Текст книги "Гражданин Галактики (сборник)"

Автор книги: Роберт Энсон Хайнлайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 61 страниц) [доступный отрывок для чтения: 22 страниц]

Капитан – капитан Свенсон, поправился я, – не пошел бы вот так по-бычьи, напролом.

Или пошел бы? Если верить Уркварту, то последнее, что сказал ему наш капитан, было напоминанием об обязанности вести корабль, дабы выполнить возложенную на него миссию. Все мы были тщательно отобраны (кроме нас, выродков), и, вероятно, шкиперов (и запасных шкиперов – тоже) выбирали в первую очередь за бульдожье упорство, то есть за то самое качество, которое позволило Колумбу плыть вперед, когда на кораблях уже кончалась питьевая вода, а команда глухо ворчала, готовясь к мятежу. Я вспомнил, что дядя Стив говорил мне что-то подобное.

Я решил поговорить с дядей Стивом… и вдруг вспомнил, что это невозможно… тогда-то мне и стало по-настоящему плохо. Когда мои родители умерли два пика назад, мне тоже стало плохо, но, скорее, потому, что я не ощутил такого горя, которое, как я знал, должен был бы чувствовать. В тот день, когда это случилось, вернее, в тот день, когда я об этом узнал, они были мертвы уже давным-давно, это были люди, с которыми я Бог знает сколько времени не общался – просто лица на фотографии. А дядю Стива я видел ежедневно; больше того, я видел его сегодня. И у меня была привычка тащить к нему все мои трудности, чтобы обсудить их, если мне было не под силу справиться с ними в одиночку.

Вот теперь-то я со всей остротой ощутил его потерю; это был тот самый «отложенный» шок, который вы переносите, если вам особенно крепко врежут в челюсть. Боль проходит лишь тогда, когда вы соберете волю в кулак и поймете, что вам врезали по-настоящему.

Поэтому я ужасно обрадовался, когда кто-то постучал в мою дверь; иначе я бы просто завыл от тоски.

Это были Мей-Линг и ее муж Чет. Я пригласил их войти, и они сели на койку. Чет сразу же приступил к делу.

– Том, какова твоя позиция в этой хреновине?

– В какой?

– В дурацкой затее – продолжать полет, имея лишь тень настоящей команды.

– Моя позиция не имеет значения, – не торопясь ответил я, – не я ведь командую кораблем.

– Ничего подобного! Именно ты и командуешь!

– Как это?

– Ну, не в официальном смысле. Я имею в виду, что ты можешь положить конец этой чепухе. Слушай, Том, все знают, что ты сказал капитану и…

– Кто же это распустил язык?

– А? Не имеет значения. Раз сведения просочились не через тебя, то, надо думать, через кого-то из присутствующих. Во всяком случае, об этом известно всем. Все, что ты сказал капитану, – верно. Суть дела в том, что Уркварт зависит от тебя лично, и ты единственный, кто сможет поддерживать его связь со штаб-квартирой на Земле. Поэтому ты – человек с палкой. И ты можешь его остановить.

– Как? Подожди-ка чуточку. Я же не один. Даже если согласиться, что он не может рассчитывать на Дядюшку, есть еще Мей-Линг…

Чет покачал головой:

– Мей-Линг вовсе не собирается заниматься телепатическими переговорами ради амбиций Уркварта.

Его жена возразила:

– Слушай, Чет, я же не так говорила.

Он любовно поглядел на нее.

– Не будь супердурочкой, моя возлюбленная. Ты ведь прекрасно знаешь – нет ни единого шанса, что от тебя после следующего пика будет хоть какой-то толк. Если до мозгов нашего бравого капитана Уркварта это еще не дошло, то обязательно дойдет… даже если мне придется объяснить ему кое-что словами, которыми пользуются только в мужском обществе.

– Но ведь все же есть вероятность, что я останусь на связи.

– О нет! Никакой вероятности быть не может, иначе мне придется немножко постучать по твоей прелестной головке. Наши дети должнырасти на Земле.

