-ш! – прошипел кто-то, и Мэгги решила запросить за рыбу больше, чем было условлено. Рыбины-то у них – теперь она это поняла – все как одна, диковинные. Она нащупала ступеньки и поднялась по ним.

– Только чтоб без баб, – сказал кто-то.

– Но я все равно уже здесь, – заявила Мэгги.

Гиллон слышал, как они спорили, слышал горячность спора, но не слышал слов и так потом и не спросил, о чем шла речь. Когда последнюю рыбину подняли наверх, до него донеслось шуршание льда, а потом звон монет, пересыпаемых из ящика в кошелек.

– Ну вот, теперь все по справедливости, – сказал кто-то. – Я знал, что из нашего знакомства будет толк – с самого первого дня знал. Можете звать меня теперь просто Черри. Как-никак мы сообщники. Если появится еще какая мыслишка, вы знаете, где меня найти.

Гиллон услышал ее шаги по деревянным ступенькам, и она снова очутилась с ним в лодке. Она протянула ему три бумажки и мешочек с серебром и медью. Бумажки на ощупь были мягкие, теплые и потрепанные.

– В жизни еще не держал в руках фунтовой бумажки, – сказал Гиллон, – а сейчас их у меня целых три.

Отталкиваясь багром, он вывел лодку из-под причала и двинулся вдоль Рыбачьего города, вдоль причалов, в направлении Шикового города. Без груза мертвых лососей лодка стрелой мчалась по спокойной воде гавани. Он снова и снова складывал в уме слова, составляя нужную фразу, но, как их ни переставлял, ничего не получалось. Через несколько минут он увидел свет на пристани. Катер мистера Дрисдейла стоял, пришвартованный к ней.

– Придется нам тут вылезать, – сказал Гиллон. И, легко прыгнув за борт, стал вытягивать лодку на берег, чтобы Мэгги не промочила ног. – А тебе придется шагать до Ловатт-стрит, чтобы там его встретить.

– Да.

– Кстати, Мэгги…

– Да?

– Я это сделаю.

– Что сделаешь?

– То, о чем ты говорила.

– Что именно? Я много о чем говорила.

– То, что ты сказала!

– Женишься на мне?

– Угу.

Он не знал, что делать дальше. Едва ли он имеет право поцеловать ее только потому, что заявил о своем намерении на ней жениться. Он помог ей выбраться из лодки, и они стояли друг против друга – Гиллон по щиколотку в воде, почти так же, как в тот момент, когда они впервые встретились.

– Ну что ж, я не возражаю, – сказала Мэгги.

Он шагнул было к ней, понимая, что надо как-то проявить свои чувства, но не знал, как именно, и потому остановился, не дойдя до нее. Он не очень разбирался в обычаях.

– Это будет очень хорошо, – сказала Мэгги.

– Да, я тоже так думаю, – сказал Гиллон и, к своему удивлению, вдруг увидел, как она повернулась и пошла через пляж к проулкам, что вели на Ловатт-стрит.

– Куда же ты? – крикнул он ей.

– Как – куда? Выпить с мистером Дрисдейлом.

Он смотрел ей вслед, пока она шла через пляж, затем свернула в проулок и скрылась. Она тоже не очень-то придерживается обычаев, решил он, хотя, пожалуй, по-правильному они могли бы и поцеловаться. Впрочем, не так уж это важно, подумал Гиллон и, вдруг почувствовав, что бесконечно устал, залез в свою лодку и двинулся в не столь уж близкий путь домой.

7

После этого они ни разу не заговаривали о свадьбе. Гиллон был разочарован: он ведь так и не знал о чувствах Мэгги.

По сентиментальной клановой традиции он намеревался венчаться в своей родной церкви, но стратнейрнский священник заявил, что в жизни не согласится освятить их союз, если об этом не будет объявлено за месяц в церкви и если в воскресенье, предшествующее свадьбе, они не посидят на позорных стульях в расплату за будущие грехи.

– А кроме того, – сказал священник, и глаза у него сквозь запотевшие стекла очков были как камушки, – я не стану венчать ребенка. Сколько вам лет, дитя мое?

– Двадцать три, – сказала Мэгги.

– Тебе в самом деле двадцать три? – спросил ее потом Гиллон.

– Если уж врать, так врать, – сказала Мэгги, и это была еще одна истина, которую он узнал. Зато он так никогда и не узнал, сколько ей лет. Детства она не видела и потому была как бы без возраста. Проблема возраста не существовала для Мэгги – возраст не имел для нее такого значения, как для других людей.

