Текст книги "Царь Иисус"

Автор книги: Роберт Грейвз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 32 страниц)

Глава четырнадцатая КНИЖНИКИ

Весной того года, когда Иисус приехал в Галилею, он вместе с родителями и братьями в первый раз отправился на Пасху в Иерусалим. Путешествие было приятным. Сначала ехали по равнине, засеянной щедро взошедшими хлебами, до Сунема и Изрееля, а оттуда по горной дороге через Самарию в Иудею, и каждая остановка в пути была словно иллюстрация к какой-нибудь главе или сразу к нескольким главам Писания. Деревня Сунем находится на юго-западном склоне Малого Ермона и знаменита своими садами, а еще знаменита красивыми женщинами. Ависага Сунамитян-ка, самая красивая девушка Израиля, была избрана предстоять царю Давиду и ходить за ним, и лежать с ним, согревая зимними ночами его старые кости. Из-за Ависаги старший сын Давида Адония не стал царем после отца. Там Сунеме, жила «великая женщина», очаровавшая Елисея, и в Сунеме родилась красавица, которой, как говорят, Соломон посвятил свои любовные песни. Горная дорога начинается у пограничной деревни Ен-Ганним, что значит «Фонтан садов», которая не хуже Сунема и также богата гранатами, фигами и айвой. Через нее бежит река, что расходится потом на тысячи речушек, и красоту своей сунамитян-ки Соломон сравнивал с красотой этого места. Здесь Иосиф с семейством остановился на ночь.

На другое утро они перешли границу Самарии и к вечеру, пройдя между горами Гевал и Гаризим, уже мыли ослов в источнике Иакова за стенами святого города Сихем, заселенного самарянами. Еще две-три мили, и следующую ночь они провели в Галгале. Здесь израильтяне разбили свой первый лагерь после того, как перешли Иордан под водительством Иисуса Нави-на, и это было первое место в Ханаане, где они праздновали Пасху. Однако круглого камня, который дал название месту, тут не было уже несколько столетий, со времен доброго царя-реформатора Иосии, потому что он служил для жертвоприношений богине Ашиме. По той же причине Иосия спилил древнюю терпентинную рощу Мории, где Авраам и Иаков поклонялись Богу. Это была одна из самых больших святынь Ефрема, но от нее ничего не уцелело, кроме имени.

На другой день они пришли в Вефиль, тоже святое место, о котором пророк Амос написал несколько иронично: «Идите в Вефиль – и грешите, в Галгал – и умножайте преступления…» Здесь патриарх Иаков, запомнив, что видел во сне, как ангелы спускают и поднимают лестницу, поставил жертвенный алтарь Легове, однако добрый царь Иосия разбил этот алтарь и срубил древний дуб, под которым вершила суд Дево-ра-пророчица. То, что было когда-то царским городом, любовно украшенным царем Ровоамом, который поставил здесь золотых идолов и храм не хуже иерусалимского, теперь превратилось в грязную деревушку, не имеющую даже своего рынка, такую же бедную, как все остальные на неплодородных землях Вениамина. Увидев худосочные хлеба, Иисус спросил Иосифа, зачем крестьяне вообще сеют в этих местах. И он ответил:

– Чтобы получить семена. В хороший год этого хватает.

Братья Иисуса взяли с собой из Вифлеема сноп пшеницы для благодарственной жертвы, и в каждом колосе была по меньшей мере сотня крепких зерен.

По разбитой дороге, заполненной людьми в праздничных одеждах, они пришли в город Раму, что в четырех милях севернее Иерусалима. Здесь им показали могилу Рахили, причем жители Рамы или делали вид, будто никогда не слышали о другой могиле Рахили – и иудейском Вифлееме, или с презрением отвергали нсякие намеки на это. Но Рахиль на самом деле ханаанская богиня, а не смертная женщина, поэтому то, что теперь называют ее могилой, было ее алтарем, и таких алтарей в разных местах можно насчитать не один десяток.