Она серьезно посмотрела на Чета и погладила его по руке. Трейверсы пока не ожидали ребенка, но все знали, как крепко они на это надеются. Я начал понимать, почему Чет так тверд… и вполне уверился, что Мей-Линг неизбежно потеряет контакт со своим телепартнером после пика, особенно если ее муж будет разговаривать с ней столь же убедительно, как говорил сейчас. Желание Чета было для нее куда важнее желаний капитана, важнее абстрактного долга по отношению к Фонду на далекой Земле.

Чет продолжал:

– Думай, Том, думай, и ты поймешь, что не имеешь права предать своих товарищей по полету. Идти дальше – чистое самоубийство, и все, кроме капитана, это понимают. Так что наше будущее зависит только от тебя.

– Хм… я подумаю.

– Валяй. И не затягивай надолго.

Они ушли.

Я лег, но сон не шел. Загвоздка заключалась в том, что Чет был наверняка прав… включая и уверенность, что Мей-Линг уже никогда не удастся вступить в контакт со своим телепартнером после нового пика. Практически она теряла его даже теперь. Мне приходилось брать на себя передачу технических или математических текстов, которые она должна была транслировать сама; я делал это уже со времени последнего пика, так как ее контакт часто нарушался. Чету не придется стучаться в ее бесспорно очаровательную голову – контакт она теряла, сомнений тут быть не могло.

С другой стороны… Когда я в своих размышлениях достиг этого пункта «с другой стороны» в восемнадцатый раз, я встал, оделся и отправился на поиски Гарри Гейтса. Мне подумалось, что раз он глава отдела и присутствовал на совещании, то с ним можно поговорить на эту тему без опаски.

В каюте Гарри не оказалось; Барбара посоветовала поискать его в лаборатории. Там я его и нашел – в одиночестве распаковывающим образцы, присланные на корабль день назад. Он внимательно поглядел на меня.

– Ну, Том, как делишки?

– Не слишком как.

– Знаю. Слушай, у меня еще не было подходящего случая, чтобы поблагодарить тебя. Написать благодарность на бумажке или примешь прямо от сердца?

– Давай считать, что все уже сказано. – Я вначале даже не понял его – честно, за всеми этими делами я ведь совершенно забыл, как вытаскивал его из воды; просто не было времени подумать об этом.

– Как скажешь. Я все равно не забуду. И ты это знаешь, не так ли?

– О’кей. Гарри, мне нужен совет.

– Вон как! Что ж, они у меня имеются на все размеры. И все раздаются бесплатно, хотя, боюсь, большего они и не стоят.

– Ты был на совещании глав отделов сегодня вечером.

– Ты тоже.

Он явно забеспокоился.

– Да. – И я рассказал ему обо всем, что меня тревожило; потом подумал еще и добавил то, о чем говорил Чет. – Что мне делать, Гарри? Чет прав; шансы, что следующий прыжок принесет хоть какую-то пользу, ничтожны. Даже если мы найдем планету, о которой стоит сообщить на Землю, а шансы обнаружить ее, насколько можно судить по данным, относящимся ко всей нашей эскадре, весьма малы, но даже если так произойдет, мы почти наверняка не сможем послать об этом сообщение, а если отправимся сами к Земле, неся это известие, то прибудем туда лет через двести по земному времени. Это глупо и, как говорит Чет, самоубийственно, особенно если учесть, как мало нас осталось. С другой стороны, прав и капитан; мы подписали контракты именно с этим обязательством. Долг экипажа корабля – продолжать полет.

Гарри осторожно распаковал очередной пакет с образцами и только тогда ответил:

– Томми, спросил бы ты меня чего-нибудь полегче. Спроси меня, например, жениться тебе или нет, и я отвечу прямо как из пушки. И вообще все что угодно. Есть только одна вещь, которую ни один мужчина не может подсказать другому, а именно – в чем заключается долг этого другого. Так что придется тебе решать самому.

Я обдумал сказанное.

– Будь оно проклято! Гарри, ты хоть скажи мне, как ты сам смотришь на эти дела.

– Я? – Он отложил свою работу в сторону. – Том, я не знаю. Для меня лично… видишь ли, на этом корабле я был счастливее, чем бывал когда-либо в жизни. У меня жена, у меня ребятишки, они постоянно со мной, и я занят любимой работой. У других, возможно, все иначе.

