Текст книги "Месть географии. Что могут рассказать географические карты о грядущих конфликтах и битве против неизбежного"

Автор книги: Роберт Д. Каплан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

«Современный, обновленный и милитаризированный Китай… будет угрозой не только для Японии, но и для положения западных держав в “азиатском Средиземноморье”. Китай станет огромной континентальной державой, контролирующей большую часть побережья этого моря. Его географическое положение будет схожим с положением Соединенных Штатов по отношению к “американскому Средиземноморью”. Когда Китай окрепнет, его экономическое влияние в регионе, несомненно, приобретет политический подтекст. Вполне возможно представить себе тот день, когда это водное пространство будет контролироваться не британскими, американскими или японскими военно-морскими силами, а военно-воздушными силами Китая».[183]183
  Spykman, pp. 135–137, 460, 469.


[Закрыть]

Однако, пожалуй, самое поразительное умозаключение Спайкмена касается Европы. Точно так же, как он выступает против доминирования Германии или России в Европе, он категорически против объединенной Европы при любых обстоятельствах. С его точки зрения, политическое равновесие между странами в Европе для Соединенных Штатов Америки более выгодно, нежели Европейская федерация, даже если создание такой федерации было бы мирным и соответствовало демократическим принципам. Он пишет: «Федеративная Европа обладала бы мощью, которая полностью изменила бы нашу значимость в качестве Атлантической державы и значительно ослабила бы наше положение в Западном полушарии». Поскольку на данный момент времени Европейский союз все еще пребывает на промежуточной стадии своего развития, при которой руководители государств придерживаются скоординированной, но все же совершенно независимой внешней политики, несмотря на создание единой валютной зоны, пока рано делать выводы о справедливости прогноза Спайкмена. Тем не менее уже сейчас становится очевидно, что чем больше объединяется Европа, тем больше растет напряжение в отношениях между ней и США. Настоящая европейская супердержава с едиными вооруженными силами и единой внешней политикой стала бы не только постоянным соперником США на международной арене, но, возможно, и господствующей внешней силой в «эквидистантной зоне» южной части Южной Америки.[184]184
  Spykman, p. 466.


[Закрыть]

В этом взгляды Спайкмена явно отличаются от идей Маккиндера и политики сдерживания времен холодной войны,[185]185
  Gerace M. P. Between Mackinder and Spykman: Geopolitics, Containment, and After, Comparative Strategy. U. K.: University of Reading, 1991.


[Закрыть] которая поощряла идею объединенной Европы в качестве бастиона в борьбе против Советского Союза, базировалась на либеральных идеях свободного общества и на геополитике. Из этого следовало, что демократические европейские государства, которые разделяли общие взгляды, следовало подтолкнуть к созданию политического и экономического союза. Спайкмен тем не менее еще более хладнокровен, чем Кеннан, который и сам был трезвым реалистом. Спайкмен в своем анализе просто не принимает во внимание любые другие факты, кроме географических. В отличие от Хаусхофера, он не то чтобы не верит в демократию и свободное общество, а скорее, не считает, что их существование представляет интерес для геополитического анализа. Спайкмен видит свою задачу не в том, чтобы сделать мир лучше, а в описании того, что, по его мнению, в нем происходит. Именно эта способность не позволять своим эмоциям затуманить взгляд, дает ему возможность видеть больше Кеннана и спрогнозировать, что будет после холодной войны. Так что его слова, написанные в 1942 г., и сегодня звучат очень современно:

«Только те государственные деятели, которые могут в политическом и стратегическом ключе продумать варианты военных действий на всей планете и со всех возможных точек зрения, могут не дать сопернику захватить преимущество на отдаленных территориях. Авиация дополняет военно-морские силы, мобильность в современном мире становится главным принципом военных действий, и ни один уголок земли нельзя сегодня назвать слишком удаленным, чтобы он не имел стратегического значения, или слишком незначительным, чтобы списывать его со счетов в силовой политике».[186]186
  Spykman, p. 165.