Итак, они обвенчались «с чучелом» – без священника, и устроил все Черри Макадаме, который, уж конечно, знал, как делают такие дела; церемония происходила в обычном доме в Рыбачьем городе, и соединил их достопочтенный Арчибальд Босуелл – самозваный настоятель Реформированной церкви Нова-Скотии для обращенных горцев; весь его приход, насколько мог понять Гиллон, состоял из одной-единственной прихожанки – миссис Босуелл, которая, кстати, вовсе не была обращенной горянкой.

Нельзя сказать, чтобы мистер Босуелл не постарался. Богослужение он вел и на гэльском, и на английском, и на шотландском языках. Оба Босуелла пели, а сам достопочтенный даже сплясал танец горцев, который, насколько помнил Гиллон, обычно пляшут перед тем, как быка заводят к коровам для спаривания, а потом были прочитаны стихи – в большинстве своем написанные самим Босуеллом и частично Бернсом. Перед обрядом устроили перерыв, и миссис Босуелл отправилась в погреб за освежающими напитками, которые появились в виде кружек с элем и стаканов с виски. Это была очень реформированная церковь. Когда достопочтенный пастырь взбодрился, служба была продолжена.

– А теперь, прежде чем объявить вас мужем и женой, я должен сказать несколько слов, – заявил Босуелл. – Гиллон Камерон, я хочу, чтобы отныне ты был господином в этом союзе, которым я тебя соединю. Подобно тому, как дети несчастны, если нет у них наставляющей руки отца, так несчастна жена, если в доме нет господина. Печален тот дом, где петух кудахчет, а курица кукарекает… Так устроена жизнь, таков закон природы, таково повеление божье… Обещаешь ли ты мне, Гиллон Камерон, что будешь таким?

– Обещаю.

– А теперь ты, Маргарет Драм. Если твой господин сделает такое, что тебе не по душе, постараешься ли ты понять его, а не топать на него ногами и не ходить с надутой физиономией, и будешь ли ты знать свое место в доме? Потому что это хороший человек. Он, конечно, может иной раз и ошибиться – никто из нас не без греха, – но чаще он будет прав, чем неправ… Вот я и говорю тебе: чтобы свить себе счастливое гнездо, учись держать рот на замке, а сердце нараспашку. Запомни, Маргарет Драм: в молчаливой покорности – красота женщины.

– Аминь, – изрекла миссис Босуелл.

Гиллон с удивлением увидел, что она плачет – в ее поблекших голубых глазах стояли слезы умиления. А у Маргарет глаза были сухие, как коричневые камешки на песке.

– В покорности – сила твоя; в покорности – твой ключ к свободе и славе, славе в глазах бога, а не людей; в покорности – твой долг, смысл всей твоей жизни… Обещаешь ли ты мне, Маргарет Драм, что будешь такой?

Она стояла, уставясь в пол, – мистер Босуелл считал, что она опустила глаза из смирения. Пол этот был до такой степени пропитан рыбьим жиром, что доски даже пузырились.

– Обещает, обещает! – выкрикнула миссис Босуелл и кинулась целовать Мэгги, посадив при этом пятно на бутылочно-зеленое вельветовое платье невесты, которое Мэгги приобрела у перекупщика на Ловатт-стрит.

– В таком случае, пользуясь моим правом посланца господня на земле, объявляю вас мужем и женой. Кольцо!

Гиллон стоял как громом пораженный.

– Ты не сказала мне, что нужно кольцо, – обратился он к Мэгги.

– Но ты же господин, тебе и следовало знать.

Тогда мистер Босуелл извлек крошечное колечко, которое, наверно, и полпенни не стоило. Капнув на него рыбьим жиром, он надел колечко на палец Мэгги.

– А теперь, мистер Камерон, можете поцеловать миссис Камерон.

Только тут Гиллон до конца осознал то, что с ним произошло. Как же это случилось, как же он так быстро зашел так далеко? И зачем он стоит рядом с этой маленькой смуглой девчонкой, которую сейчас должен при всех поцеловать, а потом жить с ней до конца своих дней? Дрожь пробежала по его спине.

– В церкви? – наконец выдавил из себя Гиллон.

