Текст книги "Гражданин Галактики (сборник)"

Автор книги: Роберт Энсон Хайнлайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 61 страниц) [доступный отрывок для чтения: 22 страниц]

Глава IX
Кое-что о сородичах

Поскольку Пат одержал победу над параличом, я должен был бы чувствовать себя на верху блаженства, так как имел вроде бы все, чего только мог пожелать. Однако почему-то получилось совсем по-другому. До того как с Патом произошло несчастье, я отлично знал, почему я психую – потому что он летит, а я нет. После же несчастного случая я чувствовал себя виноватым, так как получил желаемое благодаря катастрофе, сломавшей жизнь брату. Казалось, подло ощущать себя счастливым, раз он превратился в калеку, тем более что из-за его увечья я приобрел то, чего желал больше всего на свете.

Значит, теперь, когда он стал выздоравливать, я должен был бы радоваться и вернуть себе ощущение счастья.

Скажите, а вам когда-нибудь приходилось бывать на вечеринке, от которой вы ожидали бурного веселья, а оно внезапно обернулось для вас жуткой скучищей? Без всякой причины – просто веселья нет, а мир сер и пресен.

Кое-что из того, что лишало меня аппетита к жизни, я мог определить. Во-первых, присутствие Дасти, но его от меня к этому времени уже забрали. Во-вторых, были и другие люди, особенно среди электронщиков, с которыми мы отстаивали вахты и которые называли нас «выродками» и другими дурацкими прозвищами и держались с нами соответственно. Но капитан расчистил и это, а когда мы познакомились поближе, люди вообще забыли о таких мелочах. Одна из релятивисток – Джанет Мейерс – блестяще считала в уме, что делало ее тоже своего рода выродком, но все смотрели на это как на самую обычную способность и вскоре стали относиться точно так же и к тому, что делали мы.

После того как мы вышли из сферы действия радиосвязи с Землей, капитан вывел нас из-под начала коммодора Фрика и организовал самостоятельный отдел, во главе которого поставил Альфреда Макнейла, а его заместителем сделал Руперта Хауптмана, так что Руп стал следить за расписанием вахт, а Дядюшка Альфред взял на себя заботы о нашем питании и дисциплине. Старого Дядюшку мы любили слишком сильно, чтоб доставлять ему неприятности, и если кто-то из нас начинал валять дурака, то Дядюшка огорчался, а мы хорошенько наподдавали виновнику. Это срабатывало отлично.

Думаю, что реорганизацию порекомендовал капитану доктор Деверо. Дело в том, что коммодор Фрик нас не очень жаловал. Он был инженером-электронщиком и всю жизнь переходил от одной хорошей аппаратуры связи к другой, еще лучшей… И вдруг появились мы, которые обеспечивали связь быстрее и лучше, причем без всякой аппаратуры. Коммодора я не виню: я бы на его месте тоже обозлился. Но все равно с Дядюшкой Альфом нам работалось лучше.

Весьма вероятно, что часть моих переживаний возникла в связи с «Васко да Гамой». Самое тяжелое в космическом полете – это то, что в нем ровным счетом ничего не происходит. Поэтому очень скоро важнейшим событием дня для нас стало появление нашей утренней газеты. Весь день каждый мыслечитчик, стоявший на вахте (разумеется, когда он не был занят передачами, что требовало не так уж много времени), записывал новости. Таким образом, служба новостей у нас была даровая, даровыми же были и тематические статьи, а Дасти иллюстрировал материал, копируя картинки, посылавшиеся ему его близнецом Расти. Ночной вахтенный связист редактировал материалы, а мыслечитчики и связисты утренней вахты печатали газету, так что она появлялась в столовой уже к первому завтраку.

Объем газеты мы не оговаривали; он определялся тем, сколько могла наработать такая малочисленная редакция. Помимо новостей из Солнечной системы, мы давали еще корабельные новости и не только с «Элси», но и с остальных одиннадцати кораблей эскадры. Все (кроме меня) хорошо знали членов экипажей этих кораблей. Они либо встречались с ними в Цюрихе, либо, подобно таким космическим волкам, как капитан и некоторые другие, имели друзей и знакомых, дружеские отношения с которыми уходили в глубь времен.