Итак, они пришли в Иерусалим, единственное место в то время, где на законных основаниях можно было принести в жертву и съесть пасхального барашка. Иосиф с Марией и Иисусом остановились в доме Лисий и, по обычаю, торопливо уселись за праздничную трапезу, словно все еще находились в пути. С поджаренным барашком ели пикорий-эндивий и пресные хлебцы, смоченные в сладком соусе, а начали трапезу чашкой сладкого вина, благословленного Иосифом.

Иисусу пришло в голову спросить отца, в чем смысл этой трапезы. И он получил традиционный ответ:

– Это принесение агнца в жертву Богу. Когда он проходил над домами детей Израиля в Египте, то освобождал нас, убивая первенцев египтян.

Иосиф прочитал или сделал вид, что прочитал, ибо знал наизусть текст из Книги Исхода, где описано, как должна проходить трапеза. Потом они пропели два псалма Давида: «Славьте Господа, Бога вашего» и «Когда вышел Израиль из Египта», выпили по второй чаше, и на этом трапеза закончилась, а недоеденная нища была отложена в сторону, потому что потом ее надо было сжечь. Однако, соблюдая приличия, гости и хозяева выпили и третью чашу, и четвертую и спели еще четыре псалма Давида: «Буду славить (Тебя), Господи, всем сердцем моим, возвещать все чудеса Твои», «Возлюблю Тебя, Господи, крепость моя!», «Радуйтесь, праведные, о Господе: правым прилично славословить», «Восплещите руками все народы, воскликните Богу гласом радости». После Египта, «дома рабства», для Иисуса было чудом оказаться на Пасху в Иерусалиме, ведь об этом мечтают все израильтяне. Вскоре он задумался над подробностями обряда и начал задавать братьям трудные для них вопросы, однако Иосиф грубо одернул его, сказав, что если вино ударило ему в голову, то все равно лучше вести себя потише.

Все-таки Иисус спросил Иосифа, возьмет ли он его с собой в Храм послушать публичные споры.

Иосиф ответил:

– Нет, ты еще мал.

– А когда будет можно?

– Когда ты станешь мужчиной. Ты еще не мужчина, хотя делаешь мужскую работу, и не станешь мужчиной до следующей Пасхи. В твоем возрасте нет смысла ходить на публичные диспуты, даже если удастся получить разрешение.

Прошел год и еще один год, и как-то раз, когда Иосиф лежал с завязанным горлом и почти не мог говорить, Иисусу разрешили прочитать молитву. С этого дня он мог считать себя мужчиной и надевать молитвенные одежды, еврейский вариант римской «взрослой тоги». Это особый момент в жизни матери, когда она перестает быть ответственной перед мужем за безопасность и хорошее поведение ребенка, который сам берет на себя ответственность за нее. Однако евреи не празднуют это событие, как бывает у других народов. Иисус просто преклонил колени перед своими родителями и получил их благословение и поцелуй в лоб от обоих. Иосиф спросил его, не хочет ли он принести «жертву преуспевания» Храму, например, козла?

Иисус ответил, что учитель Симон предостерегал его против жертв, которые специально не отмечены Законом, и процитировал сорок девятый псалом:

Если бы Я взалкал, то не сказал бы тебе, ибо Моя вселенная и все, что наполняет ее. Ем ли я мясо волов и пью ли кровь козлов? Принеси в жертву Богу хвалу и воздай Всевышнему обеты твои, и призови меня в день скорби…

На этот раз Иисус не ушел из Иерусалима после праздника, но Иосиф и Мария ничего не заметили до вечера. Они поехали обратно в Иерусалим, однако ни в доме Лисий, ни в доме Лидии, другой сестры, его не было, и никто о нем ничего не знал.

Иисус тем временем получил разрешение присутствовать на публичных диспутах в Храме, которые проходили при участии самых известных книжников. Кирой, стоявший у ворот, был поражен молодостью искателя знаний, но, задав ему несколько вопросов, ласково подтолкнул его внутрь со словами:

– Проси мудрости у Бога!

