Текст книги "Клинок судьбы"

Автор книги: Роберт Ирвин Говард

Погибший друг

 
Туман стелился под луной,
Клубясь, перетекал.
Один в лесу, во тьме ночной,
Усталый путник спал.
 
 
Сэр Ричард Гренвиль встал над ним
И тронул за плечо:
«Беда! Беда! Скорей проснись
И встреть врага мечом!»
 
 
Проснулся Кейн и испытал
Лишь радость, не испуг:
Его в ночи остерегал
Давно погибший друг!
 
 
И молвил Кейн: «Не мне, о сэр,
Господень смысл понять!
Увы, я видел вашу смерть,
Но вы со мной опять!
 
 
Как вышло, что из-за черты
Вернулись вы в сей мир?..» —
«Не время, Кейн! Дрожат листы,
Грядет кровавый пир!
 
 
Спешат нагие дикари
По голову твою,
И каждый клялся до зари
Предать тебя копью.
 
 
Отмщенья жаждает толпа,
И в бегстве смысла нет:
От их шагов гудит тропа,
Где ты оставил след!»
 
 
Едва лишь Кейн успел вскочить,
Стряхнув последний сон, —
Раскрашенные палачи
Бегут со всех сторон!
 
 
Но выстрел грянул, точно гром,
Врага сшибая с ног,
И под луною серебром
Сверкнул его клинок!
 
 
И с каждой вспышкой серебра
Багровый пламень гас
В зрачках, не ведавших добра,
Дикарских злобных глаз.
 
 
А рядом с ним другой боец
Разил в полночной мгле,
И с каждым выпадом мертвец
Пластался на земле!
 
 
Врагам добычи не видать —
Поют, звенят мечи…
…И прочь отхлынула орда
И сгинула в ночи.
 
 
И вновь тиха ночная сень,
И лес молчит опять,
И обернулся к другу Кейн,
Спеша его обнять.
 
 
Спеша прижать его к груди:
«О сэр, откуда здесь…»
И что ж? Он снова был один
Под куполом небес.
 

Крылья в ночи

Глава 1
УЖАС У СТОЛБА

Опираясь на посох, покрытый замысловатой резьбой, Соломон Кейн в хмурой задумчивости всматривался вперед, силясь разгадать представшую перед ним безмолвную тайну. За месяцы, минувшие с тех пор, как он покинул Невольничий Берег и лабиринтами джунглей и рек двинулся на восток, ему не раз и не два попадались туземные деревни, оставленные жителями… Однако таких, как эта, пуританин еще не видал.

Нет, деревню опустошил вовсе не голод: на заброшенных полях пышно разрастался дикий рис, который некому было собрать. Кейн задумался было об арабских работорговцах, но в этих безымянных краях их еще не видали. В конце концов пуританин пришел к выводу, что всему виной межплеменная война. Зря ли повсюду в траве валялись голые кости и оскаленные черепа. Иные кости были раздроблены и расщеплены; Кейн пригляделся и заметил шакалов и гиену, прятавшихся за развалинами хижин. Оставалось сообразить, почему убийцы, кем бы они ни были, не позарились на трофеи? Почему они оставили боевые копья побежденных белым муравьям, уже лакомившимся деревом рукоятей? Почему не забрали щиты, бросив их гнить под дождем?..

Они не взяли даже горшки для приготовления пищи. Изумление достигло предела, когда Кейн заметил на одном скелете ожерелье из ярких камешков и ракушек. Какой дикарь мог спокойно пройти мимо столь редкостной и желанной добычи?..

