Текст книги "Мнемоскан"
Автор книги: Роберт Джеймс Сойер
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)
Гадес поднял руку.
– И мы не можем их нарушить. Но не волнуйтесь. Мы свяжемся с нужными людьми от вашего имени и доставим специалиста прямо сюда. У вас неограниченное медицинское обслуживание, хотя…
Я знаю, о чём он думает. Что мой бухгалтер – старина Ларри Хэнкок – несомненно, заметит… сколько? Миллионы? Да, это обойдётся в миллионы. Но Гадес всё ещё не улавливал суть.
– Нет-нет, вы не поняли. Теперь всё по-другому. Условия, на которых я согласился здесь поселиться, больше не действуют.
Голос Гадеса был бесконечно любезен.
– Мне очень жаль, сэр. Мы, без сомнения, организуем ваше лечение – и как можно скорее, поскольку я прекрасно понимаю нестабильность вашего текущего состояния. Но вы не можете покинуть Верхний Эдем.
– Вы должны меня отпустить, – сказал я сдавленным голосом.
– Мы не можем. Снаружи у вас нет ни дома, ни денег, ни личности – ничего. Здесь единственное место для вас.
– Нет, вы не понимаете.
– О, прекрасно понимаю. Послушайте – сколько вам лет?
– Сорок четыре.
– Подумайте о том, как вам повезло. Мне пятьдесят два, и я должен буду трудиться ещё много лет, но вы ушли на покой на один или два десятка лет раньше, чем большинство людей и живёте в абсолютной роскоши.
– Но…
– Разве нет? Разве вам чего-то здесь не хватает? Вы ведь знаете, как мы гордимся качеством нашего обслуживания. Если что-то не отвечает вашим стандартам, вам достаточно только сказать. Вы ведь знаете.
– Нет-нет… здесь всё очень приятно, но…
– Вот видите, мистер Салливан, вам совершенно не о чем беспокоиться. У вас здесь есть всё, что вы могли бы иметь снаружи.
– Не всё.
– Так скажите мне, чего вам не хватает. Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы вы остались довольны.
– Я хочу домой. – Это прозвучало так жалобно, так похоже на мои первые дни в летнем лагере много лет назад. Но именно этого мне сейчас хотелось больше, чем чего бы то ни было в целом мире – во всех мирах. Я хотел домой.
– Мне правда очень жаль, мистер Салливан, – сказал Гадес, медленно качая головой; конский хвост у него на затылке при этом подпрыгивал. – Этого я вам дать никак не могу.
17
Вы должны пройти американскую таможню в аэропорту Пирсон города Торонто ещё до того, как сядете в самолёт до Штатов. Я боялся, что у нас с этим будут сложности, но биометрия наших новых тел в ключевых пунктах полностью совпадала с биометрией прежних, так что мы прошли через автоматизированный контроль без всяких хлопот. Я думал, что у Карен будут проблемы из-за того, что её нынешнее лицо непохоже на фотографию в паспорте, но программа распознавания лиц, вероятно, больше полагалась на базовую костную структуру, потому что признала, что изображённая на фото женщина – это действительно она.
Я не летал на самолёте с тех пор, как был подростком. Доктора не рекомендовали мне этого делать, потому что перепады давления могли спровоцировать мой синдром Катеринского. Теперь, разумеется, я не ощущал никаких перепадов давления вообще. Мне было интересно, улучшилась ли кормёжка на борту за последние годы, но теперь я этого уже никак не мог выяснить.
Одно из преимуществ отсутствия потоотделения состоит в том, что не нужно брать с собой так много одежды; у нас была лишь ручная кладь. Прибыв в Атланту, мы сразу подошли к стойке «Hertz» и взяли в аренду автомобиль – белую «тойоту-дила». Поскольку нам незачем было заезжать сначала в отель, мы поехали прямиком в похоронное бюро.
Водительские права Карен по-прежнему действовали, хотя она сказала, что не садилась за руль много лет – боялась, что её рефлексы уже не те. Но сейчас она вела машину с большим удовольствием. Я уже и не помню, когда в последний раз ездил пассажиром, но это дало мне возможность насладиться видами; у них в Джорджии и правда много персиковых деревьев.
По пути Карен рассказывала мне о Дароне.
