Текст книги "Будет скафандр – будут и путешествия"

Автор книги: Роберт Энсон Хайнлайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Разумеется, и этот аргумент он считал вполне исчерпывающим. Но даже если, исключительно спора ради, не прибегать к этой безукоризненной и исчерпывающей аргументации, он все равно может доказать, что затеянный над ними процесс смехотворен, потому что они ничем не нарушили даже так называемых законов якобы существующей Конфедерации Трех галактик. Они всего лишь действовали в своем собственном секторе космоса, работая над освоением полезной, но никем не занятой планеты Земля. Какое же это преступление – колонизировать территорию, заселенную животными? Что же до представительницы Трех галактик, то она влезла не в свое дело, однако ей не было причинено никакого ущерба, ей всего лишь не позволяли мешать работать и задержали ее исключительно с целью вернуть туда, откуда она пришла.

Вот здесь ему и следовало бы остановиться. Все его аргументы звучали вполне приемлемо, особенно последний. Я привык думать о роде человеческом, как о венце творения, но многое теперь изменилось в моем восприятии. И я совсем не был уверен, что этот суд сочтет людей равноправными с черволицыми. Конечно же, черволицые во многом нас опередили. Да и мы, расчищая джунгли, обращаем ли внимание на то, что обезьяны поселились там до нас?

Но он отбросил и эти аргументы, объяснив, что привел их лишь в порядке интеллектуальных упражнений, чтобы показать, насколько глупой выглядит вся их затея с точки зрения любых, каких бы то ни было законов, с любой, какой бы то ни было точки зрения. А вот теперь они действительно перейдут к защите.

Но вместо защиты он перешел к нападению. Злоба в его голосе поднялась до крещендо ненависти, такой ненависти, что каждое слово падало ударом молота. Да как они посмели? Да они мыши, которые собрались кота хоронить! (Знаю, знаю, но так уж в английском переводе вышло). Они – животные, годные лишь в пищу, даже нет – просто нечисть, которую придется извести напрочь.

Их преступления никогда не будут забыты, с ними не будет никаких переговоров, и никакие мольбы о прощении им не помогут. Единственный Народ уничтожит их всех!

Я посмотрел по сторонам, чтобы увидеть реакцию суда. По стенам этого почти пустого треугольного зала расположились сотни существ, некоторые из них совсем недалеко от нас. До сих пор мое внимание было так занято процессом, что я почти не смотрел на них.

А теперь стал рассматривать, потому что остро почувствовал необходимость хоть как-то отвлечься от мрачных мыслей, вызванных атакой черволицых.

Существа там были самые разнообразные и среди них вряд ли нашлись бы хоть два друг на друга похожих. Футах в двадцати от меня стояло одно, очень похожее на Черволицего, и такое же страшное, но почему-то его ужасная внешность не вызывала отвращения. Попадались и существа, почти похожие на людей, но они были в явном меньшинстве. Затем я увидел одну очень симпатичную чувиху, выглядевшую вполне по-человечески, если не считать радужной раскраски кожи и весьма ограниченного количества одежды на теле. Она была такая хорошенькая, что я мог поклясться, будто радужный цвет ее кожи объяснялся всего лишь косметикой, но был бы, по всей вероятности, неправ. Интересно, подумал я, на каком языке слушает эти угрозы она? Уж точно не по-английски.

Почувствовав мой взгляд, она обернулась и холодно осмотрела меня с головы до ног, как я рассматривал бы шимпанзе в клетке. Похоже, взаимной симпатии между нами не возникло.

Кого там только не было между ней и псевдочерволицым! А по левой стене неизвестные мне существа выглядывали даже из аквариумов.

Не было никакой возможности определить, как они воспринимают тирады Черволицего. Радужная девушка держалась спокойно, но что можно сказать о поведении моржа со щупальцами осьминога? Если он дергается – это признак гнева? Или просто чесотки?

Председатель с голосом янки не останавливал Черволицего.

Все это время Крошка держалась за мою руку. Теперь же она потянула меня за ухо, запрокинула лицо и прошептала, затрепетав:

– Как страшно он говорит!