[Закрыть]

Иначе говоря, благодаря военно-воздушным силам и экспедиционной возможности, в частности, американской армии, быстро разворачивать действия в любой точке мира, вся планета становится частью игры. Это касается не только нас, но каждого, кто является элементом маккиндеровской «замкнутой системы», благодаря развитию технологий в транспортной сфере, частью которой стала и авиация. Тем не менее наша планета представляет собой слишком большую систему, чтобы в ней был один гегемон, так что, как пишет Спайкмен, уместно говорить о «региональной децентрализации власти», при которой одна большая территория оказывает влияние на другую. Он предвидит мир, где господствует не один гегемон. По сути, это схоже с теорией многополярности, о которой сейчас немало говорят и которая уже существует в экономическом и политическом смысле, но еще не сформировалась в военном ее понимании. Причина в том, что между вооруженными силами США и армиями других государств все еще существует большая разница. Но в формирующемся мире региональных гигантов – США, Евросоюза, Китая, Индии и России, – в котором роль средних держав выполняют Турция, Иран, Индонезия, Вьетнам и Бразилия, наблюдения Спайкмена находят все больше подтверждений.[187]187
  Spykman, p. 166.


[Закрыть]

Какой будет динамика такого мира? Спайкмен делает попытки предсказать будущее, рассматривая карты под разными углами. Его наиболее интересные наблюдения навеяны картой северной полярной области: «Четко выделяются две важные черты – концентрация участков суши в Северном полушарии и то, что они расположены в виде звезды, стремясь от центра, в котором расположен Северный полюс, к Африке и мысу Доброй Надежды, Южной Америке и мысу Горн, а также к Австралии…» Глядя на такую проекцию, почти везде видишь сушу; в то же время, если посмотреть на карту южной полярной области, куда ни глянь, всюду вода. Карта северной полярной области показывает, что северные континенты расположены относительно близко друг к другу, а южные разнесены на достаточно большое расстояние. Конечно, в этой проекции расстояние между южными континентами преувеличено, хотя карта все же дает представление о том, как далеко Австралия от Южной Америки, а Южная Америка – от Африки. Таким образом, географически близкие отношения между Северной Америкой и Евразией динамичны и составляют «основной фундамент мировой политики», в то время как отношения между южными континентами не так важны для судеб человечества. Он так же говорит, что «не Южная Америка и Африка несущественны сами по себе, а их отношения между собой». Южная Америка и Африка приобретают значение в геополитике только в ключе их отношений с северными континентами. Но главной идеей этой карты полярной области является естественная связь между Северной Америкой и Евразией. Мы думаем о необъятности Тихого океана, отделяющего Западное побережье Северной Америки от Восточной Азии. Но маршрут, проложенный через полярную область, показывает, что нужно всего лишь полететь на север, на Аляску, а затем на юг через российский Дальний Восток, чтобы достичь умеренной зоны Японии, Кореи и Китая. В следующие десятилетия Арктика, особенно если она немного оттает, придаст новое значение морским и особенно военно-воздушным силам. Сверхзвуковой транспорт может на две трети сократить расстояние между западным побережьем США и городами в Азии. Более активное использование полярных маршрутов еще сильнее свяжет США, Россию и Китай. Став более доступной, география, как это ни странно, приобретет еще большую важность.[188]188
  Spykman, p. 178. Wohlstetter A. Illusions of Distance // Foreign Affairs. – New York. – 1968. – January.


[Закрыть] Под глобализацией мы понимаем устранение барьеров, которое повлечет за собой более частые и более тесные контакты, увеличивая при этом вероятность возникновения конфликтов.

Хэлфорд Маккиндер утверждает, что, когда мир станет «замкнутой политической системой, предельная реальность географии станет еще более ощутимой».[189]189
  Parker, p. 186.


[Закрыть] Под этим он имеет в виду признание «мирового острова» единым целым в геополитике, а Северной Америки – наиболее значимым континентальным сателлитом в окружающих его морях. Здесь Маккиндер говорит о Северном полушарии, поскольку вся материковая часть Евразии и достаточно большая часть Африки – составляющих частей «мирового острова» – расположены именно там. Идея Спайкмена о «Римленде» аккуратно вписывается в этот сценарий, а периферийные зоны Европы, Ближнего Востока, Индостана и Дальнего Востока определяют соотношение сил в морских зонах вокруг Евразии, в Индийском и Тихом океанах. Их положение укрепляется достаточно большим населением, быстрым экономическим развитием, а также крупными залежами нефти и газа. Вместе они сдерживают континентальную мощь России, пусть даже она и контролирует постепенно нагревающиеся воды у своего северного арктического побережья.[190]190
  Kemp G., Harkavy R. E. Strategic Geography and the Changing Middle East. Washington: Brookings Institution Press, 1997. P. 5.


