Текст книги "Наше падение"

Автор книги: Роберт Кормье (Кормер) (Кармер)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Камера снимала уже другой дом, очевидно, принадлежащий семье этого мальчика. – «Офицер полиции Дерил Тейг заявил, что расследование будет продолжено».

Бадди сидел не шелохнувшись. Он всматривался в изображение на экране и, ощущая биение своего сердца, вслушивался в голоса. Он подумал: «Я уже проснулся несколько минут назад, или мне все это снится?». Он встряхнул голову, подтянулся, и комната расплылась у него в глазах. Головокружение не заставило себя долго ждать. Он оперся рукой о пол, чтобы уберечься от падения с дивана. Он что-то вспомнил о первой помощи самому себе – о том, как зажать голову между ног, чтобы предотвратить обморок. Но он не шевельнулся.

Зазвонил телефон.

Он очнулся, будто это был звонок будильника.

Вдруг происходящее на экране превратилось в реальность: Джейн была захвачена и подвергнута опасности. Он потянулся к телефону, понимая, что она звонит ему, чтобы сказать, что с ней все в порядке, чтобы он не волновался, что все хорошо.

Но это была не Джейн.

– Только что видела по телевизору, что случилось с Джейн, – произнес голос Ади. – Ты в порядке?

– Да, – ответил он, но был ли он в порядке? – Я сам только что смотрел телевизор…

– Говоришь, что не знал об этом? – спросила она. – Джейн не позвонила? Я о том, что случилось, пару часов тому назад…

Он затряс головой в поисках ответа, будто отрицая замечания Ади.

– Все выглядит как-то сумбурно, суматошно, – сказал он. – Диктор сказал, что она в уединении с семьей. Она позвонит, Ади, обязательно позвонит…

– Конечно позвонит. Бедная девочка… похоже, что для нее все это было ночным кошмаром, – сказала Ади. – Хочешь, чтобы я вернулась домой, Бадди?

– Нет, нет, – ответил он. – Я в порядке. Думаю, что она позвонит сразу, как сможет. Я лучше положу трубку, а то она, наверное, уже звонит…

Он повесил трубку и взглянул на телефон, на самом деле ожидая ее звонка. Он ждал. В доме было тихо. «Надо выпить», – подумал он, и понял, что в этот момент пить нельзя. Нужно было сохранить бдительность и трезвость ума на случай, если она вдруг позвонит, и ему придется к ней ехать. «Пожалуйста, быстрей, Бадди, приезжай…»

Он взглянул на часы, негромко тикающие на камине. Двадцать минут двенадцатого. Уже поздно. Она должна позвонить. Почему она не звонит?

Он снял трубку и набрал ее номер. Он не считал количество гудков, а всего лишь слушал длинные гудящие звуки. Никто не отвечал. Может, он набрал не тот номер? Он снова попробовал позвонить – бесполезно. Слова диктора будто эхо повторились в его памяти: «…семья Джером на время оставила дом, никого не поставив в известность о месте своего уединения…»

И где же еще они могут быть?

Он понял, что должен, что-то сделать, и решил, что поедет к ней, на ее улицу. Возможно, она оставила соседям какое-нибудь сообщение. Но теперь он клялся себе в том, что не заведет знакомств ни с ее друзьями, ни с соседями. Для них он был чужим, посторонним. Зачем ей оставлять сообщение соседям, если она могла просто ему позвонить? Или послать кого-нибудь с запиской? Весь вечер он был дома – немного вздремнул, да, но звонок телефона или стук в дверь, наверное, его бы разбудил.

Почему она не позвонила?

Найти ответ на этот вопрос он не пытался.

Он проснулся вдруг, не понимая, где он и кто он. На нем была одежда – он не разделся, прежде чем уснуть в четыре часа утра. До четырех он вставал и снова ложился. Это продолжалось долгие ночные часы. Когда он ложился, то без конца ворочался на кушетке, на которой не было места, чтобы ворочаться или даже как-то удобно лечь. Когда на каминных часах стрелки остановились на полчетвертого, то он уже подумал, что в такое время она уж точно ему не позвонит. Чем он так ей насолил, что она ему не звонила? Решение пришло к нему вдруг – не надеяться ни на что. Лишь после этого ему, наконец, удалось провалиться в глубокий сон, который оказался недостаточно глубоким и не таким уж длинным.