В большинстве случаев корабельные новости носили, так сказать, сугубо внутренний характер. Нам же они доставляли больше удовольствия, чем сообщения с Земли или из Солнечной системы, так как мы ощущали кровную близость с кораблями эскадры, хотя нас разделяли миллиарды миль, а сами корабли с каждой секундой удалялись от нас. Когда на «Лейфе Эрикссоне» ^{31} поженились Рей Джилберти и Сумира Ватанабе, на каждом корабле эскадры устроили бал. Когда же на «Пинте» родился ребенок, а нашего капитана пригласили быть крестным отцом, мы все ужасно гордились этим.

С «Васко да Гамой» нас связывал Кас Уорнер, а мисс Гамма Фортни соединяла «Элси» с «Марко Поло» ^{32} и «Санта-Марией» через своих сестер мисс Бету и мисс Альфу. Кроме того, мы получали новости и с других кораблей, но только, так сказать, кружным путем. Корабельные новости никогда не подвергались сокращениям, зато новости с Земли корнали частенько. Уже и сейчас Мама О’Тул жаловалась, что, если объем газеты будет и дальше расти, ей придется или выдавать чистые наволочки и простыни только раз в неделю, или инженеры должны будут построить новую прачечную только для стирки газет. И все же у Отдела экологии всегда была наготове чистая и свежевыглаженная бумага для каждого нового выпуска.

Иногда мы выпускали и дополнительные экстренные номера, как, например, в тот раз, когда Люсиль Лавонн выиграла титул Мисс Солнечная система и Дасти написал ее портрет, да еще такой, что можно было поклясться, будто это фотография. На этом выпуске мы потеряли много бумаги, так как нашлось немало любителей, которые повесили свои экземпляры на стенку кают, вместо того чтобы вернуть их назад для последующего восстановления. Я и сам так поступил и даже уговорил Дасти поставить на рисунке свой автограф. Его это удивило, но и обрадовало, хотя ответил он мне грубостью; художнику все же свойственно ценить свою работу, сказал бы я, даже если он всего лишь ядовитый нахаленок.

Я говорю все это к тому, что появление газеты «Элси Таймс» было одним из важнейших событий дня, а корабельные новости – центральной частью ее содержания.

Я не был на ночной вахте, но к завтраку опоздал-таки. Когда я влетел в столовую, все сидели, как обычно, уткнув носы в свои экземпляры «Таймс», но к еде никто даже не притронулся. Я сел между Ваном и Пруденс и спросил:

– В чем дело? Чего все такие понурые?

Пру молча сунула мне «Таймс».

Первая страница была обведена траурной рамкой. И очень большими буквами шел заголовок «Погиб „Васко да Гама“».

Я не мог в это поверить. «Васко» отправился к Альфе Центавра, но ему предстояло добираться туда еще не меньше четырех лет по земному времени: он пока еще далеко не достиг околосветовой скорости. Не было никаких причин, чтобы в тех местах, где летел корабль, ждать каких-то опасностей. Должно быть, ошибка.

Я перевернул лист, чтобы посмотреть статью на второй странице. Там в рамочке было напечатано сообщение коммодора «Санта-Марии».

« Официальное сообщение.Сегодня в ноль три часа тридцать четыре минуты по гринвичскому времени был утерян контакт с РКК „Васко да Гама“ (ФППИ 172). В это время у него были задействованы две линии спецсвязи – одна с Землей, другая с „Магелланом“. В обоих случаях передачи прекратились на полуслове без предупреждения и примерно в один и тот же момент, если учесть различия в корабельном времени. На корабле было одиннадцать связистов-телепатов; возобновить с ними связь оказалось невозможно. В силу сказанного, следует считать корабль со всей его командой погибшим».

Сообщение от ФППИ всего лишь подтверждало, что связь с кораблем утеряна. Было еще заявление нашего капитана и более подробная статья с комментариями, полученными с других кораблей: я прочел все подряд, но все равно суть дела укладывалась в один заголовок… «Васко» ушел туда, куда уходят все корабли, если они не возвращаются в порт.

