Текст книги "Журнал «Если», 1992 № 02"

Автор книги: Роберт Энсон Хайнлайн

Соавторы: Клиффорд Дональд Саймак,Роберт Шекли,Филип Киндред Дик,Карен Андерсон,Павел Гуревич,Александр Рубцов,Александр Корженевский,Леонард Никишин,Александр Асмолов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

– Осторожно. Женщина пока не с нами.

– Твоя жена?

– Да.

Мы остановились на крыльце, и мужчина сказал:

– Дорогая, это мистер О'Киф. Нам нужно обсудить кое-какие дела. Мы будем в кабинете.

Мы прошли в дом и направились в кабинет. Он пропустил меня вперед. Мне не хотелось поворачиваться к нему спиной, и, наверное, поэтому я был готов к удару, когда он двинул меня ребром ладони по шее. Я рухнул вперед, хотя удар не причинил мне вреда, и перекатился на спину.

В учебном центре, если мы, оказавшись на полу, пытались встать, нас лупили мешками с песком, и наука запомнилась. Я остался лежать, приготовившись ударить его ногами, если он на меня бросится. Очевидно, у него не было оружия, но свой лучемет я достать не мог. Однако в кабинете оказался настоящий камин – с кочергой, лопаткой и щипцами – мужчина рванулся туда. Я едва дотянулся до журнального столика и, швырнув его, попал прямо в лицо, когда человек схватился за кочергу.

Его хозяин умирал в моих сжатых пальцах. Человека, получившего последний жуткий приказ, сотрясали конвульсии, и тут вдруг с диким испуганным воплем в дверях появилась его жена. Я вскочил, ударил ее, и она, мгновенно умолкнув, повалилась на пол.

Потерявшего сознание человека на удивление трудно поднять с пола. Пригибаясь к земле, я затрусил со своим пленником к машине. Крики жены встревожили чуть не весь квартал, из домов по обеим сторонам улицы выскакивали люди. Я благодарил судьбу, что догадался оставить дверцу открытой.

Я прыгнул в машину и рванул с места, даже не закрыв дверь и не пристегнув ремни. На первом же повороте дверца захлопнулась сама, но и я чуть не слетел с сиденья. Проехав какое-то время прямо, я умудрился пристегнуть ремень, затем срезал угол и, едва не сбив встречную машину, дал ходу.

Выскочив на широкий бульвар – кажется, Пасео, – я ткнул кнопку «Взлет». Возможно, из-за меня столкнулись несколько машин, но беспокоиться об этом было некогда. Еще не набрав высоты, я повернул на восток. Над Миссури шел на ручном управлении, истратив все запасные стартовые ускорители. Видимо, эти безответственные действия в нарушение всех правил движения и спасли мне жизнь: где-то над Колумбией, когда я спалил последний ускоритель, машину тряхнуло взрывной волной. Кто-то пустил ракету-перехватчик, и она взорвалась чуть не у меня на хвосте.

Больше, к счастью, по мне не стреляли, а то без дополнительных ускорителей я был как утка на воде. Первая турбина начала перегреваться – возможно, от близкого взрыва или просто от натужной работы, – но еще минут десять я летел с прежней скоростью и молча молился, чтобы машина не развалилась. Когда Миссисипи осталась позади, а индикатор перегрева уполз в «опасную» часть шкалы почти до конца, пришлось отключить турбину, и машина полетела на одной левой. Больше трехсот миль она не протянет, но красная зона уже осталась позади.

Все случилось так быстро, что мне даже некогда было взглянуть, как там мой пассажир. Он лежал, раскинув руки, на полу салона, и я не знал, мертв он или только без сознания. Но теперь мы оказались в зоне, контролируемой свободными людьми, да и мощности уже не хватало на превышение скорости, так что никаких причин вести машину вручную не было. Я включил ответчик, дал запрос на регистрацию в общем транспортном потоке и, не дожидаясь ответа, переключил управление на автомат. Затем перебрался в салон и осмотрел своего пленника.

