Текст книги "Мнемоскан"

Автор книги: Роберт Джеймс Сойер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

15

Мы с Карен проговорили несколько часов. Она слушала с таким вниманием и сочувствием, что я обнаружил, что рассказываю ей вещи, которые в жизни никому не рассказывал. Я даже рассказал ей о том, как поругался с отцом, и как он потерял сознание у меня на глазах.

Но разговаривать можно лишь до тех пор, пока, пусть временно, не закончатся темы для разговоров, так что сейчас мы просто расслаблялись, лёжа в постели в номере Карен в «Фэйрмон-Ройал-Йорк-отеле». Карен читала книгу – настоящий бумажный том в переплёте – а я пялился в потолок. Мне, однако, не было скучно. Мне нравилось смотреть в потолок, в его белое пустое пространство.

Карен, должно быть, испытывала совсем другие эмоции, когда в начале своей карьеры смотрела на пустой лист бумаги в печатательной машинке, или как назывались эти штуки. Подозреваю, что пустая белизна должна пугать автора, чья работа – заполнять её, но меня его безликий простор, здесь, в спальне, не прерываемый даже люстрой, потому что она освещалась лишь торшерами и ночниками на тумбочках, умиротворял и позволял сосредоточиться, отсекая внешние раздражители. Он был идеален для того, чтобы прислушиваться к шевелению собственных мыслей.

Не помню…

Что?

Это тоже не помню. Ты уверен?

Чего я не помню? Конечно, если бы я смог вспомнить это – чем бы оно ни было – то я не беспокоился бы о своей неспособности это вспомнить…

Нет. Нет. У меня нет никаких воспоминаний о…

О чём? О чём у меня отсутствую воспоминания?

Ладно, как скажешь. Но всё это очень странно…

Я тряхнул головой, пытаясь привести мысли в порядок. Пусть это и клише, но мне обычно помогало – правда, не в этот раз.

Я уверен, что запомнил бы такое…

Не то чтобы я слышал чей-то голос; не было никакого звука, тембра, модуляции. Лишь слова, что скребутся на периферии восприятия, артикулированные, но не произнесённые слова, идентичные моим собственным мыслям.

За исключением…

Нет, у меня отличная память. Факты, цифры, мелкие подробности…

За исключением того, что это как будто бы не мои мысли.

Как ты сказал, кто ты такой?

Я тряхнул головой ещё более энергично; мой взгляд метнулся от зеркальной дверцы шкафа слева от меня к менее чёткому моему отражению в окне справа.

Хорошо, ладно. А меня зовут Джейк Салливан…

Странно. Очень странно.

Карен посмотрела на меня.

– Что-то не так, милый?

– Нет, – машинально ответил я. – Нет, всё в порядке.

Кратер Хевисайда расположен на 10,4° южной широты и 167,1° восточной долготы – довольно близко к центру обратной стороны Луны. Это означает, что Земля здесь находится прямо внизу, отделённая от нас 3500 км скалы и примерно в сотню раз бо́льшим пространством пустоты.

Кратер Хевисайда имеет 165 км в поперечнике. Диаметр обитаемого модуля Верхнего Эдема всего пятьсот метров, так что пространства для роста предостаточно. По планам «Иммортекс» к 2060 году ежегодно будут проходить сканирование около миллиона человек, и всю их кожуру надо будет где-то размещать. Конечно, они не задержатся в Верхнем Эдеме надолго: всего на год-два, пока не умрут. Невзирая на утверждения «Иммортекс» о том, что мозговые структуры копируются со стопроцентной точностью, технология постоянно улучшается, так что никто не захочет проходить процедуру раньше, чем это необходимо.

Верхний Эдем состоит из обширного дома престарелых с постоянным уходом, стационара для умирающих и комплекса роскошных квартир для тех постояльцев, кто ещё способен жить без круглосуточного присмотра. Нет, не постояльцев. Жильцов. Жильцов без права переезда.

Внутри Верхнего Эдема во всех комнатах и коридорах были очень высокие потолки – слишком уж легко случайно отправиться в полёт. Но даже при этом потолки на всякий случай имели мягкую обивку, а светильники были утоплены в неё. И повсюду растения – не только для красоты, но и чтобы поглощать из воздуха излишки углекислоты.