Когда он проснулся, солнце заливало комнату. Он сел на кушетку. Во рту собрался противный привкус, голова немного болела. Он вспомнил, что не пил, что было не так уж плохо для столь неспокойной ночи.

Он потянулся к телефону, снял трубку и автоматически набрал ее номер, не ожидая, что кто-нибудь ответит. На часах было десять минут девятого. В этот час он мог сделать лишь одно – то, о чем он думал всю ночь.

Через двадцать минут он уже был на автостоянке – на квадратике, который был ближе всего к главному входу в больницу. Устало и подавленно он наблюдал за входом, стараясь не моргать и не думать.

Не моргать…

Не думать…

О больнице он все-таки думал – о том, что рано или поздно кто-нибудь из Джеромов обязательно придет навестить Керен. Они не могли оставить ее одну, не смотря на то, что случилось с Джейн. Неуклюже скорчившись на сидении за баранкой руля, он приготовился к долгому ожиданию в течение дня. Почему она ему не позвонила? Не стоит об этом думать. Но в чем причина? Почему, если… не ответ на вопрос.

Не моргать и не думать.

Где-то в течение часа он наблюдал за посетителями, которые входили и выходили, за «скорыми», которые подъезжали с воем сирен и отъезжали. Джейн говорила ему, что палата Керен находится на четвертом этаже со стороны фасада, третье окно от правого угла здания. Он поглядывал на это окно, пытаясь заметить в нем какую-нибудь активность. Один раз кто-то задернул занавеску, и он подумал, что каждый из тех, кто ее посещает, избегает его. Никакого движения. Он зевнул, ему уже было скучно. Захотелось купить что-нибудь съестное, и он подумал, что в вестибюле больницы должен быть автомат, в котором продаются сладости. Но он решил, что, наверное, было бы лучше не выходить из машины и продолжить наблюдение за входом в больницу и за окном.

Он проснулся внезапно. Где-то рядом проревел автомобильный клаксон. Дернувшись, он ударился о баранку руля. Через лобовое стекло слепило солнце – прямо в глаза. Руки и ноги ныли. Он провалился в сон. Вот, черт, он не мог в это поверить. Он взглянул на часы: на них было полдвенадцатого. Стоянка заполнилась машинами. Он поднял глаза на окно Керен. Занавеска все так же была закрыта.

Вдруг его будто оглушил стук в стекло. Он подскочил, ударившись локтем о рычаг коробки передач. Обернувшись, он увидел, что в окно правой двери к нему в машину заглядывал офицер полиции, который жестом требовал, чтобы он открыл окно. Бадди повернул ключ зажигания, чтобы начали действовать кнопки открытия окон. Мотор вздрогнул и завелся. Бадди нажал на кнопку: стекло, в которое стучался полицейский, опустилось.

– Добрый день, офицер, – сказал Бадди, продолжая дремать. Он старался говорить четко и разборчиво.

– Ты здесь затаился, парень, – сказал офицер. На его груди сияла медная бляшка, на которой можно было прочесть: «Безопасность. № 15».

– Я тут кое-кого жду, – неуверенно ответил он. Его лицо налилось краской, будто он совершил нечто непристойное – бога ради.

– И кого же? – спросил офицер, добавив в голос твердости.

– Мать, – с легкостью соврал он. – Мы договорились, что встретимся здесь, но, кажется, я ее упустил… задремал…

Очевидно офицер ему не поверил. Было похоже, что он взвешивал свой следующий шаг. Затем его лицо смягчилось.

– Смотри, парень, я не знаю, к чему все это, но будет лучше, если ты отсюда уедешь – прямо сейчас, ладно?

Он выезжал со стоянки, не зная, в какую сторону повернуть, пока не решил, что поедет на Эрбор-Лейн. Он медленно проехал по улице, поглядывая на дом Джейн. Окна были зашторены, никаких признаков жизни. Машины около их дома не было. Весь дом чуть ли не кричал: «Никого нет дома!!!».

