Текст книги "Месть географии. Что могут рассказать географические карты о грядущих конфликтах и битве против неизбежного"
Автор книги: Роберт Д. Каплан
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Маршалл Ходжсон, как и его коллега по кафедре истории Чикагского университета Уильям Мак-Нил, менее академичен в современном понимании слова, чем интеллектуал из Старого Света, строгость монументального научного исследования которого, возможно, связана с его неустанным следованием своим квакерским убеждениям. То есть даже в тщательном исследовании деталей он видит простор. Его мысль разворачивается главным образом в древнегреческой Ойкумене, которая, между прочим, также во многом служит материалом для всемирной истории Мак-Нила и, как мы уже сказали, основным контекстом для геродотовской «Истории», написанной в V в. до н. э. Не случайно, что именно эта часть мира сейчас во всех новостных заголовках – область между восточным Средиземноморьем и Ирано-Афганским плоскогорьем. Именно на территории Ойкумены сходятся воедино континентальные массивы Евразии и Африки, с большим количеством выходов к Индийскому океану через Красное море и Персидский залив. Это делает регион крайне важным плацдармом в стратегическом плане, а также местом пересечения миграционных маршрутов, а следовательно, провоцирует конфликты этнических групп и вероисповеданий. «История» Геродота описывает эти непрекращающиеся волнения.
Геродот является ключевой фигурой в моем объяснении актуальности трудов Мак-Нила и Ходжсона в XXI в. Геродот – греческий историк, подданный Персидской империи, родился между 490 и 484 гг. до н. э. в Галикарнасе, расположенном на юго-западе Малой Азии. В своем изложении истоков и событий войны между греками и персами он делает акцент на идеальном равновесии между важностью географии и решений человека. Геродот выдвигает на передний план частичный детерминизм, который нам всем так нужен. Он показывает нам мир, где географическая карта всегда служит фоном. В те времена это была карта Греции и Персии с их полуварварскими периферийными областями на Ближнем Востоке и в Северной Африке. Одновременно с географической реальностью одиночные порывы человека часто приводят к разрушительным политическим последствиям. Геродот – символ мировоззрения, которое нам всем необходимо заново в себе развить, чтобы меньше удивляться грядущим изменениям в мире.
«Обычай – царь всего», – замечает Геродот, цитируя Пиндара. Геродот рассказывает о египтянах, которые брили брови, оплакивая любимого кота, о ливийских племенах, которые отращивали длинные волосы с одной стороны головы и стригли их с другой, а также смазывали тело киноварью. А еще были массагеты, народ, живший к востоку от Каспийского моря, на территории современного Туркменистана, у которых было принято, что если кто у них доживет до глубокой старости, то «все родственники собираются и закалывают старика в жертву, а мясо варят вместе с мясом других жертвенных животных и поедают».
Сначала Геродот обрисовывает ландшафт местности. Затем описывает исторический опыт проживающего там народа, а также нравы, обычаи и мнения, возникающие в результате этого опыта. Геродот сохранил память о цивилизациях и географических условиях, в которых они развивались, он сохранил мифы, легенды и даже память о заблуждениях народов. Он понимал, что чем более обширное представление политический лидер имеет о том, что именно там, за пределами, тем меньше вероятность того, что он допустит трагическую ошибку. Скифы жили на дальней стороне Босфора Киммерийского, где так холодно, что им, дабы добыть зимой глины, приходилось разжигать костер. Геродот рассказывает, как Артабан предупреждает Дария, персидского царя, что нет смысла идти войной на скифов – этот кочевой народ способен быстро перемещаться, у скифов нет ни городов, ни укреплений, и свои жилища они возят с собой, нет у них целей для нападения большой, хорошо вооруженной армии.[114]114
Все прямые цитаты взяты из переводов Дэвида Грене (Herodotus. The History. University of Chicago Press, 1987). Я также обращался к материалам из введений к другим переводам, сделанным А. Р. Бёрном и Томом Гриффитом.
[Закрыть]
Впечатляющая сила Геродота заключается в его убедительном воскрешении в памяти того, во что именно могут верить люди. Это вера, которая становится практически осязаемой из-за факта, что древние, жившие без науки и техники, видели и слышали по-другому – более интенсивно, чем мы. Ландшафт и географическая среда были для них реальны настолько, что мы и представить себе не можем.