Соломон снова обвел взглядом деревню и поразился тому, что соломенные крыши многих хижин растрепаны и разметаны, словно туда пытались проникнуть некие твари, вооруженные когтистыми лапами… Потом он заметил еще кое-что, отчего холодные цепкие глаза попросту округлились. Рядом с бесформенной насыпью – руинами деревенской стены – высился гигантский баобаб, нижние ветви располагались не менее чем в шестидесяти футах над землей, а толщина ствола превосходила всякое вероятие. И что же? Возле самой макушки болтался скелет, насаженный на сломанный сук. Вот это всем загадкам загадка! Соломон Кейн окончательно почувствовал себя в присутствии грозной и тревожащей тайны; казалось, ледяная рука опустилась ему на плечо. Кто затащил останки несчастного на высоченное дерево? Или их зашвырнул туда великан-людоед, огр, не имевший ничего общего с человеческой расой?..

Ответа не было. Кейн пожал плечами, непроизвольно тронув черные рукояти тяжелых пистолетов, верную рапиру и поясной кинжал. Он не испытывал ужаса, в который обычным людям свойственно впадать перед лицом Неведомого и Безымянного. Годы странствий по чужедальним краям и бесчисленные схватки с самыми невозможными существами обожгли его ум, душу и тело, оставив только сталь и кремень. Кейн был рослым и худым, почти костлявым, но это была жилистая худоба дикого волка. Широкоплечий и длиннорукий, наделенный железными нервами и пружинистой мускулатурой, скромный пуританин умел убивать не хуже любого записного рубаки.

Колючие кусты непролазных джунглей изодрали на нем одежду, была порвана даже бесформенная широкополая шляпа, а сапоги из прочной кордовской кожи выглядели потрепанными и исцарапанными. Солнце покрыло густой бронзой его руки и грудь, но аскетически худое лицо не поддавалось никакому загару. Оно оставалось землисто-бледным, почти трупного цвета, – лишь горели суровым холодным огнем глубоко посаженные светлые глаза.

Окинув прощальным взглядом деревню, Кейн поправил увешанный оружием ремень, перебросил в левую руку посох, увенчанный головой кошки, – подарок колдуна Нлонги, – и зашагал дальше.

Слева лежала полоска редколесья; ниже по склону оно переходило в саванну – море волнующейся травы высотой человеку по пояс, если не выше. Чуть подальше снова начинался лес – густые, плотные джунгли. Из этого леса Кейн не так давно бежал со всей прытью обложенного охотниками волка, а по пятам за ним мчались жуткие дикари с хищно заточенными зубами. Даже и сейчас ветерок доносил отдаленное бормотание барабана, разнося над саванной и джунглями темную повесть о кровожадной злобе и жажде человеческой плоти…

Воспоминания о той погоне и спасении от нее были еще свежи в памяти Кейна. Лишь вчера, слишком поздно поняв, что забрел во владения людоедов, он обнаружил за собой погоню и до поздней ночи то бежал во весь дух, то полз и путал следы в кромешном смраде влажного леса… пока наконец, уже в темноте, не добрался до травяных лугов и не пересек участок саванны. Теперь стояло уже позднее утро; как ни странно, погони было не видать и не слыхать. Неужели людоеды прекратили охоту? В это было трудновато поверить. Когда он выбежал на луга, дикари буквально висели у него на плечах…

Гадать было бесполезно, и Кейн повернулся туда, куда лежал его путь. Весь восточный горизонт занимала изогнутая полумесяцем гряда беспорядочно раскиданных холмов, большей частью совсем лишенных растительности. К югу они делались выше, сливаясь в зубчатый хребет, живо напомнивший Соломону черные холмы Негари. Местность перед холмами густо поросла лесом, но с джунглями этот лес не шел ни в какое сравнение. Здесь было что-то вроде возвышенного плато, ограниченного с востока холмистой грядой, а с запада – саванной.