«Лучше поеду домой. Может, в этот момент она пытается мне дозвониться», – подумал он, уже будучи зол на себя за то, что без малейшей пользы потратил столько времени около больницы. Он выдавил газ, и мотор взревел. У него в доме все это утро мог звонить телефон. Эхо звонков носилось по пустым комнатам.

Когда он уже был дома, то его поглотила тишина и пустота.

«Почему же она не звонит?»

Почему она ему так и не позвонила?

Это было началом ответа, будто жар, вызывающий дрожь у него в подсознании.

Он больше не мог удержаться от того, чтобы выпить, и направился вверх по ступенькам, где его ждала припрятанная у него в комнате бутылка.

* * *

На какое-то время они всей семьей перебрались в «Монумент-Мотель». На протяжении двух ночей беспокойные сны Джейн были полны крови. Кровь капала с деревьев, била ключом из родников, лилась из водопроводного крана, текла ручьями по улицам. Кровь была повсюду и на всем, что окружало Джейн, водоворотами устремляясь в щели в полу и просачиваясь между пальцами ее ног, когда она, к своему ужасу понимала, что боса. Она не могла от этого скрыться, ее засасывала густая красная жижа, а она лишь беспомощно пыталась удержаться на плаву.

Она в ужасе проснулась в незнакомой комнате, пытаясь осознать, где она и кто она. Ее тело было липким от густой жижи. Она села на край кровати и нащупала кнопку выключателя настольной лампы. Комната залилась светом, который не замедлил ударить ее по глазам. На ее теле была не кровь, а лишь пропитанная влагой пижама. На двуспальной кровати рядом негромко сопел Арти. Родители спали в другой комнате этого номера мотеля. Смежная дверь, ведущая к ним, была оставлена открытой. Джейн сидела жалко и одиноко. Ее пятки коснулись ковра, и она содрогнулась от ночной прохлады. Она больше не была одна с того момента, как ее освободили, и она покинула сарай, в котором продолжал лежать на полу оставляемый последними признаками жизни Майки Лунни. Все это сопровождалось активным безумием полиции, врачей «Скорой», газетных репортеров и телекамер, ставшим для нее бешеным водоворотом событий. Отец стал ее защитником и спасителем. Даже полицейские в местном отделении полиции побаивались его, когда он возражал против очередного бестактного вопроса. Он обнимал ее в полицейской машине на протяжении всей их дороги из участка домой. На улице перед их домом скопились люди, велосипеды, машины, лица, которых она не узнавала, каждый будто пытался глазами отщипнуть от нее хоть крошку, хоть кусочек, будто она была пришельцем, из космоса, с Марса или Венеры, доставленным исследователями в дом их семьи.

Ее отец объявил репортерам, что она не даст им ни одного интервью, и добился своего, несмотря на атаку, состоящую из банальных вопросов. Рассерженные телерепортеры и газетные журналисты продолжали скапливаться на тротуаре перед их домом. Один раз, выглянув из окна, она узнала некоторых их них. Она их видела по городскому кабельному телевизионному каналу. Никто из домашних ни о чем ее не расспрашивал и не лез в душу. Вроде как она должна была почувствовать себя свободной, расслабиться, но внутри себя, в мыслях она все еще была в заточении, привязанная к креслу.