Возьмем, к примеру, историю Фидиппида, который был гонцом-скороходом, посланным из Афин в Спарту просить военной помощи против персов. Как потом уверял афинян сам Фидиппид, на горе Парфений ему явился бог Пан, который окликнул Фидиппида по имени и велел сказать афинянам, почему они так пренебрегают им, тогда как он благосклонен к афинянам, часто прежде им помогал и впредь также будет полезен. Афиняне поверили в истинность слов Фидиппида и, когда настали для них вновь лучшие времена, воздвигли святилище Пана у подошвы акрополя.
Это не просто милое предание; вполне возможно, есть в нем большая доля правды, поскольку афиняне поведали эту историю Геродоту. Скороход, вполне вероятно, верил, что он видел Пана. Он на самом деле видел Пана. Появление этого видения неудивительно, учитывая усталость Фидиппида, место пантеона богов в системе верований и страх перед природными стихиями, заставляющий видеть в них чудеса, утерянные человеческой расой с тех пор. Как Борис Пастернак пишет в «Докторе Живаго», античный мир был «заселен человеком так редко, что он не заслонял еще природы». «Природа так явно бросалась в глаза человеку и так хищно и ощутительно впивалась ему в загривок, что, может быть, в самом деле все было еще полно богов».[115]115
Pasternak B. Doctor Zhivago / Translated by Max Hayward and Manya Harari. New York: Pantheon, 1958. P. 43. Цит. по: Пастернак Б. Доктор Живаго. М.: ОЛМА Медиа Групп, 2006. С. 43.
[Закрыть] Если рационализм и отделение религии от других сфер жизни так сильно на нас повлияли, что мы не можем себе представить, что видел Фидиппид, тогда мы просто не в состоянии понять религиозных движений, которые обращают вспять достижения Просвещения и влияют на сегодняшнюю геополитику, а следовательно, и защитить себя от них. В то время как свободные пространства на планете заполнялись, а природный мир вокруг коренным образом изменился, новая география трущоб, бараков и непонятных ландшафтов оказывает не менее сильное влияние на психологию людей, хотя это и происходит несколько по-иному. И для того чтобы понять эту новую географическую среду, исключительную важность, которую она придает пространству, а также ее влияние на духовность, полезно для начала понять античные рельефы, описанные Геродотом.
Основной загадкой «Истории» Геродота является притягательность этого пропитанного культурой кусочка суши, притаившегося к западу от плоскогорий Персии и Малой Азии, на котором расположилась Греция. Казалось бы, здесь географический детерминизм явно выражен, ведь народы Азии на востоке и Греция на западе воевали друг с другом веками. В наши дни это противостояние выразилось в напряженных отношениях между Грецией и Турцией. Конфликт между этими двумя странами не переходил в открытую войну с 1920-х гг. главным образом из-за массовых переселений, произошедших в то десятилетие, приведших к созданию двух подчеркнуто моноэтничных государств. Другими словами, мир воцарился только после этнической чистки, произошедшей по велению географии. И все же это совсем не то направление мысли, которое дает Геродот.
Геродот демонстрирует слабость человека перед своими желаниями и сопутствующие им характерные особенности людских интриг и козней. Он приводит пример, как в круговороте страстей преследуются личные интересы. Атосса, жена персидского царя Дария, взывает к мужской гордости мужа на супружеском ложе, умоляя его вторгнуться в Грецию. Она это делает в качестве одолжения для греческого лекаря, который излечил ее от опухоли на груди и который хочет вернуться на родину. Власть географии заканчивается там, где начинаются шекспировские страсти.
«История» Геродота на самом глубоком уровне поднимает вопрос о понимании превратностей судьбы – мойры по-гречески, «распределяющей жребии». И поскольку герои преодолевают судьбу, они формируют основную структуру повествования Геродота. Во вступлении к «Истории ислама» у Ходжсона есть такие слова:
«Увековечивая память великих деяний греков и персов, Геродот писал в своей “Истории”: “Это неповторимые деяния, достойные нашего безграничного уважения. Эти поступки нельзя сымитировать, но им можно подражать и в определенной степени даже превзойти. Однако даже теперь мы не посмеем назвать человека, равного по величию прежним героям”».[116]116
Hodgson, 1: p. 25.
