Текст книги "Конан. Пришествие варвара (сборник)"
Автор книги: Роберт Говард
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 39 (всего у книги 41 страниц)
XIX. В Зале Мертвых
Конан осторожно крался в направлении огонька, чутко прислушиваясь к тому, что делалось за спиной. Звуков погони больше не было слышно, хотя он нутром чувствовал: там, во тьме, кто-то ждал удобного случая напасть, растерзать, кто-то охочий до человеческой плоти.
Огонек между тем не стоял на месте – он плыл вперед, слегка подпрыгивая. Потом Конан разглядел его источник. Туннель, которым он пробирался, пересекал другой, более широкий. И по нему двигалась странная процессия – четверо рослых, изможденных людей в черных одеяниях с капюшонами. Каждый опирался на посох, а предводитель нес в руке факел, горевший неестественно ровно. Точно призраки, миновали они затаившегося киммерийца, оставив после себя лишь меркнущий отсвет. Неописуемой жутью веяло от этой четверки. Они не были стигийцами; подобных им Конан никогда не видал и даже усомнился, принадлежат ли они вообще к роду людскому. Гораздо более походили они на духов, бродящих в заколдованных подземельях…
Не дожидаясь, пока вновь сомкнется тьма и сзади нападут неведомые твари, Конан ринулся по коридору вперед. Выскочив в широкий туннель, он снова увидел таинственную четверку – они далеко ушли и двигались прочь, окруженные сиянием факела. Конан беззвучно поспешил следом, но почти сразу вынужденно распластался по стене – остановившись, они сбились в кучку и, казалось, совещались о чем-то. Неожиданно они повернули назад, и Конан торопливо нырнул в ближайший проход. Он успел привыкнуть к темноте, хотя ночного зрения ему не было дано. Пошарив перед собой, он обнаружил, что туннель изгибается. Конан спрятался за ближайшим поворотом, не желая попасться на глаза тем четверым.
Стоя там, он услышал где-то позади себя негромкий гул – ни дать ни взять нестройные человеческие голоса. Пройдя немного по коридору, убедился, что слух его не подвел. Конан сразу оставил свое первоначальное намерение следовать за призрачной четверкой, шедшей неизвестно куда, и начал пробираться на голоса. Вот впереди забрезжил свет, и новое пересечение коридоров позволило Конану увидеть широкую арку, выходившую в какое-то освещенное помещение. И тут по левую руку от себя Конан приметил узкую каменную лестницу, уводившую вверх; звериная осторожность направила его к ней.
Голоса, которые он слышал, доносились из залитой светом арки. Пока он взбирался по лестнице, бормотание отдалилось, но затем он миновал низкую дверь и выбрался на галерею. Конан, окутанный спасительной тенью, увидел гигантский, скудно освещенный зал. Он догадался, куда его занесло, – это был Зал Мертвых, редко посещаемый кем-либо, кроме молчаливых стигийских жрецов. Вдоль черных стен ярусами стояли резные раскрашенные саркофаги, каждый помещался в отдельной нише темного камня; ряды ниш поднимались вверх, постепенно теряясь во мгле. Тысячи резных масок бесстрастно взирали на группу людей, стоявших посередине зала и казавшихся неприметными и ничтожными среди такого скопища мертвых.
Десять человек, стоявших внизу, были жрецами – они сняли маски, но Конан узнал тех, за кем шел к пирамиде. Перед ними, подле алтаря, на котором покоилась мумия в истлевших повязках, стоял высокий мужчина с ястребиным лицом. А сам алтарь, казалось, погрузился в недра живого огня, что пульсировал и сверкал, бросая на черные камни трепетные золотые блики. Это сиял огромный алый кристалл, возложенный на алтарь, и в его свете лица жрецов казались пепельно-мертвенными. Глядя вниз, Конан разом ощутил все бесконечные мили, все долгие дни и бессонные ночи изматывающей погони. Он задрожал от безумного желания ринуться вниз на безмолвных жрецов, могучими ударами клинка проложить себе путь и схватить алый камень нетерпеливыми пальцами… Но железная воля помогла ему совладать с собой и подавить порыв. Конан затаился в густой тени каменной балюстрады. Он заметил, что с галереи в зал вдоль стены вела лесенка, также скрытая тенью. Конан обводил сумеречный зал пристальным взглядом, высматривая других жрецов или свидетелей. Но похоже, здесь находились только те, что стояли у алтаря.