– Ну, чего вы ломаетесь, чмокните ее, – сказала миссис Босуелл и повернула к нему смуглое личико Мэгги, а он поцеловал ее в щеку.

Бракосочетание обошлось в десять шиллингов. Гиллон не собирался платить такие деньги, но, если учесть наставления, и пение, и танцы, и стихи, и кольцо, не так уж дорого это и вышло. Люди божьи ведь тоже должны есть, как все прочие, подумал Гиллон, и ему меньше стало жаль десяти шиллингов. Они спустились с крыльца рыбачьего домика, и мистер Босуелл проводил их до самой Ловатт-стрит, наигрывая на волынке «Песнопение», очень трогательную, жалобную мелодию, которая, как много позже обнаружил Гиллон, была написана в память погибших под Флодденом.[8]8
  В битве при Флоддене (1513 г.) англичане нанесли тяжелое поражение шотландским войскам.


[Закрыть]

Непривычно ему было шагать так, без дела, утром по улице, когда туман уже поднялся и ярко светило солнце. Они шли вдоль гавани; Гиллон пристально смотрел на стоявшие на якоре суда и раздумывал, надо ли ему подать Мэгги руку, и решил, что это негоже в такой час дня, даже если они только что поженились. Всю неделю, предшествовавшую свадьбе, он без труда находил темы для разговора с ней, а вот сейчас не мог придумать, что бы такое сказать.

– Ну, как ты себя чувствуешь, став миссис Гиллон Камерон? – спросил он наконец. И сам почувствовал всю двусмысленность своего вопроса.

– Право, не знаю, я ведь еще не пробовала.

Гиллон стал красным, как кирпич.

– Я не это имел в виду.

– А я – это, – сказала Мэгги.

– Ой, смотри-ка! – крикнул он.

Он увидел свою лодку, которую продал неделю тому назад. Новый владелец вытащил ее на берег и усердно конопатил днище. Они остановились, наблюдая за ним, и Мэгги взяла Гиллона за руку.

– Наша лодка, – сказала Мэгги.

Это «наша» полоснуло его так же, как до того «миссис Камерон». Все, что принадлежало ему, теперь, до конца его жизни, будет принадлежать и Мэгги.

– Я буду скучать по ней, – сказал Гиллон и отнял у Мэгги руку. Слишком для него оказалось насыщенным это стратнейрнское утро. Ветер, налетевший с залива, приподнял поля его шляпы с одной стороны, и вид у него сразу стал беспечный, залихватский.

– Ты выглядишь совсем, как они, Гиллон.

– Ох!

– Потому-то я и вышла за тебя.

– Если ты вышла замуж за парня в юбчонке, чтобы стать такой, как они, то ты просчиталась.

Губы Мэгги лишь тронула усмешка.

На деньги, вырученные от продажи лососей, Мэгги купила ему костюм из шотландского твида цвета болотной воды – в таких, только красновато-рыже-ржавых, художники приезжали в Стратнейрн; к костюму она купила белую полотняную рубашку с большим отложным воротником и широкий галстук цвета вереска – плетенный из мягкой толстой шерсти.

– Что – хорошая лодка? – спросил Гиллон.

Новый владелец поднял голову и, прервав свое занятие, уставился на них. Он не узнал Гиллона в этой шляпе и новом костюме.

– Для человека, который помирает с голоду, еще как хороша-то.

Гиллон с Мэгги пошли дальше.

Над серыми каменными домиками, стоявшими на Ловатт-стрит, ему видны были верхние этажи дома Бела Геддеса и ее окно, ее комната – Гиллона пугало, что скоро они там окажутся с Мэгги вдвоем. Он не был готов к этому.

– Вот что я тебе скажу. Раз я ихнего поля ягода, пойдем-ка в «Приют Фиддиха» и пообедаем, как баре.

Он удивился, когда она согласилась. Он думал, что она станет возражать из-за денег.

– Закажем шампанского, – сказал он. И она кивнула. – Я щелкну пальцами и крикну: «Шампанского!» – Мэгги опять кивнула.

Мысль о предстоящем пире взбудоражила его. Раз в жизни человек должен себе такое позволить. С того самого времени, как его родителей выгнали с их фермы в Кромарти, он мечтал, что когда-нибудь сядет на такой застекленной террасе и миловидная шотландская девушка – желательно знакомая – танцующей походкой принесет ему чай.

– Ты, конечно, знаешь, как заказывают шампанское? – Она произнесла это очень спокойно.