Каждый выглядел так, будто шепчет. Она слышала такие слова, как «смелость» и «героизм», но сама она не чувствовала ни смелости, ни героизма. Чиф Рирдон из Монумента, соперник ее отца на поле для гольфа, приехал с его любимыми родственниками тетей Джози и дядей Родом, и они присоединились к всеобщему тарараму. Вся ее семья напоминала разворошенный муравейник. Она слышала, как мать со злобой в голосе говорила: «Это место…». «Мы снова переедем», – подумала Джейн, но эти слова уже не имели значения. У нее не было времени подумать, когда они ехали в больницу, где ее должны были проверить, затем в полицейский участок, где надо было отвечать на вопросы и подписывать бумаги, и когда затем возвращались домой в объятья матери: «Лучше отдохни, полежи немного». Но ей не хотелось отдохнуть, прилечь даже на короткое время, ей не хотелось быть одной. Потому что, если она окажется в одиночестве, то снова будет думать. Будет думать о Бадди. Каждый думал, что она еще не отошла от событий, ставших для нее тяжелым испытанием, каждый думал, что она подавлена и шокирована тем, что Майки Лунни сделал с ней, а затем с собой. Но все это время ее ум был занят Бадди – Бадди, который ее предал, Бадди, который все крушил у нее в доме и позже крушил и осквернял все, что было внутри нее. Она его любила, построила вокруг него целый мир и целое будущее, которое должно было ожидать их двоих, вместе.

Для нее это было похоже на домашний арест. Толпа снаружи не расходилась. Чиф Рирдон приехал к ним со своими сочувствиями. «Надо на несколько дней забрать ее отсюда. Пусть пыль осядет», – сказал он, и это прозвучало, как в старом кинофильме из уст уличного хулигана. «Поехали к нам в Монумент. Мы с женой за вами присмотрим».

В результате они уехали в Монумент, стараясь избегать машин репортеров. В мотеле она приняла таблетки, которые привез ей доктор Элисон, и погрузилась в сон, но ей снилась кровь.

Теперь она сидела на краю кровати, слушая звуки, исходящие от спящего Арти и хорошо знакомый храп отца из соседней комнаты. В конце концов, она на самом деле оказалась одна. Со своими мыслями. Она думала о Бадди и даже не полагала, что Майки Лунни таким образом разоблачит Бадди, при всем том, что он ее похитил. Никто не давил на нее и не выглядел подозрительно, предоставив возможность Майки без труда ее схватить. Участие Бадди в этом кошмаре оставалось для всех секретом, которым она ни с кем и никогда не поделится.

Еще перед тем, как покинуть Барнсайд, мать ее спросила: «А как же Бадди?»

Она закачала головой. Не веря своим словам, когда она сказала: «Я позвоню ему позже», – и отвернулась, чтобы не видеть удивления на лице матери. Мать больше ничего не говорила, оставаясь при своих подозрениях, если у нее таковые были.

Теперь она была одна в три часа ночи и думала о том, что писал Френсис Скотт Фицджеральд: «Когда душа прозябает в потемках, то стрелки часов всегда останавливаются на трех часах ночи». Когда учитель в классе на уроке литературы произнес эти слова, то они не произвели на нее ни малейшего впечатления, очевидно, потому что она редко просыпалась в три часа ночи. Но теперь ей была знакома пустота, которой были отягощены эти слова, и ощущение заброшенности и одиночества, и ко всему еще мысли о том, что она стала жертвой предательства. «О, Бадди», – подумала она. – «Что ты с нами сделал? Все было хорошо как никогда…»

Она снова легла в постель, потянулась к выключателю, выключила свет и поняла, насколько она может быть благодарна темноте. Она подумала о том, как Бадди сидит дома, ждет ее звонка и удивляется: почему никто не звонит? И в утешение себе, вообразила себе его страдания. Пускай также почувствует себя несчастным. Она уцепилась за эту мысль, хотя ее глаза налились слезами. Да будь оно все проклято, ко всем чертям! Зачем ему было нужно так все испоганить? Но она поняла, что он все испортил еще до того, как они познакомились и влюбились. Он разрушил их любовь намного раньше.

Ее, наконец, поглотил темный и мрачный сон. Когти рассвета уже вцепились в материю штор небольшой комнаты мотеля.

– Бадди?

Ее голос назвал его по имени. Он прижал к своему уху трубку, побоявшись, что упустит какой-нибудь нюанс или интонацию.

– Да, – ответил он. Затем неизвестно зачем: – Джейн? – потому что он знал, что это была она. Как он мог не узнать ее голос? И не ожидая ответа, тут же спросил: – Как ты? – облегчение сметало разом все накопившиеся в нем слова. – Джейн, я так переживал. Не знал, что и думать, – остановиться он уже не мог. – Ты где? Все время пытался тебе дозвониться. Твой телефон не отвечал… Я ездил к тебе, наверное, тысячу раз… – «Почему не замолчишь, наконец, и не дашь открыть ей рот?»