В течение первых двух дней Иисус ни разу не открыл рот, только внимательно слушал, и сердце прыгало у него в груди, когда кто-нибудь произносил: «Просвещенный Шаммай говорил по этому поводу то-то и то-то, а что по этому поводу говорил справедли-иый Гиллель?» Часто он бормотал себе под нос то или иное изречение Гиллеля, выученное им у Симона, потому что для него Гиллель всегда был прав. Он тогда еще был жив, однако Иисусу ни разу не пришлось поговорить с ним, потому что он был уже очень стар и многие годы не выходил из своей комнаты в Академии.

На третий день случилось так, что Иисус присутствовал при споре двух знаменитых книжников, происходившем в затененной части Женского двора. Народу было много, и за широкими спинами слушателей ему не были видны сидевшие в креслах ученые мужи, которые обсуждали очень интересный вопрос: почему пасхального агнца отбирают на десятый день месяца, а приносят в жертву вечером четырнадцатого дня?

Первый книжник сказал:

– Это ясно, как солнце над Храмовым двором. Десять – число завершенное. Ни один человек в мире, если он не филистимлянское чудовище, упомянутое в рассказе о войнах Давида, не имеет больше десяти пальцев на руках и ногах и не имеет меньше десяти, если с ним не случилось несчастье. Десять мужчин составляют общину. Десяти мужчин достаточно, чтобы съесть пасхального агнца. Десятиструнная арфа творит совершенную музыку. Десятью морами излил Господь гнев на египтян. Между Адамом и Ноем и между Ноем и Авраамом десять поколений. Более того! Десятью высказываниями Бог сотворил мир. А в вечерние сумерки первой пятницы, последнего дня Творения, он создал десять замечательных вещей, как вы все знаете: радугу, и скотов, и гадов, и две заповеди Закона…

Тут он сделал паузу, и один из его учеников попросил разрешения спеть «Десять мер мудрости» в доказательство законченности числа десять. Ученый муж был рад отдыху, и ученик затянул заунывно:

Десять мер мудрости были даны миру… Другой тут же подхватил:

Израиль взял девять – Остальные не менее заунывно закончили:

Остальные взяли одну. И продолжали:

Десять мер богатства были даны миру. Рим взял девять, Остальные одну.

Десять мер бедности были даны миру. Вавилон взял девять, Остальные одну.

Десять мер гордости были даны миру. Елам взял девять, Остальные одну.

Десять мер храбрости были даны миру. Персия взяла девять, Остальные одну.

Десять мер колдовства были даны миру. Египет взял девять, Остальные одну.

Десять мер разврата были даны миру. Греция взяла девять, Остальные одну.

Десять мер глупости были даны миру. Эфиопия взяла девять, Остальные одну.

Десять мер низости были даны миру. Мидия взяла девять, Остальные одну.

Первый книжник заговорил опять:

– Читая Священную Книгу, я понял, что агнца отбирают на десятый день в честь Десяти Заповедей. В каждый день из десяти благочестивый человек читает одну из заповедей и размышляет над ней. На десятый день его сердце готово к осознанию долга перед Господом и соседом, он становится посвященным и может отобрать самого чистого агнца. Так мы делаем в моем доме, а иначе считаем, что неправильно провели Пасху. И пусть тот, у кого хватит дерзости, оспорит мои слова!

Все молчали, потому что вызов был риторическим, только Иисус, не в силах больше сдерживаться, крикнул:

– Просвещенные мужи, читаете вы тот же свиток Закона, который дан копиистам?

Все принялись с удивлением переглядываться, а когда поняли, что вопрос задал мальчишка, только руками развели.

Книжник нахмурился и спросил:

– Что это за нахал? Выйди сюда и смело предстань перед нами. Тогда я отвечу тебе.

Иисус проскользнул сквозь толпу и стал в первом ряду лицом к нему.

– Рыжий малыш с бледным лицом, скажи, зачем ты задал столь бесстыдный вопрос, а потом я отвечу тебе. Хотя нам вменяют не отворачиваться от тех, кто хочет слышать, нам еще вменяют учить глупых, не жалея для них розог.