Он дышал. На лице краснела здоровенная ссадина, но вроде бы я ничего ему не сломал. Хотел привести его в чувство – шлепнул пару раз по щекам, пощипал за мочки ушей – однако ничего не помогало. Мертвый паразит уже начал вонять, но его просто некуда было деть. В конце концов я оставил пассажира в покое и вернулся на водительское сиденье.

Часы на панели показывали 21:37 по Вашингтону, а лететь оставалось больше шестисот миль. Даже без учета того, что нужно еще сесть, добраться до Белого дома и разыскать Старика, получалось, что я смогу появиться перед ним чуть позже полуночи, а значит, слишком поздно, и Старик, как пить дать, устроит мне разнос.

Я попробовал вызвать Старика по оперативной связи.

Оказалось, мой аппарат не работает. Наверное, я ударил его во время одной из «разминок», что навязали мне паразиты. Сунув аппарат обратно в карман, я подумал, что день складывается на редкость неудачно – в такие дни, как говорят, даже с постели вставать не стоит. Затем включил коммуникатор на приборной панели и принялся вызывать наземную транспортную службу.

Экран засветился, и передо мной возникло изображение молодого человека: я с облегчением отметил, что он сидит по пояс голый.

– Наземная служба. Зона Фокс-одиннадцать. Какого черта вы делаете в воздухе? Я пытался связаться с вами с того самого момента, как вы вошли в мою зону.

– Сейчас некогда объяснять, – резко сказал я. – Срочно соедините меня с ближайшим армейским подразделением. Дело не терпит отлагательств!

На лице у него появилась неуверенность, но тут экран мигнул, и сразу возникло новое изображение, на этот раз военный центр связи. На душе стало тепло и спокойно, потому что все как один сидели по пояс голые, включая и молодого офицера на первом плане. Я готов был расцеловать его, но вместо этого лишь сказал:

– У меня важное сообщение. Соедините меня через Пентагон с Белым домом.

– Кто вы такой?

– Сейчас нет времени! Я агент секретной службы, но мои документы вам все равно ничего не скажут. Поторопитесь!

Возможно, я уговорил бы этого офицера, но его вытеснил из камеры командир.

– Немедленно приземляйтесь!

– Послушайте, капитан, – сказал я. – У меня срочное сообщение. Вы должны соединить…

– А у меня приказ! – отрубил он. – Уже три часа, как гражданским машинам запрещено подниматься в воздух. Немедленно приземляйтесь!

– Но я должен…

– Если вы не приземлитесь, вас собьют. Мы отслеживаем вашу траекторию. Я запускаю ракету – она взорвется в полумиле впереди. Любой другой маневр, кроме захода на посадку, – и следующая будет ваша.

– Да послушайте вы, наконец! Я приземлюсь, но мне нужно…

Он просто отключился, и я остался перед пустым экраном.

Первая ракета взорвалась даже ближе чем в полумиле. Пришлось садиться.

Ждать пришлось недолго. Меня осветили ракетами, и не успел я проверить приборы, как рядом начали приземляться военные машины. Меня потащили в штаб, где я лично встретился с тем капитаном. Он даже дал мне поговорить с Белым домом. Правда, уже после того, как психологи допросили меня под гипнозом и привели в чувство дозой стимулятора. К тому времени в Вашингтоне было 1:13. Операция «Ответный удар» началась один час и тринадцать минут назад.

Старик выслушал мои выводы, что-то неразборчиво и мрачно пробурчал, затем сказал, чтобы я отыскал его утром.

18

Операция «Ответный удар» провалилась так, как не проваливалась никакая другая в истории американской армии. Не операция, а «пшик». Десант планировался ровно в полночь, сразу более чем в 9600 пунктах, в перечень которых входили редакции газет, диспетчерские транспортные службы, релейные телестанции и прочие важные учреждения. Группы состояли из парашютистов-десантников и техников – последние для того, чтобы наладить связь из захваченных пунктов.

После захвата все местные станции должны были передать обращение Президента. Предполагалось, что на отвоеванных у врага территориях сразу же вступит в силу режим «Голая спина». И все. Война закончена, останется мелкая подчистка.