Внезапно я вспомнил что-то и огляделся. Место Каса Уорнера пустовало. Дядюшка Альф перехватил мой взгляд и сказал шепотом:

– Он знает, Том. Капитан разбудил его и сообщил сразу же, как только это произошло. Хорошо лишь одно – он не был на связи с братом, когда произошла катастрофа.

Я не уверен, что Дядюшка Альф правильно оценил ситуацию. Если бы так случилось с Патом, я хотел бы быть с ним до конца, верно ведь? Думаю, да, хотел бы. Во всяком случае уверен, что сам Дядюшка отдал бы все на свете, чтобы только держать ручку Конфетки в своей руке, если бы произошло что-то и ей пришлось бы совершить Большой Прыжок раньше него. А Кас и его брат Калеб были очень близки; я это хорошо знаю.

Ближе к вечеру того же дня капитан отслужил заупокойную службу, и Дядюшка Альфред произнес короткую проповедь, а все мы спели молитву о путешествующих. После этого мы притворились, что никогда на свете не было корабля, называвшегося «Васко да Гамой». Правда, это было чистое притворство.

Кас покинул наш стол, и Мама О’Тул взяла его к себе помощником. Кас и его брат работали в каком-то отеле до того, как их заарканил ФППИ, так что Кас стал ей неоценимым подспорьем; держать корабль с двумя сотнями пассажиров в состоянии экологического равновесия – работенка будь здоров! Бог мой, да только выращивать пищу для двухсот человек и то огромное дело, а тут еще надо было использовать сельское хозяйство для поддержания атмосферного баланса; а ведь только производство дрожжевых культур и гидропоника полностью занимали время девяти человек.

Через несколько недель Кас уже взял на себя обязанности по «содержанию дома» и обслуживанию столовой, так что Мама О’Тул могла отдать все силы научным и техническим проблемам, хотя и продолжала присматривать за разнообразием и качеством нашего меню.

И все же не «Васко да Гама» был причиной моего дурного настроения; я там никого не знал. Уж если Кас смог перебороть себя и вести нормальную и полезную жизнь, то я тем более не имел основания для хандры. Нет. Думаю, тут не меньшую роль, чем все остальное, сыграл мой собственный день рождения.

В нашей столовой на стене висели два больших циферблата электронных часов, которые управлялись из вычислительного центра релятивистов. А над ними помещались два электронных же календаря. Ну, типа тех, что висят в банках. Когда мы стартовали, оба часовых циферблата показывали одно и то же время по Гринвичу, а календари – одну и ту же дату. Затем, по мере увеличения ускорения и приближения нашей скорости к скорости света, разрыв между временем «Элси» и временем Земли стал становиться заметнее, и он непрерывно нарастал, что отражалось во все большем расхождении показаний обоих часов. Сначала мы об этом много говорили, а теперь просто не обращали внимания на гринвичский циферблат… Ну какое нам дело до того, что сейчас три часа утра следующей среды по Гринвичу, если на корабле наступило время второго завтрака? Ситуация, в общем, сходная с той, которая существует на Земле в связи с часовыми поясами и расхождениями в датах; каждодневного интереса она не вызывает. Я даже не замечаю ворчания Пата насчет того, что ему приходится вставать на вахту в такие непривычные для него часы, так как сам я выхожу на вахту в любое время суток.

А потому я совершенно обалдел, когда Пат разбудил меня свистком в середине ночи и завопил:

«С днем рождения!!!»

«Э? С чьим?»

«С твоим, дурень! С нашим! Да что с тобой? Считать, что ли, разучился?»

«Но…»

«Умолкни. Мне как раз принесли торт, и все наши собираются петь „Счастливого дня рождения“. Я тебе протранслирую».