– Он был моей первой любовью, – сказала она. – А когда это в первый раз, тебе не с чем сравнивать. Я и предположить не могла, что всё так обернётся… хотя, полагаю, этого никто не знает заранее.
– Почему вы расстались? – Этот вопрос давно меня интересовал, и теперь я решил, что выждал достаточно перед тем, чтобы его озвучить.
– О, по множеству причин, – сказала Карен. – В основном, из-за того, что мы разного хотели от жизни. Когда мы поженились, мы ещё были студентами. Он хотел заниматься продажами в печатном бизнесе, как его отец – тогда печатное дело ещё считалось хорошей карьерной перспективой – и он хотел, чтобы я тоже поскорее начала работать. Но я хотела остаться в университете, поступить в аспирантуру. Он хотел дом с большим участком в пригороде; я хотела путешествовать и не быть привязанной к одному месту. Он хотел немедленно заняться семейной жизнью; я хотела повременить с детьми. На самом деле…
– Что?
– Ничего.
– Нет. Скажи мне.
Карен какое-то время молча вела машину. Потом сказала:
– У меня был аборт. Забеременела – глупо, правда? Забыла принять таблетки. Так вот, я не сказала об этом Дарону, потому что он стал бы настаивать на том, чтобы сохранить ребёнка.
Я сознательным усилием подавил естественную реакцию на удивление – глупо захлопать глазами. Они поженились в 1980-е, сейчас 2040-е. Если бы Карен оставила ребёнка, ему бы сейчас было около шестидесяти… и он бы также направлялся бы сейчас на похороны человека, который был его отцом.
Я практически ощутил водоворот мировых линий, туман жизней, которые могли пойти иначе. Если бы Карен не прервала ту беременность десятки лет назад, она ради ребёнка могла бы остаться с Дароном… что означало, что она, вероятно, никогда бы не написала «Диномир» и его продолжения – к писательству её приохотил её второй муж. А это означало, что она никогда не смогла бы позволить себе услуги «Иммортекс». И была бы она сейчас просто старой-старой дамой, страдающей от больных суставов.
Мы въехали на парковку похоронного бюро. На ней было много свободных мест; Карен припарковалась на одном из мест для инвалидов.
– Что ты делаешь? – спросил я.
– Что? Ой. – Она включила задний ход. – Сила привычки. Раньше, когда я ещё водила, мы имели право пользоваться такими местами – мой бедный Райан передвигался с ходунками. – Она нашла другое место для парковки, и мы вышли. Я считал, что у нас в Торонто в августе жарко; здесь же было как в доменной печи и к тому же влажно, как в парной.
Другая пара – какое многозначное слово! – опережая нас, входила в здание. Должно быть, расслышав звук наших шагов, мужчина придержал для нас дверь, для чего ему пришлось обернуться
От удивления у него отвисла челюсть. Господи, как я устал от того, что на меня пялятся. Я выдавил из себя то, что считал своей лучшей постановочной улыбкой и перехватил дверь. Мы с Карен вошли. Сегодня здесь было три скорбящие семьи; указатель в вестибюле направил нас в нужное помещение.
Гроб был открыт. Даже с такого расстояния я мог разглядеть тело, пытающееся казаться живым.
Ну да. Мне ли об этом говорить.
Разумеется, все взгляды тут же устремились на нас. Женщина лет, наверное, под восемьдесят – примерно ровесница Карен – поднялась со скамьи и подошла к нам.
– Кто вы? – спросила она, глядя на меня. Её голос был слаб, а глаза покраснели.
Этот вопрос, разумеется, я много раз задавал себе в последнее время. Однако прежде, чем я успел произнести хоть слово, Карен ответила:
– Он со мной.
Морщинистое лицо повернулось к Карен.
– А вы кто?
– Я Карен, – ответила она.
– Да? – сказала женщина, явно ожидая продолжения.
Карен, казалось, не хотела произносить свою фамилию. Здесь, в окружении настоящих Бесарянов – Бесарянов по рождению или в силу длительного замужества – она, должно быть, не была уверена, что имеет на неё право. Но потом она всё-таки сказала:
– Я Карен Бесарян.
– О… Господи, – сказала женщина, щуря глаза и вглядываясь в молодое синтетическое лицо Карен.