В двадцать пять минут после полуночи начали поступать первые доклады о захвате отдельных пунктов. Чуть позже пошли просьбы о подкреплении из других точек. К часу ночи были высланы последние резервные подразделения, но в Вашингтоне по-прежнему считали, что операция развивается успешно – настолько успешно, что в некоторых случаях командиры соединений сами вылетали в районы боевых действий и докладывали с мест.

Больше о них никто ничего не слышал.

Красная зона поглотила ударную группировку, словно ее и не было. Одиннадцать с лишним тысяч боевых машин, более ста шестидесяти тысяч десантников и техников, семьдесят один старший офицер – стоит ли продолжать? Соединенные Штаты потерпели самое страшное со времен Черного Воскресенья поражение. Я не собираюсь критиковать Мартинеса, Рекстона, объединенный штаб и, тем более, этих бедолаг-десантников. Операция планировалась, исходя из представлений, которые в то время казались правильными; положение требовало быстрых решительных действий с привлечением лучших людей.

Наверное, только после рассвета, как я понимаю, до Мартинеса и Рекстона наконец дошло, что победные рапорты попросту сфабрикованы их же людьми. Нашими людьми, но уже захваченными в рабство и участвующими в маскараде. После моего доклада, который опоздал больше чем на час и уже не мог остановить операцию, Старик пытался убедить их не посылать в красную зону подкрепления, но они настолько ошалели от успехов, что не желали ничего слушать.

Старик просил Президента, чтобы тот настоял на визуальных проверках, однако связь с оперативными группами поддерживалась через орбитальную станцию «Альфа», и каналов для видеоинформации не хватало.

К утру они получили свои «видеоподтверждения». Телевизионные станции в центральных регионах страны гнали в эфир все те же заезженные передачи: «Мэри-Солнышко желает вам доброго утра», «Завтрак с Браунами», и прочую чепуху. Обращение Президента не прозвучало ни по одному каналу, и ни одна станция не признала, что произошло что-то необычное. К четырем утра доклады десантных подразделений вообще перестали поступать, а лихорадочные попытки Рекстона связаться с ними ни к чему не привели. Ударная группировка «Освобождение» просто бесследно исчезла.

Со Стариком я увиделся только в одиннадцать. Он выслушал мой теперь уже более обстоятельный доклад, ни разу не перебив и даже не отчитав меня, отчего я почувствовал себя совсем гнусно.

Но когда он собрался вернуться к своим делам, я решился спросить:

– Как насчет пленного? Он подтвердил мои выводы?

– Он-то? Пока без сознания. Врачи полагают, не выживет.

– Я бы хотел его увидеть.

– Занимайся лучше своим делом.

– У тебя есть для меня какое-то дело?

– Съезди в зоопарк. Там тебе кое-что покажут, и ты сразу увидишь все, что узнал в Канзас-Сити, в новом свете. Найдешь доктора Хораса, заместителя директора. Скажешь, что ты от меня.

Доктор Хорас, небольшого роста, приятный, общительный человечек, здорово напоминавший одного из своих бабуинов, сразу направил меня к доктору Варгасу, специалисту по экзобиологии, тому самому Варгасу, что участвовал во второй экспедиции на Венеру. Он-то и показал мне, что произошло. Если бы мы со Стариком вместо того, чтобы рассиживать на скамейке у Белого дома, отправились в Национальный зоопарк, мне просто не пришлось бы лететь в Канзас-Сити. Десяток паразитов, которых мы поймали в Конгрессе, плюс еще два, пойманные на следующий день, были отправлены в зоопарк и пересажены на человекоподобных обезьян – в основном, на шимпанзе и орангутангов.

Директор распорядился запереть их в больничном корпусе. Двух шимпанзе, Абелардо и Элоизу, которые и раньше жили вместе, разделять не стали и поместили в одну клетку (это, кстати, лишний раз доказывает, как трудно нам перестроить свою психологию, когда мы имеем дело с титанцами, – носителей по-прежнему воспринимали как обезьян).

В соседнем вольере размещалась семья больных туберкулезом гиббонов. Никакого сообщения между вольерами не было. Друг от друга они отделялись выдвижной перегородкой на замке, а вентиляция у каждого была отдельная. Однако на следующее утро перегородка оказалась выдвинута, а гиббоны и шимпанзе – вместе. Каким-то образом Абелардо и Элоиза открыли замок. Замки там специальные, обезьяны открыть их не могут, но против «обезьяны-плюс-титанца» они не устояли.

