Текст книги "Будет скафандр – будут и путешествия"

Автор книги: Роберт Энсон Хайнлайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

С воздухом еще куда ни шло, но молекулы гелия настолько малы и подвижны, что через обыкновенную резину проходят запросто, а я хотел привести свой скафандр в настоящую рабочую форму, чтобы он годился не только для прогулок по мастерской, но и для работы в космосе. Но сальниковые прокладки поистрепались так, что невозможно было обнаружить места утечек.

Поскольку в маленьком городке таких товаров не сыщешь, пришлось обращаться в фирму «Гудьир» за новыми силиконово-резиновыми прокладками. Я подробно описал, что мне нужно и зачем – и они все выслали бесплатно, приложив даже дополнительные инструкции.

Работа была нелегкой. Однако настал день, когда я накачал Оскара чистым гелием под давлением в две абсолютных атмосферы.

Неделю спустя он все еще оставался герметичным, как шестислойная шина.

В тот день я вошел в Оскара как в замкнутую самообеспечивающуюся среду. Я и раньше ходил в нем по несколько часов, но без шлема, работая в мастерской, учась владеть инструментами не снимая перчаток, подгоняя скафандр по росту и размеру. Чувствовал я себя так, как будто обкатывал новые коньки, и вскоре совсем перестал отдавать себе отчет в том, что хожу в скафандре, однажды даже к ужину в нем явился.

Отец вообще ничего не сказал, а мама проявила выдержку, достойную посла, и обнаружил я свою ошибку, только начав развертывать салфетку на коленях.

Итак, я выпустил гелий в атмосферу и укрепил на скафандре заряженные воздухом баллоны. Затем задвинул шлем и загерметизировал его.

Воздух втягивался в шлем с мягким шипением, его поступление регулировалось грудным клапаном, работающим от моих вдохов и выдохов. Подбородком я мог привести в действие другой клапан и ускорить либо замедлить поток воздуха. Следя за отражением индикаторов в зеркале, я довел давление до 20 абсолютных фунтов – на пять фунтов больше, чем за пределами скафандра, что давало мне максимально возможное на Земле приближение к космическим условиям.

Я почувствовал, как скафандр раздулся. Суставы напряглись. Я попробовал шагнуть и… чуть не упал. Пришлось схватиться за верстак.

В скафандре, да еще с баллонами за спиной, я весил в два с лишним раза больше обычного. Кроме того, хоть суставы и сохраняли постоянный объем, под давлением передвигаться в скафандре не так-то легко.

Натяните тяжелые болотные сапоги, наденьте пальто и боксерские перчатки, а на голову ведро, и попросите кого-нибудь навьючить вам на спину два мешка цемента – тогда получите представление, каково ходить в космическом скафандре при одном «g».

Но не прошло и десяти минут, как я вполне освоился, а еще полчаса спустя мне уже казалось, что я ношу скафандр всю жизнь. Вес распределялся по телу так, что нагрузка была вполне терпимой (и я знал, что на Луне она вообще почти не будет чувствоваться). К сочленениям суставов просто следовало привыкнуть. Привыкнуть и прилагать больше усилий при движениях. Учиться плавать и то трудней.

День выдался ясный, я вышел во двор и посмотрел на Солнце. Поляризатор умерял силу света, и глазам не было больно. Я отвел глаза в сторону так, что поляризатор ушел из поля зрения, и огляделся.

Внутри скафандра сохранялась прохлада. Воздух, охлажденный полуадиабатическим расширением (как гласила инструкция), холодил голову и через выпускные клапаны уносил из скафандра теплоту тела и использованный воздух.

В инструкции говорилось также, что нагревательные элементы скафандра приходилось включать не часто, поскольку обычной проблемой было избавление от тепла. Я решил достать сухого льда и испытать термостат и обогреватель.

Я опробовал все системы, о которых только мог вспомнить. За нашим двором течет ручеек, а за ручейком – пастбище, я потопал прямо по ручейку, оступился и упал – хуже всего было то, что я не видел, куда ставлю ногу. Упав, я продолжал лежать, меня покачивало водой. Мокро мне не было, жарко мне не было, не было и холодно, я дышал так же ровно, как и всегда, хотя через шлем переплескивалась вода.