Глухой голос стоявшего рядом с мумией гулко разносился по залу:
– …И таким образом к нам на юг пришла эта весть. Ее нашептывал ночной ветер, вороны сообщали ее друг другу, каркая на лету, летучие мыши рассказывали ее совам и змеям, таящимся в древних руинах. Ее разнесли оборотни, вампиры и черные демоны, крадущиеся в ночи. Спящая Ночь Мира шевельнулась и встряхнула тяжелой гривой, в черных безднах забили барабаны, и эхо далеких жутких криков стало пугать ночных пешеходов. Ибо Сердце Аримана вернулось в мир, вернулось исполнить свое непостижимое предназначение. Не спрашивайте, каким образом я, Тутотмес из Кеми, слуга Ночи, получил эту весть прежде Тот-Амона, что зовет себя королем всех волшебников мира. Есть тайны, не предназначенные даже для ваших ушей. Скажу лишь, Тот-Амон – не единственный владыка Черного Круга. Восприняв весть, я выехал навстречу Сердцу, двигавшемуся на юг. Смерть за смертью оставляло оно за собой, несомое вперед рекой человеческой крови. Ибо кровь притягивает и питает его, а наибольшую силу придают ему окровавленные руки убийцы, вырвавшие Сердце у прежнего обладателя. Где сияет Сердце Аримана, там льется кровь, рушатся королевства и буйствуют слепые силы природы… И все же то, что должно было свершиться, свершилось – наконец-то я стою здесь перед вами как повелитель и господин Сердца. Я тайно призвал сюда вас, немногочисленных верных, чтобы разделить с вами власть над черным королевством грядущего. Сегодня вы увидите, как рухнут цепи рабства, наложенные на нас Тот-Амоном, как зародится империя! Но кто такой я – даже я, Тутотмес, – чтобы познать и покорить силы, дремлющие в этих алых глубинах? Три тысячи лет хранило оно забытые тайны… но я их узнаю. Мне расскажут – они!
И взмахом руки он обвел безмолвные силуэты, застывшие в каменных нишах.
– Они спят, глядя на нас сквозь свои скульптурные маски, – продолжал Тутотмес. – Короли, королевы, полководцы, жрецы, чародеи, все династии, вся знать Стигии за десять тысяч лет! Прикосновение Сердца пробудит их ото сна. Долго, долго пылало и билось Сердце здесь, в Стигии, здесь был его дом в течение долгих столетий, пока его не перевезли в Ахерон. Только древним известна его полная сила, и, когда моя магия пробудит их к жизни, они расскажут мне обо всем! Я заставлю их для меня потрудиться. Воскресив их, я выведаю позабытую мудрость, познания, скрытые ныне в этих высохших черепах. С помощью мертвых поработим мы живых! О да! Ибо короли, полководцы и волшебники древних станут нам помогать, и кто тогда устоит перед нами? Взгляните! Вот эти иссохшие, скрюченные останки на алтаре звались когда-то Тотмекри, верховным жрецом Сета; он умер три тысячи лет назад. Он был посвященным Черного Круга. Он знал Сердце. Он научит нас, как пользоваться его силой!
Подняв лучистый кристалл, Тутотмес возложил его на бесплотную грудь мумии и, воздев руки, запел заклинание. Но завершить его ему не пришлось. Он замер на полуслове, вглядываясь во что-то за спинами жрецов, и те разом обернулись туда, куда указывал его взгляд.
Сквозь темную арку в зал один за другим вошли четверо изможденных созданий в черных плащах. Тени надвинутых капюшонов едва позволяли различить желтые овалы их лиц.
– Кто вы? – резко спросил Тутотмес, и его голос предвещал опасность не меньшую, чем шипение кобры. – Не безумны ли вы, вторгшиеся в священную обитель Сета?
Самый высокий из чужаков ответил ему голосом бесцветным, точно звук кхитайского храмового колокола:
– Мы пришли за Конаном, киммерийцем.