– А как насчет твоих ребятишек?

– Вот тут, конечно, и есть загвоздка. Семейный человек… – Гарри нахмурился. – Нет, не стану советовать, Том. Если я даже намекну тебе, будто ты не должен делать того, что обязался делать, значит, я подстрекаю тебя к мятежу… а это тяжкое преступление для нас обоих. Если я скажу, что ты должен поступить так, как велит капитан, я окажусь чист перед законом, но, возможно, именно это приведет к гибели тебя, меня, моих детей и всех остальных… потому что в словах Чета много здравого смысла, даже если закон против него. – Гарри вздохнул. – Том, знаешь, я сегодня только чудом не отдал концы – это целиком твоя заслуга, и способность четко мыслить ко мне еще не вернулась. Не могу советовать – боюсь оказаться необъективным.

Я ничего не ответил. Как хотелось в эту минуту, чтобы дядя Стив был со мной! У него-то были ответы на все вопросы.

– Все, что я могу, – продолжал Гарри, – это высказать весьма уклончивое соображение.

– А? И какое же?

– Ты можешь повидаться с капитаном частным образом и выложить ему то, что тебя тревожит. Это, возможно, повлияет на его решение. Во всяком случае, узнать про эти дела будет для него небесполезно.

Я ответил, что подумаю над его словами, поблагодарил и ушел. Лег в постель и, наконец, забылся сном. В середине ночи меня разбудила корабельная качка. Корабль всегда покачивает, если он лежит на воде, но так странно, какими-то рывками, «Элси» на Элизии еще никогда не дергало.

Качка прекратилась, затем началась снова… потом снова прекратилась… опять началась… Я уже стал гадать, что же там происходит, но корабль вдруг завибрировал совсем по-другому, а эту вибрацию я узнал – так бывает, когда прогревают ракетные двигатели, но еще не на полной мощности. Инженеры говорят, что они «прочищают глотку» – обычное дело при ремонте и проверке. Я решил, что мистер Регато задержался допоздна на работе, и успокоился. Толчки больше не повторялись.

За завтраком я узнал, что это было: левиафаны затеяли очередную пакость – никто не знал, какую именно – против самого корабля… а капитан вполне разумно приказал мистеру Регато использовать против них ракетные двигатели. Пока мы знали о левиафанах очень мало, зато совершенно точно выяснили одно – они не иммунны ни к суперперегретому пару, ни к сильной радиации.

Эта схватка с морскими дьяволами придала мне смелости: я решил повидаться с капитаном, как мне посоветовал Гарри.

Капитан принял меня, заставил ждать не более пяти минут. После этого он сидел молча, предоставив мне возможность говорить столько, сколько я сочту нужным. Я изобразил всю картину такой, какой видел ее сам, не приписывая ничего ни Чету, ни Гарри. По лицу капитана я не мог определить, удалось ли мне произвести на него впечатление или нет; поэтому я со всей решительностью подчеркнул, что Дядюшка и Мей-Линг уже вышли из игры и что шансы, будто от меня будет толк после следующего пика, столь слабы, что он рискует кораблем и командой при очень малой надежде на выигрыш.

Когда я закончил, мне все еще было неясно, добился ли я чего-нибудь, а он и тогда воздержался от прямого ответа. Капитан без всякого намека на вопросительный тон произнес:

– Барлетт, вчера вечером у вас в каюте в течение пятидесяти пяти минут находились два члена команды, причем дверь каюты была наглухо закрыта.

– Чего? Да, сэр.

– И вы с ними обсуждали этот вопрос?

Я хотел было солгать.

– Э-э-э… да, сэр.

– После этого вы разыскали другого члена команды и оставались с ним до поздней ночи… или, лучше сказать, до раннего утра. С ним вы тоже говорили на эту тему?

– Да, сэр.

– Так. Тогда я арестую вас на время, которое потребуется для расследования двух пунктов: подозрения в побуждении к мятежу и в попытке подготовки мятежа. Вы арестованы, Барлетт. Отправляйтесь в свою каюту и оставайтесь там. Всякие визиты к вам запрещены.