– Я в порядке, – ответила она, почти шепотом, голосом привидения. – Я дома. Ты можешь ко мне приехать?

– Конечно. Обязательно, когда скажешь. Когда? – «Глупо, да, замолчи ты, наконец», и вместе с тем, воспарив внутри себя: «Она позвонила!» Конец затяжной агонии. Но где-то внутри него прогремел предупреждающий сигнал. Ее голос показался уж слишком мягким и приглушенным. И еще она была настолько подавлена, что не могла ни пошутить, ни сострить. Он хотел спросить ее о тысяче вещей.

– Прямо сейчас. Можешь приехать прямо сейчас?

– Я буду прежде, чем ты об этом узнаешь, – сказал он.

– Хорошо, – ответила она, повесила трубку и исчезла. Ее голос еще долго продолжал эхом повторяться у него в ухе. Где-то еще минуту он неподвижно стоял у телефона.

Он как никогда спешил увидеть ее лицо, но когда это произошло, то по глазам ее понял, что она все уже о нем знает и любить его больше не сможет. В ее глазах была полная осведомленность. Взгляд был плоским и полным удивления. Ее черты были будто изваяны из гранита, само лицо напоминало каменную глыбу. Он никогда не думал, что она может смотреть на него такими глазами – отдаленно и холодно, будто откуда-то издалека, даже если он был всего лишь в нескольких футах от нее.

«Она знает», – подумал он. – «Обо мне и о доме».

– Заходи, – сказала она, сделав шаг в сторону.

– Что случилось? – спросил он. – С тобой все хорошо? – его слова были пусты и не несли ни малейшего смысла, просто нужно было что-то говорить. И его убило то, что она была прекрасной даже в своем холоде к нему и равнодушии.

– Заходи, Бадди, – сказала она. – Я хочу, чтобы ты вошел, – в ее голосе зазвучали командные нотки.

Подчиняясь команде, он вошел внутрь и на момент испугался, оказавшись в прихожей, где они терзали Керен. Он быстро взглянул в глаза Джейн, не желая увидеть дверь, ведущую а подвал на лестницу, по которой скатилась ее сестра, и не хотел видеть лестницу, на которой он тогда стоял с бутылкой водки. Он не хотел даже думать о комнате наверху.

– Я знаю, почему ты ни разу не захотел войти в дом, – холодно сказала она. – В мой дом.

Бадди не ответил. Он продолжал молчать. Механика его тела не работала.

– Из-за того, что ты тут сделал.

Это был удар ее осведомленности, будто внутри него гигантская колотушка ударила в гонг, и вибрации эхом пробежали по всему его телу. В один невозможный момент он ослеп, в глазах почернело, затем он снова начал видеть ее лицо и глаза, которые его сверлили насквозь.

– Я не понимал… – начал он, и остановился, поняв, что ему нечего ей объяснить, что произошло или почему. Он не смог найти объяснение даже для себя самого.

– Ты все крушил у меня в доме, – сказала она. – И мою комнату также? Изрезал мне постель? Наблевал на ковер? Сцал на стены?

Это слово шокировало его. Она никогда не ругалась. Одно лишь слово «сцал» пленило его до смерти. Он знал, что рано или поздно она это скажет. У нее в сознании он был связан с мочой на стенах.

– Только подумать, я его любила, – продолжала она. И теперь ее голос налился печальной надеждой, которую он попытался с ней разделить. Может, это был шанс? – Только подумать, я позволяла тебе себя целовать и прикасаться к себе…

Ее руки обессилено болтались по сторонам, а затем она схватила себя за плечи.

– Джейн… – начал он, и это было все, что он смог сказать. Он не раз видел людей, в конфузных ситуациях теряющих дар речи, и в точности знал, что это означает. Ему нужно было сказать слишком много – в свою защиту, даже когда он был беззащитным, не мог говорить, не мог подобрать слова и даже если находил их, то не знал, как это выразить и с чего начать.