– Его нет здесь, – ответил Тутотмес и сдвинул плащ с правого плеча движением пантеры, выпускающей когти.
– Лжешь, – прозвучало в ответ. – Он здесь, в храме. Мы нашли труп за бронзовой дверью и пошли по следу сквозь путаницу коридоров. Потом мы натолкнулись на это сборище. Мы пойдем дальше, но сперва отдайте нам Сердце Аримана.
– Смерть – удел безумных, – пробормотал Тутотмес, понемногу придвигаясь к говорившему.
Следом, окружал чужаков, крались его жрецы, но те четверо как будто не замечали.
– Кто способен взглянуть на него и не возжелать? – продолжал кхитаец. – Мы слышали о нем еще у себя на родине. Оно даст нам власть над народом, изгнавшим нас. Ужас и слава дремлют в его алых глубинах. Отдайте его нам и не вынуждайте убивать вас…
С яростным воплем кто-то из жрецов метнулся вперед, в его руке мелькнула сталь. Но ударить он не успел: взвился чешуйчатый посох и коснулся его груди, и жрец упал, как падает только мертвый. В следующий миг равнодушные мумии стали свидетелями жуткого, кровавого боя. Сверкали и обагрялись кривые ножи, мелькали похожие на змей посохи, и люди, которых они касались, с криком падали и умирали.
Как только был нанесен первый удар, Конан вскочил на ноги и помчался вниз по ступенькам. Он лишь мельком видел тот демонский бой. Он видел, как один из кхитайцев, изрубленный почти в куски, все еще стоял на ногах, раздавая смерть, пока Тутотмес не ударил его в грудь раскрытой ладонью, и только тогда кхитаец свалился.
К тому времени, когда Конан перепрыгнул последнюю ступеньку, сражение почти завершилось. Трое кхитайцев лежали на полу мертвыми, иссеченные в клочья. Но и среди стигийцев в живых остался лишь Тутотмес.
Вот он бросился на уцелевшего кхитайца, простирая, как оружие, пустую ладонь, и ладонь его была черна. Но еще быстрее метнулся вперед посох высокого кхитайца – метнулся и, казалось, сам собой удлинился в хозяйской руке. Острие коснулось груди Тутотмеса, и тот зашатался, но устоял; посох ударил еще и еще раз, и Тутотмес покачнулся и рухнул замертво. По его лицу быстро расползлась чернота, теперь он весь стал так же темен, как его заколдованная рука.
Тогда кхитаец повернулся к драгоценному камню, что пылал на груди мумии, – и увидел перед собой Конана. Некоторое время они молча смотрели один на другого, стоя среди кровавого побоища, под взглядами тысяч мумий.
– Долго же мы следовали за тобою, аквилонский король, – проговорил кхитаец спокойно. – По большой реке, через горы, через Пуатен и Зингару, по холмам Аргоса и морем. В Тарантии мы с трудом взяли твой след, ибо жрецы Асуры хитроумны. Мы вновь потеряли его в Зингаре, но затем отыскали шлем, брошенный тобой в лесу у подножия пограничных холмов, там, где ты сражался с лесными вурдалаками. И сегодня, в этих лабиринтах, мы едва не сбились со следа…
И Конан подумал о том, как ему повезло, – ведь он выбрался из покоев упырихи не тем путем, которым пришел. Иначе он прямо налетел бы на желтых демонов. А так он сумел издалека разглядеть, как они, подобно двуногим ищейкам, вынюхивают его след… вынюхивают его, пуская в ход какой-то жуткий сверхъестественный дар.
Кхитаец слегка покачал головой, словно прочитав его мысли.
– Все это, впрочем, не важно, – сказал он, – ибо долгий путь окончится здесь.
– Зачем вы выслеживали меня? – спросил Конан, готовый метнуться в любую сторону с быстротой спущенной пружины.