[Закрыть] Когда Арктика станет центром авиационного и морского сообщения между Северной Америкой и северными зонами «мирового острова», бассейн Индийского океана станет сетью морских торговых и военных магистралей, соединяющих Африку и Ближний Восток с Юго-Восточной Азией.

Тем не менее периферия Евразии не объединится в чисто политическом смысле. В сегодняшнем мире множества региональных гегемонов нет ни единого намека на опасность, о которой говорили и Маккиндер, и Спайкмен, а именно на угрозу господства единой силы над всей Евразией или контроля одной морской державы над евразийским «Римлендом». На это не способны даже китайцы, несмотря на их растущую военно-морскую мощь, поскольку их будут сдерживать вооруженные силы Америки, Индии, Японии, Австралии и других держав в регионе. Тем не менее, как мы увидим, в мире, где расстановка сил определяется искусностью политической игры и где торговля и экономика ценятся куда больше, чем грубая военная сила, геополитика все равно будет подчинена в первую очередь географии, особенно в океанах, где свободного места будет как никогда мало. Чтобы лучше познать этот мир морского центра сил, мы обратимся к работам еще одного мыслителя конца XIX – начала XX в.

Глава 7
Привлекательность морской силы

Хотя Маккиндер уделял основное внимание господству на суше вследствие развития технического прогресса в сфере дорожного сообщения и железнодорожного транспорта, все та же промышленная революция заставила капитана военно-морского флота США Альфреда Мэхэна, который был чуть старше Маккиндера, сделаться поборником господства на море. Мэхэн считал военно-морскую мощь не только более важной в борьбе за власть, чем сухопутную, но и представляющей меньшую угрозу для международной стабильности. Мэхэн отмечал, что именно «ограниченная способность военно-морского флота применять силу на территориях, удаленных от берега» позволяет утверждать, что он не представляет опасности для свободы. Мэхэн считал, что не евразийский «Хартленд» был географической осью империй, а наоборот, Индийский и Тихий океаны вершили судьбу геополитики. Эти океаны позволили бы морской державе контролировать евразийский «Римленд», оказывая влияние на развитие политических тенденций – благодаря все тем же системам дорожного и железнодорожного сообщения – далеко в глубь территории Центральной Азии. Взгляды Николаса Спайкмена, который и сам придавал большое значение «Римленду» вокруг Индийского и Тихого океанов, были в равной мере сформированы под влиянием Мэхэна и Маккиндера.

Хэлфорд Маккиндер испытывал благоговейный страх перед мощью России, учитывая ее контроль над «Хартлендом». Однако Мэхэн, чья книга «The Problem of Asia and Its Effect Upon International Policies» («Проблема Азии и ее влияние на международную политику») вышла за четыре года до статьи Маккиндера «Ось», нашел слабость России в слишком большом расстоянии, отделяющем ее от теплых вод Индийского океана. «Безнадежная удаленность от открытого моря, характеризующая Россию, лишила ее удобного положения для накопления материальных благ», и, как продолжает Мэхэн, «по этой причине совершенно естественно и понятно, что она испытывает недовольство, которое легко переходит в агрессию…». Таким образом, Мэхэн обнаруживает глубокие психологические тенденции – основанные в действительности на географии – русского национального характера. Мэхэн называет государства, расположенные к югу от России и к северу от Индийского океана, «спорной территорией» Азии, «зоной конфликта между Россией, господствующей на суше, и США, господствующими на море» (спустя 40 лет Спайкмен назовет этот регион «Римлендом»). Говоря об этой спорной территории, Мэхэн подчеркивает важность Китая, Афганистана, Ирана и Турции. Совсем не случайно, что в 1900 г. он сумел назвать государства, которые наиболее важны с точки зрения геополитики и в наше время, – ведь география неизменна.