Я всегда относился с недоверием к заявлениям больших корпораций, но пока слова «Иммортекс» нигде не расходились с делом.

В моей квартире было всё, чего я мог пожелать, и она была в точности такой, какую мне показывали в ходе виртуального тура на Земле. Мебель выглядела как сделанная из натурального дерева – сосны, которая мне особенно нравилась – но, конечно же, не была деревянной. Хоть компания и заявляла, что предоставит любую роскошь, которую вы способны оплатить, я не мог взять с собой свою старую мебель из Торонто – она должна была остаться моему… моему сменщику – к тому же доставка её с Земли обошлась бы в совершенно астрономическую сумму.

Так что, как вежливо объяснил мне домашний компьютер, отвечая на мои вопросы, мебель была изготовлена из чего-то под названием «взбитый реголит» – из размельчённой и насыщенной воздухом горной породы, превращённой в материал вроде очень пористого базальта, который потом покрыли ультратонким пластиковым покрытием с напечатанным на нём очень детальным рисунком древесных волокон. Искусственная сущность, снаружи замаскированная под естественную. Ничего особенного, если не задумываться над этим слишком сильно.

Поначалу мне показалось, что мягкая мебель выглядит жестковатой, но усевшись, я сразу понял, что на Луне мебели не нужно быть такой уж мягкой для того, чтобы на ней было удобно сидеть. Мои восемьдесят пять кило здесь ощущались как четырнадцать; на Земле я так мало весил лишь в глубоком детстве.

Одна стена была гигантским телеэкраном – и притом первоклассным. Невозможно было разглядеть отдельные пикселы, даже подойдя к ней вплотную. Сейчас она показывала озеро Луис неподалёку от Банффа в Альберте – в те времена, когда ледники ещё не растаяли и не затопили весь этот район. Подозреваю, что это изображение было сгенерировано компьютером; не думаю, что тогда кто-то мог снимать в таком высоком разрешении. По озеру катились невысокие волны, а в его водах отражалось голубое небо.

В целом это был гибрид пятизвёздочного отеля и кондоминиума высокого класса; всё прекрасно оборудовано и очень удобно.

Не на что жаловаться.

Совершенно не на что.

Существует миф о том, что человек в основном общается невербально: что люди передают гораздо больше информации выражением лица, языком тела и даже, по утверждениям некоторых, феромонами, чем словами звукового языка. Но, как известно каждому подростку, это полная чушь: они могут часами висеть на телефоне без функции передачи видео, слыша лишь слова, которые произносит собеседник, и обшаться при этом без малейших затруднений. Так что, пускай моё новое тело в невербальном отношении и менее экспрессивно, у меня не должно быть никаких трудностей с тем, чтобы выразить даже самые тонкие свои нюансы.

Или я в этом просто себя убедил. Однако на следующее утро, по-прежнему в номере Карен, когда я снова посмотрел на её пластиковое лицо, на камеры её глаз, я обнаружил, что мне нестерпимо хочется узнать, о чём она думает. А если я не могу сказать, что творится у неё в голове, то наверняка и другие не могут сказать, что творится в моей. Так что я прибег к проверенному временем методу; я спросил:

– О чём ты думаешь?

Мы всё ещё были в постели. Карен ответила, не глядя в мою сторону:

– Я думаю о том, что могла бы быть твоей матерью.

Я почувствовал что-то такое, что не сразу смог опознать – это было ни на что не похоже. Однако через мгновение я догадался, аналогом чего могло быть такое ощущение: когда внутренности словно сворачиваются в клубок. По крайней мере, она не сказала, что годится мне в бабушки – а ведь технически так оно и было.

– Я думаю, – продолжала она, – о том, что мой сын на два года старше тебя.

Я медленно кивнул.

– Смешно, правда?

– Женщина моих лет с мужчиной твоих? Люди будут косо смотреть. Они скажут…

Я велел голосовому синтезатору рассмеяться, и он это сделал – несколько неубедительно, как мне показалось.

– Они скажут, что я с тобой ради твоих денег.

– Но это, понятное дело, полная чушь. У тебя собственных денег полно… э-э, ведь так? То есть, даже после процедуры у тебя всё равно осталось прилично, да?

– О, да.

– Честно?

Я сказал ей, сколько стоит мой биржевой портфель; я также сказал, сколько стоит принадлежащая мне недвижимость.