Двинувшись с места, Кейн направился в сторону холмов. У него был размашистый и неутомимый шаг. Черные демоны наверняка продолжали красться по его следам, и пуританин всего менее желал оказаться загнанным в угол. Кейн знал, что звук выстрела заставит их броситься врассыпную, но эти людоеды среди прочих человеческих племен стояли на такой низкой ступени, что внушить им сверхъестественный ужас нечего было и надеяться. А выстоять в рукопашной схватке против целого племени не мог даже Соломон Кейн, которого сэр Френсис Дрейк, помнится, называл первым мечом Девона…

Разоренная деревня, окутанная саваном смерти и тайны, понемногу пропала в отдалении. Между тем на плато, которое пересекал Кейн, царила странноватая тишина. Здесь совсем не было слышно пения птиц, лишь молча перелетали с дерева на дерево яркие попугаи. Единственными звуками были шорох шагов пуританина да шепот барабанов, доносимый ветром…

Но потом Кейн заметил впереди между деревьями нечто такое, из-за чего его сердце подпрыгнуло от ужаса к самому горлу. Еще мгновение – и он увидел этот ужас во плоти, лицом к лицу. На широкой поляне, где почва довольно круто уходила вверх, высился столб, а к столбу было привязано… то, что было когда-то чернокожим мужчиной. Кейну в свое время довелось побыть прикованным рабом на галере в турецком плену, он изведал подневольный труд на винодельнях Берберии, он дрался с краснокожими в Новом Свете, он томился в застенках испанской инквизиции, то есть вроде бы прошел уже всю школу людской бесчеловечности, но зрелище, представшее перед ним теперь, заставило содрогнуться, и к горлу подступила тошнота. И дело было даже не в чудовищных ранах и увечьях злополучного негра. Самое скверное, что несчастный был еще жив.

Когда Кейн приблизился, окровавленная голова, свисавшая на истерзанную грудь, приподнялась, умирающий заметался, роняя с огрызков ушей багровые капли, а разорванные губы издали то ли всхлип, то ли хрип…

Соломон попытался заговорить, но в ответ прозвучал ужасающий крик, несчастный стал корчиться, выворачивая суставы, его голова дергалась вверх и вниз, повинуясь судороге искалеченных нервов, зияющие глазницы, казалось, силились что-то увидеть. Потом чернокожий с душераздирающим стоном прижался к столбу, у которого его удерживали веревки, поднял голову и замер, прислушиваясь, ни дать ни взять ожидая чего-то жуткого сверху, с небес.

– Послушай, тебе незачем бояться меня, – на диалекте речных племен сказал ему Кейн. – Я ничем не обижу тебя и никому больше не позволю причинить тебе зло. Сейчас я тебя отвяжу…

Говоря так, Соломон с горечью ощущал, как безнадежно опоздали его забота и помощь. Но видно, дружеский голос все-таки достучался до придавленного невыносимым страданием сознания чернокожего. Изо рта, где чья-то жестокость почти не оставила целых зубов, потекли слова – запинающиеся, невнятные, перемежаемые бредом гаснущего рассудка. Негр говорил на языке, сходном с тем, которому Кейна научили дружелюбные обитатели речных берегов, так что пуританин многое понимал. Судя по всему, бедолага провисел на столбе не один день – «много лун», так он выразился, – и все это время злобные нечеловеческие существа забавлялись с ним самым чудовищным образом. У этих монстров было даже название; что оно означало, Кейн так и не разобрался, ибо негр употребил неизвестное ему слово, прозвучавшее как акаана. К столбу, однако, привязали его не они. Пленник упомянул какого-то Гору, который был жрецом, и пожаловался, что этот Гору слишком туго затянул веревку у него на ногах. Кейну оставалось лишь изумляться, как воспоминание о такой пустячной, в общем-то, боли не оказалось смыто кровавыми волнами ужасающих мук.

А чернокожий уже рассказывал потрясенному Соломону про своего брата, который помогал привязывать его к столбу, и всхлипывал, как ребенок. Слезы кровавыми каплями вытекали из пустых глазниц.

Когда несчастный начал бредить о каком-то копье, давным-давно сломанном на охоте, Кейн с бесконечной осторожностью перерезал веревки и бережно опустил истерзанное тело на мягкую траву. Увы, даже самые легкие прикосновения причиняли чернокожему нестерпимую боль, он корчился и выл, точно умирающий пес, и десятки потревоженных ран заново взялись кровоточить. Кейн присмотрелся и понял, что эти раны, скорее всего, оставлены зубами и когтями, а вовсе не копьями или ножами.