География помогла разработать стратегию сдерживания Советского Союза при помощи евразийских государств, расположенных к югу от него, во времена холодной войны, в которой участвовали все страны «Римленда». География также помогает определить роль Китая как государства и цивилизации, простирающейся от евразийского «Хартленда» до теплых вод Тихоокеанского бассейна, в то время как география позволяет определить Афганистан и Иран как два государства «Хартленда», имеющих первостепенное значение для судьбы Ближнего Востока. Именно Мэхэн в 1902 г., описывая регион между Аравией и Индией, имеющий стратегическое значение для флота, впервые использовал термин Middle East («Средний Восток» – Ближний Восток вместе с Ираном и Афганистаном именуется как Большой Ближний Восток). Индия, как он отмечает, занимающая середину береговой линии Индийского океана и защищенная с севера Гималаями, является важнейшим регионом для вторжения с моря как на Средний Восток, так и в Китай. Военно-морские силы, как следует из этого, предоставляют средства, разработанные Мэхэном, при помощи которых Соединенные Штаты, расположенные на огромном расстоянии, могут оказывать влияние на Евразию в «замкнутой системе» Маккиндера.[191]191
  Mahan A. T. The Problem of Asia: and Its Effect Upon International Policies. London: Sampson Low, Marston & Company, 1900. Pp. 27–28, 42–44, 97, 161. Cohen, Geography and Politics in a World Divided, pp. 48–49.


[Закрыть]

«Океаноцентрические» взгляды Мэхэна имеют, однако, свои недостатки. Штраус-Хупе объясняет в своей «Геополитике»: «В том, как Британия и США придерживались доктрины Мэхэна, они [Хаусхофер и другие приверженцы немецкой геополитической школы] видели блестящую возможность для Германии. Пока англосаксонские державы использовали доктрину [Мэхэна] – такую привлекательную, поскольку она обещала им как безопасность, так и бизнес в обычном понимании – в качестве фундамента для своей обороны, Германия могла спокойно рассчитывать на то пространство, которое ей было необходимо для начала тотальной войны».[192]192
  Strausz-Hupe, Geopolitics, pp. 253–254.


[Закрыть] Иными словами, доктрина Мэхэна о морском господстве, фокусируясь на всеобщей евразийской безопасности, не принимала во внимание возможность того, что может существовать такая сухопутная военная мощь, которая благодаря своей агрессивности сумеет проложить дорогу по Европе от Пиренейского полуострова до Урала.

Тем не менее Мэхэн сумел замести следы. Он писал: «Должное использование и контроль над морем – всего лишь часть механизма, при помощи которого накапливаются материальные блага».[193]193
  Mahan A. T. The Influence of Sea Power Upon History, 1660–1783. Boston: Little, Brown, 1890. Pp. 225–226.


[Закрыть] Тем не менее его ход мыслей больше подходил для морской экспансии США по всему миру, нежели для поддержания равновесия сил в Европе. По словам Штраус-Хупе, в доктрине Мэхэна просматривались явно «империалистические амбиции». Дело заключалось в том, что конечной целью американского государства было не просто предначертанное судьбой господство на территории «от моря до моря» («от Атлантики до Тихоокеанского побережья»), но и господство в Карибском и Тихоокеанском регионах, что сделало бы США самой влиятельной державой в мире. Мэхэн считал, что государство должно либо расширяться, либо погибнуть – поскольку для державы было невозможно удерживать свои позиции, «стоя на месте». Как тактик он часто также не очень вдавался в детали, веря в то, что господства на море можно достичь, постоянно наращивая военно-морские силы: «многочисленный флот линейных кораблей».[194]194
  Strausz-Hupe, pp. 244–245.


[Закрыть]

Тем не менее Мэхэна, который начиная с 1883 г. за 20 лет опубликовал 19 книг, сложно поймать на слове: ему свойственны не только империалистические амбиции. Он также был демократом, который, несмотря на его высказывание, что демократические государства не очень поощряют издержки на военные нужды, открыто предпочитал демократическую форму правления монархическому варианту. Он вовсе не считал, что многочисленный флот был абсолютно необходим для США, которые, по его мнению, должны были сотрудничать с Великобританией, поскольку господство на море возможно лишь в коалиции. Он считал войну неестественным состоянием для государств, к которой тем не менее, как это ни трагично, нужно быть готовым. Он также предвидел систему многонациональных морских союзов, которая должна была стоять на страже всеобщего блага. Так что важно не искажать его взгляды.[195]195
  Sumida J., Mahan A. T. Geopolitician, Geopolitics, Geography and Strategy, Gray and Sloan, pp. 53, 55, 59. Sumida J. Inventing Grand Strategy and Teaching Command: The Classic Works of Alfred Thayer Mahan. Baltimore, Maryland: Johns Hopkins University Press, 1997. Pp. 41, 84.