– Мы возвращали долг, – ответил кхитаец. – От тебя, обреченного смерти, бессмысленно что-либо скрывать. Мы служили Валерию, нынешнему королю Аквилонии. Долгой была наша служба, но теперь она кончена: братьев моих освободила гибель, меня же освободит исполнение клятвы. Я вернусь в Аквилонию и привезу два сердца: Сердце Аримана – для себя и сердце Конана – для Валерия. Один поцелуй посоха, вырезанного из Дерева Смерти…
Удар посоха был подобен броску гадюки, однако нож в руке Конана мелькнул мгновением раньше. Посох распался на две половины, и половины эти начали корчиться; новый взмах отточенного клинка – и голова кхитайца покатилась по полу.
Повернувшись, Конан протянул руку к Сердцу… и отпрянул. Волосы зашевелились у него на голове, кровь в жилах так и застыла. То, что лежало на алтаре, больше не походило на ссохшуюся мумию. Камень пылал и переливался на широкой груди живого мужчины, лежавшего обнаженным среди истлевших повязок. Но жив ли он в самом деле, Конан не взялся бы утверждать. Во всяком случае, глаза его казались неподвижным черным стеклом, в котором мрачно тлел нечеловеческий пламень.
Держа камень на ладони, воскрешенный поднялся и встал во весь рост у алтаря – нагой, смуглокожий, с лицом, похожим на застывшую маску. Молча протянул Конану алый кристалл, исходивший пульсирующим огнем, точно настоящее сердце. Конан взял его, испытав жутковатое чувство – подарок из рук мертвеца! Он догадывался, что не все заклинания были пропеты, обряд не доведен до конца: жизнь вернулась в тело, но не вполне.
– Кто ты? – спросил киммериец.
– Я тот, кто был Тотмекри, – прозвучал голос, подобный монотонному падению капель со сталактита в подземной пещере. – Я мертв.
– Ну так будь добр, выведи меня из этого храма, – попросил Конан, внутренне содрогаясь.
Размеренным шагом двинулся мертвый к черной арке. Конан последовал за ним. Оглянувшись, он в последний раз увидел громадный темный зал, ряды саркофагов и мертвые тела вокруг алтаря. Отсеченная голова кхитайца все еще пялилась вверх, в наползавшую тьму…
Сверкающий камень озарил черные коридоры, словно какая-нибудь волшебная лампа. Блики золотого света метались по стенам. Однажды Конану померещился в потемках отсвет тела цвета слоновой кости, но упыриха, которую когда-то звали Акивашей, попятилась перед сиянием Сердца. Нечисть и нежить разбегались с дороги, прячась во тьме.
Мертвец шел прямо вперед, не глядя по сторонам, шаг его был ровен и неизменен, точно судьба. Конан обливался холодным потом, терзаясь сомнениями. Почем знать, к свободе ли ведет его этот жуткий проводник, восставший из прошлого? С другой стороны, в одиночку Конан никогда бы не выбрался из колдовской путаницы туннелей и коридоров. Ему ничего не оставалось, кроме как следовать за мертвым сквозь тьму, что неохотно расступалась перед ними и вновь смыкалась позади, полная крадущихся теней, ненадолго разогнанных ослепительным пламенем Сердца.
А потом впереди показалась бронзовая дверь. В лицо Конану дохнул ночной ветер пустыни. Он увидел звезды в небе, и освещенную ими пустыню, и рассекавшую ее необъятную тень пирамиды. Тотмекри молча вытянул руку, указывая в пустыню, затем повернулся и беззвучно зашагал обратно во мрак. Конан провожал его взглядом, пока он не растворился в черноте, все теми же мерными шагами идя то ли навстречу известной и неотвратимой погибели, то ли к вечному сну…
Словно очнувшись, Конан с проклятием отскочил от двери и так помчался через пески, как будто за ним гнались демоны. Он не оглядывался ни на пирамиду, ни на черные башни Кеми, смутно вырисовывавшиеся вдали. Он бежал на юг, к берегу, бежал со всей скоростью, на которую были способны его длинные ноги. Предельное усилие мышц вымело из его сознания черную паутину, чистый ветер пустыни развеял кошмары, а ужас и отвращение сменились яростным восторгом. И вот пустыню сменила болотная сырость, заблестела сквозь заросли черная гладь воды, и Конан увидел «Смельчака», стоявшего на якоре.