Я с трудом сглотнул. Потом мне на помощь пришло воспоминание о чем-то, что рассказывал мне дядя Стив. Дядя Стив был клевым знатоком космического права и любил на досуге поболтать об этом предмете.

– Есть, сэр. Но я настаиваю, чтоб мне дали свидание с защитником по моему выбору… и чтоб слушание дела велось публично.

Капитан кивнул, как будто я сообщил ему, что на улице дождь.

– Разумеется. Ваши гражданские права будут уважаться. Но с этим делом придется подождать: сейчас мы готовимся к старту. А потому считайте себя под арестом и отправляйтесь в свою каюту.

Он отвернулся, оставив меня наедине с задачей взять самого себя под стражу. Мне показалось, что он даже не рассердился.

Вот я и сижу в полном одиночестве у себя в каюте. Пришлось сказать Дядюшке, что ко мне доступа нет, а позже сообщить то же самое и Чету. Никогда бы не поверил, что со мной такое может произойти.

Глава XVI
«Всего лишь математическая абстракция»

Это утро растянулось на целый миллион лет. Вики вызвала меня в обычное время, но я сказал ей, что вахтенное расписание опять изменилось и что я свяжусь с ней попозже.

«Что то произошло?»– спросила она.

«Нет, девочка, просто на борту происходит кое-какая реорганизация».

«Ладно. Но ты определенно встревожен».

Я не только не стал ей рассказывать, в какую историю вляпался, но даже решил не упоминать о случившейся катастрофе. Время еще будет, пусть все уляжется, хотя, конечно, она может узнать обо всем из официальных сообщений. Пока же нет причин заставлять этого милого ребенка волноваться из-за того, что она не в состоянии изменить.

Минут через двадцать ко мне пришел мистер Истман. На его стук я открыл дверь и сказал:

– Мне запрещено принимать посетителей. Извините.

Однако он не уходил.

– Я не гость, Том. Я тут в официальном качестве, от капитана.

– О!

И я впустил его.

При нем был ящик с инструментами. Он поставил его на пол и сказал:

– Отделы обычной и специальной связи объединены, так как у нас слишком мало людей, и получается, я вроде теперь твой непосредственный начальник. Правда, по моему мнению, это ничего не меняет. Но мне придется внести кое-какие изменения в проводку твоего мага, чтобы ты мог диктовать прямо на магнитофон в рубке связи.

– О’кей. Только зачем это понадобилось?

Мистер Истман явно смутился.

– Ну… тебе полагалось бы быть на вахте уже полчаса назад. Мы собираемся устроить так, чтобы ты отрабатывал свои вахты прямо в каюте, со всеми удобствами. Капитан отругал меня за то, что я не сделал этого раньше.

Истман начал снимать панель магнитофона. А я – так просто лишился дара речи. И тут же опять вспомнил кое-что из рассказов дяди Стива.

– Эй! Погодите-ка минутку!

– Чего?

– Да нет, валяйте, меняйте проводку, мне-то что задело. Только никаких вахт я отрабатывать не собираюсь.

Истман выпрямился, вид у него был весьма встревоженный.

– Не надо так говорить, Том. У тебя и без того плохи дела, вряд ли стоит их отягощать. Давай забудем то, что ты мне сказал. О’кей?

Мистер Истман был порядочный человек и единственный из электронщиков, никогда не позволявший себе называть нас «выродками». Думаю, он беспокоился за меня совершенно искренне. Тем не менее, я ответил ему брюзгливо:

– Не понимаю, как мое положение может стать еще хуже. Передайте капитану мой ответ – пусть он сам несет свои вахты и… – Тут я остановился. Нет, дядя Стив сказал бы все совершенно иначе. – Извините меня, пожалуйста, скажите капитану вот что: «Связист Барлетт выражает капитану свое почтение и сожалеет, что не может выполнять свои обязанности, находясь под арестом». Ясно?