Я тяжело выкарабкался на берег и снова упал, врезавшись шлемом в валун. И ничего. Никаких повреждений. Для того Оскар и сделан, чтобы все выдержать. Подобрав под себя колени, я поднялся и пересек пастбище, спотыкаясь о неровности, но держась на ногах. Потом подошел к стогу сена и зарылся в него. Прохладный свежий воздух… и никаких проблем. Я даже не вспотел. [FIXME] конструкцию. Но ее я еще не наладил, так что разделся я через три часа – еще до того, как кончился запас воздуха. Повесив скафандр на специальную стойку, которую я соорудил, я потрепал его по плечу.

– Оскар, ты парень в порядке, – сказал я. – Теперь мы с тобой партнеры. Еще попутешествуем.

Предложили бы мне за Оскара пять тысяч долларов – я бы только фыркнул.

Пока Оскар испытывался на герметизацию, я работал над его электросистемой и электронной оснасткой. С радаром и с маяком я даже возиться не стал – первый настолько прост, что и ребенок с ним справится, а второй дьявольски дорог.

Но рация, действующая в диапазоне, принятом в космосе, – антенны принимали только эти волны – казалась мне необходимой. Можно было, конечно, собрать простую походную рацию и привесить ее к поясу снаружи, но я тогда все время мучился бы с неправильными частотами, да и вакуума она не выдержала бы. Изменения температуры, давления и влажности оказывают странный эффект на электронные схемы, именно поэтому рация и должна быть встроена внутрь шлема.

В инструкции приводились схемы, и я занялся делом. Слуховые и модуляционные схемы проблемы не представляли – всего лишь транзисторы на батарейках, размеры которых легко можно уменьшить. Но вот микроволновый блок…

Микроволновые схемы дело хитрое, требующее прецизионной обработки; одно неверное движение руки может нарушить выходное сопротивление и сорвать математически рассчитанный резонанс.

Что ж, я попробовал. Синтетические прецизионные кристаллы можно по дешевке купить в магазинах, торгующих списанными товарами, а некоторые транзисторы и другие компоненты я выдрал из собственных приборов. И после адских трудов я все-таки заставил блок работать. Но в шлем проклятая штуковина не лезла, хоть плачь.

Если хотите, считайте этот блок моей моральной победой – в жизни мне не доводилось мастерить ничего лучшего.

В конце концов я купил готовый блок – прецизионной обработки, в пластиковом чехле. Купил там же, где раньше покупал кристаллы. Как и скафандр, к которому он был когда-то изготовлен, блок устарел настолько, что взяли за него смехотворно мало. Надо сказать, к тому времени я уже был готов заложить хоть свою душу, до того мне хотелось наладить Оскара. Главной сложностью в работе с электрооснасткой стало то, что все те детали должны были быть безотказными и безопасными. Человек, работающий в космосе, не может, в случае неполадки, заскочить в первый попавшийся гараж и попросить механика помочь. Либо оснастка его скафандра будет нормально функционировать, либо он перейдет в разряд основных статистических данных. Потому-то и установлены на шлеме двойные фары: вторая автоматически зажигается, если гаснет первая. Дублировалась даже подсветка циферблатов над моей головой. Здесь я не спешил и не экономил: каждую дублированную схему я восстанавливал дублирующей и тщательно проверял все автоматические переключатели.

Мистер Чартон настоял на том, чтобы я заполнил встроенную аптечку скафандра всем тем, что предписывала инструкция – глюкозой, мальтозой и аминотаблетками, витаминами, аспирином, декседрином, антибиотиками, кодеином – в общем, достаточным запасом снадобий, чтобы человек мог выкарабкаться, если что случится. Он попросил доктора Кеннеди выписать на них рецепты, чтобы я снарядил Оскара, не нарушая при этом правил.

Когда я кончил работать, Оскар пришел в такую же отличную форму, в какой он был во время своей службы на космической станции. Приводить его в порядок оказалось куда как интересней, чем, скажем, помогать Джейку Биксби превращать кучу металлолома в автомобиль.