– А вы…? – спросила Карен.
– Джули. Джули Бесарян.
Я не знал, сестра она Дарону или ещё одна его вдова, но Карен, похоже, это знала; она наверняка помнила имена своих бывших золовок, если таковые были.
Карен протянула Джули руки, словно в выражении соболезнования, но та лишь посмотрела на них и не пошевелилась.
– Мне всегда было интересно, как вы выглядели, – сказала Джули, снова переводя взгляд на лицо Карен.
Значит, другая вдова. Карен едва заметно вскинула голову.
– Теперь вы знаете, – ответила она. – На самом деле сейчас я выгляжу не намного старше, чем когда мы с Дароном были вместе.
– Я… простите, – сказала Джулии. – Простите меня. – Она посмотрела на своего мёртвого мужа, потом снова на Карен. – Я бы хотела, чтобы вы знали: за все пятьдесят два года нашей с Дароном совместной жизни он ни разу не сказал о вас худого слова.
Карен благодарно улыбнулась.
– И он очень радовался вашим успехам.
Карен слегка кивнула.
– Спасибо. Кто здесь из семьи Дарона?
– Наши дети, – сказала Джули, – но вы их вряд ли знаете. У нас родилось две дочери. Они скоро вернутся.
– А его брат? Его сестра?
– Григор умер два года назад. А Наринэ вон там.
Голова Карен повернулась к ещё одной старой женщине, опирающейся на ходунки, которая разговаривала со среднего возраста мужчиной.
– Я… я подойду поздороваюсь, – сказала она. – Выскажу соболезнования.
– Конечно, – ответила Джули. Женщины отошли, а я обнаружил, что прохожу в переднюю часть помещения, где стоит гроб, и там вглядываюсь в лицо покойника. Я не думал о том, чтобы это сделать – но мне стали очевидны намерения моего тела, и я не стал накладывать на них вето.
Я не могу сказать, что все мои мысли доброжелательны и уместны, и я довольно часто хочу, чтобы они вообще не приходили мне в голову. Но они приходят, и я вынужден их принимать. Этот человек там, в гробу, делал то, чего я никогда не сделаю – касался её во плоти, сливался с ней в природной, животной страсти. Да, то было шестьдесят лет назад… задолго до моего рождения. И я не злился на него за это; я ему завидовал.
Он лежал, скрестив руки на груди, и выглядел очень спокойным. Спокойным – и очень старым; лицо изборождено морщинами, голова практически лысая. Я попытался представить себе это лицо молодым; был ли он в молодости красавцем – и насколько много тогда это значило для Карен? Но я не мог сказать, как выглядел этот человек в двадцать один, в возрасте, когда она вышла за него замуж. Ну да ладно; вероятно, лучше и не знать.
И всё же я не мог отвести взгляд от его лица, такого, каким моё собственное теперь уже никогда не станет. Однако нас разделяла не только внешность; этот человек – Дарон Бесарян – был мёртв, а я – я до сих пор пытался это осознать – я, вероятно, никогда не умру.
– Джейк?
Я выпал из своего транса. Карен приближалась ко мне очень короткими шажками; на её искусственную руку опиралась Джули, по-видимому, преодолевшая своё недоверие к ней.
– Джейк, – повторила Карен, подойдя ближе, – прости, что я вас сразу друг другу не представила. Это Джули, жена Дарона, – очень тактично с её стороны не уточнять «вторая жена».
– Я глубоко сочувствую вашей утрате, – сказал я.
– Он был хороший человек, – сказала Джули.
– Не сомневаюсь в этом.
Джули немного помолчала, потом сказала:
– Карен рассказала мне, что с вами произошло. – Она указала тонкой скрюченной рукой на моё тело. – Я, конечно, немного слышала об этих вещах – я всё ещё смотрю новости, хотя они по большей части вгоняют меня в депрессию. Но я и подумать не могла, что познакомлюсь с кем-то настолько состоятельным, чтобы…
Она замолчала, и я не нашёл, что сказать в ответ, так что я просто ждал, что она продолжит, и она в конце концов заговорила снова.