[Закрыть]

Альфред Мэхэн изложил основные положения своей теории в первом, и самом важном, труде «The Influence of Sea Power upon History, 1660–1783» («Влияние морской силы на историю, 1660–1783 гг.»), опубликованном в 1890 г. Эта работа повлияла на взгляды президентов Уильяма МакКинли и Теодора Рузвельта – как и на кайзера Германии Вильгельма II – и способствовала наращиванию морской мощи перед Первой мировой войной. Мэхэн указывал, что, поскольку море является «великой дорогой» и «общим достоянием» цивилизации, военно-морская сила, способная защитить торговые суда, всегда была определяющим фактором в глобальных политических конфликтах, особенно поскольку «путешествия и перемещение по воде всегда были легче и дешевле, чем по суше». Сильной стороной его аргументов была их оригинальность и широта взглядов.[196]196
  Mahan, The Influence of Sea Power Upon History, 1660–1783, p. 25 (в русском переводе: Мэхэн А. Т. Влияние морской силы на историю 1660–1783 / Пер. Н. Азбелева. СПб.: Тип. Морского министерства, 1896).


[Закрыть]

Альфред Мэхэн начинает свою серию мыслей о «морской мощи» с утверждения, что «мирные, стремящиеся к достижению своих целей нации не всегда дальновидны и предусмотрительны, а предусмотрительность необходима для того, чтобы должным образом подготовиться к военным действиям, особенно в наши дни». Мэхэн не был ни милитаристом, ни приверженцем деспотизма. На самом деле, как он отмечает, именно из-за деспотизма и «безудержной жадности» ни Испания, ни Португалия, хотя и обладали значительными военно-морскими силами, так и не стали в конечном итоге великими державами. Тем не менее «проявит ли демократическое правительство дальновидность и способность быстро среагировать на положение страны», необходимые для противостояния неприятелю, – «это вопрос открытый». Потому что, по его словам, дружественные иностранные порты в разных точках мира не всегда будут оставаться дружественными. Дело не столько в том, что мирные народы вообще не имеют представления, как важно развивать способность предвидеть угрозу, сколько в том, что историки меньше всего представляют себе, что такое море, что такое необъятные просторы нашей планеты и какое значение они имеют для безопасности и процветания живущих на суше людей. Так что крайне важно, предупреждает он, писать об истории военных действий на море, в особенности потому, что принципы ведения такой войны всегда были неизменными, несмотря на развитие технологий от весельных галер до пароходов (ядерных субмарин и авианосцев в наши дни). Мэхэн иллюстрирует это, проводя аналогию с сухопутными войсками:

«Когда на смену пешим маршам пришли повозки для переброски войск, когда их, в свою очередь, сменили железные дороги, масштабы и дальность действий сухопутных армий увеличились, или, если угодно, временные рамки сократились. Но основные стратегические принципы ведения военных кампаний, которые диктовали, на каком этапе должны быть сконцентрированы главные силы, в каком направлении им двигаться, где атаковать врага, как выстроиь защиту линий снабжения, – все это оставалось неизменным».[197]197
  Mahan, pp. III, 8, 26–27, 50–52, 67.