Но лето шло к концу, и настала уже пора очнуться от мечтаний. Я все еще не знал, где мне предстоит учиться, на что учиться, да и придется ли учиться вообще. Кое-что я скопил, но этого явно не хватало. Часть денег ушла на марки и мыло, но я их оправдал, да еще с прибылью, одним пятнадцатиминутным выступлением по телевизору, а на ухаживание за девчонками я с марта месяца не потратил и цента – до того был занят. Оскар мне обошелся до смешного дешево, налаживал я его, в основном, потом и отверткой. Семь долларов из каждых десяти мною заработанных шли в денежную корзинку.

Но денег не хватало. Я осознал с тоской, что мне придется продать Оскара, чтобы протянуть первый семестр. Но на что я протяну остаток года? «Отважный Джо», стандартный американский мальчик-герой, всегда заявляется в колледж с пятьюдесятью центами в кармане и, благодаря своему золотому сердцу, приходит к последней главе, всех победив, и с изрядным счетом в банке. Но я-то отнюдь не «Отважный Джо». И стоит ли начинать учиться, если к Рождеству меня выставят из-за нехватки денег? Не будет ли разумнее подождать год и за это время свести короткое знакомство с киркой и лопатой?

Был ли у меня выбор? Университет нашего штата – единственное высшее учебное заведение, куда я мог поступить с гарантией – переживал трудные времена, поговаривали, что ряд профессоров увольняют, и что университет теряет свой нынешний статус. Вот смеху-то будет – корпеть несколько лет, зарабатывая себе бесполезный диплом никем не признаваемого учебного заведения.

Да и раньше-то наш университет котировался не выше второстепенного технического училища.

Калифорнийский технологический и Институт Ренсселера прислали мне отказы в один и тот же день – один на стандартном бланке, другой в форме вежливого письма, гласившего, что принять всех сдавших экзамены по вступительной программе абитуриентов институт не сможет.

Помимо всего этого, мне еще досаждали и различные мелкие неприятности. Пятьдесят долларов были единственной положительной стороной участия в телевизионном шоу. Человек, одетый в скафандр, выглядит в телевизионной студии, прямо скажем, глуповато, и ведущий выжал из этого все, что мог, постукивая меня по шлему и спрашивая, там ли я еще. Куда уж смешнее! Потом он спросил, что намерен делать со скафандром, но когда я начал отвечать, от отключил мой микрофон и включил заранее записанную ленту со всякой чушью о космических пиратах и летающих тарелках. И половина жителей нашего городка решили, что слышали мой голос.

В общем-то все это было бы не так уж трудно пережить, если бы в город не заявился опять Туз Квиггл. Все лето он где-то отсиживался – в тюрьме, по всей вероятности, – но на следующий день после телевизионного шоу он уселся за стойкой в аптеке, долго сверлил меня взглядом, затем осведомился громким шепотом:

– Слышь, ты, случайно, не тот самый знаменитый космический пират и телезвезда?

– Что закажешь. Туз? – спросил я.

– Ух ты! Хочу заказать твой автограф! В жизни не видел живого космического пирата.

– Заказывай, Туз. Либо освободи место для кого-нибудь другого.

– Солодовый с шоколадом, коммодор, только без мыла.

Туза так и распирало от «остроумия» каждый раз, как он появлялся в аптеке. Лето выдалось на редкость жаркое, и от жары все заводились с пол-оборота. В пятницу перед Днем труда на складе забарахлила система охлаждения воздуха, ремонтника мы найти не смогли, и я провозился с ней целых три часа, испортив при этом свои почти самые лучшие брюки и насквозь провоняв. Я вернулся к своему месту за стойкой, только и мечтая о том, как бы добраться до дому и до ванной, когда в аптеку вплыл Туз, приветствуя меня громким возгласом:

– Ба, да это же сам командир Комета, Гроза космических путей! Где же ваш бластер, командир? Смотрите, как бы Галактический император не оставил вас после уроков за такую небрежность! Ик-ик-икиккити-ик!

Девчонки, сидевшие за стойкой, прыснули.

– Отвяжись, Туз, – сказал я устало. – Жарко сегодня.

– И поэтому ты вылез из своих резиновых кальсон?