Пока они пели, я встал и, натянув штаны, отправился в столовую. У нас была середина ночи и поэтому тут горел только ночник. И все же я видел и циферблаты, и электронные календари; ну и, разумеется, по гринвичской дате был наш день рождения, а с учетом разницы в часовых поясах между Гринвичем и Канзасом сейчас дома как раз наступило время ужина.

Но это не был мой день рождения. Я состоял совсем в другом списке, и мне казалось, что в этом есть какая-то дикая несправедливость.

«Я задул все свечи, парень, —весело объявил Пат,  – значит, еще годик нам гарантирован. Ма хочет знать, испекли ли тебе торт там – у вас?»

«Скажи ей, что испекли».

Разумеется, никто ничего подобного у нас не сделал. Но мне не хотелось вступать с ними в объяснения. Ма и без того легковозбудима, так зачем же еще пытаться разъяснять ей Эйнштейна. Что же касается Пата, так он должен был бы соображать получше.

Домашние подарили Пату новые часы. И он сказал, что там есть еще здоровенная коробка шоколадных конфет, предназначенная для меня, – нельзя ли ему ее открыть и пустить по кругу? Я велел ему начинать, а сам не знал, что делать: то ли радоваться, что меня не забыли, то ли обидеться за этот подарок. Я же не мог ни видеть его, ни потрогать. Вскоре я сказал Пату, что мне пора спать, попросил его пожелать всем спокойной ночи и поблагодарить их от моего имени. Заснуть не мог долго; лежал с открытыми глазами, пока не зажглись дневные огни в коридорах.

На следующей неделе на наш стол и в самом деле принесли торт, и все пели для меня, и я получил уйму сделанных из самых лучших побуждений, но совершенно не нужных подарков, – а что вы можете подарить человеку на корабле, когда вы едите за одним столом, а снабжаетесь из одного и того же склада? Я встал и поблагодарил всех, кто-то заорал «речь!», и я остался и танцевал с девушками. Тем не менее, я никак не мог воспринять и этот день, как день своегорождения, так как мой миновал еще на прошлой неделе.

Пожалуй, именно на следующий день после этого в мою каюту заглянул дядя Стив и, конечно, обнаружил меня там.

– И где это вы прячетесь, молодой человек?

– А? Да нигде.

– Вот и я так подумал. – Он уселся на мой единственный стул, а я лег на койку. – Всякий раз, как ты мне понадобишься, тебя нигде нет. Ты же не стоишь весь день на вахте и не вкалываешь без передышки где-нибудь еще. Так где же ты торчишь? – Я промолчал. Я и сейчас был там, где проводил большую часть времени, то есть лежал на койке и пялился в потолок. Дядя Стив не отставал: – Когда человек во время полета начинает забиваться в щель, то обычно лучше всего, как я знаю по опыту, предоставить его самому себе. Он либо преодолеет свою тоску сам, либо в один прекрасный день отправится к воздушному шлюзу, не утруждая себя заботой о скафандре. Но в первом и во втором случае ему не хочется, чтоб к нему приставали. Однако ты сын моей сестры, и я несу за тебя определенную ответственность. Что с тобой? Ты никогда не приходишь потрепаться или сыграть во что-нибудь вечерком, а шляешься с тоскливо вытянутым лицом; что тебя грызет?

– Со мной все в порядке, – ответил я зло. Дядя Стив разделался с моим ответом с помощью краткого и крайне неприличного слова.

– Давай-ка выкладывай, мальчуган. С тобой что-то творится с тех самых пор, как погиб «Васко да Гама». В этом, что ли, дело? Сдают нервишки? Если так, то у доктора Деверо есть в запасе пилюли с синтетической храбростью. Никто не обязан знать, что ты их принимаешь, да и стыдиться тут нечего, так как каждый из нас время от времени обнаруживает, что подхватил медвежью болезнь. Мне даже стыдно сказать тебе, какую острую форму она приобрела в первый раз, когда я оказался в бою.

– Нет. Не думаю, что дело в этом. – Честно говоря, я ведь думал об этом, и очень может быть, что все к тому и сводилось. – Дядя Стив, а что случилось с «Васко»?

Он пожал плечами:

– Или реактор пошел вразнос, или они во что-то врезались.