Итак, пять гиббонов, два шимпанзе и два титанца. Но на следующий день ученые обнаружили семь обезьян и семь паразитов.

Известно об этом стало за два часа до моего отлета в Канзас-Сити, но Старику вовремя не сообщили, иначе он бы тут же догадался, что Канзас-Сити наводнен пришельцами. Да и я, видимо, понял бы, в чем дело. Если бы Старику сказали про гиббонов, операция «Ответный удар» не началась.

– Я видел обращение президента, – сказал доктор Варгас. – Не вы ли тот человек… Я имею в виду, не вы ли…

– Да-да. Тот самый, – ответил я коротко.

– Тогда вы многое можете рассказать нам об этом феномене.

– К сожалению, не могу, – признался я.

– Хотите сказать, что пока вы были их… э-э-э… пленником, вам не доводилось наблюдать размножение делением?

– Верно. – Я задумался. – Во всяком случае, мне так кажется.

– Но насколько я понял, после разделения э-э-э… жертвы сохраняют все воспоминания.

– Это и так, и не так… – Я попытался объяснить ему то странное, как бы отрешенное состояние, в котором пребывает человек во власти хозяина.

– Возможно, это случается во время сна.

– Может быть. Но кроме сна есть другие периоды, которые трудно вспомнить. Это их прямые «конференции».

– Конференции?

Я объяснил, и у него загорелись глаза.

– О, вы имеете в виду конъюгации!

– Нет, я имею в виду «конференции».

– Очевидно, мы говорим об одном и том же. Конъюгации и деление… Они размножаются по собственной воле, когда позволяет наличие свободных носителей. Надо полагать, один контакт на одно деление. Затем в считанные часы появляются два новых взрослых паразита. Может быть, даже быстрее.

Если он прав – а глядя на гиббонов, в этом трудно было усомниться, – тогда почему мы в Конституционном клубе так зависели от поставок? Или, может быть, я преувеличиваю нашу зависимость? На самом деле, я мало что тогда понимал. Делал только то, что приказывал хозяин, и видел только то, что попадало на глаза. Но, во всяком случае, стало понятно, откуда в Канзас-Сити столько паразитов. Имея в наличии космический корабль с запасом транзитных ячеек и достаточно большое «стадо» носителей, титанцы просто начали размножаться, пока не догнали числом землян.

Допустим, в том корабле, который, по нашим предположениям, приземлился около Канзас-Сити, прилетела тысяча паразитов. Допустим также, что при благоприятных условиях они делятся каждые двадцать четыре часа.

Первый день – тысяча паразитов.

Второй день – две тысячи.

Третий день – четыре тысячи.

К концу первой недели, то есть на восьмой день, их будет сто двадцать восемь тысяч.

Через две недели – больше шестнадцати миллионов.

Однако точно нам ничего о них не известно. Может быть, они способны делиться чаще. Может, один корабль способен доставить десять тысяч ячеек. Или больше. Или меньше. Допустим, они начали с десяти тысяч и делятся каждые двенадцать часов. Через две недели получится…

БОЛЬШЕ ДВУХ С ПОЛОВИНОЙ ТРИЛЛИОНОВ!

Цифра просто не укладывалась в голове. Совершенно чудовищная цифра. На всей Земле не наберется столько носителей, даже если к людям приплюсовать обезьян.

Похоже, на нас обрушится целая лавина паразитов. Причем очень скоро-. Даже в Канзас-Сити я не чувствовал себя так скверно.

Доктор Варгас представил меня доктору Макилвейну из Смитсоновского института. Макилвейн занимался сравнительной психологией и, по словам доктора Варгаса, именно он написал книгу «Марс, Венера, Земля: исследование побудительных мотиваций». Варгас ожидал, что это произведет на меня впечатление, но я книгу не читал. И вообще, как можно изучать мотивации марсиан, если все они вымерли еще до того, как мы слезли с деревьев?

Макилвейн спросил:

– Мистер Нивенс, а как долго длятся эти «конференции»?