– Ну послушай же, Том, ты к этому делу подходишь неправильно. Конечно, в том, что ты говоришь, с точки зрения устава, есть определенный смысл. Но у нас так мало людей, что всем приходится трудиться изо всех сил и помогать другим. Ты же не станешь цепляться за букву закона, это было бы несправедливо по отношению к твоим товарищам.

– Не стану? – Я тяжело дышал, радуясь возможности нанести им ответный удар. – Так у капитана не выйдет, чтоб и начинку слопать и пирог испечь. Человек, который сидит под арестом, не имеет права нести службу. Так всегда было и всегда будет. А вы обязаны передать ему сказанное.

Истман молча закончил менять проводку, каждое его движение отличалось изящной точностью.

– Ты уверен, что хочешь передать капитану именно это?

– Абсолютно.

– Ладно. Эта штуковина теперь соединена так, – добавил он, ткнув большим пальцем в сторону магнитофона, – что ты всегда можешь связаться со мной, ежели передумаешь. Ну, бывай.

– Еще вот что…

– Да?

– Возможно, капитан об этом не подумал, поскольку у его каюты есть собственный туалет, но я тут торчу уже несколько часов. Кто сводит меня в сортир и когда именно? Даже арестант имеет право регулярно ходить по нужде.

– Ох, это наверняка моя обязанность. Пошли!

Это была кульминация утренних событий. Я ожидал, что капитан прибежит ко мне уже через пять минут после того, как мистер Истман ушел из моей каюты: он прибежит, дыша огнем и выплевывая угольки. По этому случаю я прокрутил в уме несколько вариантов своих речей, тщательно подбирая слова, чтобы не выйти из рамок закона и соблюсти идеальную вежливость. Я знал, что крепко держу капитана.

Но ничего подобного не произошло. Капитан не объявился; да и вообще не явился никто. Дело шло к полудню, по сети оповещения о готовности к старту не сообщалось, поэтому я забрался в свою койку, решив, что минуток пять у меня есть, и стал ждать.

Это были невероятно долгие пять минут.

Около четверти первого я сдался и вылез из-под одеяла. Ни старта, ни ланча. Я слышал, как гонг прозвучал в двенадцать тридцать, однако опять ничего и никого. В конце концов я решил, что могу пропустить одну трапезу, а уж потом подам жалобу, ибо вовсе не имею намерения дать капитану шанс отыграться и обвинить меня в нарушении правил пребывания под арестом. Мне пришло в голову, что можно было бы вызвать Дядюшку и посетовать ему на отвратительную работу службы питания, но, подумав, решил, что чем дольше буду ждать, тем хуже будет для капитана.

Примерно через час после того, как все остальные позавтракали, появился мистер Кришнамурти с подносом. Тот факт, что он принес завтрак сам, вместо дежурного по кухне, убедил меня, что я действительно являюсь Очень Важным Заключенным, особенно если учесть, что Крис явно не желал со мной общаться и даже опасался приближаться ко мне. Он сунул поднос и пробурчал:

– Закончишь, выстави в коридор.

– Спасибо, Крис.

В еде, принесенной на подносе, оказалась записка:

«Молодчина! Не сдавайся, и мы этой птичке еще обкорнаем крылышки. Все поддерживают тебя».

Подписи не было, а почерк я не узнал. Что это не был Кришнамурти – это точно; ведь его почерк я знал еще с тех пор, когда был придурком на его ферме. Не был это и почерк Трейверса и уж, конечно, не Гарри.

Потом я решил, что не стоит допытываться от кого записка, разорвал ее на кусочки, которые тут же сжевал как какой-нибудь «Железная Маска» или Граф Монте-Кристо. Наверное, я мало подхожу для роли романтического героя, так как глотать бумажку все же побрезговал, только разжевал и выплюнул. Перед этим я, однако, убедился, что записку прочесть нельзя, так как я не только не хотел знать, кто ее написал, но страшился даже мысли, что кому-нибудь станет известно имя автора.

И знаете почему? Эта записка вовсе не обрадовала меня; наоборот, она меня напугала. О, конечно, минуты на три я возликовал; вырос, знаете ли, в собственных глазах – этакий защитник всех униженных и оскорбленных.

И тут же понял, что означает появление этой записки…

Мятеж.