– Но реактор не можетпойти вразнос, правда ведь? И в космосе налететь не на что.

– Что ж! И то и другое верно. Но предположим, что реактор все же взорвался. Тогда в миллионную долю секунды корабль должен был превратиться в маленькую звезду. И я не могу представить себе лучшего конца человеческой жизни. Впрочем, и второй вариант тоже был бы скор, так скор, что ты не заметил бы никакой разницы с первым. Думал ли ты когда-нибудь, сколько кинетической энергии мы запихали в этот корабль при такой-то скорости? Доктор Бэбкок говорит, что когда мы достигнем скорости света, то по сути дела превратимся в волновое излучение, хотя и продолжим с удовольствием лопать картофельное пюре с подливкой, не замечая в их вкусе ровным счетом никакой разницы.

– Но мы же на самом деле такой скорости никогда не достигнем?

– Док сказал то же самое. Мне следовало бы употребить слова «если достигнем». Это тебя и беспокоит, малыш? Боишься, что вдруг раздастся «бух!», как на «Васко да Гаме»? Если так, то разреши тебе сказать, что все способы помереть в собственной постели куда хуже… особенно если ты окажешься таким дураком, что согласишься помереть от старости… Кстати, это та судьба, которой я всеми силами постараюсь избежать.

Мы поговорили еще немножко, но ни до чего не договорились. Он ушел, пригрозив, что вытащит меня из каюты насильно, если я буду продолжать торчать там больше времени, чем нужно для сна и отдыха. Надо думать, именно дядя Стив стукнул на меня доктору Деверо, хотя оба они это впоследствии отрицали.

Как бы там ни было, а доктор Деверо уже на следующий день перехватил меня в коридоре, увел в свою каюту, усадил и открыл толковище. У него была большая, обжитая, удобная, но не так чтобы очень прибранная каюта. В своей хирургической клинике он никого не принимал.

Я немедленно потребовал отчета, на каком основании он пожелал со мной беседовать.

Док широко открыл свои лягушачьи гляделки и принял совершенно невинный вид.

– Случайно наскочил на тебя, Том. – Он взял в руки колоду перфорированных карточек. – Видал, сколько?! Это карточки тех, с кем мне довелось пообщаться на этой неделе. Надо же мне делать вид, будто я недаром ем свой хлеб.

– Ладно, на меня вам нечего зря тратить время. Со мной все в порядке.

– Знаешь, а я как раз люблю терять время зря. Психология – роскошный рэкет. Не надо отмывать руки, готовясь к операции, не надо совать свой нос в вонючие глотки пациентов; сиди себе да слушай, как кто-то заливает тебе насчет того, что когда он был маленьким, то терпеть не мог играть с другими маленькими мальчиками. Вот и ты поговори со мной немножко. Говори, что хочешь, а я пока подремлю. Если будешь болтать достаточно долго, то, может, я успею отдохнуть после той партии в покер, на которой я проторчал почти всю ночь, а вдобавок отмечу в дневнике, будто бы проработал чуть ли не целый день.

Я сделал попытку заговорить о чем-то нейтральном, но из этого ничего путного не вышло. Пока я пыхтел, меня вызвал Пат. Я попросил его выйти на связь попозже – сейчас я занят. Доктор Деверо внимательно наблюдал за выражением моего лица, а затем неожиданно спросил:

– О чем ты сейчас думал?

Я объяснил, что это дело может и подождать – просто со мной хотел поговорить брат.

– Хм… Том, расскажи-ка мне о своем братишке. У меня не было времени познакомиться с ним поближе там, в Цюрихе.

И прежде чем я понял, что делаю, я уже успел выложить ему кучу сведений о нас обоих. С доктором было удивительно легко говорить. Дважды я решал, что он спит, но каждый раз, когда я замолкал, он просыпался и задавал вопрос, который заставлял меня начинать разговор по-новой.