[Закрыть]
Маршалл Ходжсон говорит об этом в самом начале своего труда, чтобы ясно дать понять, что люди полностью контролируют свою судьбу, пусть даже на протяжении трех томов он частенько описывал мощные природные тенденции, которые, казалось бы, едва ли поддавались контролю человека. Без идеи о внутренней борьбе, о борьбе индивида гуманизм в исторической науке невозможен, утверждает Ходжсон. Так он создает свой образ ислама как «совокупности традиций, влияющей на людей и их мораль», силы, которая приобрела глобальные масштабы, но зародилась в результате действий отдельных людей в Мекке.
Итак, мы возвращаемся к борьбе с судьбой, и это хорошо. Сейчас нам необходимо подкрепление в виде Геродота, Ходжсона, Мак-Нила и им подобных, поскольку мы собираемся ступить на крайне неприветливую территорию геополитики и псевдодетерминистских теорий, которые из нее прорастают. На самом деле общие черты развития истории уже предсказывались ранее, и это можно сделать и в будущем. Это весьма тревожно, если не сказать более, учитывая, как отдельные личности могут изменить ход истории. Но, как мы увидим, это все же правда. Люди, о которых пойдет речь, должны заставить либерально настроенных гуманистов понервничать. Едва ли они были философами – скорее, географами, историками и стратегами, которые считали, что карта решает практически все, не оставляя никакого пространства для человеческого фактора. Человеческий же фактор, насколько он вообще имел для них значение, был важен только в плане военного и коммерческого господства. И все же об этих людях нам придется поговорить, чтобы определить для себя рамки того, с чем мы сталкиваемся во всем мире и чего в этом мире можно достичь.
Глава 4
Карта Евразии
Времена массовых потрясений, проверяя на прочность нашу самонадеянную веру в незыблемость политической карты, возвращают нас к размышлениям о географии. И, в частности, потому, что география служит основой для стратегии и геополитики. Стратегия в соответствии с определением Наполеона является искусством использовать время и пространство в военных и дипломатических целях. Геополитика заключается в изучении окружающего мира, с которым сталкивается каждое государство, определяя свою стратегию: государство, находясь в окружении других государств, также стремится к выживанию и превосходству.[117]117
Grygiel, Great Powers and Geopolitical Change, pp. 2, 24. Owens M. T. In Defense of Classical Geopolitics // Naval War College Review. – Newport, Rhode Island. – 1999. – Autumn. – Pp. 60, 73. Cohen. S. B. Geography and Politics in a World Divided. New York: Random House, 1963. P. 29.
[Закрыть] Короче говоря, геополитика – это влияние географии на разделение территорий людьми.[118]118
Kennedy P. The Pivot of History: The U. S. Needs to Blend Democratic Ideals with Geopolitical Wisdom // The Guardian. – London. – 2004. – June 19. Cohen, Geography and Politics in a World Divided, p. xiii.
[Закрыть] Как говаривал Наполеон: «Изучив географическое положение государства, можно судить о его внешней политике».[119]119
Brzezinski Z. The Grand Chessboard: American Primacy and Its Geostrategic Imperatives. New York: Basic Books, 1997. P. 37 (в русском переводе: Бжезинский З. Великая шахматная доска / Пер. О. Ю. Уральской. М.: Международные отношения, 1999).
[Закрыть]
Ганс Моргентау называет геополитику «псевдонаукой», так как «значение географии возводится в абсолют». Занимаясь написанием книг вскоре после Второй мировой войны, он хорошо помнил великого британского географа Маккиндера, чьи теории начала XX века нацисты воскресили во время Второй мировой и использовали их с целью оправдать концепцию Lebensraum, что в переводе с немецкого означает «жизненное пространство».[120]120
Morgenthau, pp. 170–171.
[Закрыть] Однако ввиду того, что главной целью геополитики является достижение равновесия сил, а нацисты стремились к полному господству, то нацистские ссылки на Маккиндера представляли собой его, Маккиндера, идеи в откровенно извращенной форме. Соотношение сил, согласно Маккиндеру, обеспечивая безопасность стране, является основой свободы.[121]121
Mackinder, Democratic Ideals and Reality, p. 205. Parker, pp. 211–212.