Все же усилия Соломона увенчались успехом, и освобожденный пленник вытянулся на траве, опустив голову на подложенную пуританином шляпу и неровно, судорожно дыша.

Кейн раскупорил флягу, влил в бесформенный рот немного воды и попросил:

– Расскажи еще об этих дьяволах, что терзали тебя. Ибо, видит Бог, которому молится мой народ, подобное зло не должно остаться безнаказанным – хотя бы сам Сатана встал у меня на пути!

Услышал ли его умирающий, так и осталось неизвестным, потому что внимание несчастного негра привлекло нечто иное. Как раз в это время с ближнего дерева снялся большой попугай, любопытный, как вся эта порода. Он пролетел так близко, что биение его широких крыльев взъерошило Кейну волосы. Услышав их хлопанье, истерзанный чернокожий вскинулся на траве и закричал так страшно, что его голос потом преследовал Кейна до самой могилы:

– Крылья! Крылья!.. Они опять здесь!.. Нет! Не надо! Пощады… Крылья…

Кровь хлынула у него изо рта, и он рухнул навзничь – уже бездыханный.

Кейн поднялся с колен и стер холодный пот со лба. Деревья кругом колебались и плыли в полуденном зное. И по-прежнему стояла такая тишина, словно кто-то наложил сонное заклятие на весь этот край. Хмурый взгляд Соломона вновь обежал зловещие холмы, горбившиеся в отдалении, потом обратился на пройденную саванну. Тень древнего зла витала над этой землей, полной неисповедимых тайн…

Он бережно поднял искалеченное тело, бывшее когда-то крепким, молодым, полным жизни телом, и отнес на край поляны, чтобы там уложить как можно благопристойнее. И, заново содрогнувшись от вида чудовищно жестоких увечий, завалил погибшего камнями, так, чтобы даже упорному хищнику не добраться было до упокоенного.

Он едва успел довершить этот невеселый труд, когда что-то отвлекло его от скорбных раздумий и вернуло к бдительности. Что-то – некий звук?.. инстинкт сродни волчьему чутью на опасность? – побудил его крутануться на месте. И от него не укрылось движение на противоположной стороне поляны. В густой траве мелькнула безобразная черная рожа: в плоском носу – кольцо из слоновой кости, толстые губы раздвинуты, показывая искусственно заостренные зубы, заметные даже на таком расстоянии. Блестящие бусины глаз, низкий покатый лоб, увенчанный колтуном курчавых волос… Мелькнувшее лицо немедля исчезло, но Кейн уже шарахнулся под защиту деревьев и помчался, как гончий пес, бросаясь от ствола к стволу. Вот-вот за спиной прозвучит многоголосый восторженный клич, и людоеды, выскочив из засады, устремятся в погоню…

Скоро, однако, Кейн пришел к выводу, что они собирались доконать его неторопливым преследованием, так, как поступают иные хищники, предпочитающие выматывать жертву. Он торопливо двигался в глубь плато, не пренебрегая даже самомалейшим укрытием. Людоедов он больше видеть не мог, он просто знал, как знает гонимый волк, что они держались непосредственно позади, выжидая только момента, чтобы сразить его, ничем не рискуя.

Кейн улыбнулся – нехорошо и очень невесело. Если они вздумали соревноваться с ним в выносливости, он даст им такую возможность. Посмотрим, стало быть, кто жилистей – лесные дикари или закаленный походами пуританин…

Продержаться бы только до ночи, и тогда, может статься, он сумеет-таки от них ускользнуть. Если же нет… Англо-саксонские предки Кейна тоже были когда-то порядочными дикарями, охочими до отчаянных битв, и в глубине души Соломон знал: их наследие скоро побудит его оставить бегство и грудью встретить преследователей. И плевать, что их там не менее сотни против него одного!