– Просвещенный учитель, – ответил Иисус, – я не хотел быть нахалом, но я чужой в Иерусалиме и подумал: может, твой свиток Закона отличается от тех, что изучал я. Потому что я читал, что Пасха стала праздноваться прежде, чем даны были Десять Заповедей. Конечно, можно сказать, что Десять Заповедей существуют с шестого дня Творения, ибо как отделить их от мыслей Вездесущего, если, конечно, правда, что именно тогда Он сотворил алфавит и две заповеди, однако они не были запечатлены письмом и не были сказаны Моисею до того, как Он вывел из Египта в Синай детей Израилевых. До того времени, насколько я читал Писание, никаких заповедей человек не знал, разве что самые простые: не ешь с древа познания добра и зла, построй и заполни ковчег или то, что мы сейчас обсуждаем: как нам есть во время Пасхи. Еще пророк Иеремия сказал, что Господь заповедал есть определенную еду, а не приносить и освящать жертвы, и он говорит именем Бога: «… ибо отцам вашим Я не говорил и не давал им заповеди в тот день, в который Я вывел их из земли Египетской, о всесожжении и жертве…»

Второй книжник, принимавший участие в диспуте и не желавший, чтобы мальчишка срамил взрослого мужа, перебил его:

– Что ты понимаешь? Если просвещенный муж настаивает, что десять дней были назначены Господом в предвидении Десяти Заповедей, что тебе в этом не нравится?

– Мне не нравится, – сказал Иисус, – то, что он неправильно обозначает время первой Пасхи. Каким образом могли дети Израиля, будучи в Египте, прочитать и обдумать заповеди, которые еще не были записаны и существовали только в мыслях Бога?..

Он хотел еще что-то сказать, но второй книжник вновь перебил его:

– Я думаю, что десятый день был избран из-за десятой части, то есть десятины, посвящаемой Богу, а не из-за законченности числа десять, потому что нет никаких сомнений, что число семь обладает большей законченностью, чем число десять. Мир был сотворен десятью заповедями, но Бог особо освятил седьмой день. Священный подсвечник имеет семь отростков, семь чистых животных были взяты в ковчег, и семь дней отделяют Пасху от Пятидесятницы, и семь раз по семь лет проходит до Юбилейного года.

Примеры можно еще приводить и приводить, но где есть другое совершенство и другая законченность, как не в самом Господе, Боге Нашем, и семи частях непроизносимого имени Его. Десятина же была введена до того, как Моисей узрил свет. Наш отец Авраам платил десятину царю Салима Мелхиседеку как священнослужителю Величайшего из великих богов. Наш отец Иаков последовал благочестивому примеру своего деда, когда поклялся отдавать Богу десятину всего, что он будет иметь в Месопотамии, а позднее Моисей тоже отдавал Богу десятую часть всех плодов земли. Неужели у кого-то хватит нахальства оспаривать это?

И вновь заговорил Иисус:

– Просвещенный муж, пусть десятина – благо, но разве пасхальный агнец – это десятина? Если у кого-то десять овец, тогда понятно, он берет одну, чтобы принести ее в жертву Богу, а если их у него пять или двадцать? И где записано, что десятину надо собирать в десятый день месяца?

Все очень удивились храбрости и разумности мальчика, и второй книжник сказал первому:

– Брат, что нам делать с этим ребенком? Не выставить ли его вон?

– Нет, – сердито ответил первый. – Нет, пока ты ему не ответишь, потому что произнесенное им у всех на языке, и, думаю, нет ничего плохого в том, что мальчик осмелился высказаться.

Тогда второй книжник обратил свою ярость на Иисуса:

– Не из тех ли ты разбойников-галилеян, что перерезают человеку горло и оставляют его захлебываться в собственной крови? Не из тех ли ты разбойников, которые все ломают и ничего не умеют построить?