– Простите, – сказала она. Потом посмотрела на гроб, и снова на меня. – Я не хотела бы того, что есть у вас – только не без моего Дарона. – Она коснулась моего синтетического запястья своей рукой из плоти и крови. – Но я вам завидую. Мы с Дароном были вместе всего пятьдесят лет. Но вы двое! У вас впереди ещё столько времени! – В её глазах снова блеснули слёзы, и она опять посмотрела на своего мёртвого супруга. – О, как я вам завидую…
Вскоре после прибытия на Луну я слышал, как кто-то в шутку сказал, что одно из преимуществ лунной жизни в том, что здесь нет адвокатов. Но, разумеется, это было не совсем так: мой новый друг Малкольм Дрэйпер был адвокатом, пусть и, по его собственным словам, в отставке. Так что было естественно обратиться к нему за советом относительно моих затруднений. Я позвонил ему по внутренней телефонной сети Верхнего Эдема – единственной, к которой имели доступ здешние обитатели.
– Привет, Малкольм, – сказал я, когда его легко узнаваемое лицо появилось на экране. – Мне нужно с вами поговорить. Есть минутка?
Он приподнял седые брови.
– Что стряслось?
– Мы можем где-нибудь встретиться? – спросил я.
– Конечно, – ответил Малкольм. – Как насчёт оранжереи?
– Отлично.
Оранжереей называлось помещение пятидесяти метров в длину и ширину и десяти метров в высоту, полное тропических растений и деревьев. Это единственное место во всём Верхнем Эдеме, где воздух влажен. Огромное разнообразие цветов казалось пёстрым даже мне; представляю себе, какое буйство красок и оттенков видит Малкольм. Конечно, растения предназначались не только для борьбы с ностальгией жильцов; они были составной частью системы регенерации воздуха.
Мои нечастые посещения оранжерей в Торонто – «Аллан-гарденс» была моей любимой – приучили меня к медленным, неспешным прогулкам, словно в музее, от одного информационного стенда к другому. Но на Луне ходят по-другому. Я видел исторические кадры астронавтов «Аполлона», подпрыгивающих на ходу – а ведь на них были надеты скафандры, которые весят больше, чем сам астронавт. У нас же с Малкольмом, одетых спортивные шорты и футболки, не подскакивать просто не получалось. Это наверняка выглядело смешно, но мне было не до смеха.
– Так что же случилось? – спросил Малкольм. – Почему такое кислое лицо?
– Появился способ лечения моей болезни, – сказал я, гляда на переплетение лиан.
– Правда? Так это же здорово!
– Да, только вот…
– Только вот что? Вы должны прыгать до потолка. – Он улыбнулся. – Ну да, вы и так подпрыгиваете на каждом шагу, но радости в вас что-то не заметно.
– О, я очень рад тому, что лечение нашлось. Вы себе не представляете, каково мне было все эти годы. Но, в общем, я поговорил с Брайаном Гадесом…
– Да? – сказал Малкольм. – И что же сказал этот c хвостом?
– Он не отпустит меня домой, даже когда меня вылечат.
Мы пропрыгали ещё несколько шагов. Малкольм время от времени взмахивал руками, чтобы удержать равновесие, и он явно тщательно обдумывал свои слова. Наконец, он произнёс:
– Вы и так дома, Джейк.
– Господи, и вы туда же? Условия, на которых я согласился поселиться здесь, изменились. Я знаю, что контрактное право – не ваша специализация, но должно же быть что-то, что мог бы предпринять.
– Типа чего? Улететь обратно на Землю? Вы и сейчас там; новая версия вас живёт там в вашем доме, вашей жизнью.
– Но я оригинал. Я важнее.
Малкольм покачал головой.
– «Два Джейка», – сказал он.
Я посмотрел на него; он отводил от лица свисающую сверху листву.
– Что?
– Никогда не видели? Это сиквел к «Чайнатауну», одному из любимых моих фильмов. Первая часть была сказочно хороша, а вот «Два Джейка» – дешёвка.
Я даже не скрывал своего раздражения.
– О чём вы говорите?
– О том, что сейчас есть два Джейка. И, может быть, вы и правы: возможно, оригинал действительно важнее сиквела. Но вам будет очень трудно это доказать кому-либо помимо вас или меня.
– А вы не могли бы мне помочь – ну, в профессиональном качестве?