– Конъюгации, – поправил его Варгас.

– Конференции, – повторил Макилвейн. – Этот аспект более важен.

– Но позвольте, доктор, – не уступал Варгас, – конъюгация – это способ обмена генами, посредством которого мутации распространяются на…

– Антропоцентризм, доктор! Вы не можете с уверенностью утверждать, что эта форма жизни имеет гены.

Варгас покраснел.

– А вы способны предположить что-то еще?

– Сейчас нет. Но повторяю, доктор, вы оперируете недостоверными аналогиями. У всех, без исключения, форм жизни есть только одна общая характеристика, и эта характеристика – стремление выжить.

– И размножаться, – добавил Варгас.

– А предположим, существо бессмертно и ему не нужно размножаться?

– Но… – Варгас пожал плечами и махнул рукой в сторону обезьян. – Мы ведь уже знаем, что они размножаются.

– Я все же думаю, – ответил Макилвейн, – что это не размножение. Мне кажется, что мы имеем дело с единым организмом, который стремится захватить для себя побольше жизненного пространства.

– Но во всей Солнечной системе… – начал было Варгас.

– Антропоцентризм, терроцентризм, солоцентризм, – перебил его Макилвейн, – это все провинциальные подходы. Возможно, эти существа прилетели к нам из другой звездной системы.

– Ничего подобного! – вставил я. В мозгу вдруг вспыхнуло изображение Титана, и одновременно мне снова сдавило горло.

На мою реплику никто не обратил внимания. Макилвейн продолжал:

– Возьмите, к примеру, амебу. Кстати, по сравнению с нами, эта форма жизни проще, но гораздо более удачна в плане эволюции. Мотивационные особенности амебы…

Дальше я слушать не стал. Свобода слова есть свобода слова, и если человеку хочется, он может сколько угодно рассуждать о «мотивации» амебы, но слушать это никто не обязан.

Затем они занялись экспериментами, что несколько примирило меня с ними. Варгас распорядился перевести бабуина с паразитом на спине в клетку с шимпанзе и гиббонами. Едва новичок оказался в клетке, они все сошлись в круг спиной к спине и устроили переговоры.

– Вот видите! – Макилвейн ткнул пальцем в сторону клетки. – Эти «конференции» нужны им не для размножения, а, прежде всего, для обмена информацией. Временно разделенный на части организм вновь соединился.

То же самое мог сказать им и я, только без этой трескучей терминологии: хозяин, который долго был без контакта со своими, первым делом вступает в прямые переговоры.

– Гипотеза! Где доказательства? – фыркнул Варгас. – Сейчас у них просто нет возможности размножаться.

Он подозвал лаборанта и велел доставить еще одну обезьяну.

Привезли Сатану, черного как уголь шимпанзе. Возможно, в других обстоятельствах он бывал агрессивен, но сейчас вел себя очень тихо. Когда его запустили в клетку к обезьянам с паразитами, он прижался спиной к дверце и жалобно заскулил. Я держал себя в руках – человек, в конце концов, ко всему привыкает, – но панический страх обезьяны оказался заразительным: захотелось сбежать.

Поначалу обезьяны с паразитами просто смотрели на Сатану, не отрывая глаз, – ну прямо суд присяжных, – и продолжалось это довольно долго. Повизгивание Сатаны сменилось низкими стонами, и он закрыл лицо руками.

– Смотрите, доктор! – вдруг воскликнул Варгас.

– Что? Где?

– Люси, старая самка. Вон там. – Он указал рукой.

Видимо, у чахоточных гиббонов она была за главного. Люси стояла спиной к нам, и мы увидели, что паразит у нее на загривке собрался в ком, а затем на нем появилась радужная линия – прямо посередине.

Паразит начал делиться. Сначала появилась трещина, как на лопнувшем яйце, и всего через несколько минут процесс деления закончился. Один из новых паразитов устроился на позвоночнике Люси, второй медленно пополз вниз. Обезьяна присела на корточки, почти касаясь задом пола, и паразит с легким шлепком плюхнулся на бетон и заскользил к Сатане. Тот хрипло взвыл и полез под потолок.