– Меня от тебя тошнит, – сказала она, вздрогнув, будто ярость одних лишь ее слов на самом деле вызывала в ней тошноту. – Я не хочу тебя больше видеть. Мне захотелось, чтобы ты вошел сюда лишь один раз. А теперь – вон отсюда. Вон из моего дома. Вон из моей жизни…

Сломался ли у нее голос, или это было ее последнее слово?

Он не знал. Все, что он знал, так это то, что он сказал: «Джейн…», и не был в точности уверен, что смог бы что-нибудь произнести затем, и что попытался что-нибудь сказать. А в последствии и не мог вспомнить об этом. Он лишь помнил ярость на ее бледном лице, глаза, которые сверкали, но в них были не огоньки, а отблески льда. Он лишь помнил, как стоял молча, будто его огрели оглоблей по голове, а затем он развернулся и чуть ли не побежал к двери, которая так и не была закрыта после его прихода. Он отвернулся от той, которую любил до отчаяния и боли, и убегал прочь, убегал по дорожке, ведущей от ее крыльца, к машине, понимая, что он был виноват во всем, что она говорила, и что он был один из них, один из тех негодяев, которые не были достойны ничего, даже жизни.

Она только вернулась из больницы от Керен, как позвонил Гарри Фловерс.

Ее визиты к Керен были моментами света и радости – может, не столько радости, сколько забвением от печали и серости, в которую превратилась ее жизнь. Снова заговорив, Керен болтала без умолку, выкладывая ей все планы на жизнь, о покупке новой одежды и о том, как увидит всех своих друзей. Ее больничная палата была переполнена подарками от одноклассников, сумасшедшими открытками со странными картинками и фотографиями, шариками, парящими вокруг ее койки и цветами, расставленными повсюду. И хотя Керен была рада такому вниманию к ней, тень чего-то неосознанного ложилась на ее черты. Она все еще не помнила того, что с ней произошло в тот вечер, когда был разгромлен и разорен их дом. С того момента, как она открыла дверь и вошла внутрь, ее память была пуста, будто все было стерто карандашной резинкой. Джейн этому была рада.

Джейн была рада ее похищению и последующему за ним побегу от журналистов и телекомментаторов. Факт того, что Майки Стейлинг не выжил, и его ранние преступления случились тридцатью годами прежде в маленьком городке штата Мэн в пятистах милях от Викбурга, быстро поспособствовал тому, что эта история перестала что-либо значить. Средства массовой информации потеряли интерес как к Джейн, так и к Эймосу Делтону с того момента, как был получен отказ от дачи интервью, и Эймос был отправлен к родственникам в Индиану. Бедный Эймос, который, наконец, совершил смелый поступок. Однажды, когда он вернулся, она с благодарностью рассказала ему, каким после всего он был храбрым мальчиком.

Никто в семье не говорил о будущем – о том, останутся ли они в Барнсайде или переедут. Джейн была уверена, что они не переедут никуда. Однажды она зашла в комнату к Арти, снова услышала дикое звуковое сопровождение видеоигр и почувствовала, что не может удержать улыбку. В тот же вечер Арти выбрал предмет для разговора за ужином.

– Мы снова куда-нибудь переедем, Па? – спросил он, состроив полную гротеска детскую рожицу.

– Мы подумаем об этом позже, – ответил отец. – Когда Керен вернется из больницы, – затем он нежно взглянул на Джейн и сказал: – И Джейн немного разберется в своих чувствах.

Джейн не имела чувств, что бы в них как-то разбираться. В том то была и проблема. Ее тяжелое испытание с Майки приобрело аспект нереальности, будто это случилось глубоко во сне, приснившемся очень давно. Она противилась усилиям родителей показать ее психиатру. Кошмары ей больше не снились. Эпизоды были настолько короткими и скоротечными, что она не вспоминала деталей. Она жалела Майки Лунни, и никогда бы не смогла забыть его боль и мучения, когда сама беспомощно сидела привязанная к креслу, и не была убеждена в том, что он на самом деле мог ее убить. Ее больше удивляла собственная способность отодвинуть Майки, и те события в сарае под навесом в самый дальний уголок своего сознания.