Черволицый закончил свою речь таким взрывом ненависти, что переводчик, видимо, не выдержал, потому что вместо английских слов раздались бессвязные вопли.

Раздался невозмутимый голос председателя:

– Но что вы имеете сказать в свою защиту?

Снова вопль, затем, наконец, связная речь:

– Я обосновал защиту тем, что ни в какой защите мы не нуждаемся.

Невозмутимый голос продолжал, обращаясь к Материне:

– Вы заступитесь за них?

– Милорды-собратья… – ответила она неохотно, – я… я вынуждена признать, что нахожу их крайне противными.

– Вы выступаете против них?

– Да.

– В таком случае, ваше мнение не будет заслушано. Таков закон.

– «Три галактики. Один закон». Я не буду говорить.

– Выступит ли кто-нибудь из свидетелей в их пользу? – продолжал бесстрастный голос.

Молчание.

Нам давали шанс проявить благородство. Мы, люди, были их жертвами; и нас внимательно выслушают; мы могли бы отметить, что с их точки зрения черволицые не сделали ничего плохого; мы могли бы просить для них милосердия, если они дадут обещание впредь вести себя хорошо.

Но я отказался проявить благородство. Слышал я все эти сладкие просвещенные речи, которыми обычно пичкают детишек – насчет того, как надо уметь прощать, что даже в самых плохих людях есть что-то хорошее и т. д. Но если я вижу ядовитого тарантула, я давлю его ногой, а не упрашиваю его быть милым, хорошим паучком и перестать, пожалуйста, отравлять людей. Паук не виноват, конечно, что он паук. Но в том-то и все дело.

– Найдется ли Народ, согласный заступиться за вас? – спросил черволицых голос. – Если да, то назовите его, мы вызовем его представителей.

Оратор черволицых только расплевался в ответ. Одна лишь мысль о том, что кто-либо может ходатайствовать за них, вызвала у него глубочайшее отвращение.

– Пусть будет так, – сказал голос и спросил: – Достаточно ли фактов для принятия решения?

Почти мгновенно он ответил сам себе:

– Да.

– Каково же решение?

И снова ответ самому себе:

– Их планета будет развернута.

Приговор не звучал страшно – подумаешь, все планеты вращаются, да и объявил его голос безо всякого выражения. Но чем-то он меня напугал, даже показалось, что пол под ногами дрогнул.

Материня повернулась и направилась к нам. Идти было далеко, но она подошла к нам очень быстро. Крошка бросилась к ней. Барьер, отделяющий наш загон, сгустился еще сильнее, пока мы трое не очутились в своего рода отдельной комнатке.

Крошка дрожала и всхлипывала, а Материня утешала ее. Когда, наконец. Крошка взяла себя в руки, я спросил взволнованно:

– Материня! А что они имели в виду, когда сказали, что планета будет развернута?

Она взглянула на меня, не выпуская из объятий Крошку, и огромные ее мягкие глаза стали суровыми и печальными.

– Это значит, что их планета выведена под углом в девяносто градусов из пространства-времени, в котором существуем мы с тобой.

Голос ее звучал, как исполняемая на флейте панихида. Но все же приговор отнюдь не показался мне столь трагичным.

Я понял, что она имеет в виду: если плоскостную фигуру развернуть вокруг ее оси, она исчезнет. Она не будет больше находиться в этой плоскости, и все, кто в плоскости останутся, никогда ее больше не увидят.

Но существовать она отнюдь не перестанет – просто ее не будет больше там, где она была. Я решил, что черволицые очень легко отделались. Я даже ожидал, что их планету просто взорвут, и нисколько не сомневался, что Три галактики вполне способны на это. А так их просто изгоняют из города, куда им больше не найти дороги – ведь измерений существует очень много, – но вреда им не причинят, просто поместят в своего рода резервацию.

Но голос Материни звучал так, как будто против своего желания ей пришлось принять участие в смертной казни через повешение.

Поэтому я попросил ее объяснить подробнее.

– Ты не понимаешь, милый, добрый Кип: их звезда остается здесь.