[Закрыть] Моргентау, возможно, слишком строг к Маккиндеру. В любом случае антипатия Моргентау к Маккиндеру и то, как тщательно он излагает основные положения теорий Маккиндера, сами по себе являются свидетельством мощнейшего влияния последнего на западную геополитическую мысль на протяжении многих десятилетий. Маккиндера осуждают, но он все равно остается актуальным, особенно в эпоху подобную нашей, когда войска США разбросаны по территории всего Среднего Востока и Северо-Восточной Азии. Конечно, некоторая доля правды, которая сбивает с толку, проступая между строк, в его работах существует. существует также и возможность преувеличения значимости такой правды.
Хэлфорд Маккиндер определенно был талантлив. Через всю его жизнь красной нитью проходит утверждение, что география – обобщенный ответ на любой конкретный теоретический вопрос.[122]122
Mackinder, Democratic Ideals and Reality, p. 155.
[Закрыть] В 1890 г. он описал один пример того, как знания географии могут способствовать более глубокому пониманию международной политики.
«Предположим, мне говорят, что определенный сорт пшеницы поставляют из Лахора, и я не знаю, где это находится. Я посмотрел в справочник и уточнил, что это столица Пенджаба. …Если я не сведущ в географии, единственное, что я буду знать, что это где-то в Индии. Если же я разбираюсь в географии, то для меня слово “Пенджаб”, скорее всего, будет подразумевать довольно многое. Я буду знать, что Лахор находится в северной части Индии, на равнине, у подножия укрытого снегом горного хребта, среди многочисленных притоков Инда. Я вспомню о сезоне дождей, о пустыне, о каналах, доставляющих воду с гор. Я буду осведомлен о климате, времени уборки урожая, его среднем количестве. Вспомню я и о Карачи с Суэцким каналом. Я смогу прикинуть, когда груз с зерном будет доставлен в Англию. Более того, Пенджаб по размерам и количеству населения я смогу сопоставить с большой европейской страной типа Испании или Италии, оценив по достоинству этот регион для экспорта товаров из Англии».[123]123
Mackinder H. J. On the necessity of thorough teaching in general geography as a preliminary to the teaching of commercial geography // Journal of the Manchester Geographical Society. – 1890. – Vol. VI. Parker, pp. 95–96.
[Закрыть]
Идеи Маккиндера и способ их преподнесения, как мы сейчас увидим, действительно заслуживают внимания.
Сэр Хэлфорд Джон Маккиндер, отец современной геополитики, которого так не любит Моргентау, известен не столько благодаря своей книге, сколько благодаря единственной статье «Географическая ось истории», опубликованной в апреле 1901 г. в очередном выпуске журнала The Geographical Journal в Лондоне. В ней Маккиндер утверждает, что Средняя Азия, помогая сформировать евразийский «Хартленд», является «географической осью» истории, основанием судеб мировых империй: так как расположение природных артерий Земли между горными цепями, вдоль рек и по равнинам скорее способствует зарождению империй, провозглашенных или нет, чем построению государств. Прежде чем мы станем выяснять, как такое понимание, уточненное и переоцененное, влияет на нашу геополитику, стоит пояснить, как Маккиндер пришел к этому определению. Его статья, обращаясь ко всей истории и к различным видам человеческих поселений, является образцом географического труда; в ней присутствует множество отсылок к Геродоту и Ибн Хальдуну, и она является предвестником трудов Мак-Нила, Ходжсона, а также французского историка и географа Фернана Броделя. Как пишет Маккиндер, предвещая Броделя: «Человек, а не природа дает начало, но природа в большинстве случаев оказывается сдерживающей силой».[124]124
Mackinder H. J. The Geographical Pivot of History // The Geographical Journal. – London. – 1904. – April. – P. 422.
[Закрыть]
Самое первое предложение в статье Маккиндера задает эпический размах всей статье:
«Когда историки в далеком будущем оглянутся назад на века, которые мы сейчас переживаем, и рассмотрят их в той перспективе, в том сокращенном виде, в каком мы сегодня видим эпоху династий фараонов в Египте, очень может быть, что последние 400 лет будут названы эпохой Колумба, которая завершилась в начале 1900 г.».[125]125
Mackinder, The Geographical Pivot of History, p. 421.