Наконец док произнес:

– Знаешь, Том, однояйцевые близнецы представляют исключительный интерес для психологов, не говоря уж о генетиках, социологах или биохимиках. Вы появились из одного яйца столь сходными, какими только могут быть два органических комплекса. А затем стали превращаться в двух совершенно разных людей. Связаны ли эти расхождения только с окружающей средой? Или действует и нечто совсем другое?

Я прокрутил в уме сказанное.

– Вы имеете в виду душу, сэр?

– М-м-м… спроси у меня об этом в следующую среду… Иногда нам приходится резко отделять свое частное или личное мнение от собственных же социальных или научных взглядов. Впрочем, не обращай внимания. Главное то, что вы, близнецы-мыслечитчики, необычайно интересны. Я надеюсь, что серендипитиозные результаты ^{33} проекта «Lebensraum» будут, как это нередко случается, куда значительнее ожидаемых.

– Сере… что, доктор?

– А? Серендипитиозные. Это прилагательное от слова «серендипити». А серендипити означает, что ты копаешь землю, надеясь отыскать там червяка, а наталкиваешься на золотую жилу. В науке так бывает сплошь и рядом. И в этом причина того, что «бесполезная» чистая наука всегда практичнее работ, нацеленных на решение практических задач. Но давай поговорим о тебе. Я не могу решить за тебя твои собственные проблемы, это ты должен сделать сам. Давай поваляем дурака и сделаем вид, что я могу помочь… хотя бы в оправдание получаемой мной зарплаты. Видишь ли, два обстоятельства торчат наружу, как забинтованный большой палец. Первое – это то, что тебе не нравится твой брат. – Я начал было протестовать, но он даже слушать меня не стал. – Дай мне говорить. Почему ты так уверен, что ошибаюсь именно я? Ответ: потому, что тебе с колыбели внушали, что ты его любишь. Родные братья всегда «обожают» друг друга: это одна из основ нашей цивилизации, столь же прочная, как мамочкин яблочный пирог по праздникам. Люди обычно верят тому, что им твердят с ранних лет и достаточно часто. Надо думать, что сама по себе вера в братскую «любовь» – прекрасная штука, так как у братьев и сестер куда больше возможностей и причин ненавидеть друг друга, чем у кого бы то ни было.

– Но мне же Пат нравится! Это только…

– «Только». Только что? – настойчиво и спокойно спросил док, когда я бросил фразу неоконченной. Я не ответил, а он закончил ее сам: – Только то, что у тебя есть все основания его не любить. Он помыкал тобой, и изводил тебя, и хватал то, что было особенно желанно для тебя. Когда же он не мог добиться своего в честной драке, он бежал за помощью к вашей матери, чтоб она через отца помогла ему получить желаемое. Ему досталась девушка, о которой мечтал ты. Так почему же такой брат должен тебе нравиться? Если б он был посторонним, а не братом-близнецом, неужели ты бы полюбил его за такие пакости? Или возненавидел бы?

Вкус сказанного мне совсем не понравился.

– Я был к нему несправедлив, доктор. Не думаю, чтобы Пат понимал, что он поступает по-свински… и уверен, что наши родители намеренно никогда не поощряли любимчиков. Возможно, я просто расхныкался от жалости к себе.

– Может быть, и так. Может быть, во всей этой истории нет ни слова правды, и ты в силу особенностей своего характера просто не способен отличить правду от лжи, поскольку сам замешан в этом деле… И все же суть его заключается в том, что ты именно так оцениваешь ваши отношения… Тебе такой человек был бы отвратителен, но беда в том, что этот человек – твой брат-близнец и ты «обязан» его любить. Оба чувства борются между собой. И ты не обретешь внутреннего мира, пока не поймешь, какое из этих чувств фальшивка, и не отделаешься от него. А уж это зависит только от тебя самого.

– Но, черт возьми, доктор, я же действительно люблю Пата!