– Адвокат полезен лишь в инфраструктуре, поддерживающей судебный процесс. Мы же на Диком Западе. Здесь словно фронтир – ни полиции, ни судов, ни адвокатов, ни тюрем. Тот, кто сейчас вместо вас на Земле, возможно, в состоянии что-то изменить – хотя я не вижу, зачем бы ему это понадобилось – но вы здесь не можете сделать ровным счётом ничего.
– Но теперь я проживу ещё десятки лет.
Малкольм пожал плечами.
– Я тоже. Мы отлично проведём время. – Он обвёл рукой окружающий нас сад. – Это правда замечательное место, чтоб вы знали.
– Но… но у меня есть кое-кто там, на Земле. Женщина. Теперь всё по-другому – вернее, будет по-другому, когда мне сделают операцию. Я должен отсюда выбраться; я должен попасть домой – к ней.
Мы прошли ещё немного.
– Гринсборо, – пробормотал Малкольм тихо, словно про себя.
Моё раздражение не унималось.
– Ещё один никому не известный фильм?
– Не фильм. Это из истории. Истории моего народа. На юге США раньше всё было отдельно для чёрных и белых и, разумеется, чёрным доставалось что похуже. Так вот, в 1960 году один чернокожий студент колледжа зашёл белый сектор кафетерия в «Вулворте» – это такой большой универсальный магазин – и попросил, чтобы его обслужили. Ему отказали и велели убираться из магазина. Он не ушёл и устроил там сидячую забастовку; эта мода распространилась на другие заведения только для белых по всему Югу.
– И что?
Малкольм вздохнул, видимо, потрясённый моим невежеством.
– Они победили путём мирных протестов. Буфеты были десегрегированы, и чёрные получили те же права, что другие люди имели всегда. Участники бойкотов заставили людей у власти признать, что нельзя вытолкать кого-то взашей только из-за цвета его кожи. Так вот, вы – не более чем кожура, мой друг – сброшенная кожа. И, возможно, вы заслуживаете признания своих прав. Но, как и тем храбрым молодым людям, если вы хотите их иметь, вам нужно их потребовать.
– Как?
– Найдите место, которые вы могли бы занять, и откажитесь покинуть его, пока вам не дадут то, чего вам нужно.
– Думаете, это сработает? – спросил я.
– Раньше срабатывало. Конечно, вы не должны прибегать ни к чему насильственному.
– Я-то? Да никогда в жизни.
18
Мы с Карен провели в Джорджии четыре дня, осматривая достопримечательности, а потом полетели на север в Детройт, где Карен нужно было сделать кое-какие дела.
Детройт. Странное место жительства для состоятельной писательницы, которая может поселиться где ей угодно. В прошлом столетии большинство канадцев жило как можно ближе к американской границе – но не из-за большой любви к южному соседу. Просто мы старались попасть как можно дальше на юг, к теплу и солнцу, не покидая при этом своей страны. В попытках убежать от жары американцы сейчас перебирались так далеко на север, насколько это возможно, не покидая «страны свободных и дома храбрых»; вот почему Карен жила здесь.
Конечно, у неё был здесь фешенебельный особняк, заполненный плодами её трудов, изданиями её книг на тридцати языках и даже кое-какими декорациями и реквизитом из снятых по ним фильмов.
Его также заполняли вещи, напоминавшие о её последнем муже, Райане, который умер два года назад. Райан коллекционировал окаменелости. В отличие от большинства связанных с природой хобби, окаменелости в последнее время становилось легче добывать; дополнительный сток и эрозия, вызванные активным таянием полярных шапок, делали доступным массу материала. По крайней мере, Карен мне так сказала.
В общем, у Райана были целые стеллажи, заставленные трилобитами – единственные беспозвоночные, окаменелости которых я способен опознать – и множеством других интереснейших вещей.
Самой важной причиной для заезда в Детройт было то, что Карен хотелось повидаться с сыном Тайлером, который тоже жил здесь. После того, как она прошла мнемоскан, она несколько раз разговаривала с Тайлером по телефону, но всегда при этом отключала видео. По её словам, она хотела, чтобы сын впервые увидел её новое лицо непосредственно, а не каком-то экране, где оно выглядело бы ещё более холодным и далёким.