Девчонки прыснули опять.

Туз состроил рожу. Потом продолжал:

– Слушай, малый, уж коль скоро ты обзавелся шутовским нарядом, что бы тебе не пустить его в дело? Дай объявление в «Кларионе»: «Имею скафандр – готов путешествовать». Ик-ик-ик! Или наймись к кому-нибудь пугалом на огород.

Девчонки заржали. Я сосчитал до десяти, потом еще раз, но уже по-испански, потом по-латыни, и спросил строго:

– Что ты заказываешь, Туз?

– Как обычно. Да поживей – у меня свиданка на Марсе.

Из-за своей конторки вышел мистер Чартон, сел за стойку и попросил меня сделать ему прохладительный с лимоном. Его, разумеется, я обслужил первым, что прервало поток остроумия со стороны Туза и, по всей вероятности, спасло ему жизнь.

На некоторое время мы с хозяином остались одни.

Он сказал тихо:

– Ты знаешь, Кип, почтительное отношение к жизни не должно распространяться на очевидные ошибки природы.

– Простите, сэр?

– Квиггла можешь больше не обслуживать. Мне такой клиент ни к чему.

– От Туза и его острот мне ни жарко, ни холодно. Он же безвредный.

– Я часто задаюсь вопросом, насколько действительно безвредны такие люди, как он? До какой степени прогресс цивилизации затормаживался насмешливыми тупицами и пустоголовыми мелкими людишками? Иди домой, завтра тебе рано ехать.

На все праздники родители Джейка Биксби пригласили меня на Лесное озеро. Мне очень хотелось поехать и не только ради того, чтобы скрыться от жары, но и чтобы потрепаться как следует с Джейком. Но я ответил:

– Ну, вот еще, мистер Чартон. Не бросать же мне вас одного ковыряться здесь.

– На праздники многие уедут, так что я, может, вообще не буду открывать бар. Отдохни, Кип. Ты ведь изрядно устал этим летом.

Я дал себя уговорить, но все же остался до самого закрытия, да еще подмел пол. И только после этого отправился домой, серьезно задумавшись по пути.

Все. Карнавал окончен, и пора убирать игрушки в ящик. Даже деревенскому придурку и то ясно, что скафандр мне ни к чему. Не то, чтобы я обращал внимание на подначки, но… серьезной нужды в скафандре у меня действительно не было, а нужда в деньгах была. Даже если Стенфорд, МТИ, Карнеги и все остальные откажут мне в приеме, я все равно начну учиться в этом семестре. Университет нашего штата не из лучших, это верно, но я ведь тоже ничем не блещу. Вдобавок я уже знал, что от студента зависит больше, чем от колледжа.

Мама уже легла, а папа читал. Я поздоровался и пошел в сарай, решив снять с Оскара всю смонтированную мной оснастку, упаковать его в ящик, надписать адрес и утром позвонить на почту, чтобы его забрали. Его увезут прежде, чем я успею вернуться с Лесного озера. Быстро и аккуратно.

Оскар висел на своем месте, и мне показалось, что он улыбнулся, приветствуя меня. Чушь, конечно. Я подошел поближе и похлопал его по плечу.

– Ну, старик, ты оказался настоящим другом. Рад был с тобой познакомиться. Надеюсь, что еще встретимся. На Луне.

Но Оскару не суждено отправиться на Луну. Нет, его увезут в Акрон, штат Огайо, на демонтаж. С него снимут детали, которые еще можно использовать, а все остальное выкинут на свалку. У меня даже во рту пересохло.

«Ничего, дружище, все в порядке», – ответил Оскар.

Вот, видели? Бедная моя голова! Ведь это не Оскар заговорил, это я просто слишком долго не обуздывал свое воображение. Так что я перестал похлопывать его по плечу, вытащил ящик и снял с его пояса гаечный ключ, чтобы отвинтить баллоны с дыхательной смесью. И замер на месте.

Оба баллона были заряжены, один кислородом, другой – кислородом с гелием. Я пошел на такие расходы, чтобы хоть раз подышать настоящей дыхательной смесью космонавта. Батареи и энергоблоки я зарядил совсем недавно.