Она повернула голову и, улыбаясь, посмотрела на меня.

– Неплохо для молодого человека вроде тебя.

– Это не так уж много, – сказал я. – Нельзя сказать, что я неприлично богат.

– Нет, – согласилась она. – Лишь чуть-чуть фривольно.

– И всё же… – сказал я, и мои слова повисли в воздухе.

– Я знаю, – сказала Карен. – Это безумие. Я почти вдвое старше тебя. Что у нас общего? Мы росли в разных столетиях. Даже в разных тысячелетиях.

Это было правдой и не нуждалось в комментариях.

– Но, – сказала Карен, по-прежнему пряча глаза, – я думаю жизнь – это не та часть путешествия, что осталась позади; это та часть, что ещё нужно пройти. – Она помолчала. – Кроме того, это сейчас мой возраст составляет 200% твоего; через тысячу лет это будет всего 105%. А ведь мы собираемся прожить эту тысячу лет, верно?

Я помолчал, обдумывая это.

– Я всё ещё пытаюсь уложить в голове истинное значение слова «бессмертие». Но, думаю, ты права. Думаю, разница в возрасте – не такое уж большое дело, если на неё взглянуть под таким углом.

– Ты правда так думаешь?

Я снова на мгновение задумался. Если мне нужен повод уйти, то сейчас была прекрасная возможность. Но если я не хочу уходить, то мы должны разобраться с этой проблемой раз и навсегда.

– Ага, – сказал я, – я правда так думаю.

Карен перекатилась на бок, лицом ко мне. Она усмехнулась.

– Я не думала, что ты знаешь Аланис Морисетт.

– Кого?

– О, – сказала Карен, и я увидел, как её пластиковые черты опустились. – Это певица, очень популярная. Кстати, канадка. И, – она изобразила хрипловатый голос, которого я никогда раньше не слышал, – «Ага, я правда так думаю» – это строка из её песни «Ирония».

– Ах, – сказал я.

Карен вздохнула.

– Но ты этого не знаешь. Ты не знаешь и половины того, что знаю я – потому что ты прожил вдвое меньше меня.

– Так научи меня, – сказал я.

– Что?

– Научи меня той части твоей жизни, которую я пропустил. Подтяни меня до своего уровня.

Она отвернулась.

– Я даже не знаю, с чего можно бы было начать.

– Начни с заголовков новостей, – сказал я.

– Слишком много всего.

Я нежно погладил её по плечу.

– А ты попробуй.

– Ну-у-у… – протянула Карен. – Мы вышли в космос. Мы вели ту глупую войну во Вьетнаме. Мы скинули коррумпированного президента. Советский Союз пал. Появился Европейский союз. Микроволновые печи, персональные компьютеры, сотовые телефоны, интернет. – Она повела плечами. – Версия от «Ридерз Дайджест».

– От кого? – Но потом я улыбнулся. – Нет-нет, просто дразнюсь. Моя мама выписывала его, когда я был маленький.

Но шутка её задела, и я это заметил.

– Нас разделяет не история, а культура. Мы выросли, читая разные журналы, разные книги. Мы смотрели разные передачи по телевизору, слушали разную музыку.

– Ну и что? – сказал я. – Всё есть в сети. – Я улыбнулся, вспомнив наш прошлый разговор. – Даже защищённое копирайтом – и владельцы получат свои микроплатежи автоматически, как только мы запросим доступ, верно? Так что мы можем скачать твои любимые книги и всё остальное, и ты можешь познакомить меня с ними. В конце концов, времени-то у нас хоть отбавляй.

Карен явно заинтересовалась.

– Но с чего начать? – спросила она.

– Я бы начал с телешоу, которые ты смотрела, когда была маленькой.

– Ой, ты такое смотреть не захочешь. Всё плоское, в низком разрешении… кое-что даже чёрно-белое.

– Разумеется, захочу, – сказал я. – Это будет весело. Собственно, – я сделал жест в сторону гигантского экрана-стены, – почему бы тебе не подобрать что-нибудь прямо сейчас? Давай сразу и начнём.

– Думаешь? – сказала Карен.

– Ага, – ответил я, пытаясь сымитировать голос той певицы, Аланис, – я правда так думаю.