Где-то около шести вечера в доме Карен раздался звонок в дверь. Стенной монитор в гостиной немедленно показал изображение с камеры-глазка.
– Это Тайлер, – сказала Карен, кивая. Я знал, что ему сорок шесть. Волосы у него были светло-каштановые и уже заметно поредевшие. Карен поднялась с дивана и направилась к входной двери. Я последовал за ней. Там было полутемно. Карен отперла и открыла дверь, и…
– Здравствуйте, – сказал Тайлер; его голос звучал удивлённо. – Меня зовут Тайлер Горовиц. Я пришёл повидаться…
– Тайлер, это я, – сказала Карен.
Он застыл с раскрытым ртом. Я быстро подсчитал: Тайлер родился в 1999; лицо Карен такое, каким было в тридцать, в 1990. Даже ребёнком Тайлер никогда не видел мать такой, какой она выглядела сейчас.
– Мама? – тихим голосом недоверчиво спросил он.
– Заходи, сынок, заходи. – Она отступила в сторону, и он вошёл в дом.
Карен повернулась ко мне.
– Джейк, – сказала она, – познакомься с моим сыном Тайлером. Тайлер, это мой новый друг, о котором я тебе рассказывала.
Даже в тусклом свете Тайлер не мог не видеть, что моё тело искусственное; он посмотрел на мою протянутую для рукопожатия руку так, словно я протянул ему какую-то отвратительную механическую клешню. В конце концов он всё же пожал мне руку, но без всякого энтузиазма.
– Здравствуйте, Тайлер, – сказал я, пытаясь вложить в свой электронный голос как можно больше тепла.
Это был без сомнения сын Карен, хотя и выглядел почти на двадцать лет старше, чем она сейчас. Однако базовое строение лица у него была очень похожа на Карен: широкое, с немного маловатым носом и широко расставленными зелёными глазами.
– Здравствуйте, – сказал он; забавно, но его голос прозвучал механически и безжизненно.
Я улыбнулся, и он отвёл глаза. Я знал, что моя улыбка выглядет немного странно – но, чёрт возьми, его мать улыбалась кривой гримасой жертвы инсульта.
– Рад знакомству, – сказал я. – Карен мне много о вас рассказывала.
Он вздрогнул; возможно, ему не нравилось, что я называю его мать по имени.
Карен провела нас в гостиную, и я уселся на диван, скрестив ноги. Тайлер остался стоять.
– Ваша мама рассказывала, что вы профессор истории, – сказал я.
Он кивнул.
– В Мичиганском университете.
– На чём вы специализируетесь?
– На американской истории. Двадцатого столетия.
– О! – Мне хотелось ему понравиться, а люди обычно оттаивают, когда говорят о работе. – И о чём вы читаете лекции?
Он посмотрел на меня, пытаясь, я думаю, решить, принимать ли оливковую ветвь. В конце концов, он пожал плечами.
– На разные темы. Обезьяньи процессы. Великая депрессия. Вторая мировая. Кеннеди. Карибский ракетный кризис. Вьетнам. «Аполлон». Уотергейт. Иран-контрас.
«Аполлон» летал на Луну, а «вторая мировая» и «Вьетнам» – это войны – но насчёт остального я и понятия не имел. Боже мой, двадцатое столетие. Столетие Карен.
– Надо как-нибудь нам с вами на эту тему пообщаться, – сказал я, пытаясь подольститься. – Звучит крайне интересно.
Он посмотрел на меня.
– Вы ведь и сами должны что-то из этого помнить, – сказал он. – То есть, я понимаю, что теперь вы выглядите молодым, но…
Карен взглянула на меня, и я едва заметно повёл плечами. Рано или поздно это всё равно выплывет наружу.
– Моё новое лицо выглядит лишь немного моложе, чем оригинал. – Я сделал паузу. – Мне сорок четыре.
Тайлер моргнул.
– Сорок четыре? Боже, да вы же младше меня!
– Ага. Я родился в 2001 – первого января, кстати. Я был…
– Вы младше меня, – повторил Тайлер, – и вы встречаетесь с моей матерью.
– Тайлер, прошу, – сказала Карен. Она присела рядом со мной на диван.
Его глаза впились в неё, как изумрудные лазеры.