[Закрыть]
Он поясняет, что в то время, как средневековое христианство было «замкнуто в узких территориальных рамках, под угрозой нашествий варварских племен», эпоха Колумба – эпоха открытий – позволила европейским ценностям распространиться за океаны, преодолев «незначительное сопротивление». Но впредь, в следующие эпохи, писал он в 1904 г., «нам придется вновь иметь дело с закрытыми политическими системами», но теперь уже «всемирного масштаба». В продолжение размышлений он отмечал:
Понимая, что европейским империям больше некуда расширяться, он отдавал себе отчет в том, что любая война в Европе будет носить характер мировой, что и реализовалось в Первой и Второй мировых войнах. Как я узнал когда-то на курсах повышения квалификации в армейском Командно-штабном колледже в Форте Ливенворт, подобное истощение ведет к глобальным изменениям. Другими словами, к 1900 г. эпоха открытий подошла к концу, но на протяжении всего XX в. вплоть до наших дней (а особенно с перспективой на ближайшие десятилетия) сформированная и перенаселенная карта мира, или же шахматная доска Маккиндера, как я уже отмечал, продолжает заполняться. И речь идет не только о населении, но и о накоплении оружия. К примеру, страны Ближнего Востока в последние лет 50 лет сами по себе эволюционировали из государств, где преобладали провинциальные города и деревни, до стран с мегаполисами. Как журналист-международник последние 30 лет я имел возможность убедиться, что мир, даже в самых отдаленных его уголках, стал высоко урбанизирован. Позже мы детально поговорим о последствиях этих процессов, но для этого нам необходимо вернуться к Маккиндеру и его «евразийской оси истории».
Хэлфорд Маккиндер предлагает нам посмотреть на европейскую историю как на производную истории Азии, так как он считает, что европейская цивилизация основывается на постоянном противостоянии захватническим устремлениям азиатских племен. Маккиндер задолго до Мак-Нила отмечает, что Европа утвердилась как культурный феномен в основном благодаря своей географии: горные массивы, долины, полуострова – оттуда происходили отдельные нации, которые противостояли угрозе, исходившей с равнин России на востоке. Равнинные территории России распределялись между лесами к северу и степями на юге. Прообразы Польши и Российского государства были созданы, по утверждению Маккиндера, исключительно для защиты северных лесов, ведь в V–XVI вв. с просторов голых южных степей совершали набеги гунны, булгары, мадьяры, калмыки, печенеги, половцы, монголы и прочие воинственные племена. В бескрайних степных районах «Хартленда» суровый климат, из растительности – в основном трава, которая порой уступает место песку. Песок этот разносят на огромные пространства мощнейшие ветра. В таких условиях вырастают жестокие воины, уничтожающие врага или гибнущие на поле брани, не стремясь найти места, где можно было бы укрыться. Союз франков, готов и жителей римских провинций в противостоянии азиатам породил прообраз современной Франции. Подобным образом появились Венеция, Папская область, Германия, Австрия, Венгрия и другие европейские державы. Маккиндер пишет:
«Стоит задуматься о том, как на протяжении нескольких столетий, которые теперь мы называем мрачным Средневековьем, язычники с севера пиратствовали в Северном море, сарацины и мавры-язычники держали в страхе Средиземное море, а турки совершали набеги из Азии в самое сердце христианского мира – с полуострова, окруженного враждебным морем со всех сторон. И мы четко видим причину территориального дробления современной Европы, которая словно находилась между молотом и наковальней. Под молотом следует понимать мощь земель “Хартленда”».[127]127
Mackinder, Democratic Ideals and Reality, p. 72. Fairgrieve, Geography and World Power, p. 103.
[Закрыть]
А что ж Россия? Защищенная от вторжения лесами, тем не менее она пала жертвой Золотой Орды в XIII в. и в результате осталась за бортом европейского Возрождения с комплексом неполноценности и чувством незащищенности. Огромная империя, раскинувшаяся на суше, не имеющая природных барьеров – защиты от нападения – кроме, собственно, лесов, Россия хорошо усвоила урок жестокого гнета завоевателей. И как результат она постоянно пытается увеличить и удержать собственную территорию или, по крайней мере, контролировать близлежащие земли.