– Оскар, – сказал я ласково, – пойдем погуляем вместе напоследок, а?

«Ну, здорово!»

Я полностью залил резервуар питьевой водой, загрузил аптечку, тубы с питательными пилюлями, положил запасную аптечку в гермоупаковке в наружный карман (во всяком случае, я надеялся, что упаковка была герметичной). На поясе закрепил полный комплект инструментов. Потом включил нагреваться установку, которую сотрудники Федеральной Комиссии Связи разнесли бы кувалдой, пронюхай они о ее существовании: из деталей, оставшихся от моих попыток собрать для Оскара микроволновую рацию, я соорудил своего рода радиотестер для проверки работы рации в скафандре. К тому же, я наводил по нему антенну. Из старого проигрывателя марки «Уэбкор» модели 1950 года я соорудил радиоэхо и подключил его к тестеру.

Я залез в Оскара и наглухо застегнулся.

– Хорош?

«Хорош!»

Взглянув на отражение циферблатов, я отметил показания индикатора цвета крови, потом убавил давление так, чтобы Оскар обвис. При давлении, близком к давлению уровня моря, бояться следовало не столько недостачи кислорода, сколько его избытка.

Мы совсем уже собрались выходить, когда я кое-что вспомнил.

– Секундочку, Оскар.

Я написал записку родителям, чтобы они знали, что я уйду завтра пораньше с утра – мне нужно успеть на первый автобус в сторону озера.

Потом мы перебрались через ручей на пастбище. Я даже не споткнулся ни разу, до того привык к Оскару. Ступал я в нем теперь уверенно, как горный козел. Выйдя в поле, я настроил рацию и сказал:

– «Майский жук» вызывает «Крошку». Ответьте, «Крошка».

Секунды спустя я услышал свой голос, воспроизведенный с магнитной ленты.

– «Майский жук» вызывает «Крошку». Ответьте, «Крошка».

Теперь я решил попробовать передачу со второй антенной. Шагая через пастбище, я продолжал вызывать «Крошку», воображая, что нахожусь на Венере и должен держать постоянную связь с базой, потому что иду по незнакомой местности в условиях непригодной для дыхания атмосферы. Все оборудование функционировало нормально и, будь я и вправду сейчас на Венере, мне не грозила бы никакая опасность.

С юга по небу пронеслись два огонька. Самолеты, решил я, или вертолеты. Такие вот огни всякие психи обычно принимают за летающие тарелки и поднимают шум. Я проводил их взглядом, потом зашел за холмик, который обычно нарушал мне радиосвязь, и снова вызвал «Крошку». «Крошка» ответила, а я замолк, – постепенно приедается разговаривать с идиотским прибором, который только и может, что повторять как попугай твои слова.

И вдруг я услышал:

– «Крошка» вызывает «Майского жука». Ответьте!

Сначала я решил, что меня засекли власти, и что я попал в неприятность. Но потом подумал, что на мою волну попал какой-нибудь радиолюбитель.

– Здесь «Майский жук». Слышу вас хорошо. Кто вы?

И снова услышал эхо своих слов.

Потом резко завопил тот, новый голос:

– Здесь «Крошка»! Дайте ваш пеленг!

Глупо, конечно, но я уже не заметил, как ответил:

– «Майский жук» – «Крошке». Переключитесь на один сантиметр по диапазону и продолжайте говорить! – Потом переключил рацию на микроволновую антенну.

– «Майский жук», слышу вас хорошо. Пеленгуйте мое место. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь…

– Вы примерно на сорок градусов к югу от меня. Кто вы?

Не иначе, как один из тех огней!

Но додумать до конца я так и не успел, потому что космический корабль сел чуть ли не на меня.

Глава 4

Я ведь так и сказал: «космический корабль», а не «ракета». Приземлился он без шума, только с каким-то выдохом, и никаких реактивных двигателей, выбрасывающих струи пламени, не наблюдалось. Похоже, что аппарат передвигается на одном лишь благочестии и непорочном образе жизни.

Но мне было не до подробностей – я сосредоточился на том, как бы не оказаться раздавленным. Скафандр при одном «g» – это вам не тренировочный костюм, и хорошо, что я так много упражнялся.