В космосе это самое страшное слово. Лучше уж любая другая катастрофа, чем он.

Одна из самых первых баек, которые дядя Стив мне рассказал, вернее нам с Патом, и рассказал давно, когда мы еще были ребятишками, содержала такой афоризм: «Капитан всегда прав, даже если он ошибается». Прошли годы, прежде чем я понял истинный смысл этих слов; надо прожить на корабле долго-долго, чтобы усвоить, почему непреложно верны эти слова. Наверное, в глубине сердца я все-таки чего-то в них не понимал до тех пор, пока не получил одобрительную записку; потому что именно в этот момент я усек, что кто-то вполне серьезно думает о свержении власти капитана… и что для этих людей я стал символом сопротивления.

Корабль – это не просто маленький замкнутый мир; его, скорее, можно уподобить человеческому телу. В нем нет места ни демократии, ни даже демократическому консенсусу, как бы приятны и демократичны ни были манеры капитана. Если ты попал в переделку, ты же не станешь ждать, пока проголосуют твои руки, ноги, желудок, глотка и пока не определится желание большинства. И прекрасно, что не можешь. Твой мозг принимает решение, а все остальные члены лишь выполняют его приказ.

Корабль в космосе пребывает в таком положении постоянно, и это естественно. Дядя Стив хотел сказать, что капитану лучше не ошибаться и что тебе надо молиться, чтоб он был прав, даже если ты с ним не согласен… ибо если капитан ошибается, а ты прав, то корабль все равно обречен на гибель.

Но корабль все же не человеческое тело; члены его команды – люди, работающие совместно, с той степенью самоотверженности, которая дается нелегко – во всяком случае мне. Единственно, что удерживает их вместе, это нечто туманное, называемое моралью, нечто такое, о чем ты не имеешь представления до тех пор, пока экипаж не начнет это нечто терять. Я вдруг понял, что «Элси» уже некоторое время теряет свою мораль. Сначала погиб доктор Деверо, затем Мама О’Тул, и эти потери были невосполнимы. Теперь мы потеряли капитана и многих других… и вот «Элси» распадается на части.

Может быть, новый капитан не слишком умен, но он пытается предотвратить дальнейший распад. Я начал понимать, что не поломки машин и не атаки враждебных туземцев губят корабли; более чем вероятно, что самая страшная опасность таится в каком-нибудь юном болване, вообразившем себя умнее капитана и убедившем достаточное число других в том, что он прав. И я подумал, а сколько из восьми кораблей, с которыми мы потеряли контакт, погибли, доказывая, что их капитаны ошибались, а кто-то, вроде меня, был прав?

Нет, быть только правым – еще мало.

Я впал в такое уныние, что уже подумывал, а не пойти ли мне к капитану, не признаться ли в своей неправоте и не попросить ли у него совета, как быть дальше. Однако тут же понял, что и этого тоже нельзя. Капитан отдал мне приказ оставаться в своей каюте – без всяких там «если» или «может быть». И если оказать капитану поддержку и высказать уважение к его власти сейчас было важнее всего прочего, тогда единственное верное решение заключалось в том, чтобы поступать, как тебе велено, и сидеть смирно.

Что я и сделал.

Крис принес мне обед почти вовремя. Позднее, в тот же вечер рупора системы оповещения проорали обычные предупреждения, я улегся в койку, и «Элси» оторвалась от Элизии. Но далеко мы от нее не ушли, легли на околопланетную орбиту, и сразу же наступила невесомость. Я провел бессонную ночь; мне всегда плохо спится в невесомости.

Меня разбудило еле заметное увеличение силы тяжести. Оно составило около половины земной. Крис принес мне завтрак, но я не стал спрашивать, что все это означает, а сам он мне объяснения не предложил. Где-то в середине утра система оповещения объявила:

– Связисту Барлетту явиться к капитану.

Приказание повторили еще до того, как я понял, что вызов относится ко мне… Я тут же вскочил, провел бритвой по лицу, решил, что форма более или менее в порядке, и бегом помчался к каюте капитана.

Он поглядел на меня только после того, как я доложил о прибытии.