И что вы думаете? Они отрядили команду, чтобы его притащили обратно, – двух гиббонов, шимпанзе и бабуина. Сатану оторвали от решетки, стащили вниз и разложили на полу.

Паразит подполз ближе.

Когда до Сатаны осталось фута два, он медленно вырастил псевдоподию – гибкое щупальце, которое тянулось и извивалось, словно змея. Щупальце взвилось в воздух и хлестнуло Сатану по ноге. Остальные обезьяны тут же его отпустили, но черный шимпанзе продолжал лежать без движения.

Титанец притянул себя щупальцем, устроился на ноге, а затем медленно пополз вверх. Когда он добрался до основания позвоночника, Сатана сел. Потом встряхнулся и двинулся к остальным обезьянам.

Варгас и Макилвейн опять затеяли яростный спор. Происшедшее их, видимо, совсем не тронуло, а у меня возникло дикое желание крушить и уничтожать – мстить за себя, за Сатану, за все земное.

Макилвейн утверждал, что мы стали свидетелями совершенно нового, в принципе незнакомого человеку явления: разумное существо, достигшее в ходе эволюции бессмертия и продолжающее себя в каждой отдельной личности. Или в групповой личности – здесь он сам начал путаться. Макилвейн предположил, что это существо хранит воспоминания с момента его формирования как вида. Затем он сравнил паразитов с четырехмерным червем в пространстве-времени, отдельные части которого переплетены в единый организм, и тут их понесло в такие дебри, что слушать это стало просто невыносимо.

Я же своего мнения не имел, но и не особенно на этот счет беспокоился. Паразитов я воспринимал только в одном плане: мне хотелось убивать их и как можно больше.

19

Следующие несколько дней я выступал перед всякими пентагоновскими шишками, отвечал на их дурацкие вопросы и объяснял, как лучше подступиться к человеку, которого оседлал паразит. Меня представляли в качестве «эксперта», но добрая половина «учеников» почему-то считала, что они знают о титанцах гораздо больше, чем я.

Тем временем паразиты надежно удерживали красную зону, но не могли выбраться оттуда незамеченными – во всяком случае, мы на это надеялись. Сами мы тоже не пытались больше проникнуть на их территорию, потому что, как ни крути, каждый паразит держал в заложниках одного из наших людей. От ООН помощи ждать не приходилось. Президент предложил им ввести режим «Голая спина» на всей планете, но участники сессии мялись, хмыкали, нерешительно переглядывались и в конце концов переадресовали предложение специальному комитету для дополнительной проверки. На самом деле, нам просто никто не верил. В доме пожар, но люди понимают это, только когда горит прямо под ногами.

Самого Старика я все это время не видел. Задания мне передавал его заместитель Олдфилд. Соответственно, я не знал, что охрана Президента передана другим людям и Мэри вернулась на базу. В баре Отдела мы встретились с ней совершенно случайно.

– Мэри! – крикнул я, споткнулся и чуть не полетел на пол.

На ее губах медленно расцвела сладостная улыбка. Она подвинулась, чтобы я сел рядом, и прошептала:

– Здравствуй, милый!

Мэри не спрашивала, чем я занимался, не дулась за то, что я пропал, и даже не жаловалась, что меня не было слишком долго. Что прошло, то прошло.

Зато я говорил без умолку:

– Нет, это просто замечательно! Давно ты здесь? Когда тебе обратно? Слушай, давай я тебя чем-нибудь угощу? О, у тебя уже есть. – Я начал было выстукивать на клавиатуре заказ для себя, но рюмка появилась на столе сама. – О! Как она здесь оказалась?

– Я сделала заказ, когда увидела тебя в дверях.

– Мэри, я тебе уже говорил, что ты бесподобна?

– Нет.

– Тогда слушай: ты бесподобна!

– Спасибо.

– Надолго ты освободилась? – спросил я.

– До вызова. Сейчас все увольнения до вызова.

– Но… И давно ты отдыхаешь?

– Со вчерашнего дня. Сижу здесь и жду тебя.

– Со вчерашнего дня! – Весь предыдущий день мне пришлось читать пентагоновским шишкам лекции, глупые лекции, которые совершенно их не интересовали. Я вскочил. – Хватай свои вещи. Мы уходим, – сказал я.