– О-о-х, – вот и все, что я смог сказать.

Крошка побелела.

Звезды – источники жизни, планеты лишь несут жизнь на себе. Заберите звезду… и планета начнет охлаждаться… становиться все холодней и холодней, пока не остынет совсем.

Сколько пройдет времени, пока не замерзнет даже воздух? Сколько останется дней или часов, пока температура не достигнет абсолютного нуля. Я задрожал, по коже пошли мурашки. Это еще хуже, чем Плутон…

– Материня, сколько потребуется времени, чтобы сделать это?

Меня охватило поганое чувство, что я ошибся, что я должен был заступиться за них, что даже черволицые не заслуживали такой судьбы. Взорвать планету, перестрелять их всех – это одно, но обречь на смерть от холода…

– Это уже сделано, – пропела она все так же траурно.

– Что?

– Агент, уполномоченный привести приговор в исполнение, ожидает сигнала… Он слышит приговор в ту же минуту, что и мы. Их планету выбросили из нашего мира прежде, чем я успела дойти до вас. Так лучше…

Я не знал, что ответить.

А Материня быстро продолжала:

– Не думай больше об этом, потому что ты должен собрать сейчас все свое мужество.

– Да? А зачем? Что сейчас произойдет, Материня?

– Сейчас в любой момент могут вызвать тебя – на твой собственный процесс.

Я не мог вымолвить ни слова, просто продолжал смотреть на нее. Я ведь решил, что все уже кончилось. Крошка побледнела еще больше, но не плакала. Облизав губы, она спросила:

– Вы пойдете с нами, Материня?

– О, мои дети! Я не могу. Вам придется предстать перед ними одним.

Я, наконец, обрел голос:

– Но за что нас судят? Мы никому не причинили зла. Мы же вообще ничего не сделали!

– Дело не в вас лично. Будет решаться вопрос о судьбе вашего человечества. О человечестве будут судить по вам.

Отвернувшись от Материни, Крошка посмотрела на меня – и я почувствовал гордость от того, что в выпавший нам тяжкий момент испытаний она повернулась не к Материне, а ко мне – к собрату-человеку.

И я знал, что думаем мы об одном и том же: о корабле, корабле, висящем неподалеку от Земли, всего лишь в мгновенье полета от нее и в то же время в неисчисленных триллионах миль, спрятанном в одной из складок пространства, куда не достанут ни радары, ни телескопы.

Земля, зеленая, золотая и прекрасная, лениво поворачивающаяся в теплом свете Солнца.

Бесстрастная команда – и Солнца больше нет. Нет звезд.

Дернется рывком осиротелая Луна – затем начнет кружить вокруг Солнца надгробным памятником надеждам человечества. Немногие оставшиеся в живых на Лунной станции, в Лунном городке и на станции Томба протянут еще несколько недель, а, возможно, и месяцев. Последние люди во Вселенной! Потом умрут и они – если не от удушья, то от тоски и одиночества.

– Кип, ведь она не всерьез, скажи мне, что не всерьез!

– Что, Материня, палачи уже ждут? – спросил я хрипло.

Материня ничего не ответила мне. Она ответила Крошке:

– Все это очень серьезно, доченька. Но не бойся. Прежде, чем доставить вас сюда, я заставила их обещать мне, что если будет принято решение против вашего человечества, вы оба вернетесь со мной на мою планету, где вам придется прожить свои маленькие жизни в моем доме. Итак, иди, говори только правду… и не бойся.

– Вызываются люди Земли, – раздался над нашими головами невозмутимый голос.

Глава 11

Мы шли по необозримому полу, и чем дальше отдалялись от стены, тем больше я чувствовал себя мухой на тарелке. Присутствие Крошки подбадривало, но все равно ощущение было как в кошмаре, когда ты сам себе снишься непристойно одетым в общественном месте. Крошка вцепилась мне в руку и изо всех сил прижала к себе мадам Помпадур. Я пожалел, что не надел свой скафандр – в Оскаре я не так сильно чувствовал бы себя мухой под микроскопом.