– В самом деле? Тогда тебе лучше выкинуть из головы представление, что все эти годы он пытался всучить тебе грязный конец палки. Сильно сомневаюсь, чтобы тебе это удалось. Ты просто привык к нему; нам всем приятны вещи, к которым мы привыкли, – старые туфли, старые трубки; даже дьявол, которого мы знаем давно, для нас лучше, чем совсем незнакомый. Ты лоялен по отношению к брату; он тебе необходим, а ты – ему. Но любить его? Мне это представляется в высшей степени маловероятным. С другой стороны, если тебе удастся вбить в свою голову мысль, что у тебя больше нет нужды, чтоб он нравился тебе, то, может быть, ты в конце концов и полюбишь его немного за то, каков он есть в действительности. И, уж конечно, станешь более терпимым к Пату, хотя я и сомневаюсь, что когда-нибудь ты сумеешь полюбить его по-настоящему. Ведь он довольно неприятный тип.

– Это неправда! Пат всегда всем нравился.

– Только не мне… М-м-м… Том, я ведь немного сжульничал. Я знаю твоего брата гораздо лучше, чем сказал тебе. Ни один из вас, по правде говоря, особого восторга не вызывает, но вы с ним действительно очень похожи. Ты уж не обижайся. Я-то терпеть не могу «милых» людей, их «приятная легкость» выворачивает мне кишки. Я люблю импульсивных ребят с прочной сердцевиной, замешанной на здоровом эгоизме; с точки зрения моей профессии, такие люди находка. Ты и твой братишка примерно одинаково эгоистичны, но он умудряется извлекать из этого больше прибыли. Кстати, он тебя любит.

– Э-э…

– Да. Ну, как он любил бы собаку, которая послушно бежит на его свист. Он ощущает себя как бы покровителем, особенно когда это не противоречит его собственным интересам. Одновременно он тебя презирает; считает слабаком, а, по его мнению, смиренники недостойны наследовать Землю; право на это имеют лишь такие крутые ребята, как он сам. – Я обдумал сказанное и разозлился. Я и не сомневался, что Пат именно так и относится ко мне – снисходительно-покровительственно – и с готовностью позаботится, чтобы я получил свой кусочек пирога… при условии, что он получит больший. – Вторая вещь, которая совершенно очевидна, – продолжал док Деверо, – заключается в том, что ни ты, ни твой брат не хотели отправляться в полет.

Это было столь чудовищно несправедливо и ложно, что я разинул рот, да так и позабыл его закрыть. Доктор Деверо поглядел на меня.

– Да? Что ты хотел сказать?

– Господи, да это самая большая глупость из всех, что мне приходилось слышать, доктор! Единственный настоящий разлад между мной и Патом возник именно потому, что мы оба хотели лететь, но в полет мог уйти только один.

Док покачал головой:

– Все обстоит как раз наоборот. Вы оба хотели остаться дома, но сделать это мог только один. Просто твой брат, как всегда, выиграл.

– Да ничего подобного! Да, Пат выиграл, но выиграл лишь шансна полет: а это вовсе не то, что говорите вы! И он полетел бы, если б не тот несчастный случай!

– «Тот несчастный случай!»… М-м-м… Да! – Доктор Деверо сидел неподвижно, голова опущена на грудь, ручки сложены на животе, сидел так долго, что я было подумал, уж часом не заснул ли он? – Том, я собираюсь сказать тебе нечто, что тебе не положено знать; скажу лишь потому, что считаю необходимым для твоего спокойствия. Только прошу, чтоб ты никогда не обсуждал этого вопроса с братом… Если ты это сделаешь, я… я выставлю тебя перед всем белым светом жалким лгунишкой. Потому что для Пата это было бы гибельно. Ты меня понял?

– Тогда незачем мне и говорить, – ответил я грубо.

– А ты заткнись и слушай. – Док взял со стола какую-то папку. – Здесь доклад об операции, сделанной твоему брату, написанный на том жаргоне, которым мы пользуемся, чтобы пациенты ничего не поняли. Ты тоже не поймешь, да к тому же доклад был послан не прямо к нам, а через «Санта-Марию» и закодирован. Хочешь знать, что они обнаружили, распотрошив твоего братишку?

– Хм… не особенно.

– Его позвоночник не был поврежден.

– Как?! Вы хотите сказать, что Пат симулировалпаралич? Я вам не верю.