Она даже не спросила куда, просто встала. Я поднял свою рюмку и одним глотком вымахал содержимое. Мы даже словом перекинуться не успели, как оказались наверху, на пешеходном уровне. Только тут я спросил:

– Так. Где ты хочешь, чтобы мы поженились?

– Сэм, мы ведь это уже обсуждали.

– Конечно, теперь мы просто это сделаем. Так где?

– Сэм, дорогой мой, я сделаю, как ты скажешь. Но я по-прежнему против.

Я схватил Мэри за руку, молча потащил к такси и, только когда мы забрались в машину, обиженно спросил:

– Ладно. Почему ты не хочешь за меня замуж? У тебя есть какие-то причины?

– Но зачем, Сэм? Я и так твоя. Тебе не нужен контракт.

– Как – зачем? Потому что я тебя люблю, черт побери!

Мэри какое-то время молчала, и я уже начал думать, что чем-то обидел ее. Потом наконец ответила, но так тихо, что я едва ее расслышал.

– Раньше ты мне этого не говорил, Сэм.

– Как же? Не может быть!

– Нет, я уверена, что не говорил. Почему?

– Видимо, по недосмотру. И я не совсем понимаю, что означает слово «любовь».

– Я тоже, – тихо произнесла она. – Но мне нравится, как ты это говоришь. Скажи еще раз, а?

– О'кей. Я тебя люблю. Я люблю тебя, Мэри.

– Сэм…

Она прижалась ко мне.

– А ты? – обиженно спросил я.

– Я? О, я тоже тебя люблю, Сэм. С тех самых пор…

Я думал, она скажет: с тех пор, как я заменил ее в операции «Интервью».

– С тех пор, как ты залепил мне пощечину.

Ну, где тут логика?

На посадочной площадке к северу от города я взял напрокат машину – развалюхе исполнилось лет десять, но там стоял автопилот, так что нас она вполне устраивала. Мы облетели город по кругу, срезали над Манхэттенским кратером, и я запрограммировал автоматику. Меня переполняло счастье, и в то же время я ужасно волновался, но затем Мэри меня обняла… Не знаю уж, сколько прошло времени, но скоро – слишком скоро – послышалось «БИП! бип-бип БИП!» радиомаяка в моей хижине. Я высвободился из объятий и направил машину на посадку.

– Где это мы? – спросила моя жена сонным голосом.

– Над моей хижиной в горах, – ответил я.

– Я даже не знала, что у тебя есть хижина. Думала, мы летим ко мне.

– Там же полно капканов! И кстати, это теперь не моя хижина, а наша.

Она снова меня поцеловала, и я чуть не врезался при посадке в землю. Мне пришлось уделить несколько минут машине, а Мэри тем временем пошла вперед. Я ее догнал уже у дома.

– Бесподобно, милый!

– Адирондак! Этим все сказано, – согласился я.

Солнце висело над самым горизонтом, а легкая дымка, окутывавшая горы, придавала пейзажу какой-то особенный, удивительно объемный вид.

В хижине не было даже бассейна. Приезжая сюда, я хотел, чтобы город оставался где-то там, далеко позади. Корпус – стандартный, из стали и стеклопластика, но снаружи обшит особо прочными плитами – тоже пластик, но в форме бревен. Внутри все просто: одна большая гостиная с настоящим камином, мягкими коврами и низкими креслами. Необходимое оборудование находилось под фундаментом: кондиционер, энергоблок, фильтры, аудиооборудование, водоснабжение и канализация, радиационные датчики, сервомеханизмы – все, кроме морозильника и кухонного оборудования, упрятано вниз, и ни забот, ни хлопот. Даже стереоэкраны не сразу заметишь, пока они не включены.

– Очень уютная хижина, – сказала Мэри серьезным тоном. – Большой роскошный дом мне бы, наверное, не понравился.

Когда мы вошли, включился свет. Мэри обвела гостиную взглядом, повернулась и бросилась мне на шею.

Первым делом она зашла на кухню, и спустя секунду оттуда донесся радостный визг.

– Что случилось? – спросил я.