[Закрыть]

Книга Мэхэна покрывает период с 1660 г., когда, собственно, началась эра парусного мореходства с ее отличительными чертами, до 1783 г. – конца Американской революции. Мэхэн отмечает, что Джордж Вашингтон частично связывал победу Америки в войне за независимость с контролем Франции на море – хотя за несколько десятилетий до этого Франция проиграла Семилетнюю войну частично из-за того, что пренебрегла развитием своего флота. И все же обширные комментарии Мэхэна на тему военно-морской тактики, а также его примеры, подтверждающие важность морских просторов в истории человечества, значительным образом касаются гораздо более ранних времен. Именно контроль Рима над морем заставил Ганнибала выступить «в долгий и опасный поход через Галлию, в котором он потерял более половины своих опытных войск… На протяжении этой войны, [римские] легионы перемещались по воде, в безопасности и без особых потерь, между Испанией, в которой размещался Ганнибал, и Италией…». Мэхэн отмечает, что во Второй Пунической войне не было крупных морских сражений, потому что господство Рима в Средиземном море было решающим фактором в победе над Карфагеном. Если бы Средиземное море было равнинной пустыней, как пишет Мэхэн, а там, где начинается суша, располагались горы, господствующий флот можно представить как силу, способную перемещаться в разных направлениях по пустыне от одного горного хребта до другого по своему желанию. Именно так обстояло дело с Римом. Но поскольку вода – стихия странная и загадочная, а моряки «с незапамятных времен были странным и загадочным народом», мы недостаточно высоко ценим военно-морские силы. «Флот – это, по сути, легкий корпус, – продолжает Мэхэн, – который поддерживает сообщение между собственными портами; блокирует порты противника; но бороздит море в интересах суши и контролирует пустыню, чтобы люди могли жить и процветать на обитаемых землях».[198]198
  Mahan, pp. IV–VI, 15, 20–21, 329.


[Закрыть]

Итак, как подчеркивает Мэхэн, первостепенную важность имеет «не захват отдельных кораблей или конвоев», а скорее, «подавляющее превосходство на море, изгоняющее с его поверхности неприятельский флаг и дозволяющее появление последнего лишь как беглеца». И, «если нации не приходится ни защищаться, ни стремиться к расширению своей территории на суше уже благодаря тому, что все ее цели и стремления лежат в море, она находится в более благоприятном положении, чем народ, хотя бы с одной стороны ограниченный континентальной границей».[199]199
  Mahan, pp. 29, 138.


[Закрыть]

Англия и Америка расположены таким образом, что обе эти страны за свою историю долгое время обладали мировой властью. Но географическое положение Америки имеет свои недостатки, как намекает Мэхэн. Да, Америка – это фактически остров, массивный и щедро одаренный, расположенный в умеренной зоне и не зависящий от изматывающих сражений за власть, продолжающихся в Евразии, но в то же время Америка находится на огромном расстоянии от евразийских портов, особенно тихоокеанских, и это ограничивает возможность США распространять свое влияние на эти порты. Сооружение Панамского канала, которое он предвидит в своей книге, увеличит контакты американского торгового и военного флотов с обоими концами Евразии. Но расстояние все равно будет огромным, и это станет «причиной огромных расходов». Хотя реальным следствием строительства Панамского канала станет превращение Карибского моря из «конечной остановки» и «станции с местным сообщением» в «одну из величайших магистралей мира», поскольку не только американские корабли, но и суда европейских государств проходят по каналу на пути в Тихий океан. В таких условиях, говорит он, для США «будет не так просто, как раньше, оставаться в стороне от международных проблем».[200]200
  Mahan, pp. 29, 31, 33–34, 138. Grove E. The Future of Sea Power. Annapolis, Maryland: Naval Institute Press, 1990. Pp. 224–225.


[Закрыть]

География, без которой канала на Панамском перешейке вообще не было бы, также обусловила более близкие связи между США и их центральноамериканскими и карибскими соседями в целях защиты канала и контроля морей поблизости от него. Сближая Америку как с Азией, так и с Европой посредством судоходного сообщения, Панамский канал мог бы помочь ослабить изоляционизм и, соответственно, укрепить либеральный интернационализм в коридорах власти в Вашингтоне. Но это определенно не было велением судьбы, несмотря на главенствующую роль географии. Панамский канал был результатом нескольких процессов, и все они были связаны с человеческим фактором: испано-американская война; великодержавная политика, отметающая любое участие Европы в проекте; закулисные политические игры, из-за которых выбор пал на Панаму, а не на Никарагуа; победа над болезнями, распространенными в центральноамериканских тропиках, и прежде всего огромный труд и мастерство. Опять же география – это контекст, в котором все определяет человеческий выбор.