Перед тем как мы стронулись с места, Материня приложила мне ко лбу ладонь и начала завораживать меня глазами.

Я оттолкнул ее руку и отвернулся.

– Нет, не надо, – сказал я ей, – ничего не надо. Я не намерен… Я понимаю, что вы хотите, как лучше, но я без наркоза обойдусь. Спасибо.

Материня не настаивала, она лишь повернулась к Крошке. Крошка заколебалась, но потом уверенно тряхнула головой.

– Мы готовы! – заявила она.

Но чем дальше мы тли по этому огромному пустому полу, тем больше я жалел, что не позволил Материне сделать то, что она хотела, хоть и не знаю, каким образом она собиралась заставить нас не волноваться. Надо было хоть Крошку уговорить согласиться.

Навстречу нам двигались от противоположной стены еще две мухи; подойдя к ним ближе, я узнал их: неандерталец и легионер. Пещерного человека тянули вперед невидимыми канатами, римлянин же шел широким свободным неторопливым шагом. Центра мы достигли одновременно и там нас остановили футах в двадцати друг от друга: мы с Крошкой образовали одну вершину треугольника, римлянин и неандерталец – две другие.

– Привет, Иунио! – крикнул я.

– Молчи, варвар, – он огляделся, оценивая на глаз толпу у стен.

Одет он сейчас был строго, а не по-домашнему, как в прошлый раз. Исчезли неопрятные обмотки, правую голень закрывали поножи, тунику скрыли латы, а голову гордо венчал плюмаж шлема. Сверкали начищенные доспехи, чисты были и кожаные ремни.

Щит он нес на спине, как и полагается в походах. Но как только остановился, мгновенно отстегнул его и надел на левую руку. Меча он не обнажал, поскольку в правой руке легко держал изготовленный к броску дротик, ощупывая настороженными глазами врагов.

Пещерный житель, слева от него, сжался в комочек, как сжимается зверек, которому некуда спрятаться.

– Иунио! – крикнул я снова. – Слушай! – Вид этой парочки обеспокоил меня еще больше. И если с неандертальцем говорить было нечего, то римлянина хотя бы можно было попробовать вразумить. – Ты знаешь, где мы?

– Знаю, – бросил он через плечо. – Сегодня боги испытывают нас на своей арене. Это – дело солдата и римского гражданина. От тебя здесь толку никакого, так что держись в сторонке. Хотя нет – охраняй мой тыл и подавай сигналы. Цезарь вознаградит тебя.

Я попытался было втолковать ему, что к чему, но мои слова заглушил мощный голос, раздавшийся одновременно во всех концах зала:

– Начинается ваш процесс!

Крошка вздрогнула и прижалась ближе. Я выдернул свою левую руку из ее сжатых пальцев, сунул туда правую, а левой обнял ее за плечи.

– Выше голову, дружище, – сказал я мягко, – не дай им себя напугать.

– Я не боюсь, – прошептала она, вся дрожа. – Только говори с ними ты, Кип.

– Ты так хочешь?

– Да. Ты не так быстро взрываешься, как я, а если у меня сейчас не хватит выдержки… Ведь ужас что будет.

– Хорошо.

Наш разговор перебил все тот же бесстрастный гнусавый голос. Как и раньше, казалось, что говорящий стоит рядом с нами.

– Настоящее дело проистекает из предыдущего. Три временных пробы взяты с небольшой планеты ланадорского типа, вращающейся вокруг звезды в периферийном районе Третьей галактики. Это крайне примитивная зона, не заселенная цивилизованными расами.

Раса, находящаяся под рассмотрением, является варварской, что видно по пробам. Она уже дважды обследовалась ранее и срок следующего рассмотрения еще не наступил, однако новые факты, проистекающие из предыдущего дела, заставляют нас проводить его сейчас.

Голос спросил сам себя:

– Когда производилось последнее рассмотрение?

И сам себе ответил:

– Приблизительно один полураспад тория-230 назад. – И добавил, очевидно, специально для нас. – Около восьмидесяти тысяч ваших лет.