Губы Карен как-то странно дёрнулись – словно в раздумье она попыталась их оттопырить. Потом она заговорила, приказывая компьютеру открыть сетевой репозиторий старых телешоу. Несколько секунд спустя на телестене начали появляться белые буквы, по одной за раз, и складываться в слова под зазвучавшую из динамиков барабанную дробь: «ЧЕЛОВЕК…»

Карен, которая пришла в заметное возбуждение, села в постели.

– Вот, я включила сразу на титрах, чтобы дать тебе начальное представление – потом мы вернёмся назад и посмотрим тизер.

«…НА ШЕСТЬ…»

– Значит так, – сказала она. – Видишь того парня в кабине? Это Ли Мэйджорс.

«…МИЛЛИНОВ ДОЛЛАРОВ.»

– Он играет Стива Остина, – продолжала Карен, – астронавта и лётчика-испытателя.

– Какого года это шоу? – спросил я.

– Этот эпизод из сезона 1974 года.

Это было… чёрт, это было за столько же лет до моего рождения, сколько их прошло после несчастья с моим отцом.

– Шесть миллионов – тогда это было много?

– Целое состояние.

– Хмм…

На экране шёл диалог между пилотом и наземной службой:

– НАСА-1, пока всё хорошо.

– О'кей, Виктор.

– Стартовый ключ посадочных ракет в положение «включено». Пошла тяга…

– Видишь, – сказала Карен, – он испытывает экспериментальный самолёт, который сейчас разобьётся. Он потеряет руку, обе ноги и глаз.

– Я знаю рестораны, в которых он не смог бы поужинать, – сказал я и сделал идеальную комическую паузу. – Там, чтобы расплатиться, руку и ногу отдать приходится[11]11
  Труднопереводимая игра слов: в английском “arm and leg” («рука и нога») – устойчивое выражение, означающее «большие деньги».


[Закрыть].

Карен легко хлопнула меня по руке; на экране маленький экспериментальный аппарат отделился от крыла гигантского самолёта. Аппарат был похож на ванну – ничего удивительного, что он разбился.

– Однако, – продолжала она, – ему заменили потерянные конечности сверхпрочными протезами на атомной энергии, а вместо утраченного глаза вмонтировали камеру с двадцатикратным зумом и способную видеть в инфракрасном свете.

Диалог на экране продолжался:

– Разрыв в третьем амортизаторе…

– Тангаж на ноль.

– Тангаж запредельный! Не могу держать высоту!

– Поправка: Отсек альфа вскрыт. Аварийный отстрел селекторов!

– Контроль, не могу его удержать. Он разваливается! Он разва…

Летающая ванна пронеслась через экран; картинка была очень зернистая.

– Это настоящая архивная съёмка, – объяснила Карен. – Эта катастрофа произошла в действительности.

На экране появилось нечто, по-видимому, призванное выглядеть как компьютерная графика – похоже, они сверлили дырку в затылке Остина, чтобы установить искусственный глаз – и скоро восстановленное человеческое тело уже перебирало ногами на беговом тренажёре. Я прочитал угловатые цифры на экране.

– Шестьдесят километров в час? – недоверчиво спросил я.

– Лучше! – ухмыльнулась Карен. – Шестьдесят миль в час.

– А насекомые у него по лицу размазывались, как на ветровом стекле?

Карен рассмеялась.

– Нет, и волосы никогда не растрёпывались. У меня в спальне висел постер с ним, когда я была подростком. Он был просто великолепен!

– Я думал, у тебя висел Супермен и тот, как его – Том чегототам?

– Том Селлек. И они тоже. У меня в спальне вообще-то была не одна стена.

– То есть введение в твою культуру обещает быть чередой подростковых кумиров?

Карен усмехнулась.

– Не беспокойся. Я также любила смотреть «Ангелов Чарли» – в семнадцать у меня была причёска как у Фэрры Фосетт. Её я тебе покажу в следующий раз; тебе понравится. Это было первое в истории джигл-шоу.

– Джигл?

Она придвинулась ближе ко мне.

– Увидишь.