Альфред Мэхэн, несомненно, стремился повлиять на этот выбор. В его огромном труде он ратовал за глобальное использование военно-морских сил. По благоприятному стечению обстоятельств работа Мэхена была опубликована в том же году, когда армия США окончательно объединила бо́льшую часть территории Американского континента под властью Вашингтона, одержав фактически финальную (хотя и отвратительную) победу в войнах против индейцев. Размышления Мэхэна о важности военно-морской мощи также появились всего за несколько лет до того, как США отвоевали у Испании ее колониальную империю в западной части Тихого океана, а также добились господства в Карибском море. Мэхэн не столько географ, сколько историк и тактик. Он является сторонником империалистического мировосприятия, которое несет в себе очевидные последствия для географии. Это объясняет, почему его так высоко ценит Спайкмен. Не то чтобы последний был большим поклонником завоеваний; он просто интуитивно понимал, как и Мэхэн, что у США не останется другого выхода, кроме как принять участие во всемирной борьбе за зоны влияния. Это будет происходить из-за их собственного выгодного положения в Западном полушарии, которое также обеспечивало им и большое влияние в Восточном полушарии.

У Мэхэна, как и следовало ожидать, были враги. Так, сэр Норман Энджелл в опубликованном им в 1909 г. труде «The Great Illusion» («Великая иллюзия»), который стал пламенным манифестом в защиту пацифизма, осуждает работы Мэхэна как «весьма вредные фантазии». Этот британский журналист и политик, которого, к его чести, ненавидел Хаусхофер, осуждает утверждение Мэхэна о том, что «установление государственной власти над иностранными сообществами» может быть достойным предприятием, поскольку «люди, государства и империи, помимо физических тел, имеют душу». Мэхэн, по мнению Энджелла, совершенно абсурдным образом отвергает вполне материальную реальность отдельно взятого человека и заменяет ее почти непостижимой реальностью государства. «Приходит ли кому-нибудь в голову, – рассуждает Энджелл, – отнестись почтительно к некоему человеку только потому, что он проживает на территории одной из самых больших империй в мире или, наоборот, отнестись с презрением к любому другому только на том основании, что он родом из небольшого государства?».[201]201
  Angell N. The Great Illusion. New York, Cosimo Classics, 2007. Pp. 310–311.


[Закрыть] Иначе говоря, Мэхэн и косвенным образом Спайкмен, Маккиндер и другие географы и геополитики являются детерминистами и сторонниками эссенциализма. Их склонность к воинственности, как сетовал Берлин, произрастает из ви́дения государств и империй как более реальных сущностей, чем люди, которые их окружают. К тому же мы можем привести в их защиту только пример Хаусхофера: если бы Мэхэн и остальные не занялись того рода детерминизмом, который так осуждает Энджелл, они бы уступили поле глобальных стратегий тем, кто действительно выступает на стороне зла. Увы, мы нуждаемся в моральном несовершенстве таких исследователей, как Мэхэн.

В действительности труду Энджелла о том, почему война и соперничество за власть между великими державами нелогичны, не повезло в том, что он был напечатан всего за несколько лет до начала Первой мировой войны, с которой началось столетие беспрецедентных войн и конфликтов в Европе. Энджелл совершенно незаслуженно стал во многих кругах посмешищем. Я говорю «незаслуженно», потому что сама по себе его книга читается на одном дыхании и в ней приводятся блестящие аргументы. Его книга могла бы стать книгой провидца, будь человеческая натура чуть менее низкой. Именно из-за недостатков человеческой натуры, масштаб которым придают географические границы, идеи таких авторов, как Мэхэн, долгие десятилетия казались более живучими, чем идеи таких, как Энджелл.

На фоне того, что динамика могущества в мире сегодня стремительно меняется, индийские и китайские стратеги жадно читают Мэхэна. Они строят флот, предназначенный для крупных сражений на море, тогда как европейские адмиралы в наше время рассматривают военно-морские силы исключительно в качестве морских полицейских. «Очень многие ученые на симпозиуме в Пекине в 2004 г. цитировали Мэхэна… подтверждая влияние его идей, – пишут профессора Военно-морского колледжа Джеймс Р. Холмс и Тоши Йошихара. – И практически все без исключения они цитировали самые воинственные из наставлений Мэхэна, приравнивая контроль над морем к подавляющей силе, которая перекрывает неприятелю путь к общим морским просторам».[202]202
  Holmes J. R., Yoshihara T. Chinese Naval Strategy in the 21st Century: The Turn to Mahan. New York: Routledge, 2008. P. 39.