Корабль опустился прямо туда, где только что стоял я, заняв гораздо больше места, чем ему причиталось. Огромная такая черная махина.

Вслед за ним с таким же всхлипом опустился второй, как только в первом открылся люк. Из люка вырвался сноп света и две фигуры, которые кубарем понеслись вниз и побежали по полю. Одна из них неслась как кошка, вторая двигалась медленно и неуклюже, видно, мешал скафандр. Н-да, доложу я вам, все-таки у человека в скафандре вид еще тот.

Один из самых больших недостатков скафандра заключается в том, что у него очень ограничен сектор обзора. Пытаясь не выпустить из вида бегущих, я не заметил, как открылась дверь во втором корабле. Первая фигурка остановилась, поджидая своего одетого в скафандр спутника и вдруг упала, жалобно вскрикнув.

Крик боли узнать всегда легко. Я побежал к ней как мог быстро, склонился и попытался посмотреть, что случилось, наклонив голову так, чтобы луч моего прожектора ударял в землю.

Пучеглазое чудовище…[3]3
  «Пучеглазое чудовище» – традиционный образ западной фантастики.


[Закрыть]

Несправедливо, конечно, но это было первое, что пришло на ум. Я глазам своим не верил и охотно ущипнул бы себя, но когда на вас скафандр, это не помогает.

Непредубежденный ум (а мой таковым не был) мог бы отметить, что чудовище выглядело весьма симпатичным. Маленькое, в полменя, грациозных очертаний, не столько как девушка, сколько как леопард, хотя и не похожее ни на то, ни на другое. Я даже не мог сообразить, какой формы это существо – не с чем было его сравнить.

Но я понял, что ему больно. Его трясло, как перепуганного кролика. Огромные, открытые, но мутноватые и безразличные глаза, по-птичьи затянутые мигательной перепонкой…

И тут что-то сильно ударило меня в спину, прямо между баллонами.

Проснулся я на голом полу, надо мной нависал потолок. За несколько минут я вспомнил все, что произошло, и ничего не понял – больно уж все глупо. Я вышел прогуляться в Оскаре, потом приземлился космический корабль, потом пучеглазое…

Я рывком сел, поняв вдруг, что Оскара на мне больше нет.

– Эй, ты, привет, – сказал радостный, бодрый голосок.

Я обернулся. На полу, опершись о стену, сидел малец лет десяти. Он… тут я поправил себя. Мальчишка вряд ли зажмет в кулаке тряпичную куклу. А вообще в этом возрасте мальчиков от девочек трудно отличить, тем более, когда ребенок одет в рубашку, шорты, грязные теннисные туфли и коротко пострижен.

– Здорово сама, – ответил я. – Что ты здесь делаешь?

– Пытаюсь выжить. А ты?

– То есть?

– Пытаюсь выжить, говорю. Дышу и выдыхаю. Силы берегу. Все равно сейчас ничего другого не придумаешь, они же нас заперли.

Я огляделся. Комната футов десять в поперечнике, о четырех стенах, но клинообразной формы, и совсем пустая, если не считать нас. Двери не видно.

– А кто запер-то?

– Они. Космические пираты. И он.

– Космические пираты? Не дури!

Она пожала плечами.

– Это я их так называю. Но если хочешь выжить, не держи их за дураков. Ты – «Майский жук». Это ты вызывал меня по радио? Я – «Крошка».

Спокойно, Кип, старик, спокойно, дружище, сказал я себе. Медленно топай в ближайшую больницу и сдавайся. Если радиоэхо, которое ты смастерил своими руками, вдруг превращается в тощую десятилетнюю девчонку с тряпичной куклой в руках, то, значит, у тебя заехали шарики за ролики. И стало быть, суждены тебе транквилизаторы, мокрые смирительные рубашки и полный покой – у тебя полетели все предохранители.

– Ты – «Крошка»?

– Это мое прозвище, но я к нему отношусь спокойно. Видишь ли, я услышала, как ты вызываешь «Крошку» и решила, что папа узнал, в какую я влипла историю и поднял тревогу, чтобы мне помочь. Но если ты не «Майский жук», то ты этого не знаешь. Кто ты?