16

Ресторан американской кухни Верхнего Эдема был почти пуст: пожилая белая пара обедала у камина, как я понимаю, голографического, и ещё один чернокожий мужчина обедал в одиночестве. Чернокожий был коротко подстрижен. Он был немного похож на Уилла Смита, который в прошлом году получил Оскара за роль Вилли Ломана в новой версии «Смерти коммивояжёра». Ради этой роли Смиту пришлось избавиться от своего природного блеска в глазах, но этому похожему на Смита мужчине не было в том нужды, и даже когда он просто сидел за столом, его лицо сохраняло внимательное и настороженное выражение. Поддавшись внезапному порыву, я подошёл к его столику.

– Здравствуйте, – сказал я. – Не возражаете, если я составлю вам компанию?

Он улыбнулся.

– Если бы я хотел есть в одиночестве, то ел бы дома.

Я выдвинул стул и сел. Я машинально отметил тот факт, что ножки стула утяжелены – наверное, без этого с непривычки можно было слишком сильно за него потянуть и отправить в полёт в здешней низкой гравитации.

– Джейк Салливан, – сказал я, протягивая руку.

– Малкольм Дрэйпер, – представился он. Я заметил таффордское кольцо у него на указательном пальце правой руки, но из-за своего дальтонизма не мог различить, красное оно или зелёное; но это и не важно, я же не собирался делать ему предложение. Своё собственное я оставил дома; не думал, что оно может мне понадобиться здесь, среди всех этих стариков. В прошлом мне приходилось обходиться без секса два года кряду, хотя и не по собственному выбору, и у меня не было секса ни с кем с той единственной замечательной ночи с Ребеккой в канун Нового года. Так что я не сомневался, что смогу обойтись без секса те несколько лет, что мне остались до того, как синдром Катеринского убьёт меня или спровоцирует выполнение завещания о жизни. Конечно, мой таффорд был зелёным, по крайней мере, так мне говорили, что означало, что я гетеросексуал. Правда, исходя из своих успехов с женским полом я иногда начинал подозревать, что продавец воспользовался моей цветовой слепотой и всучил мне таки красный.

– Рад познакомиться, Джейк, – сказал Малкольм после того, как мы пожали руки.

– Малкольм Дрэйпер, – повторил я имя, которое он назвал. Что-то оно мне напоминало. – Я не могу вас знать?

На лице моего собеседника возникло обеспокоенное выражение.

– Вы федерал?

– Простите?

– Агент одной из моих бывших жён?

– Нет. Простите. Я не собирался…

Лукавая улыбка.

– О, конечно же, нет. Шутка. Некоторые люди могли обо мне слышать, да. Я был дершовицким профессором права и гражданских свобод в Гарварде.

– Точно! Точно! Громкие дела. Та лаборатория, где изучали приматов, верно?

– Да, это был я. Положил конец вивисекции высших приматов на территории Штатов и их незаконному удержанию.

– Помню это дело. Вы молодец.

Он добродушно пожал плечами.

– Спасибо.

– Вы не выглядите таким уж старым, – сказал я.

– Мне семьдесят четыре. Я бы мог ещё заседать в Верховном суде… не то чтобы чернокожий либерал имел шансы быть туда назначенным в ближайшие… да вообще никогда.

– Гмм, – сказал я, не найдя лучшего ответа. – А вы перед ним когда-нибудь выступали?

– Перед кем?

– Верховным судом. Американским, разумеется. Сам-то я канадец.

– Были канадцем, – поправил Дрэйпер. – Сейчас вы вообще никто.

– Ну-у… – сказал я.

– Но, возвращаясь к вашему вопросу, да, я выступал перед Верховным судом. В последний раз в деле «Мак-Чарльз против Масланковски».

– Так это были вы?

– Да.

– Вау. Горжусь знакомством, мистер Дрэйпер.

– Малкольм, пожалуйста.

Он выглядел таким бодрым, что я не мог поверить в его скорую смерть.

– Так вы… вы сюда в гости приехали?

– Нет, нет, я здесь живу. Я тоже переместил своё сознание. Полноправный Малкольм Дрэйпер по-прежнему занимается юридической практикой на Земле. Впереди ещё множество битв и множество юных умов, из которых нужно сделать юристов, а я уже слишком устал этим заниматься. Доктора сказали, что я запросто протяну ещё лет двадцать, но я больше не чувствовал в себе сил трудиться так же усердно и дальше. Так что я ушёл в отставку сюда – и теперь они говорят, что при здешней малой тяжести я смогу прожить и тридцать лет.