Солнце понемногу клонилось к западу. Кейн изрядно проголодался – он ничего не ел с раннего утра, когда отправил в рот последний кусочек вяленого мяса. Лесной родник дал ему напиться, а потом он заметил среди деревьев крышу большой хижины, но предпочел обойти жилище далеко стороной. Ему с трудом верилось, что молчаливое плато совсем необитаемо, однако те, кто здесь жил, вряд ли уступали в свирепости тем, от кого он удирал.

Местность между тем делалась все более пересеченной. То и дело попадались большие расколотые валуны, подъемы сменялись спусками – Соломон приближался к подножию угрюмых холмов. Преследователи по-прежнему почти не показывались на глаза. Лишь время от времени, осторожно оглядываясь, Кейн то подмечал краем глаза неясную тень или движение распрямляющейся травы, то улавливал шорох листвы.

Почему все же они так осторожничают? Почему не приблизятся и не попробуют прикончить его?..

Как раз когда воцарилась ночь, Кейн достиг отлогого подъема к подошве ближних холмов, что мрачно и зловеще вырисовывались на фоне темного неба. Он весь день стремился сюда в надежде избавиться наконец от упорных преследователей… И вот добрался, но некое тревожное чувство предостерегало его, внятно нашептывая: «Не ходи туда!» От холмов веяло дремлющим злом, как веет опасностью от змеи, замеченной в высокой траве…

Ночная тьма воцарилась сразу и плотно. В духоте тропической ночи мерцали красноватые звезды. Ненадолго остановившись в густой рощице, за которой деревья на склоне начинали постепенно редеть, Кейн распознал звук, никак не объяснявшийся движением ночного ветерка – хотя бы потому, что ночь стояла совершенно безветренная. Ни единое дуновение не тревожило тяжелой листвы. Кейн едва успел обернуться – и тут что-то ринулось из-под деревьев. Тень, едва отличимая среди других теней ночи, бросилась на Соломона, рыча по-звериному и лязгая железом. Только отблеск звезд на вражеском клинке позволил англичанину отвести удар. Нападавший низко пригнулся, срывая дистанцию, и они схватились грудь на грудь. Пуританина оплели жилистые тощие руки, остроконечные зубы клацали перед самым лицом, но и Кейн не оставался в долгу. Его изорванная рубашка с треском подалась под иззубренным лезвием; благодаря слепой удаче Кейн поймал и перехватил руку, вооруженную железным ножом, и одновременно выхватил из ножен свой собственный шотландский кинжал, а по спине уже бежали мурашки – он предчувствовал, что между лопаток ему вот-вот вонзится копье…

Этого, однако, не произошло, и, улучив миг, чтобы изумиться, почему другие людоеды не спешат товарищу на подмогу, Соломон пустил в ход всю свою немалую силу. Сцепившись, двое раскачивались и боролись во мраке. Каждый старался вогнать свой клинок в тело соперника, и, чувствуя, что белый человек оказался сильней, людоед взвыл, точно бешеная собака, пытаясь царапаться и кусаться. Топчась и кружась, поединщики мало-помалу выбрались на открытое место, и звездный свет позволил Кейну рассмотреть костяное кольцо в носу у врага и заостренные зубы, стремившиеся сомкнуться на его горле. Яростным усилием он превозмог хватку черной руки, сжимавшей его правое запястье, и по рукоять всадил кинжал людоеду в ребра. Тот дико завизжал, в ночном воздухе разнесся резкий запах свежей крови…

…И в тот же миг прямо над головой Кейна стремительно прошумели мощные крылья. Соломона сбило с ног. Какая-то сила вырвала чернокожего воина из его рук, и тот исчез, заорав напоследок в предсмертной муке. Кейн мгновенно вскочил… и то, что он услышал, потрясло его до глубины души. Вопли чернокожего постепенно стихали, доносясь откуда-то сверху…

Он напряг зрение, вглядываясь в небеса, и как будто успел заметить на фоне звезд нечто жуткое и бесформенное. Он даже различил человеческие руки и брыкающиеся ноги, накрытые тенью огромных крыльев… Впрочем, все пронеслось и исчезло настолько быстро, что Соломон ни в чем не был уверен.