– Нет. Правда, я живу с родителями в Галилее, но родился в Иудее, и если я перерезал тебе горло неучтивым словом, то, прошу тебя, не приговаривай меня к смерти. Что же до строительства, то, если ты спросишь меня, почему агнца выбирают на десятый день, я отвечу тебе. Дети Израиля собирались бежать на четырнадцатый день месяца, в полнолуние, чтобы подальше уйти от войск фараона. Они взяли овцу и стали пасти ее отдельно якобы для того, чтобы она нагуляла побольше мяса. Так они хотели обмануть египтян, потому что если отделить овцу, чтобы она нагуляла побольше мяса, то надо набираться терпения на месяц или того больше. Никто не будет резать ее через четыре дня, нет смысла. Ну а что касается числа десять, то в нем нет особого значения, кроме того, что израильтяне пользовались им, когда были в рабстве, ибо египетская неделя состоит из десяти дней. Моисей дал им десять дней для улаживания всех их дел, и, выбрав овцу, они покончили с приготовлениями к побегу. Вечером они сели есть, а когда закончили трапезу, египтяне уже спали, и они, сытые и согретые вином, бросились бежать по узкой тропе, где не было стражников, чтобы не выходить на хорошо охранявшуюся египтянами филистийскую дорогу. В самом деле, десятидневная египетская неделя – асор – до сих пор чтится в Израиле. Разве День очищения не приходится на последний день асор? А если вспомнить менее значительный пример, то разве Даниил и его товарищи не были испытаны десять дней, когда ели одни овощи и пили одну воду?

Второй книжник улыбнулся со спокойным превосходством.

– Ты строишь свой дом на песке, маленький ученый, – сказал он. – Наш израильский месяц может, так сказать, быть поделен на декады, но эти декады сами по себе не имеют никакого смысла, ибо (ты еще недостаточно учен, чтобы знать) асор значит не декада, а десятый день декады. Следовательно, придется мне опровергнуть твое утверждение. Месяц состоит из нескольких десятков дней, и каждый десятый день свят по-своему, не так, как седьмой день, но все-таки он напоминает нам о нашем долге отдавать десятую часть чего бы то ни было Богу.

– Правильно, многоуважаемый муж, слово «асор» значит десятый день, но также значит «декада». Потому что брат и мать Ревекки в двадцать четвертой главе Книги Бытия так говорят отцу нашему Исааку: «… пусть побудет с нами девица дней хотя десять…» То есть неделю, состоящую из десяти дней.

После этих слов возглас удивления пронесся там, где сидели галилеяне. Все происходившее было похоже на фехтовальный класс, когда новичок ловко парирует один за другим удары учителя и вдруг неожиданным поворотом выбивает у него из рук шпагу, так что она летит через весь зал, а учитель застывает на месте, обезоруженный и обескураженный. Как же аплодировали Иисусу! Забыв о хороших манерах, галилеяне радостно били в ладоши и громко смеялись, а кто-то даже крикнул:

– Второй Давид! Как он убил льва и медведя! Рассерженные неуместным шумом, оба книжника одновременно вскочили со своих мест и, предложив прочитать молитву, завершили диспут, после чего, не обращая внимания даже на своих учеников, вышли со Двора.

Первый книжник сказал второму:

– Какой нахал этот мальчишка! Его совсем не научили держать язык за зубами и слушать старших. Интересно, кто он такой? Уверен, у него нет родителей. Незаконнорожденных детей легко узнать по неуклюжей походке и нежеланию должным образом приветствовать старших.

– Да, нет! Мальчик даже слишком хорошо знает Закон. К тому же его бы не пустили на диспут, разве только с незаконнорожденным его разделяют десять поколений. Он вполне уважительно приветствовал нас, когда мы уходили. А какая у него походка, нам неизвестно.

– Может, ему еще не сказали, что он незаконнорожденный, но меня не проведешь!

– Ты не прав. Если бы он был незаконнорожденным и от него это скрыли из жалости, его учителя все равно знали бы об этом и он не имел бы возможности в таких тонкостях изучить Писание. Зачем учить незаконнорожденного, если его все равно не пустят в общину?

– Давай вернемся, узнаем его имя, а потом наведем справки.