– Тридцать лет…

Он посмотрел на меня, но тактично удержался от вопроса. Интересно, каково это юристам – иметь возможность задавать любые неприятные вопросы, неважно, насколько прямые и личные, в зале суда, но воздерживаться от них так же, как все остальные, за его стенами. Я решил, что нет причин скрывать это от него.

– Я, вероятно, здесь лишь на короткое время.

– Такой молодой человек, как вы? Полноте, мистер Салливан, вы ведь под присягой…

– Нет, это правда. Повреждённые сосуды в мозгу. Их можно увидеть, но невозможно исправить. Я могу умереть в любой момент, или, ещё хуже, впасть в вегетативное состояние.

– Ох, – сказал Дрэйпер. – Ох ты ж…

– Всё нормально, – сказал я. – По крайней мере, другая версия меня продолжит жить.

– Точно, – отозвался Дрэйпер. – То же самое и со мной. Уверен, мы сможем гордиться ими обоими. – Он помолчал. – И как, вы уже нашли здесь себе пару?

Его прямота застала меня врасплох, и я ничего не ответил.

– Я видел вас с этой писательницей – Карен Бесарян.

– Да. А что?

– Вы ей, похоже, нравитесь.

– Не мой тип.

– Не ваш возраст, хотите сказать.

Я не ответил.

– Впрочем, – сказал Малкольм, – здесь отличные проститутки.

– Я знаю. Я читал брошюру.

– Я вёл колонку о гражданских свободах в «Пентхаусе». Как Алан Дершовиц[12]12
  Алан Дершовиц (род. 1938) – знаменитый американский юрист, профессор права в Гарварде, участник нашумевших судебных процессов.


[Закрыть] до меня.

– Правда?

– Ага. Их девиз был «Журнал о сексе, политике и власти».

– И о писающих женщинах.

– И об этом тоже, – улыбнувшись, согласился Малкольм. Подростком я иногда в них заглядывал, пока «Пентхаус» и «Плейбой» не обанкротились, не выдержав конкуренции с сетью. – Так в чём же дело? – продолжал Малкольм. – Не любите за это платить?

– Пока не приходилось.

– Я считал, что в Канаде всё это легально.

– Это да, но…

– Кроме того, посмотрите на это под таким углом. Вы за это не платите. Джейк Салливан с Земли – это он оплачивает все счета. Вы на каком плане обслуживания?

– Золотом.

– Ну, тогда проститутки включены.

– Я не знаю…

– Поверьте мне, – сказал Малкольм, и в его глазах сверкнула искра, – вы никогда по-настоящему не занимались сексом, пока не попробовали его при вшестеро меньшей тяжести.

Теперь, когда у меня было новое тело, я прекрасно обходился без потения, чихания или усталости, без чувства голода. Я не скучал по отбитым пальцам на ноге, по солнечным ожогам, по соплям и мигреням. Я не скучал по болям в левой лодыжке, по поносу, перхоти и спазмам, по моментам, когда так в туалет хочется, что аж больно. Я не скучал по необходимости бриться, стричь ногти или пользоваться дезодорантом. Не скучал по бумажным порезам, метеоризму, прыщам, затёкшей шее. Было здорово знать, что мне никогда не понадобится накладывать швы, или делать ангиопластику[13]13
  Процедура расширения поражённого кровеносного сосуда для обеспечения кровотока через него. Обычно выполняется путём имплантации в сосуд специального расширителя.


[Закрыть], или вправлять грыжу, или лечить лазером отслаивание сетчатки – то, что Ракушка сделала с моей рукой, было исправлено за пару минут, и рука стала как новая; любое физическое повреждение могло быть устранено так же легко, без анестезии и не оставив шрамов. А ещё, как говорилось на презентации, очень приятно не беспокоиться о диабете, раке, болезни Альцгеймера, инфаркте, ревматоидном артрите – или о проклятом Богом синдроме Катеринского.

Плюс теперь я мог читать часами. Мне по-прежнему становилось скучно так же легко, как и раньше; книга должна быть мне интересна. Но мне больше не приходилось прекращать чтение из-за того, что устали глаза или от чтения при тусклом освещении начала болеть голова. В сущности, я не читал так много с тех пор, как был студентом.