– Надо крикнуть – и все: я слышал, как они это делают.

– А рыбу? Тоже надо просто крикнуть: «Рыбу!» и больше ничего?

– Нет, по-моему, не так.

– Ведь нас спросят, какую рыбу мы хотим и в каком виде.

Он почувствовал, что почва начинает уходить у него из-под ног.

– И шампанское тоже, когда заказывают, говорят, какую бутылку. И еще, кажется, какого года. И какого цвета.

– Ясно.

Теперь почва окончательно ушла у него из-под ног. Это была лишь детская мечта. Да как могло ему прийти в голову подвергать ее такому унижению – просто стыд!

– А меню ты сумеешь по-французски прочесть?

– Нет, конечно, но, господи, это же Шотландия.

– А все меню пишутся по-французски.

Самое обидное, что никогда ему не сидеть на одной из этих застекленных террас и не пить там чай, принесенный девушкой, – он это понял, как понял и многое другое в то утро. Все это не для него.

– Пошли назад, – сказал Гиллон, и она сказала «да» тем же тоном, каким ранее соглашалась идти с ним в Шиковый город. Они пересекли участок, где когда-то стоял большой особняк, и вошли в квартал старых облупившихся домов, где лужайки были нестриженые, а живые изгороди вымахали выше человеческого роста. Это было грустное место, и в тени здесь даже веяло холодом. Так задворками они прошли вдоль Ловатт-стрит и очутились у калитки за домом Бела Геддеса.

– Почему ты заворачиваешь сюда? – спросил он ее.

– Потому что мы здесь живем.

– Я здесь не живу.

– Раз я живу, значит, и ты живешь.

– А что мы будем делать?

– То, что делают все люди, как обвенчаются.

Он продолжал топтаться у калитки.

– При нем – когда он в доме?

– Да.

Она пошла по дорожке к заднему входу в дом, но он не последовал за ней.

– Нет, я не хочу, – сказал Гиллон. – И тебе я тоже не велю туда идти.

Мэгги так посмотрела на него, что он вынужден был опустить глаза на гравий дорожки.

– А теперь, будь любезен, выслушай меня. Я – миссис Гиллон Камерон, а ты – мистер Гиллон Камерон, мы с тобой муж и жена по законам Шотландии и перед лицом господа бога, и мы имеем право жить в одной комнате и спать в одной постели, и я намерена осуществить и то и другое. – Она взяла его за руку. – Так что пошли со мной, мы теперь здесь живем. – Он отнял у нее руку, но покорно пошел следом. У крыльца он услышал, как что-то звякнуло, и, посмотрев себе под ноги, увидел, что оловянное колечко подпрыгнуло на белом гравии дорожки и покатилось в траву, росшую по краям. «Кольцо так и пролежит здесь до самой моей смерти», – подумал Гиллон, и ему самому стало чудно от этой мысли.

Родней Бел Геддес сидел за своей конторкой и что-то писал в большой книге.

– Поздравляю, – сказал он. И привстал, чего прежде никогда не делал. – Вас тоже поздравляю, Камерон.

Гиллон понятия не имел, что он знает его фамилию. А Бел Геддес протянул Гиллону руку и пожал ее тем особым рукопожатием, каким обмениваются мужчины, когда нечто необычное происходит с одним из них.

– Вы-то откуда узнали? – спросила Мэгги.

– Откуда я узнал? Это же Стратнейрн, мисс Драм, то есть миссис Камерон. Всего одна улица, миссис Камерон, возможно, вы это заметили. Все, что случается в одном ее конце, сразу становится известным в другом, а что случается в другом, сразу становится известным в этом – словом, ничто не проходит незамеченным. «Слыхали про вашу мисс Драм? – сказали мне. – Вышла замуж за парня в юбочке по имени Камерон».

– Ключ, мистер Бел Геддес, – сказала Мэгги.

– Ах да, конечно, ключ.

И он положил ей на ладонь большой, тускло поблескивавший медный ключ, и Гиллон в этот момент окончательно понял, что каковы бы ни были пути, предначертанные ему судьбой, тот, на который он вступал сейчас, самый важный. И он подумал о море, о безбрежных водных просторах, о своей жизни в лодке среди ветра и волн, под дождем и под солнцем, а тут был ключ, и вверх уходила лестница, терявшаяся в темноте, и подле него стояла Мэгги, держа в руке ключ, и он понимал, что выбора у него нет.