– Ах да, Барлетт. Проведя необходимое расследование, я установил, что причин настаивать на обвинениях нет. Вы освобождаетесь из-под ареста и восстанавливаетесь в должности. Явитесь к мистеру Истману.

Он снова уставился на свои бумаги, а я жутко разозлился. Я разрывался между мощным чувством лояльности к кораблю и капитану – главе вышеозначенного – и столь же сильным желанием дать Уркварту хорошего пинка в брюхо. Одно его доброе слово – и я уверен, что стал бы его верным сторонником, как бы ни развернулись дальнейшие события. А так – я только еще больше обозлился.

– Капитан!

Он перевел взгляд.

– Да?

– Думаю, вы обязаны извиниться передо мной.

– Вы думаете? А я так не считаю. Я действовал в интересах всего корабля. Однако я не держу на вас зла, если это имеет для вас значение. – Он вернулся к своей работе, тем самым отпуская меня… будто моираненые чувства, если таковые и были, не играли ровно никакой роли.

С тем я и вышел в коридор и доложился мистеру Истману. А что мне еще оставалось делать?

В рубке связи была Мей-Линг, передававшая кодовые группы. Она поглядела на меня, и я заметил, что у нее ужасно усталый вид.

Мистер Истман обратился ко мне:

– Привет, Том. Рад, что ты опять с нами; ты нам нужен позарез. Будь добр, вызови своего телепартнера.

Все-таки забавно, что когда телепат встает на вахту и начинает вести передачу, то присутствующие при этом обычные люди, видимо, не понимают, что другая часть телепары, то есть партнер на Земле, вовсе не бестелесный дух. Он ест, спит, работает, воспитывает детей, и его нельзя заставить работать в любой момент, когда кому-то понадобится посылать депешу.

– Это особо срочно? – спросил я, поглядев на гринвичский циферблат, а затем на корабельный. Вики должна была выйти на связь со мной не раньше чем через полчаса; сейчас она могла быть дома и бездельничать, но ведь могло быть и иначе.

– Возможно, и не «особо срочно», но что «срочно» – это уж можешь мне поверить.

Тогда я вызвал Вики, и она сказала, что не возражает.

«Кодовые группы, Веснушка, —шепнул я ей.  – Поэтому поставь свой маг на повторное проигрывание».

«Он уже весь трясется от нетерпения, дядя Том. Все готово».

В течение трех часов мы работали с кодовыми группами – дело, вряд ли имеющее соперников по утомительности. Я решил, что это, скорее всего, доклад капитана Уркварта о случившемся на Элизии, а еще вернее, его второй доклад, после того как ФППИ потребовал от него дополнительных сведений. Причин секретить все это не было, во всяком случае от меня; я-то лично присутствовал там, следовательно, код нужен был, чтобы хранить в секрете наши дела от земных телепатов до тех пор, пока ФППИ не решит, что именно стоит опубликовать.

Меня это вполне устраивало, так как мне было бы вряд ли приятно передавать открытым текстом подробности кровавой бойни малютке Вики.

В разгар работы в рубке возник капитан и уселся рядом с мистером Истманом; я видел, что они варганят новые кодовые группы: капитан диктовал, а мистер Истман работал на шифровальной машине. Мей-Линг давно ушла. Наконец Вики сказала совершенно измученным голосом:

«Дядя Том, насколько срочны эти анаграммы? Мама звала меня обедать уже с полчаса назад».

«Не отключайся, я сейчас выясню». – Я повернулся к капитану и мистеру Истману, не зная к кому из них следует обращаться в таких случаях. Поймав взгляд Истмана, спросил: – Мистер Истман, насколько все это срочно? Мы хотим…

– Не мешайте нам, – вмешался капитан. – Продолжайте передачу. А срочно или нет – не ваша забота.

– Капитан, вы не поняли. Я говорю не о себе. Я хочу сказать…

– Продолжайте работу.

Я сказал Вики: «Не отключайся, родная», затем уселся поплотнее и заговорил снова: – Есть, капитан. Я-то готов любоваться вашей абракадаброй хоть всю ночь. Но на другом конце уже нет никого.

– Что вы хотите этим сказать?