Были ли вещи, по которым я скучал? Конечно. Моя любимая еда – перец халапеньо и попкорн и желейные конфеты и тянучий сыр на пицце. Я скучал по тому чувству, которое у меня возникало после того, как я действительно сладко зевнул, или по бодрящему ощущению от плещущей в лицо холодной воды. Мне не хватало щекотки и ощущения шёлка на коже и смеха такого заливистого, что начинали болеть щёки.

Но всё это ушло не навсегда. Через десяток-другой лет появятся технологии, которые смогут вернуть мне все эти ощущения. Я могу подождать. Я могу ждать сколько душе угодно.

И всё же, несмотря на то, что у меня было всё время мира, некоторые вещи развивались с пугающей стремительностью. Карен съехала из своего люкса в «Ройал-Йорке» и переехала ко мне. На время, разумеется – просто так удобнее, раз уж ей пришлось задержаться в Торонто для регулярных визитов к Портеру для проверки и отладки два или три раза в неделю.

Я сам не собирался уезжать из Норт-Йорка в обозримом будущем. Поэтому я пытался решить, что мне делать с кухней. Казалось бессмысленным отводить такую большую площадь под то, что мне – что нам – никогда не понадобится, и, честно говоря, она была нежелательным напоминанием об удовольствиях, от которых нам пришлось отказаться. Конечно, мне надо будет оставить ванную для гостей, но на кухне бара с мойкой и кофейника гостям должно хватить за глаза, а она у меня была огромная и окнами выходила на ландшафтный парк во дворе. Это была слишком хорошая комната, чтобы её избегать. Может быть, я сделаю в ней бильярдную. Всегда хотел дома бильярдную.

Пока я раздумывал обо всё этом, Карен, как это часто бывало, сидела в кресле, читая что-то с планшета. Она предпочитала бумажные книги, но для новостей не возражала против планшета, и…

И внезапно я услышал, как она издала звук, который заменял ей горестный вскрик.

– Что случилось? – спросил я.

– Дарон умер.

Я сразу не узнал это имя.

– Кто?

– Дарон Бесарян. Мой первый муж.

– О Господи, – сказал я. – Мне так жаль.

– Я не видела его… надо же, уже тридцать лет. С тех пор, как умерла его мать. Она была очень добра ко мне, и мы поддерживали контакт, даже после того, как мы с Дароном развелись. Я приезжала на её похороны. – Карен на мгновение замолчала, потом решительно произнесла: – И я хочу поехать на похороны Дарона.

– Когда они?

Она сверилась с планшетом.

– Послезавтра. В Атланте.

– Ты… ты хочешь, чтобы я поехал с тобой?

Карен задумалась, потом сказала:

– Да. Если ты не возражаешь.

Вообще-то я терпеть не мог похороны – но никогда не был на похоронах кого-то, кого не знал лично; может быть, будет не настолько плохо.

– Э-э… конечно. Конечно, я… – «с удовольствием» как-то совсем не подходило моменту, и в этот раз я сумел-таки оборвать себя прежде, чем слово вырвалось на волю, – поеду с тобой.

Карен решительно кивнула.

– Значит, договорились.

Мне нужно было что-то решить с Ракушкой. Ей нужно было человеческое общество, а меня, похоже, она не собиралась признавать, что бы я ни делал – и Карен, как оказалось, тоже. Плюс, мы с Карен собрались в Джорджию, а потом решили на обратном пути заехать в Детройт. Было бы нечестно оставлять Ракушку наедине с робокухней на такой длительный срок.

И, в общем, печально, конечно, но я полный идиот. Я не мог завершить всё раз и навсегда; не мог не поддаться соблазну и ещё один последний раз попробовать выяснить отношения. Так что я позвонил Ребекке Чонг.

Я подумал, что, возможно, если я отключу видео на телефоне, то разговор будет легче. Она услышит мой голос, услышит в нём теплоту, приязнь – но не увидит моего пластикового лица.

Она, разумеется, знала, что это я звоню; телефон ей об этом сказал. Так что сам факт того, что она сняла трубку…

– Алло, – послышался её голос, деловой и холодный. И у меня возникло то чисто психическое ощущение, что раньше сопровождало ухающее вниз сердце.

– Привет, Бекс, – сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал непринуждённо.

– Привет, – сказала она, по-прежнему избегая произносить моё имя. Оно было у неё перед глазами, цепочка пикселов на дисплее электронной идентификации, но она не хотела его произносить.