С Бадди все было иначе. Первые дни он был ее сердечной болью. Она знала, что это звучит драматично, но на деле чувствовала, как горело от боли ее сердце, будто в него вонзился нож, лезвие которого к тому же продолжало вращаться в ее израненной плоти. Она отдаленно понимала, что он продолжал ее любить, но также осознавала невозможность ответить ему тем же. Разрушения были настолько велики – в ее доме, в жизни, в сердце. И если бы он признался раньше… если бы он сказал, что он это делал, и объяснил, почему… то, может быть, она чувствовала бы себя иначе, но не могла знать – как. Худшее было в том, что она не могла никому рассказать о Бадди. Лишь в семье она сумела промолвить, что между ними ничего не осталось.

– Что такого случилось там, в сарае, что это так изменило твои к нему чувства? – спросила мать, и Джейн остро взглянула на мать, поражаясь ее проницательности.

– Ничего, – ответила она, осознавая, что лжет, но у нее не было другого способа ответить. – Мы уже не вместе – каждый сам по себе…

Сомнительные взгляды матери на протяжение нескольких часов не могли никак изменить мнения Джейн, также в отношении собственной лжи.

В другой вечер, перед тем как уснуть, она увидела перед своими глазами его лицо и в ярости подумала о нем, обо всем, что он мог делать в этой комнате, о желтых дорожках на побелке, о противном запахе рвоты. Она представила себе струйки под побелкой. Не в это ли он превратился? В струйки мочи на стене? Она даже заплакала сразу перед тем, как уснуть. Это был странный плач – без слез.

Однажды утром она открыла глаза и увидела лишь голые стены без плакатов и фотографий. Что-то изменилось. Она еще не осознала – что. Солнце пробивалось в комнату, несмотря на то, что окна были зашторены. Она откинула одеяло и села, как всегда, глядя в одно и то же пятно на стене, пытаясь что-нибудь увидеть под краской. Она изменилась, а не комната. Боли от потери Бадди больше не было – ни боли, ни злости на него, ни запаха из-под ковра. Осталась лишь пустота – пустота в ней самой, будто черная дыра в далеком космосе, и все ее эмоции, злость, раскаяние и сожаление были затянуты в эту дыру. Она поднялась с кровати, раздвинула шторы и закрыла глаза, по которым ударило солнце. Затем отошла назад, проверяя себя, как и что она чувствовала. Она не чувствовала ничего. Это было пустое, незанятое пространство. Она отчасти поверила, что сумела мгновенно отрезать себя от всего, и что по ее венам больше не текла кровь. Будто у нее в теле они стали пустыми, осушились. Теперь с ней уж точно не было Бадди, он ушел не только из ее жизни, ночей и дней, но и от нее самой, от всего, что было у нее внутри. Было ли это любовью, если все это так просто смогло ее покинуть? Что должно было занять это место? Можно ли было подумать, что жизнь без чувств не будет жизнью? Она где-то читала, что природа не терпит пустоту. Но теперь внутри нее была пустота, вакуум. Что же может в ней перемещаться?

В этот день позвонил Гарри Фловерс.

Приятный запах наполнил ее ноздри, когда она зашла к себе в комнату и сняла трубку с телефонного аппарата – на кухне у матери в кастрюле варилась морковь с корицей.

– Алло, это Джейн Джером?

– Да, – ответила она, колеблясь. Этот голос ей был не знаком.

– Послушай, ты меня не знаешь. Хотя мое имя тебе известно. Меня зовут Гарри Фловерс, – затем быстро, пока она набирала в легкие воздух: – Подожди, не клади трубку. Пожалуйста, ничего не делай. Лишь послушай – все займет минуту или две. Только дай мне это сказать…

Мать появилась в дверях ее комнаты и остановилась с вопросом в глазах. Джейн встряхнула голову, послав ей небрежный взгляд, и мать вернулась на кухню.