Придя туда, где проводились диспуты, они обнаружили, что их место в тени заняли другие книжники. Иисуса нигде не было видно, однако они остались послушать своих собратьев. По сути это был не спор, а протест нескольких фарисеев против нарушения, как они считали, Закона первосвященником. Вопрос заключался в том, правильно или неправильно поступил первосвященник, приняв дар в Храмовую казну от продажной женщины еврейского происхождения, которая раскаялась в своей прежней жизни и во искупление грехов хотела пожертвовать все деньги, заработанные дурным способом, в Храм? Фарисеи настаивали на том, что если первосвященник и имел право касаться этих денег, то он должен был раздать их бедным, а не присоединять к сокровищам евреев, потому что в двадцать третьей главе Второзакония прямо сказано:

Не вноси платы блудницы и цены пса в дом Господа Бога твоего…

Это запрещение, между прочим, хотя и приписывается слуге Господа Моисею, говорят, датируется временем царя Иосии, ибо именно он положил конец древнему обычаю иевусеев, по которому девушки Иерусалима предлагали себя чужестранцам и оставляли заработанное ими у ног Анаты, супруги Иеговы.

Все говорившие старались перещеголять друг друга в осуждении первосвященника. Когда же они угомонились, председательствующий спросил:

– Кто из сынов Израиля хочет возразить?

Тут опять поднялся Иисус и попросил разрешения задать вопрос. («А, вот он!» – сказал первый книжник.)

Второй книжник улыбнулся со спокойным превосходством.

– Ты строишь свой дом на песке, маленький ученый, – сказал он. – Наш израильский месяц может, так сказать, быть поделен на декады, но эти декады сами по себе не имеют никакого смысла, ибо (ты еще недостаточно учен, чтобы знать) асор значит не декада, а десятый день декады. Следовательно, придется мне опровергнуть твое утверждение. Месяц состоит из нескольких десятков дней, и каждый десятый день свят по-своему, не так, как седьмой день, но все-таки он напоминает нам о нашем долге отдавать десятую часть чего бы то ни было Богу.

– Правильно, многоуважаемый муж, слово «асор» значит десятый день, но также значит «декада». Потому что брат и мать Ревекки в двадцать четвертой главе Книги Бытия так говорят отцу нашему Исааку: «… пусть побудет с нами девица дней хотя десять…» То есть неделю, состоящую из десяти дней.

После этих слов возглас удивления пронесся там, где сидели галилеяне. Все происходившее было похоже на фехтовальный класс, когда новичок ловко парирует один за другим удары учителя и вдруг неожиданным поворотом выбивает у него из рук шпагу, так что она летит через весь зал, а учитель застывает на месте, обезоруженный и обескураженный. Как же аплодировали Иисусу! Забыв о хороших манерах, галилеяне радостно били в ладоши и громко смеялись, а кто-то даже крикнул:

– Второй Давид! Как он убил льва и медведя! Рассерженные неуместным шумом, оба книжника одновременно вскочили со своих мест и, предложив прочитать молитву, завершили диспут, после чего, не обращая внимания даже на своих учеников, вышли со Двора.

Первый книжник сказал второму:

– Какой нахал этот мальчишка! Его совсем не научили держать язык за зубами и слушать старших. Интересно, кто он такой? Уверен, у него нет родителей. Незаконнорожденных детей легко узнать по неуклюжей походке и нежеланию должным образом приветствовать старших.

– Да, нет! Мальчик даже слишком хорошо знает Закон. К тому же его бы не пустили на диспут, разве только с незаконнорожденным его разделяют десять поколений. Он вполне уважительно приветствовал нас, когда мы уходили. А какая у него походка, нам неизвестно.

– Может, ему еще не сказали, что он незаконнорожденный, но меня не проведешь!

– Ты не прав. Если бы он был незаконнорожденным и от него это скрыли из жалости, его учителя все равно знали бы об этом и он не имел бы возможности в таких тонкостях изучить Писание. Зачем учить незаконнорожденного, если его все равно не пустят в общину?

– Давай вернемся, узнаем его имя, а потом наведем справки.