– Легче, легче, сынок. Конечно, не симулировал. Ноги былипарализованы. Он и не смог бы симулировать паралич так, чтобы нейрохирург не определил бы этого. Я сам его осматривал; твой брат был парализован. Но не из-за повреждения позвоночника – это знал и я, и те хирурги, которые его оперировали.

– Но… – Я потряс головой. – Видимо, я совсем отупел…

– Успокойся, мы тут все такие. Том, человеческий мозг вовсе не простое устройство; это ужасно сложная штуковина. Где-то на его верхушке находится сознание, у которого имеются собственные мысли и стремления, частично порожденные самим мозгом, частично внушенные ему пропагандой, образованием, желанием производить хорошее впечатление и стремлением казаться в глазах других людей привлекательным. А ниже лежит подсознание – слепое, глухое, тупое и коварное, обладающее, как правило, совсем другим набором стремлений и другими мотивациями действий. Оно стремится получить свое… и когда ему это не удается, оно поднимает бучу, пока не будет удовлетворено полученным результатом. Если ты хочешь обрести легкую жизнь, то фокус заключается в том, чтобы, узнав, чего именно хочет твое подсознание, предоставить ему это на льготных условиях, прежде чем оно доведет тебя до эмоционального банкротства, добиваясь получения того, чего жаждет. Ты знаешь, что такое психопат?

– Хм… сумасшедший.

– «Сумасшедший» – тот термин, от которого мы стремимся избавиться. Психопат – это бедняга, которому пришлось продать свою лавочку и отправиться в мир голышом, чтобы удовлетворить требования своего подсознания. Он достиг с ним соглашения, но оно разорило его. Моя работа заключается в том, чтобы помогать людям достигать соглашений, которые не разоряли бы их. В общем, я исполняю роль хорошего адвоката. Мы никогда не советуем своим клиентам избегать всякого соглашения, а просто добиваемся, чтобы оно было заключено на наиболее выгодных для них условиях. Так вот – к чему я веду: твоему брату удалось заключить соглашение со своим подсознанием на весьма приемлемых условиях, даже на очень хороших, учитывая, что он сделал это без квалифицированной помощи специалиста. Его сознание подписало контракт с ФППИ, а его подсознание решительно заявило, что он ни в коем случае не должен этот контракт выполнять. Конфликт был так глубок, что другого человека он мог и погубить. Но не твоего брата. Поэтому его подсознание предпочло устроить несчастный случай, такой, который мог бы вызвать паралич, и в самом деле вызвал его – настоящийпаралич, заметь: не какую-нибудь пошлую подделку. Просто твой брат с честью избавился от обязательства, которого он выполнить не мог. Затем, когда отправиться в полет было уже физически невозможно, он подвергся операции. Хирургия просто-напросто устранила крохотный дефект на кости, но ему внушили, что паралич будет излечен… Так оно и произошло.

Деверо пожал плечами.

Я обдумывал сказанное, пока у меня в голове не наступил полнейший сумбур. Эти сознания, подсознания… я же учил про них и даже сдавал зачеты… но я так и не разобрался, не обнаружил их глубинного смысла. Док Деверо мог ими пользоваться как своего рода «образами», пока не посинеет, но все равно они не смогут опровергнуть тот факт, что и Пат и я стремилиськ полету, и единственной причиной того, что Пат остался на Земле, был несчастный случай, превративший его в калеку. Может быть, паралич и был проявлением истерии, может быть, Пат сам запугал себя и внушил себе, что покалечен сильнее, чем это было на самом деле. Вот и все. И ничего больше.

Однако доктор Деверо говорил так, будто этот несчастный случай вовсе не был несчастным случаем. Ну и что? Может быть, Пат позеленел от страха, а гордость не позволяла ему это показать? Но я все равно не допускал даже мысли, что по горному склону он скатился нарочно.

В любом случае док глубоко заблуждался в одном: я хотел лететь. О, может быть, я где-то в глубине души и трусил, а кроме того, я помнил, как ужасно тосковал вначале по дому… но ведь это же совершенно естественно.