– Ну да, «Майский жук» – это мой позывной. А зовут меня Клиффорд Рассел по прозвищу Кип.

– Здравствуй, Кип, – сказала она вежливо.

– И тебе здорово, Крошка. Кстати, мальчик ты или девочка?

Крошку аж передернуло от возмущения.

– Ты еще пожалеешь о своих словах! Я вполне отдаю себе отчет в том, что для своих лет я не вышла ростом, но мне уже одиннадцать, идет двенадцатый. И нечего грубить. Лет через пять я стану такой красивой, что ты будешь меня умолять танцевать с тобой.

В настоящий момент я, пожалуй, предпочел бы пригласить на танец кухонную табуретку, но голова у меня была занята совсем другим, и я не хотел ввязываться в бесплодный спор.

– Извини, Крошка. Я просто не пришел еще в себя. Так ты, значит, была в том, первом корабле?

Она опять вспыхнула:

– Была! Я его пилотировала!

Успокоительное каждый вечер и продолжительный курс психоанализа. В мои-то годы!

– Пилотировала?! Ты?!

– А то кто же, по-твоему? Материня? Их пульт управления ей не подходит. Она просто свернулась клубочком подле меня и подавала команды. Но если тебе это кажется легким делом, когда раньше не доводилось летать ни на чем, кроме «Сессны»[4]4
  Маленький легкий самолет.


[Закрыть], да еще с папой рядом и не имея никакого опыта посадок, можешь подумать еще раз. Но я отлично справилась, тем более, что пеленг ты давал не очень-то толково! А что они сделали с Материней?

– С кем, с кем?

– А ты и не знаешь? О, бог ты мой!

– Погоди-ка, Крошка. Давай настроимся на одну волну. Я – действительно «Майский жук», это верно, и я давал тебе пеленг, и если ты думаешь, что услышать голос из ниоткуда, требующий инструкций для вынужденной посадки, такое уж обыденное дело, то тебе тоже следует над этим подумать еще раз. Вдруг откуда ни возьмись, на моих глазах приземляется корабль, а за ним еще один, потом в первом открывается люк, и из него выпрыгивает человек в скафандре.

– Это я.

– …и вслед за ним кто-то еще…

– А это Материня.

– Но ей не удалось уйти далеко. Она вскрикнула и упала. Я побежал посмотреть, что случилось, и в этот момент меня что-то ударило. А потом я очнулся и услышал, как ты со мной поздоровалась.

Интересно, стоит ли говорить ей, что все остальное, включая ее самое, не что иное, как бред, вызванный изрядной дозой морфия, поскольку, по всей вероятности, я просто лежу в больнице с переломанной спиной.

Крошка задумчиво кивнула.

– Тебе, наверное, вкатили на малую мощность, а то тебя сейчас вообще бы не было. Что ж, раз они поймали нас с тобой, то почти наверняка поймали и ее. Надеюсь, они ее не ранили!

– Но вид у нее был такой, вроде она умирает.

– «Как будто» она умирает, – поправила меня Крошка. – Сослагательное наклонение. Но я не думаю, что ты прав, убить ее не так-то просто, да они и не посмели бы, только в крайнем случае, чтобы не дать ей сбежать. Она нужна им живой.

– Почему? И почему ты зовешь ее «Материней»?

– Не все сразу, Кип. Я зову ее Материней, потому что… ну, потому что это то, что она есть. Сам поймешь, когда ее увидишь. Убивать же ее им нет смысла, потому что заложником она им нужнее, чем трупом. По той же самой причине они не убили и меня. Хотя она, разумеется, куда как им нужнее, чем я – меня они спишут, не моргнув глазом, если я начну создавать для них проблемы, и тебя тоже. Но коль скоро она была жива, когда ты ее видел, то можно допустить, что она снова попала в плен, весьма вероятно, что ее держат по соседству с нами. От одной мысли об этом у меня сразу поднялось настроение.

О себе я этого сказать не мог.

– Слушай, а где мы находимся, собственно говоря?

Крошка глянула на свои часики с Микки-Маусом на циферблате, нахмурила лоб и сказала:

– По-моему, на полпути к Луне.