– Я совсем не ожидала найти в холостяцком доме такую кухню.

– А я, кстати, неплохо готовлю, вот и купил все, что нужно.

– Бесподобно! Но теперь готовить для тебя буду я.

Домашняя жизнь началась у нас так гладко и естественно, словно мы были женаты уже несколько лет. Нет, я не говорю, что медовый месяц прошел скучно или что мы не узнали друг о друге ничего нового – ни в коем случае. Но мы уже знали достаточно – особенно Мэри, – отчего и казалось, что нашей семье не первый год.

В памяти те дни сохранились не очень ясно. Помню только ощущение счастья. Видимо, я успел забыть, что это такое, или просто не понимал раньше. Да, случалось, кто-то вызывал у меня интерес. Случалось, я увлекался. Но счастлив я ни с кем не был.

Мы ни разу не включили стерео и ничего не читали. Никого не видели и ни с кем не говорили. Только на второй день сходили пешком до поселка, потому что мне хотелось показаться на людях с Мэри. На обратном пути мы проходили мимо хибары местного отшельника Старого Джона по прозвищу Горный Козел, который присматривал за моим домом, и, увидев его, я помахал рукой.

Он помахал в ответ. Одет Джон был как обычно: старая армейская куртка, вязаная шапка, шорты и сандалии. Я хотел предупредить его насчет режима «Голая спина», но передумал и вместо этого крикнул:

– Пришли ко мне Пирата!

– Кто такой Пират, дорогой? – спросила Мэри.

– Увидишь.

Едва мы вернулись домой, появился Пират, здоровый хулиганистый кот: дверца, что я для него сделал, открывалась на его «мяу». Он вошел, высказал все, что думает о хозяевах, которые исчезают слишком надолго, затем простил и ткнулся мордой мне в ноги. Я потрепал его по спине, и Пират отправился изучать Мэри. Он долго ее разглядывал, не скрывая своей подозрительности. Затем вдруг прыгнул на руки и, заурчав, уткнулся в подбородок.

– Ну, слава Богу, – произнес я с облегчением. – А то я уж думал, что он не разрешит тебя оставить.

Мэри посмотрела на меня и улыбнулась.

С тех пор Пират почти все время оставался с нами; Мэри он уделял даже больше внимания, чем мне.

Спорили мы часто. Если я из-за чего-то заводился, Мэри обычно поддавалась, но в конце концов выходило, что не прав я. Несколько раз я пытался разговорить ее, заставить рассказать о себе – нужно же мне знать о своей жене хоть что-то, – и на один из моих вопросов о прошлом она задумчиво ответила:

– Иногда мне кажется, что у меня и вовсе не было детства. Может, оно мне просто приснилось?

Я спросил напрямик, как ее зовут.

– Мэри, – ответила она спокойно.

– Это твое настоящее имя? – Я уже давно сказал ей свое, но она по-прежнему звала меня Сэмом.

– Конечно, настоящее. С тех пор, как ты назвал меня этим именем, я – Мэри.

– Ладно, ты моя дорогая и любимая Мэри. А как тебя звали раньше?

В глазах у нее промелькнула какая-то затаенная боль, но она ответила:

– Одно время я носила имя Аллукьера.

– Аллукьера, – повторил я, наслаждаясь необычным звучанием. – Аллукьера Какое странное и красивое имя. В нем есть что-то величественное. Моя дорогая Аллукьера.

– Теперь меня зовут Мэри. – Как отрубила.

Я понимал, что где-то, когда-то с ней случилось какое-то ужасное событие, и память о нем до сих пор отзывается болью. Но видимо, мне просто не суждено было о нем узнать. Что ж, нет, значит, нет.

Я продолжал называть ее Мэри, но имя, которое она носила в прошлом, не давало мне покоя. Аллукьера… Аллукьера… Меня не оставляло впечатление, что где-то я его слышал.

И неожиданно я вспомнил. Настойчивая мысль все-таки раскопала информацию на дальних полках памяти, заваленных всяким бесполезным хламом, от которого невозможно избавиться. Была в свое время то ли секта, то ли колония… Они пользовались искусственным языком и даже имена детям давали новые, придуманные.