Впору было задуматься, а не приснилось ли это ему в каком-то чудовищном сне… Тем не менее, пошарив в траве, он разыскал свой шаманский посох, которому довелось отразить удар короткого копья, – и это копье тоже лежало неподалеку. Вскоре нашлось и последнее доказательство реальности происшедшего – длинный кинжал, весь перемазанный кровью…

Крылья! Крылья в ночи! Скелет на дереве возле деревни, где на домах были изорваны крыши! Несчастный чернокожий, чьи раны были нанесены не копьями и не ножами, он ведь умер, крича о крыльях!.. Похоже, в этих холмах водились гигантские птицы, не гнушавшиеся человечины… Но если это были птицы, почему они сразу не сожрали несчастного, привязанного к столбу? И потом… Эта тень, промелькнувшая в небесах… Как ни мало успел рассмотреть Кейн, он мог бы поклясться, что силуэт у твари был вовсе не птичий.

Отчаявшись понять, что к чему, Кейн передернул плечами и вслушался в ночь, но все было тихо. Людоеды, преследовавшие его от границы своих родных джунглей, ничем своего присутствия не обнаруживали. Может, страшная участь, постигшая одного, обратила в бегство всех остальных?.. Кейн проверил пистолеты. Нет уж, лезть ночью в эти холмы его не заставит никакая сила на свете, а там – будь что будет!

Ему требовалось поспать, непременно поспать, хотя бы за ним гнались все дьяволы Старшего Мира. Потом с запада долетел низкий рык: там бродили в поисках поживы дикие хищники. Кейн торопливо спускался по склону, пока не набрел на густую рощицу далеко в стороне от той, где ему довелось выдержать схватку с людоедом. Там он выбрал дерево и влез на высокую развилку, где даже при его росте удалось довольно-таки уютно устроиться. Над головой было полно веток, так что никакая тварь не сумела бы спикировать на него. А если снизу полезут выследившие добычу дикари, он их услышит. Он всегда спал чутко, как кот. Что же касается змей или, например, леопардов… Ладно, он рисковал тысячи раз, рискнет и еще!

Скоро Соломон Кейн уснул. Сперва ему снилось нечто беспорядочное и неясное, пронизанное туманными намеками на какое-то дочеловеческое зло… Потом, однако, все сложилось в ясную и четкую, совершенно живую картину. Соломону приснилось, что он проснулся. Проснулся, вздрогнул и сразу схватился за пистолет – ибо жизнь одинокого волка приучила его мгновенно выхватывать оружие, если его внезапно что-то будило…

Это «что-то» сидело поблизости на толстом суку – странная тварь, сливавшаяся с ночными тенями. Она пялилась на Кейна жадными желтыми светящимися глазами, чей взгляд, казалось, проникал непосредственно в мозг. Тварь была длинной и тощей, очень странного телосложения, и, если бы не узкие щелки глаз, ее можно было бы и не заметить в потемках. Еще Кейну приснилось, что, пока он зачарованно рассматривал неведомое создание, в желтых зенках появилась неуверенность. Поднявшись, тварь почти по-человечески отошла прочь по толстой ветке, расправила огромные темные крылья, прыгнула в пустоту – и исчезла.

Только тут Кейн дернулся и сел в своей развилке, и сон слетел с него окончательно.

Тускло светили звезды, сучья кругом выгибались готическими арками. Кроме самого Кейна, на дереве никого не было. Значит, ему все же приснилось. Но до чего живым и ярким был этот сон!.. Какое нечеловеческое зло его переполняло!.. Даже и теперь в воздухе витал запах вроде того, какой источают хищные птицы…

Соломон снова напряг слух. Вздыхал ночной ветер, шепталась листва… Где-то вдалеке ревел лев… Больше ничего не было слышно. И Кейн снова заснул, не ведая, что в звездном небе над ним вычерчивает круги крылатая тварь.

Точно падальщик, что кружится над умирающим волком…