– Так вот что ты мне говорила по телефону – что хочешь познакомить меня с человеком, с которым встречаешься. Мама, тебе восемьдесят пять, а ему едва половина.
– Но я не чувствую себя на восемьдесят пять, – сказала Карен. – А теперь и не выгляжу на столько.
– Это всё фальшивка, – сказал Тайлер.
– Ничего подобного, – твёрдо ответила Карен. – Я настоящая. Я настоящая, и я человек, и я жива – живее, чем была многие годы. И Джейк – мой друг, и я с ним счастлива. Ты ведь хочешь, чтобы я была счастлива, да, Тайлер?
– Да, но… – Он посмотрел на мать. – Но Боже ж ты мой…
Карен нахмурилась, что она делала очень редко. При этом на её пластикоже появлялась странная выпуклость между нижней губой и подбородком; её надо сказать доктору Портеру, чтобы он это исправил.
– «Боже ж ты мой»… – повторила Карен и покачала головой. – Ты хочешь, чтобы я встречалась с кем-то моего возраста – с кем-то, кто одной ногой в могиле? Или ты бы предпочёл, чтобы я вообще ни с кем не встречалась?
– Папа бы…
– Ты знаешь, что я любила твоего отца – я любила Райана Горовица полностью и безраздельно. Он здесь совершенно ни при чём.
– Он всего два года как умер, – сказал Тайлер.
– В ноябре будет три, – ответила Карен. – И кроме того…
– Да? – сказал Тайлер, словно требуя объяснений. Я знал, чего не сказала Карен: что у Райана началась болезнь Альгеймера за много лет до того, как отказалось служить тело, что одиночество Карен началось не с момента его смерти, а гораздо раньше. Но Карен не попалась в эту ловушку. Вместо этого она рассказала историю – ведь то было её ремесло, её дар, её raison d'être.
– Когда мне было девятнадцать, Тайлер, я влюбилась в Дарона Бесаряна, приятного молодого человека, но не еврея. Ты едва помнишь своего деда, но он выжил в Холокосте, и он не хотел позволять мне встречаться с неевреем. Он всё время мне говорил: «Если они придут за нами снова – он спрячет тебя? Когда они попытаются забрать твой дом – встанет ли он на твою защиту?» И я отвечала: «Конечно. Дарон всё что угодно для меня сделает». Но мой папа не верил, и когда мы с Дароном поженились, он отказался прийти на свадьбу. Да, впоследствии мы с Дароном развелись, но для этого у нас были свои причины. Но тогда я не позволила своему отцу указывать мне, с кем быть, и сейчас я не собираюсь позволять этого тебе. Так что веди себя как подобает, Тайлер, сядь и пообщайся с нами.
Тайлер сделал глубокий вдох и шумно выдохнул.
– Хорошо. – Он огляделся, отыскал самое дальнее от меня кресло и плюхнулся в него. – А когда мы будем есть?
Я упёрся взглядом в пол.
– Ах, ну да, – сказал Тайлер. – Когда я буду есть?
– Когда хочешь, дорогой, – ответила Карен. – Я думала, мы закажем тебе пицуу. Ты…
Я бы уверен, что она хотела сказать что-то вроде «ты всегда любил пиццу», но в последний момент передумала. Уж слишком похоже на пожилую мать, сокрушающуюся о том, что её мальчик уже стал совсем взрослым.
После секундного раздумья Тайлер кивнул.
– Пицца сойдёт. У тебя тут есть какое-нибудь тихое местечко? Для всей семьи?
Мне подумалось, что это удачный момент для налаживания отношений.
– Тоже не любите большие сети?
Тайлер посмотрел на меня. Он казался почти что оскорблённым моими попытками найти с ним общий язык. Но, после небольшой паузы, он ответил:
– Да. Ненавижу. А ваша семья занимается каким-то малым бизнесом?
– Ну, раньше это был семейный бизнес… – сказал я.
Взгляд Тайлера сделался подозрительным.
– То есть как?
– Это пивоваренный бизнес.
– То есть? Какая-то микропивоварня?
Что же, это также рано или поздно выяснилось бы.
– Нет. Не микропивоварня. Моя фамилия Салливан, и…
– Салливан? – перебил меня Тайлер. – Это как в «Sullivan’s Select»?