Он проложил себе путь сквозь влажную чашу, до бедер увязая в трясине. Потом бросился в воду и поплыл, думать не думая ни об акулах, ни о крокодилах. Он подплыл к галере и, счастливый и мокрый, полез на борт по якорной цепи, и только тут его заметили вахтенные.
– Просыпайтесь, псы! – проревел он во все горло, небрежно отмахиваясь от копья, которое перепуганный черный матрос нацелил ему в грудь. – Поднять якорь! Живо на весла! Дать рыбаку полный шлем золота и отпустить его на берег! Скоро восход, а еще до рассвета мы должны влететь в ближайший зингарский порт!..
И он торжествующе размахивал над головой огромным сияющим камнем так, что по всей палубе катились волны золотого огня.
XX. И восстанет Ахерон из праха
В Аквилонию снова пришла весна. Зазеленели молодой листвою ветви деревьев, проклюнувшаяся трава радовалась теплому южному ветру. Но много полей стояло невспаханными, и лишь кучи золы и головешек указывали, где прежде стояли гордые виллы или процветающие города. Вожи, не прячась, бродили по заросшим травой большакам, в лесах же таились шайки готовых на все людей, не знающих над собой господина. Только в Тарантии происходили пиры один пышнее другого и царил показной блеск.
Правление Валерия было отмечено печатью безумства. Даже те из баронов, кто поначалу приветствовал его восшествие на престол, теперь возмущались в открытую. Сборщики налогов не давали житья ни богатым, ни бедным. Все богатства ограбленного королевства стекались в Тарантию, которая все менее походила на столицу державы и все более – на осажденную крепость захватчиков в завоеванной стране. Ее купцы богатели, но даже и богатеть было опасно. Каждого в любой миг могли под каким-нибудь дутым предлогом обвинить в измене, конфисковать нажитое, а самого бросить в тюрьму или вовсе отправить на плаху.
Валерий не делал даже попыток снискать любовь и доверие подданных, предпочитая опираться на немедийских воинов и отчаянно храбрых наемников. Он прекрасно осознавал, кем является в руках Амальрика, – марионеткой. Знал он и то, что правит лишь с молчаливого согласия немедийца. Валерий понимал – ему никогда не удастся объединить вокруг себя аквилонцев и сбросить это ярмо, ибо внешние провинции будут сопротивляться ему до последнего человека. Да и немедийцы мигом сбросят его с трона, вздумай он начать сплачивать королевство. Он попался в собственные силки. Отрава униженной гордости раъедала его душу – и Валерий пустился в разврат, предпочитая жить сегодняшним днем, не думая и не заботясь о дне завтрашнем.
Но безумие его содержало в себе и некую хитрость – хитрость столь тонкую, что даже Амальрик не сумел ее разгадать. Быть может, долгие годы ссылки наделили ум Валерия горечью, недоступной обычному пониманию, а отвращение к нынешнему положению дел превратило эту горечь в род безумия? Как знать! Во всяком случае, им владело единственное желание – губить все и всех, так или иначе, связанных с ним.
Он подозревал, что его правлению придет конец, как только Амальрик решит, что он выполнил свою роль. Еще он знал: покуда он жестоко угнетает родную страну, немедийцы будут терпеть его на престоле, ведь Амальрик желал окончательно поставить Аквилонию на колени, уничтожить последние ростки независимости и неповиновения. Вот тогда-то он сам возьмет власть, расстегнет кошелек, переделывая страну по себе, используя ее людскую силу и природные богатства, чтобы отобрать у Тараска корону Немедии. Главной целью Амальрика был императорский трон, и Валерий об этом знал. Он не знал только, догадывался ли Тараск. По крайней мере его безжалостное правление немедийский король одобрял. Тараск ненавидел Аквилонию застарелой ненавистью, подкрепленной прежними войнами, и всей душой жаждал изничтожить западного соседа.
Валерий и собирался разорить Аквилонию так, чтобы даже богатства Амальрика не помогли ей подняться. Он ненавидел барона не меньше, чем аквилонцев, и только мечтал дожить до того дня, когда страна придет уже в полное запустение, а Амальрик с Тараском сцепятся в междоусобной войне, которая и от Немедии не оставит камня на камне.