– Я хочу сказать, что ты поступаешь с Бадди Вокером нехорошо. Это правда – в тот вечер он был у тебя дома со мной и с еще двоими парнями. Он был чертовски пьян и не знал, что делает, но он не трогал твою сестру. То, что случилось с ней, было случайностью, и Бадди в этом не участвовал…

– Зачем ты мне все это говоришь? – спросила она, удивившись тому, насколько холодно и беспристрастно она это произносила. С каким равнодушием.

– Я обязан ему этим звонком. Смотри, мне он даже не друг, но из тех, кого я не могу оставить в беде, благодаря тому, что он лучше многих, может, исключая тебя. И он сожалеет обо всем, что сделал в тот вечер. Его родители разводятся, и это перевернуло его жизнь с ног на голову, превратив ее в нечто паршивое. Надо полагать, что именно по этой причине в тот вечер, напившись, он оказался у тебя дома вместе с нами.

«Наверное, стоит положить трубку», – подумала она, но этого не сделала. Ей было любопытно, интересно, как выглядит Гарри Фловерс. Может, она на самом деле его видела где-нибудь на улице или в «Моле», не осознавая того? Она пыталась вообразить его лицо, черты. Но внутри себя видела лишь Бадди.

– У Бадди неприятности. Он снова пьет. Он какое-то время не пил, но сейчас он это делает без остановки.

Она молча слушала его, глубоко набрав воздух.

– И я подумал, – продолжал он. Его голос стал мягче, будто ласкал ее ухо. – Может, нам стоит как-нибудь встретиться? – звучало уж слишком скользко и хитро. – Ты знаешь, надо бы поговорить об этом… обо всем. Только мы вдвоем – я и ты…

Телефон вдруг показался ей змеей, которая затаилась около ее уха.

Она швырнула трубку на пол, а затем аккуратно положила на аппарат.

Джейн и Бадди случайно встретились в «Моле». Это было ноябрьским воскресением пять месяцев спустя.

Она целенаправленно избегала «Мол», делая все свои покупки в маленьких магазинчиках на Майн-Стрит в центре Викбурга или в новом торговом центре, открывшемся в нескольких милях от Монумента.

Он ходил в «Мол», будто на охоту, в надежде, что все-таки ее увидит, обходя один за другим маленькие магазинчики, заглядывая внутрь, садился на пластиковые скамейки в вестибюле. Фонтан все также не работал. Кафель его бассейна был покрыт все той же рыжей коркой.

Иногда он мог подъехать на машине к школе «Барнсайд-Хай», чтобы, остановившись не слишком далеко от главного входа, наблюдать за выходящими после уроков учащимися. Он все надеялся, что хотя бы мельком сможет увидеть ее еще раз. И однажды он ее увидел. Она шла мимо, ее сумка с учебниками была перекинута через плечо, и она смотрела куда-то в сторону. Отчего его снова начала мучить тоска, от которой в глазах собрались слезы, и сильно защемило в груди. В дальнейшем он делал все, чтобы не бывать в Барнсайде, но снова, раз за разом он туда приезжал.

В тот ноябрьский день они столкнулись лицом к лицу. Он сошел с эскалатора, и вдруг она перед ним предстала.

Внезапно удивившись, она нахмурилась, разозлившись на себя за то, что договорилась о встрече с матерью около «Филена», забыв, что должна избегать это место, чтобы случайно с ним не повстречаться.

– Привет, Джейн, – сказал он.

И хотя «Дворец Пиццы» находился не так близко к эскалатору, запах томатного соуса и пеппрони наполнял собой воздух даже здесь.

Он стал бледным, похудел. Как-то раз она вспомнила его красивые голубые глаза, но теперь они были больше серыми, чем голубыми. Белки налились кровью.

– Как ты? – спросил он.

Она все молчала, продолжая удивляться этой их случайной встрече.

– Хорошо, – наконец, произнесла она, без какой-либо реакции внутри себя. Он мог быть кем угодно. И чтобы окончательно не выглядеть стервой, она все-таки спросила: – А как ты?

Ее вопрос возбудил его – сам факт, что она поинтересовалась, как его дела.