Придя туда, где проводились диспуты, они обнаружили, что их место в тени заняли другие книжники. Иисуса нигде не было видно, однако они остались послушать своих собратьев. По сути это был не спор, а протест нескольких фарисеев против нарушения, как они считали, Закона первосвященником. Вопрос заключался в том, правильно или неправильно поступил первосвященник, приняв дар в Храмовую казну от продажной женщины еврейского происхождения, которая раскаялась в своей прежней жизни и во искупление грехов хотела пожертвовать все деньги, заработанные дурным способом, в Храм? Фарисеи настаивали на том, что если первосвященник и имел право касаться этих денег, то он должен был раздать их бедным, а не присоединять к сокровищам евреев, потому что в двадцать третьей главе Второзакония прямо сказано:

Не вноси платы блудницы и цены пса в дом Господа Бога твоего…

Это запрещение, между прочим, хотя и приписывается слуге Господа Моисею, говорят, датируется временем царя Иосии, ибо именно он положил конец древнему обычаю иевусеев, по которому девушки Иерусалима предлагали себя чужестранцам и оставляли заработанное ими у ног Анаты, супруги Иеговы.

Все говорившие старались перещеголять друг друга в осуждении первосвященника. Когда же они угомонились, председательствующий спросил:

– Кто из сынов Израиля хочет возразить?

Тут опять поднялся Иисус и попросил разрешения задать вопрос. («А, вот он!» – сказал первый книжник.)

– Спрашивай, неуемный отрок!

– Я слыхал в городе разговоры об этом даре. Разве первосвященник не отдал его на строительство дома для отдыха рядом с теми покоями, где он проводит последнюю неделю перед днем очищения?

– Да, правильно. И покои для отдыха – это часть Храма. Какие могут быть сомнения?

– Тем не менее я считаю, что деньги потрачены правильно.

– Да? Почему же? Что говорит сын Велиала? – закричали все сразу.

– Разве не написал пророк Михей в первой главе и седьмом стихе своей книги: «Все истуканы ее будут разбиты и все любодейные дары ее сожжены будут огнем, и всех идолов ее предам разрушению, ибо из лю-бодейных даров она устраивала их, на любодейные дары они и будут обращены». Просвещенный Гиллель трактовал этот текст так, что чистое всегда тянется к чистому, а нечистое – к нечистому. Никто же не ужаснется, если увидит, как свинопас трогает свинью. Но зато ужаснется, если увидит, как свинопас трогает ребенка благочестивого еврея или этот ребенок трогает свинью. Подобное должно сочетаться с подобным. Дом для отдыха – место нечистое. Оно как бы собирает в себе все нечистое в чистом Храме, но это не Храм как таковой и не часть его. Если женщина раскаялась, весь Израиль должен возрадоваться, и первосвященник не может отказаться от ее дара, потому что это дар раскаяния. Дом для отдыха, хотя он и нечистый, необходим, так пусть он будет куплен на нечистые деньги, а не на чистые!

Книжник спросил насмешливо:

– Значит, распутство необходимо, если, как ты говоришь, подобное должно сочетаться с подобным?

– Конечно же, распутство – необходимость. Ни одна женщина в Израиле не будет распутничать из удовольствия, ибо она теряет и семью, и друзей. Голод и нищета гонят ее на торговлю собой. Любая распутница в Израиле, как учил меня мой просвещенный учитель Симон из Александрии, – совращенная и отринутая родными девственница. Из этого я делаю вывод, что до тех пор пока безнравственные мужчины совращают девственниц, а дураки водятся с продажными женщинами, распутство – необходимость. Подобно этому, пока первосвященники не постятся в преддверии дня очищения, дом для отдыха тоже необходимость.

Все молчали, не зная, как ответить мальчишке, который использовал в своей речи три главных принципа фарисеев: быть щедрым, практичным и опираться на тщательно изученный текст.

– Неплохо, неплохо! – пробормотал второй книжник. – Смотри не на мехи, а на то, что в них. Иногда в новых мехах старое вино, а бывает и наоборот.

– Пусть тот, кто не согласен со мной, скажет свое слово! – храбро выкрикнул Иисус.