Иунио дернулся и огляделся по сторонам, как бы пытаясь определить, где стоит говорящий. Я заключил, что он услышал ту же цифру на своей испорченной латыни. Что ж, я тоже встрепенулся, хотя этим меня уже не удивишь. Не до того.

– Действительно ли необходимо производить рассмотрение, спустя лишь такой короткий срок?

– Да. Замечено нарушение закономерности. Они развивались с непредвиденной быстротой. – Бесстрастный голос продолжал говорить, обращаясь теперь к нам.

– Я – ваш судья. Многие из цивилизованных существ, которых вы видите здесь, являются частью меня. Остальные – зрители или студенты. Некоторые присутствуют здесь, чтобы суметь уличить меня в ошибке, но этого никому не удавалось сделать более миллиона ваших лет.

– Вам больше, чем миллион лет? – вырвалось у меня. То, что я ему не поверил, я даже не стал говорить.

– Я намного старше, – ответил голос, – но весь в целом, а не составляющие меня компоненты. Частично я машина, и эту часть можно починить, заменить, воспроизвести. Частично я состою из живых существ, которые могут умереть и быть замещены. Моя живая часть состоит из многих гроссов[18]18
  Гросс – редко используемая в наше время единица измерения, равная дюжине дюжин (12x12), т. е. 144.


[Закрыть] цивилизованных существ из различных районов Трех галактик, причем для взаимодействия с моей машинной частью достаточно одного гросса. Сегодня я состою из двухсот девяти квалифицированных существ, в распоряжении которых находятся все знания, накопленные моей механической частью, все ее умение анализировать и обобщать.

– Ваши решения принимаются единогласно? – спросил я немедленно. Мне показалось, что я нашел лазейку – мне редко удавалось запутать мать с отцом, но в детстве все же случалось ухитриться внести в стан родителей сумятицу, заставляя их реагировать на одни и те же вещи по-разному.

– Решения всегда единогласны. Вам будет легче воспринимать меня как единое целое, одну личность. – Голос обратился ко всем присутствующим. – Пробы взяты согласно установленной практике. Современная проба двойная, проба промежуточного периода, используемая для проверки точности кривой, представляет собой одиночный экземпляр в одежде, взятой согласно стандарту наугад из периода приблизительно одного полураспада радия-226.

Дистанционная проба проверки кривой взята тем же методом на расстоянии в две дюжины раз большем, чем расстояние от современной пробы до промежуточной.

– Почему проверка кривой ведется на столь короткой дистанции? – спросил сам себя голос. – Почему не взято расстояние, по крайней мере в дюжину раз большее?

– Потому что жизнь поколений этих организмов слишком невелика, наблюдаются также быстрые мутации.

Похоже, объяснение сочли удовлетворительным, поскольку голос продолжал:

– Самый юный образец начнет давать показания первым.

Я решил, что он имеет в виду Крошку, и она подумала то же самое, потому что вся напряглась. Но голос пролаял что-то, и пещерный человек задрожал. Он ничего не ответил, лишь скрючился еще сильнее. Голос пролаял что-то опять. Потом сказал сам себе:

– Я кое-что установил.

– Что именно?

– Это существо не является предком остальных трех.

В голосе машины почти что прорвались эмоции, как будто наш хмурый бакалейщик обнаружил соль в жестянке с сахаром.

– Проба была взята правильно.

– И, тем не менее, – возразил он сам себе, – это неверный образец. Придется пересмотреть все относящиеся к делу данные.

На долгие пять секунд стало тихо. Затем голос заговорил снова:

– Этот несчастный не является предком остальных образцов, он всего лишь побочная линия. У него нет будущего. Он будет немедленно возвращен в то пространство-время, откуда был взят.

В ту же секунду неандертальца уволокли. Я следил за его исчезновением с чувством тоски. Сначала я испугался его. Потом – презирал и стыдился. Он был трус, он был грязен, он вонял. Любая собака цивилизованней его. Но за последние пять минут я стал смотреть на него другими глазами – какой-никакой, а человек! Может, он и не был моим дальним пращуром, но в нынешнем положении я вовсе не был намерен отказываться от самого захудалого своего родственника.