Он полагал, что завоевание все еще не покоренных провинций – Гандерланда и Пуатена, а с ними и Боссонских Пределов – поставит на его правлении точку. Его роль будет исполнена, и Амальрик просто отделается от него. Поэтому Валерий тянул с покорением этих провинций, ограничивая свою деятельность бессмысленными грабежами, а от Амальрика, понуждавшего его к выступлению в поход, он отговаривался, как только мог.
Жизнь Валерия состояла из сплошных оргий и разгульных пиров. В его дворец свозили прекраснейших девушек королевства – в основном силой. Он богохульствовал и пьяным валялся на полу пиршественных залов прямо в золотой королевской короне, марая царственный пурпур разлитым вином. А когда у него случались приступы кровожадности, на виселицах, установленных на рыночной площади, гроздьями повисали тела, топоры палачей купались в крови, а по стране мчались немедийские конники, грабя и сжигая все на своем пути. Доведенные до отчаяния аквилонцы то тут, то там поднимали беспорядочные восстания, которые подавлялись со зверской жестокостью. Валерий грабил, насиловал и разрушал так упоенно, что даже Амальрик возмущался и предостерегал его, мол, еще немного – и обнищавшая страна уже не сможет отстроиться. Откуда мог он знать – именно таков и был замысел Валерия!
В Немедии и Аквилонии вовсю шептались о вероятном безумии короля, а в Немедии – еще и о Ксальтотуне, человеке с покрытым лицом. Немногие видели его на улицах Бельверуса. Поговаривали, будто все больше времени он проводит в горах, среди одичавших наследников древней расы – немногословных, смуглолицых, чьи предки когда-то владели обширным королевством. Ходили слухи, будто среди спящих холмов ночами бьют барабаны, горят во тьме костры, а ветер разносит странные песнопения и заклинания, утратившие смысл столетия назад, но упрямо повторяемые у очагов горных деревень, чьи обитатели столь разительно отличались от жителей долин. Смысла этих ночных бдений не ведал никто – ну, может, разве Ораст, нередко сопровождавший пифонца. И было замечено, что на лицо Ораста все чаще набегала тень беспокойства.
Но с расцветом весны гибнущее королевство обежал новый слух, буквально возродивший его к жизни. Ни дать ни взять шепчущий ветер налетел с юга, пробуждая отчаявшийся, ко всему безразличный народ. Впрочем, где именно зародились эти слухи, никто так и не понял. Кто-то рассказывал соседям о странной нелюдимой старухе, спустившейся с гор: дескать, ветер развевал ее седые волосы, а рядом, подобно послушному псу, бежал громадный серый волк. Кто-то прослышал о жрецах Асуры, возникавших, как неуловимые призраки, там и сям, от Гандерланда до пуатенских границ, от Тарантии до боссонских лесных деревень…
Как бы то ни было, слух расползался, а с ним ширилось и восстание, пожаром охватившее приграничья. Восставшие штурмовали окраинные крепости немедийцев, вырезали отряды сборщиков дани. Весь запад страны вышел из повиновения столице, и это восстание было не чета прежним: уже не отчаяние чувствовалось в нем, а свирепая решимость и вдохновенный гнев освобождения. Поднимались не только простолюдины, бароны укрепляли свои замки, заявляя о неподчинении управителям провинций. А по ту сторону границы маячили отряды боссонских стрелков – решительных кряжистых воинов в чешуйчатых панцирях и стальных шлемах, с длинными луками. Отчаявшаяся, отупевшая, загнанная страна совершенно неожиданно для завоевателей наливалась грозными и яростными токами жизни. Амальрик со всей поспешностью сообщил об этом Тараску, и тот явился с армией.
Двое королей и Амальрик вели речь о восстании, сидя в тарантийском дворце. Они не посылали за Ксальтотуном, с головою ушедшим в какие-то тайные приготовления в немедийских горах. Со дня кровавой битвы при Валкие они ни разу не обращались к нему за магической помощью, и он жил своей жизнью, мало общаясь с ними и не проявляя к их замыслам видимого интереса.
Не посылали и за Орастом; жрец пришел сам – бледный, точно морская пена, гонимая штормом. Когда он вступил в золоченые покои, где держали совет короли, всем бросился в глаза его измученный вид и полный ужаса взгляд. Никто из них еще не видел в глазах Ораста подобного страха.