И вдруг из толпы раздались возгласы:

– Вот он! Наконец-то! Мой сын! А мы-то думали, ты потерялся!

Иисус скользнул в толпу и почтительно поздоровался с Марией и Иосифом.

Мария никак не могла успокоиться:

– Три дня я была сама не своя! Почему ты не сказал нам, что останешься в Иерусалиме? Неужели ты забыл о своей матери?

– Не подотчетен я теперь матери, ибо призван к делу Отца моего. И все же прости меня за огорчение. Я сказал двоюродному брату Палти, чтобы он передал тебе, где я буду, а он, видно, забыл.

Первый книжник толкнул локтем второго и, отведя его в сторонку, прошептал на ухо:

– Видишь, я прав. Если бы этот человек был его отцом, он бы не позволил женщине вмешаться. Вспомни суд Соломона: родитель доказывает себя в минуту опасности.

– Странно, однако, – сказал второй книжник. – Я знаю его, хотя он сильно постарел с тех пор, как мы виделись в последний раз, и борода у него пострижена иначе, и одежда вроде победнее, чем раньше. Это Иосиф, сын Илии, из дома Давидова. Все думали, что его убили во время вифлеемской резни, а он в прошлом году опять объявился в Галилее.

– Иосиф? Иосиф из Еммауса? Иосиф, который занимался продажей леса?

– Да, тот самый.

– Помнится, лет десять назад или, может, побольше ходили слухи о ею женитьбе на дочери старого Иоаки-ма-наследника, который погиб, когда Афронт в последний раз явился в Кохбу. Я забыл, что там в точности было с этой женитьбой, но что-то необычное. Кажется, он приехал с выкупом за невесту, а невесту увезли разбойники. Никак не могу вспомнить, когда они опять соединились. Правда, в то время меня не было в Иерусалиме, но ставлю свой старый плащ против твоего нового, что девчонку изнасиловали, а старый Иосиф вновь сделал из нее честную женщину. Это на него похоже.

– Принимаю твое пари, но ничего подобного не могло быть. Иосиф бы никогда не разрешил мальчишке прийти сюда, если б он был незаконнорожденным.

– Нет? А может, он потому позволил его матери так много говорить, что сам возмущен его появлением тут?

– Посмотрим…

– Каким образом? Родословной дома Давида нет. Свирепый и его сын уничтожили ее.

– Мать мальчика… Если я прав… Она воспитывалась в Храме и жила там до того, как ее увезли разбойники, поэтому должна сохраниться запись о выкупе. Этим ведает мой сын. Пойдем к нему!

Гиллель был болен, но от своих учеников узнал об Иисусе и о том, как он принял участие в диспуте о пожертвовании продажной женщины. Он одобрил суждение Иисуса словами, которые стали едва ли не последними в его жизни:

– Щедрое сердце всегда найдет дверь для тех, кто ищет Бога, так же как скупец всегда найдет замок закрыть ее.

Эти его слова были переданы Иисусу, и он гордился ими не меньше, чем римский солдат – венком за храбрость.

Зимой Гиллель умер, и никогда еще еврейский народ никого так не оплакивал. Во всех синагогах Иудеи и Галилеи, во всех синагогах, объединяющих евреев Рассеяния от Кадиса до Самарканда, от истоков Дона до разливающегося Нила, у всех евреев были заплаканные глаза, у всех были опущены головы, и у всех вздрагивали от рыданий плечи. Никто не желал ни есть, ни пить.

– Гиллель умер! Гиллель умер! – сокрушались евреи. – Мудрец Гиллель! Первый, научивший Израиль любви!

И это правда. Гиллель первым использовал существительное «человеческие существа» в сочетании с глаголом «любить». И таким большим было его сердце, что он учил любви не только сородичей-израильтян, не только всех сынов Адама, так сказать, сородичей в широком смысле слова, но и вообще всех, и чистых, и нечистых, оправдывая видимую абсурдность этого заветом хвалить Господа Бога, данным всем живым существам: рыбам, зверям, птицам, гадам. Даже среди саддукеев Храма уход мудреца был воспринят как большая беда.