– Что?!

– Знать-то точно я, конечно, не знаю. Но кажется естественным, что они решат вернуться на свою ближайшую базу, откуда мы с Материней и пытались бежать.

– Ты хочешь сказать, что мы в корабле?

– Либо в том, который увела я, либо во втором, где ж, по-твоему, еще?

– В психиатричке.

Она уставилась на меня во все глаза, потом усмехнулась.

– Ну, что ты, Кип! Ты ведь не утратил еще чувства реального.

– А кто его знает! Космические пираты, Материни какие-то!

Она нахмурилась и прикусила большой палец.

– Да, пожалуй, такие события могут сбить с толку. Но верь своим глазам и ушам. Я-то чувства реального никогда не теряю, смею тебя уверить. Я, видишь ли, гений.

Слова ее звучали не похвальбой, а просто спокойной констатацией факта и не вызвали у меня даже тени сомнения. Хоть и услышал я их от тощей девчонки, играющей с тряпичной куклой.

Но вряд ли ее гениальность сможет нам сейчас помочь.

– М-мда, космические пираты… – продолжала Крошка. – Не в названии, конечно, дело, но действуют они в космосе и действуют по-пиратски, так что суди сам. Что же касается Материни… то подожди, пока ее увидишь.

– А она-то как сюда затесалась?

– Сложная история. Пусть лучше она сама тебе расскажет. Вообще-то она полицейский, который их преследовал, и…

– Полицейский?

– Боюсь, что здесь сказывается очередное семантическое несоответствие. Материня понимает, какой смысл мы вкладываем в слово «полицейский», и, сдается мне, считает данную концепцию невразумительной, если совсем не невозможной. Но как же иначе называть личность, занимающуюся розыском и преследованием преступников, если не «полицейским»?

– Похоже, что больше никак.

– Вот и я про то же. – Она снова взглянула на часы. – Но сейчас нам пора за что-нибудь зацепиться, потому что через несколько минут мы будем на полпути к Луне, а все эти развороты через голову ощущаются даже в креслах с ремнями.

– За что же здесь зацепиться?

– Особенно не за что, конечно. Но если мы сядем в самой узкой части комнаты и упремся друг в друга, то сумеем удержаться на месте.

Так мы и сделали.

– Крошка, а откуда ты знаешь, когда они начнут разворачиваться?

– Сознания я не теряла – они просто схватили меня и затащили вовнутрь, поэтому время старта мне известно. Принимая за место назначения Луну, что самое вероятное, и, исходя из того, что весь перелет происходит при одном «g», поскольку я не чувствую никаких изменений в своем весе… А ты чувствуешь?

– Вроде нет.

– Вот видишь, а то мое чувство веса может быть нарушено долгим пребыванием на Луне. Итак, если эти предположения верны, продолжительность полета составляет три с половиной часа, а расчетным временем прибытия следует считать 9.30, так что разворот приходится на 7.45, то есть на сейчас.

– Что, разве уже так поздно? – Я посмотрел на часы. – На моих только без четверти два.

– Твои часы показывают время твоего пояса. Мои показывают принятое на Луне гринвичское. Ого! Начинается!

Пол накренился, изогнулся и ушел из-под меня. Голова пошла кругом, внутренности делали сальто-мортале. Потом все успокоилось и головокружение прошло.

– Ты как, в порядке? – спросила Крошка.

Напрягшись, я сфокусировал взгляд.

– Вроде да.

– Их пилот разворачивается быстрее, чем осмеливалась я. Теперь уже совсем все ясно. Мы летим на Луну. Будем там через час сорок пять.

Я все еще до конца не верил.

– Слушай, Крошка. Это что же за корабль, если он способен гнать всю дорогу до Луны при одном «g»? Секретный, что ли? Да и ты-то как очутилась на Луне? И зачем тебе понадобилось красть корабль?

Вздохнув, она заговорила с куклой:

– Любопытный он мальчик, мадам Помпадур. Кип, как же я могу отвечать на три вопроса сразу? Это – летающая тарелка, и…

– Летающая тарелка! Дальше можешь не продолжать!