Голос спорил сам с собой, решая, может ли процесс продолжаться и, в конце концов, принял решение.

– Рассмотрение будет продолжено. В случае нехватки фактов для принятия решения будет взята другая дистанционная проба нужной линии. Иунио!

Римлянин поднял свой дротик еще выше. – Кто зовет Иунио?

– Выходите давать показания.

Как я и опасался, Иунио объяснил голосу, куда ему следует идти и чем заниматься. И не было никакой возможности защитить Крошку от его языка: английский перевод изложил нам все в полном объеме, да сейчас и не имело уже значения, удастся уберечь Крошку от «неприличных» влияний, или нет.

Голос продолжал так же невозмутимо:

– Ваш ли это голос? Является ли это вашими показаниями?

Тут же послышался еще один голос, в котором я узнал речь римлянина, отвечающего на вопросы, описывающего сражения, рассказывающего об обращении с пленными. Мы слышали английский перевод, но даже он сохранял самонадеянный тембр его голоса.

– Колдовство! Ведьмы! – завопил легионер и стал делать рога пальцами, отпугивая колдуний. Трансляция прекратилась.

– Голоса совпадают, – сухо объявила машина. – Запись приобщена к материалам дела.

Но машина не прекращала допрашивать Иунио, требуя подробностей: кто он, как оказался в Британии, чем там занимался, почему считает необходимым служить Цезарю. Иунио коротко на все отвечал, потом разозлился и отвечать перестал совсем. Издав боевой клич, эхом прокатившийся по гигантскому залу, он отпрянул назад и что было силы метнул дротик. До стены он не дотянул, но олимпийский рекорд побил наверняка.

Я вдруг понял, что кричу «ypa!»

Дротик еще не успел упасть на пол, как Иунио обнажил меч, взметнул его в гладиаторском салюте и, выкрикнув «Слава Цезарю», взял на караул.

Как он поносил их всех! Он ясно объяснил, что думает о тварях, которые не то что не римские граждане, но даже не варвары!

Ого, сказал я себе, матч, кажется, подходит к концу. Все! Крышка тебе, человечество.

Иунио вопил без остановки, призывая на помощь своих богов, грозя расправой, придумывая все более и более изощренные ее методы, подробно расписывая, что с ними со всеми сотворит Цезарь. Я надеялся, что даже в переводе Крошка не поймет и половины, хотя надежды мои вряд ли были обоснованы: она вообще более понятлива, чем следовало бы.

Но я почувствовал, что начинаю гордиться легионером.

В тирадах Черволицего звучало зло, но его не было в речах Иунио. Под ломаной грамматикой, смачными ругательствами и грубой натурой заскорузлого старого сержанта жили отвага, человеческое достоинство и смелость. Может, он и был старым негодяем, но он был негодяем моего сорта.

Кончил он вызовом – он требовал, чтобы они выходили на бой против него; пусть выходят по одиночке или выстроятся черепахой – он согласен драться сразу вместе со всеми.

– Я сложу из вас погребальный костер! Я выпущу вам кишки! Я покажу вам, как умирает римский солдат – у могилы, заваленной трупами врагов Цезаря!

Он остановился, чтобы перевести дыхание. Я снова заорал «браво», и Крошка подхватила мой крик. Иунио глянул на нас через плечо и усмехнулся.

– Перерезай им глотки, когда я начну сбивать их с ног, парень! Сейчас поработаем!

– Вернуть его обратно в пространство-время, откуда он был взят, – произнес холодный голос.

Иунио встрепенулся, громко призывая Марса и Юпитера, когда его потянули за собой невидимые руки. Меч его упал на пол, но тут же взлетел вверх и сам вошел в ножны.

Иунио молнией пронесся мимо меня. Сложив руки рупором, я крикнул ему вдогонку:

– Прощай, Иунио!

– Прощай, мальчик! – ответил он, пытаясь вырваться. – Трусят они, трусы! Ни на что не способны, кроме грязного колдовства!

И Иунио исчез.