– Ты выглядишь усталым, Ораст, – сказал Амальрик. – Присядь на диван, а я пошлю раба за вином. Поездка утомила тебя…
Но Ораст вскинул руку:
– Я насмерть загнал трех коней, торопясь сюда из Бельверуса. Я не смею ни отдыхать, ни наслаждаться вином, пока не скажу того, что должен произнести.
Он заходил по комнате, словно сжигаемый неким внутренним огнем, не дававшим ему стоять неподвижно. Потом обратился к недоумевающим слушателям.
– Когда мы использовали Сердце Аримана, чтобы вернуть жизнь в мертвое тело, – начал он без обиняков, – задумывались ли мы о последствиях, которые повлечет наша возня в черной пыли прошлого? Моя в том вина, мой грех. Мы лелеяли собственные честолюбивые планы и думать не думали, какие замыслы может взлелеять воскрешенный нами чародей. Так вот, мы выпустили в наш мир демона, исчадие преисподней, недоступное человеческому рассудку. Сам я погряз во зле глубже некуда, но есть предел, которого не переступит ни один человек нашего времени. Мои предки были чистыми людьми, не запятнавшими себя служением демонам; в бездну зла погрузился лишь я один, но и я способен грешить лишь в пределах, мне отмеренных. А за Ксальтотуном стоят тысячи веков черной магии и демонских культов, вся сила древней религии зла! Он вне нашего разумения не только потому, что сам он волшебник, он – наследник целой расы чернокнижников! Путешествуя с ним, я видел многое, перевернувшее мою душу. Я видел, как в сердце спящих гор Ксальтотун беседовал с душами мертвых и вызывал древних демонов забытого Ахерона. Я видел, как проклятые последыши проклятой империи поклонялись ему и провозглашали его своим верховным жрецом. И я понял, что у него на уме. Слушайте же: он задумал ни больше ни меньше как возродить древнее, черное, жуткое королевство – Ахерон!
– О чем ты? – изумился Амальрик. – Ахерон давно превратился в прах, а последышей, как ты их назвал, отнюдь не достаточно для возрождения империи. Даже Ксальтотуну не под силу пробудить прах, которому три тысячи лет!
– Плохо же ты знаком с его черным могуществом, – мрачно ответствовал Ораст. – Я видел, как самые горы меняли свои очертания и под звуки его заклинаний становились такими, какими были когда-то. Я видел, как сквозь реальность проступают тени долин, лесов, озер и горных хребтов, явившиеся из прошлого. Мне показалось, я даже заметил, как поднимались в закатном тумане пурпурные башни позабытого Пифона… И вот в нашей последней поездке, когда загремели барабаны, а звероподобные почитатели Ксальтотуна завыли, катаясь в пыли, до меня дошел наконец смысл его колдовства. Говорю вам еще раз: он возродит Ахерон, подкрепив свою магию кровью гигантских жертвоприношений, подобных которым еще не было под луной. Поработив мир, он потоками крови смоет с лица земли настоящее и возродит прошлое!
– Ты сошел с ума! – вырвалось у Тараска.
– Сошел с ума? – Измученный взгляд Ораста обратился на короля. – Да может ли сохранить рассудок увидевший то, что довелось увидеть мне? Нет, я сказал вам правду. Он задумал вернуть Ахерон – с его башнями, городами и королями, со всеми его ужасами. Потомки ахеронцев послужат ему фундаментом… но известью и камнем для строительства станет кровь и плоть ныне живущих. Каким образом – я вам сказать не могу. Но я видел! Видел своими глазами! Ахерон вновь станет Ахероном, и даже леса, реки и горы примут тот же облик, какой имели в древности. Почему бы и нет? Уж если даже я, с моими ничтожными познаниями, сумел оживить человека, пролежавшего мертвым тридцать веков, – с какой бы стати величайшему волшебнику мира не воскресить королевство, рухнувшее когда-то? Придет час – и восстанет Ахерон из праха по его слову!
– Можем ли мы помешать ему? – спросил потрясенный Тараск.