– Бекс, – сказал я, – я по поводу Ракушки. – Ты можешь… ты не возражаешь, если она у тебя поживёт какое-то время? Я… она…

Ребекка была очень умна; за это, в частности, я её и любил.

– Она тебя не узнаёт, верно?

Я молчал дольше, чем это считается приличным в телефонном разговоре, потом ответил:

– Да. Не узнаёт. – Я снова помолчал, потом сказал: – Я же помню, как тебе нравилась Ракушка. В твоём доме разрешается держать животных?

– Ага, – ответила она. – Да, я с удовольствием присмотрю за Ракушкой.

– Спасибо, – сказал я.

Должно быть, разговор о собаке подвигнул её кинуть мне кость:

– На то и нужны друзья.

Я сидел в гостиной моих лунных апартаментов и читал с планшета новости. Конечно, статьи были отобраны в соответствии с моим списком ключевых слов, и…

Господи…

Господи Иисусе.

Да может ли это быть правдой?

Я открыл статью и прочитал – а потом прочитал ещё раз.

Чандрагупта. Я никогда раньше не слышал этого имени; то ли это была не его область, то ли…

Гиперлинк – биография. Нет, нет, всё настоящее, без обмана. А значит…

Моё сердце бешено колотилось, глаза застилал туман.

О Господи. Боже ж ты мой…

Наверное, я должен послать ему е-мэйл, но…

Но, чёрт его дери, я не мог. Нам разрешалось получать новости с Земли – я никогда бы сюда не приехал, если бы знал, что не смогу следить за играми «Блю Джейз» – но любые контакты с оставшимися на Земле людьми были строго запрещены.

Господи, почему это не случилось несколько недель назад, до того, как я потратил все эти деньги на мнемосканирование и переезд на Луну?

Но то были всего лишь деньги. Это – гораздо, гораздо важнее.

Неизмеримо важнее.

Это изменит всё.

Я перечитал новостную заметку, чтобы убедиться, что я не ошибся. Ошибки не было. Всё это было реально.

Я чувствовал возбуждение и ликование и трепет. Я покинул свою квартиру и практически вприпрыжку кинулся к офису «Иммортекс».

Главного администратора Верхнего Эдема звали Брайан Гадес: высокий, за пятьдесят, светлые глаза, серебристо-белые волосы, собранные сзади в хвостик, белая борода. Он встречал нас по приезде; я ещё пошутил, что фамилия у него – просто ад; и хотя его голос ни на йоту не сбился с обычного любезного «клиент-всегда-прав», его бородатая челюсть напряглась так, что сразу стало ясно – я далеко не первый так шучу. Бюрократию здесь не разводили, так что я просто вошёл в дверь его офиса и поздоровался.

– Мистер Салливан, – сразу сказал он, поднимаясь из-за модного стола в форме почки; нас тут было не настолько много, чтобы нельзя было запомнить всех в лицо. – Чем могу помочь?

– Я должен вернуться на Землю.

Гадес вскинул брови.

– Мы не можем этого позволить. Вы знаете правила.

– Вы не понимаете, – сказал я. – Они нашли решение моей проблемы.

– И что же это за проблема?

– Синдром Катеринского. Разновидность артериовенозной мальформации в мозгу. Это из-за неё я здесь. Но теперь появился способ его лечения.

– Правда? – спросил Гадес. – Это замечательная новость. И как его лечат?

Я прекрасно владел всей необходимой терминологией; я ведь жил с этим бо́льшую часть жизни.

– С помощью нанотехнологий они эндоваскулярно вводят в АВМ частицы, которые закупоривают её нидус; кровь перестаёт в неё попадать. Поскольку частицы состоят из углеродных нановолокон, организм не отторгает их и никак на них не реагирует.

– И из этого следует… что? У вас будет нормальный срок жизни?

– Да! Да! То есть вы понимаете, что…

– Это великолепно. Где они делают такие операции?

– В Джоне Хопкинсе[14]14
  Университет Джона Хопкинса в Балтиморе (Мэриленд) – один из ведущих вузов США.


[Закрыть].

– Понятно. Что ж, вы туда попасть не можете, но…

– Что значит я не могу туда попасть? Мы говорим о спасении моей жизни! Я знаю, что у вас правила, но…