– Клиффорд Рассел…

– А? Я здесь.

Крошка сжала мою руку.

– Ваш ли это голос?

– Погодите-ка, – скаэал я.

– Да? Говорите.

Я перевел дыхание. Крошка прижалась ко мне и зашептала в ухо:

– Постарайся, Кип. Они ведь всерьез.

– Постараюсь, малыш, – ответил я и продолжал. – Что здесь происходит? Мне ведь сказали, что рассматривается вопрос о человечестве?

– Верно.

– Но ведь это невозможно! У вас нет достаточных исходных данных. Одно колдовство, да и только, как сказал Иунио. Вы взяли пещерного человека, потом признали, что это ошибка. Но это не единственная ваша ошибка. Вот здесь был Иунио. Какой бы он ни был – причем я вовсе его не стыжусь, я горжусь им! – он не имеет никакого отношения к нашему настоящему. Он уже две тысячи лет как мертв, и все, чем он был, тоже мертво. Хороший ли, плохой ли, он не представляет сегодняшнее человечество.

– Мне это известно. Сегодняшнее человечество представляете вы двое.

– Нет, вы и по нам судить не можете. Крошка и я никак не являемся средним показателем. Мы не претендуем на то, чтобы быть ангелами, – ни она, ни я. Если вы осудите наш род на основании только наших поступков, вы совершите величайшую несправедливость. Судите нас, или меня лично…

– И меня тоже!

– …на основании моих собственных поступков. Но не привлекайте за это к ответу моих сородичей. Это не научно. Это математически не обосновано!

– Обосновано!

– Нет! Люди – не молекулы. Все они очень разные. – Относительно их юрисдикции над нами я спорить не стал. Черволицые уже пробовали.

– Согласен, люди не являются молекулами. Но не являются и индивидуумами.

– Нет, являются!

– Они не могут считаться независимыми индивидуумами, они являются частями единого организма. Каждая клетка вашего тела повторяет один и тот же образец. По трем пробам организма, именуемого человечеством, я могу определить его потенциал и предел его возможностей.

– Им нет пределов! И никто не способен предсказать наше будущее.

– Весьма вероятно, что ваши возможности беспредельны, – согласился голос. – Это следует определить. Но если это так, то отнюдь не в вашу пользу.

– Почему?

– Потому, что вы неверно представляете себе цель настоящего рассмотрения. Вы говорите о «справедливости». Я знаю, что вы имеете под ней в виду. Но ни разу не было еще случая, чтобы две разные расы вкладывали в это слово одно и то же значение и пришли к соглашению. Я не ставлю своей задачей исходить из этой концепции. Наш суд не является юридическим судом.

– Что же это тогда?

– Можете сказать «совет безопасности». Или «комитет бдительности». Неважно, как вы назовете его, потому что передо мной стоит одна лишь задача: рассмотреть ваше человечество и определить, представляет ли оно собой угрозу для нашего выживания. Если да, я сейчас же покончу с вами. Есть только один надежный способ предотвратить суровую опасность – сделать это, пока она еще невелика. Данные, которыми я располагаю о вас, заставляют думать, что когда-нибудь вы можете вырасти в серьезную угрозу безопасности Трех галактик. И сейчас я намерен установить факты.

– Но вы говорили, что для этого вам необходимо по крайней мере три образца. А пещерный человек не подошел.

– У нас есть три образца – римлянин и вы оба. Но установить факты можно и по одному. Три образца – традиция, оставшаяся с древних времен, результат осторожной привычки проверять и перепроверять. В мои задачи не входит отправление «справедливости», я должен не допустить ошибки.

Я хотел было сказать ему, что он неправ, хоть ему и миллион лет, но он добавил:

– Итак, рассмотрение продолжается. Клиффорд Рассел, ваш ли это голос?

Снова зазвучала запись моего рассказа, но на этот раз из него не было выпущено ничего – ни красочные эпитеты, ни личные оценки и мнения, ни суждения о разных проблемах.

Наслушавшись, я поднял руку:

– Ну ладно, хватит! Это я говорил, мой голос.