– Есть лишь один путь, – ответил Ораст. – Нужно похитить у него Сердце Аримана.
– Но я… – помимо собственной воли начал Тараск и торопливо прикусил язык.
Этого никто не заметил, и Ораст продолжал:
– Сердце Аримана – сила, которая может быть использована против него. Дайте его мне в руки – и я, пожалуй, решусь противостоять Ксальтотуну. Но как похитить его? Чародей прячет Сердце в каком-то тайнике, до которого навряд ли сумеют добраться даже заморийские воры. Я бессилен его отыскать. Если бы только он вновь заснул сном черного лотоса… но в последний раз такое было после битвы при Валкие, когда ворожба отняла у него много сил, и…
Дверь, закрытая на все замки и запоры, беззвучно растворилась. На пороге стоял Ксальтотун. С обычным своим безмятежным спокойствием поглаживал он роскошную бороду, но глаза горели адским огнем.
– Слишком многому я тебя научил, – сказал он ровным голосом.
Его палец, точно перст судьбы, указывал на Ораста. И прежде чем кто-либо успел шевельнуться, он бросил на пол к ногам замершего, как статуя, жреца горсточку пыли. Она вспыхнула и затлела, выпустив струйку синеватого дыма, который обвил Ораста тонкой спиралью. Поднявшись выше плеч, дым с внезапностью кусающей змеи обвился вокруг его горла. Вопль Ораста сменился бульканьем и затих. Он вскинул руки к шее… но глаза уже вылезли из орбит, язык вывалился изо рта. Дым душил его, как веревочная петля; потом он рассеялся и исчез, а Ораст мертвым рухнул на пол.
Ксальтотун хлопнул в ладоши. Вошли двое, которых часто видели с ним, – низкорослые, с красными косыми глазами и острыми крысиными зубами, с кожей отталкивающего темного цвета. Не произнося ни слова, они подняли и вынесли тело.
Движением руки покончив со всем происшедшим, Ксальтотун уселся за стол из слоновой кости, вокруг которого сидели побледневшие короли.
– Почему вы собрались? – спросил он.
– Аквилонцы восстали на западе, – ответил Амальрик, первым пришедший в себя от страшного потрясения, вызванного гибелью Ораста. – Эти глупцы верят, будто Конан остался в живых и возвращается во главе пуатенского войска освобождать королевство. Если бы он появился сразу после разгрома при Валкие, если бы тогда прошел слух о том, что он жив, центральные провинции не решились бы подняться, столь велик был их страх перед волшебной силой, которая тебе повинуется. Но бездарное правление Валерия довело их до такого состояния, что люди готовы пойти против нас за кем угодно, лишь бы скорая смерть избавила их от мучений и нищеты. Разумеется, слух о том, будто Конан при Валкие не погиб, все время гулял по стране, но народ как следует поверил только сейчас. Из Офира вернулся изгнанник Паллантид, он клянется, что в тот день король лежал в своем шатре, сраженный болезнью, а в его доспехах сражался простой воин. Россказням Паллантида вторит мальчишка-оруженосец, едва оправившийся от удара булавы, которым его наградили при Валкие. Еще по стране бродит какая-то бабка с ручным волком и тоже болтает, будто король Конан жив и скоро придет за своей короной. А с некоторых пор и проклятые жрецы Асуры поют эту же песню. Они возвещают, что некоторым таинственным образом якобы получили «слово» о возвращении Конана. Покамест мне не удается поймать ни жрецов, ни старуху, но все это, без сомнения, козни Троцеро. Шпионы доносят – пуатенцы явно собираются вторгнуться в Аквилонию. И я думаю, Троцеро скорее всего потащит с собой какого-нибудь парня, объявляя его королем Конаном…
Тараск засмеялся, но смех его прозвучал неуверенно. Он тайком пощупал шрам под одеждой и вспомнил карканье воронов, помогавших выследить беглеца. Вспомнил он и труп Арвдея, своего оруженосца, которого нашли в пограничных горах чудовищно изувеченным волчьими клыками, – так по крайней мере утверждали напуганные воины. Еще он вспомнил об алом камне, вынутом из золотого ларца, пока спал чародей… но об этом не стоило упоминать.