– Хочу сказать, что сейчас там время обеда, и для моего партнера оно уже истекает. Если вам угодно получить особый режим работы на Земле, вам необходимо связаться с отделом коммуникаций ФППИ. Мне кажется, что сегодня кто-то что-то напутал со списком дежурств.

– Понятно. – Капитан, как всегда, не выказал никаких чувств. Я начал думать, что он просто робот с проволокой вместо нервов. – Хорошо. Мистер Истман, вызовите мистера Макнейла, и пусть он сменит мистера Барлетта.

– Есть, капитан.

– Извините меня, капитан…

– Да, Барлетт?

– Возможно, вам неизвестно, что партнер Дядюшки живет в гринвичской зоне минус два. Сейчас там глубокая ночь, а партнер – старая леди лет за семьдесят пять. Я думаю, что вам небесполезно знать это.

– М-м-м… Это верно, Истман?

– Думаю, да, сэр.

– Последнее распоряжение отменяется. Барлетт, не согласится ли ваш партнер снова заступить на вахту после часового перерыва на обед? Без того, чтобы обращаться за разрешением к ФППИ?

– Сейчас узнаю, сэр.

Я поговорил с Вики: она была в нерешительности. Я спросил:

«В чем дело, Веснушка? Свидание с Джорджем? Скажи только словечко, и я совру этому капитану Блаю, ^{47} что ты недосягаема».

«О, все в порядке. Пошлю Джорджа подальше. Просто хочется, чтоб они дали нам что-то еще, кроме окрошки из алфавита. О’кей. Через час».

«Через час, моя сладость. Беги лопай свой салат. Береги талию».

«С моей талией все в порядке. Спасибо за внимание».

– О’кей, капитан.

– Отлично. Поблагодарите его от моего имени.

Он был так бесстрастен, что мне захотелось хоть чем-нибудь проколоть его толстую шкуру.

– Мой партнер – девочка, капитан, а не «он». Ее мать наложила двухчасовой запрет на передачи. Если вам это не по душе, действуйте через ФППИ.

– Так. Хорошо. – Он повернулся к Истману. – Нельзя ли как-то получше организовать вахты этих связистов?

– Я пытаюсь, капитан. Но для меня это ново… да и осталось у нас всего трое вахтенных.

– Наладить круглосуточные вахты из трех человек не так уж трудно. Но у нас, по-видимому, всегда находятся причины, по которым передача невозможна. Ваши соображения?

– Что ж, сэр. Вы только что сами убедились в наличии объективных трудностей. Это дело упирается в необходимость координации с Землей. Э-э-э… мне кажется, работники спецсвязи сами разрабатывают порядок своих дежурств. Или, во всяком случае, один из них.

– Который именно? Макнейл?

– Кажется, обычно этим занимается Барлетт, сэр.

– Так. Барлетт?

– Да, этим занимался я, сэр.

– Очень хорошо. Выполняйте эти обязанности и дальше. Организуйте круглосуточную вахту.

Он уже начал вставать.

Ну как сказать капитану, что он не получит своего ведерка с краской?

– Есть, сэр. Только… еще минуточку, капитан…

– Да?

– Правильно ли я понял, что вы поручаете мне составить расписание круглосуточной вахты для связи с ФППИ? Приказ за вашей подписью?

– Естественно.

– Но что мне делать, если нам не дадут разрешения на столь продолжительную работу для пожилой леди? Запросить еще более продолжительные вахты для двух других телепартнеров? Но в случае с моим партнером мы встретимся с сопротивлением родителей – она ведь совсем ребенок…

– Понимаю. Не могу взять в толк, зачем штаб-квартира нанимает таких людей.

Я ничего не ответил. Если он не знает, что телепатов не нанимают тем же путем, каким нанимают, скажем, мясников, я не стану ему это разъяснять.

Но капитан стоял на своем.

– Ваши соображения?

– Мне нечего сказать, сэр. Мы не можем получить от них больше трех-четырех часов работы в сутки, кроме особо крайних обстоятельств. Существует ли сейчас такая крайность? Если да, я могу организовать вызов и без обращения в штаб-квартиру.