Трансляция прекратилась.

– Вы подтверждаете?

– Да.

– Хотите что-нибудь добавить, изменить или снять?

Я напряженно думал. Если не считать нескольких ехидных комментариев, я рассказал все совершенно точно.

– Нет.

– А это тоже ваш голос?

Тут-то меня и прокатили. Они включили бесконечную запись моих бесед с профессором Джо – все о Земле… История, обычаи, люди… Я понял, почему Джо носил такой же значок, как Материня. Как это называется? «Подсадная утка»? «Стукач»? Добрый старый профессор Джо, дрянь паскудная, оказался стукачом. Мне даже тошно стало.

– Дайте мне послушать еще.

Мне пошли навстречу. Слушал я вполуха, пытаясь в это время вспомнить, что же я еще наболтал такого, что могут сейчас использовать против человечества? Крестовые походы? Рабовладение? Газовые камеры в Дахау? Что же еще я наболтал?

Трансляция все продолжалась. Еще бы, записывали-то целыми неделями. Мы могли здесь простоять до тех пор, пока у нас ступни не расплющатся.

– Да, это мой голос.

– Вы все подтверждаете? Вы не хотите внести поправки либо дополнения?

– Можно проделать все это сначала? – осторожно спросил я.

– Если вы так желаете.

Я хотел уж было сказать, что желаю, что надо всю эту запись стереть, и начать все сначала. Но согласятся ли они? Или сохранят обе записи, чтобы потом их сравнить? Ложь не вызвала бы у меня угрызений совести: «Говори правду и посрами дьявола» – девиз мало подходящий, когда на карту поставлена жизнь твоих близких, твоих друзей и всего человечества. Но сумеют ли они поймать меня на лжи?

Материня советовала говорить правду и ничего не бояться.

Но ведь она не на нашей стороне! Нет, на нашей! Надо было отвечать. Но я так запутался, что не мог уже думать. Я ведь пытался рассказать профессору Джо все по правде… Ну, может, я что и притушил, не останавливался подробно на всех страшных газетных заголовках. Но в принципе все говорил по правде.

Сумею ли я изложить более приемлемую версию сейчас? Позволят ли они мне начать все сначала и проглотят ли состряпанную мной пропаганду? Либо то, что меня уличат во лжи, сверив обе ленты, и погубит род человеческий?

– Я все подтверждаю.

– Запись приобщается к делу. Патриция Уайнт Рейсфелд…

У Крошки на эту процедуру много времени не ушло, она просто последовала моему примеру.

Машина сказала:

– Факты обобщены. Исходя из их собственных показаний, это дикий и жестокий народ, склонный ко всякого рода зверствам. Они поедают друг друга, морят друг друга голодом, убивают друг друга. У них совсем нет искусства, а наука самая примитивная, тем не менее их характер так сильно подвержен насилию, что даже столь малый запас знаний энергично используется ими – племенем против племени – чтобы истребить друг друга. Они делают это с таким рвением, что могут в этом преуспеть. Но если, в случае неудачного стечения обстоятельств, им этого не удастся, то со временем они неизбежно достигнут других звезд. Именно этот аспект и должен быть тщательно рассмотрен: как скоро они сумеют достичь нас, если выживут, и каков к тому времени будет их потенциал.

Голос снова обратился к нам:

– Это – обвинение против вас, против вашей собственной дикости, сочетаемой с высшим разумом. Что можете вы сказать в свою защиту?

Глубоко вздохнув, я пытался успокоиться. Я знал, что мы проиграли, но все же считал себя обязанным бороться до конца.

Я вспомнил, как начинала свою речь Материня.

– Милорды-собратья!

– Поправка. Мы не являемся вашими «лордами», и еще не было установлено, что вы ровня нам. Если хотите найти правильную форму обращения, можете называть меня «председатель».

– Хорошо, мистер председатель, – и отчаянно пытался вспомнить, что говорил своим судьям Сократ. Он знал заранее, что его осудят, так же, как я мы сейчас, но хотя его и заставили выпить сок цикуты, победил все же он, а не судьи.