– Да. Мой отец был вице-президентом, и…
Тайлер кивнул так, словно я только что вручил ему собственный обвинительный акт.
– Непотизм, – сказал он. – Старые жирные коты.
Я хотел было промолчать, но Карен решила, что с неё хватит.
– Вообще-то у отца Джейка в тридцать пять лет случился тяжёлый инсульт, и он уже почти тридцать лет находится в вегетативном состоянии.
– Ох, – тихо сказал Тайлер. – Гхм… Мне очень жаль.
– Мне тоже, – ответил я.
– Так… э-э… – Тайлер, вероятно, размышлял обо всех хронологических несуразностях, что сложились здесь. Он старше меня; мой отец стал недееспособным примерно в его возрасте; женщина, которая выросла в прошлом столетии, с мужчиной, который вырос в этом.
– Послушайте, – сказал я. – Я понимаю, что всё это очень неловко. Но факт в том, что мы с Карен уже вместе. И мы оба были бы очень рады, если бы мы с вами поладили.
– Кто говорит, что мы не ладим? – спросил Тайлер с явным вызовом.
– Да, в общем, никто, но… – я оборвал себя и попытался зайти с другой стороны. – Давайте начнём с самого начала, хорошо? – Я поднялся, подошёл к тому месту, где он сидел, и снова протянул ему руку. – Я Джейк Салливан. Рад знакомству.
Тайлер, судя по его виду, раздумывал, стоит ли идти у меня на поводу с этой идеей перезагрузки знакомства. Но после секундной паузы он принял мою руку и пожал её. Он, однако, не стал мне подыгрывать, представляясь по новой.
– Итак, – сказала Карен, – почему бы тебе теперь не заказать пиццу? Попробуй позвонить в «Папа Луиджи». Последние несколько лет я не могла есть пиццу, но люди их хвалили.
– Телефон, – сказал Тайлер в пространство, – звонить; «Папа Луиджи».
Телефон подчинился, и Тайлер сделал заказ.
Я снова присел, в этот раз на деревянный стул с прямой спинкой, который мне в старом теле показался бы неудобным. Мы немного поговорили. У Тайлера было много вопросов по поводу мнемосканирования, и Карен на них отвечала.
Пиццу должны были доставить через тридцать минут, или иначе она будет бесплатной. Я бы приплатил за то, чтобы её доставили ещё быстрей, лишь бы прервать эту неловкую беседу, но в конце концов в дверь позвонили. Карен хотела заплатить, но Тайлер воспротивился. («Ты ведь не будешь её есть». «Но это ведь я тебя на ужин пригласила».) Она отнесла коробку на кухню и поставила её сверху на плиту. Потом она нашла Тайлеру тарелку, и он выудил себе дымящийся ломтик. Сырные нити он оборвал пальцами. Начинка – пепперони, лук и бекон – выглядела роскошно декадентской – краешки кружочков пепперони приподнимались, образовывая маленькие искусственные озерца масла; полоски хрустящего бекона пересекали плоскую Землю из сыра; уголки концентрических полукружий лука потемнели почти до черноты.
Она выглядела сказочно, но…
Но совершенно не пахла. Обонятельные сенсоры, которыми меня снабдили, были настроены исключительно на задачи, связанные с безопасностью: запахи протекающего газа, горящего дерева… Мясо, лук, томатный соус, тёплое тесто основы – ничто из этого для меня не пахло.
Но не для Тайлера. Я уверен, что он не собирался нас дразнить, но я видел, как он сделал глубочайший вдох, вбирая в себя эти восхитительные ароматы – а в том, что они восхитительны, я был абсолютно уверен. На его лице отразилось предвкушение, а потом он вцепился в ломтик зубами, и его лицо исказила гримаса, говорящая о том, что он обжёг себе нёбо.
– Ну как? – спросил я.
– Ммммффф… – Он сделал паузу, чтобы проглотить. – Весьма неплохо.
Это была отрада для желудка – но, с другой стороны, при наличии легкодоступных средств для растворения артериальных бляшек, и других, предотвращающих накопление жира, это не было каким-то запредельным чревоугодием… для него. Для меня же это было нечто, утраченное навсегда.