[Закрыть] В последнее время, по мере того как китайские ВМС увеличиваются в размерах и становятся все более профессиональными, уклон в сторону идей Мэхэна в Пекине только усилился, особенно с наращиванием морской мощи Индией, чего опасаются китайцы. Индийцы, в свою очередь, рассматривают китайцев с позиций того же Мэхэна. А вот военно-морской флот США между тем вооружился теориями другого специалиста. Позвольте объяснить.

Джулиан Корбетт, британский историк того же периода, не столько противоречил Мэхэну, сколько предложил более тонкий подход к военно-морской стратегии, делая акцент на большем количестве действий в море при меньшем количестве кораблей. Корбетт утверждает, что, если одна нация утратила контроль над морем, это не обязательно означает, что другая его тут же захватила, как считал Мэхэн. Коалиция нескольких флотов, хотя и может показаться слабой и рассредоточенной, если ее организовать должным образом, может оказаться «реальной и грозной силой». Корбетт называет это «жизнеспособным флотом» – группой кораблей, которая может, когда это необходимо, быстро объединиться в один флот. «Жизнеспособному флоту» нет необходимости господствовать на море или топить флот противника. Он может добиться куда большего эффекта, захватывая важные военно-морские базы и контролируя уязвимые точки на географической карте. Такой флот, как утверждал Корбетт, должен действовать «активно и энергично», предоставляя ограниченную степень защиты.[203]203
  Corbett J. S. Principles of Maritime Strategy. London: Longmans, Green and Co., 1911. Pp. 87, 152–153, 213–214 (в русском переводе: Великие морские сражения XVI–XIX веков / Пер. с англ. Л. А. Игоревского. М.: Центрполиграф, 2009).


[Закрыть] Книга Корбетта вышла после Второй мировой войны, когда Британский королевский флот ослабил свое присутствие в мире, используя, однако, с выгодой для себя растущую военно-морскую мощь своих союзников – Японии и США.

Сейчас США в таком же положении, как Великобритания 100 лет назад. Американский военно-морской флот постепенно уменьшался с примерно 600 кораблей во времена холодной войны до 350 единиц в 1990-х и 280 – в теперешнем его состоянии. Более того, существует вероятность (из-за бюджетных сокращений и перерасхода средств), что флот в ближайшие годы сократится до 250 единиц. Но сейчас, по существу, он включает в себя силы таких военно-морских союзников США, как Индия, Япония, Австралия и Сингапур. В октябре 2007 г. военно-морское ведомство США опубликовало документ под названием «A Cooperative Strategy for 21st Century Seapower» («Совместная военно-морская стратегия XXI в.»), который составлен больше в духе работ Корбетта, с его акцентом на взаимодействии, чем Мэхэна, с его акцентом на доминировании. «Интересам нашего государства, – говорится в документе, – служит содействие развитию мирной глобальной системы, состоящей из сети взаимосвязанных торговых, финансовых, информационных, правовых, общественных и управленческих систем». С точки зрения военно-морского флота США части нашего мира становятся все более взаимосвязанными, а население мира концентрируется в демографических узлах возле морей, которые подвергнутся огромным разрушениям в случае асимметричных атак или природных катастроф. Даже крупные силовые конфликты, говорится в документе, малозаметны и асимметричны. Речь практически больше не идет о традиционных морских и сухопутных сражениях. Растущая военно-морская мощь Китая даже не упоминается. Духом «коллективной безопасности» пропитано все. «Ни у одного государства нет достаточных ресурсов, чтобы обеспечить безопасность… на всех морских просторах планеты». И на этих морских просторах, как утверждается в документе, западный сектор Тихого океана и весь Индийский океан будут первыми среди равных по своему стратегическому значению.[204]204
  U. S. Navy, U. S. Marine Corps, U. S. Coast Guard, A Cooperative Strategy for 21st Century Seapower // Washington and Newport. – Rhode Island. – 2007. – October.


[Закрыть]