В то время как монголы из Центральной Азии в опустошающих походах добрались не только до России, но и до Турции, Ирана, Индии, Китая, северных земель арабского Среднего Востока, Европа по большей части не знала подобных бед, а потому смогла стать политическим центром мира[128]128
У США схожая судьба: из Второй мировой государство вышло без значительных потерь – в то время как Европа, СССР, Китай и Япония лежали в руинах, Америка получила десятилетия преимущества в политическом и экономическом развитии. – Прим. авт.
[Закрыть].[129]129
См. примечание автора в сноске в тексте главы.
[Закрыть] Действительно, принимая во внимание тот факт, что пустыня Сахара отделяла Европу от большей части Африки, судьба Европы до эпохи Колумба, согласно Маккиндеру, зависела в основном от развития событий в азиатской степи. И речь идет не только о монголах. На протяжении X–XI вв. турки-сельджуки совершали набеги в степи «Хартленда», разорив значительную часть Ближнего Востока. Именно в результате дурного обращения сельджуков с христианскими паломниками в Иерусалиме начались Крестовые походы, которые Маккиндер считал началом коллективной истории Европы.
Хэлфорд Маккиндер продолжает в том же русле, раскрывая перед читателем Евразию, скованную льдами на севере, омываемую тропическими океанами на юге, имеющую четыре пограничных региона, расположенных в зонах стратегического интереса центральноазиатских монголо-тюркских орд. Этим регионам, по Маккиндеру, соответствует распространение четырех мировых религий, так как религия тоже производна от географии в рассуждениях Маккиндера. Земли муссонов, расположенные у берегов Тихого океана, населены буддистами; на юге, у Индийского океана, – индуисты. Третий пограничный регион – сама Европа, омываемая Атлантическим океаном, – зона христианства. Наиболее хрупкая зона – Ближний Восток, родина ислама, «лишенная влаги ввиду близости Африки» и, «за исключением оазисов, едва заселена» (так было в 1904 г.). Лишенная лесов пустыня, открытая вторжению кочевых племен, с последующими восстаниями, революциями. Вдобавок ко всему Ближний Восток, ввиду близости заливов, морей и океанов, особенно уязвим именно со стороны моря (хотя нередко близость большой воды скорее приносила ощутимую выгоду). Если быть точным, Большой Ближний Восток, с исключительно географической точки зрения Маккиндера, чрезвычайно нестабильная транзитная зона, этакая сильно растянутая промежуточная станция между цивилизациями Средиземноморья и Китая с Индией. Зона, отражающая все значительные изменения власти, политического курса. По всему видно, что такая теория – предвестник теории Ходжсона о Большом Ближнем Востоке, как об Ойкумене античного мира, из которой вышли три мировые религии (иудаизм, христианство и ислам) и которая продолжает играть главнейшую роль в современной геополитике.
Но все же Маккиндер, создавая свою теорию задолго до нефтяного бума, трубопроводов, баллистических ракет, помещает геополитическую ось в стороне от Ближнего Востока, как бы отметая его значимость, и продолжает развивать свои тезисы.
По словам Маккиндера, эпоха Колумба примечательна открытием морского пути в Индию, в обход мыса Доброй Надежды, минуя в том числе и Ближний Восток. В Средние века Европа была «зажата между непроходимой пустыней на юге, неизвестным океаном на западе… льдами и лесами на севере и северо-востоке», а также «всадниками на лошадях и верблюдах» на востоке и юго-востоке. Затем она вдруг получила доступ к богатствам Южной Азии через Индийский океан, не говоря уже о стратегических открытиях в Новом Свете.
Но, в то время как Западная Европа «заполонила Мировой океан своими кораблями», Россия столь же впечатляюще покоряла сушу, «выйдя из северных лесов», чтобы контролировать степь, противопоставив монголам своих казаков. То есть, пока португальцы, голландцы и англичане с триумфом огибали мыс Доброй Надежды, русские стремительно осваивали Сибирь, отправляли крестьян возделывать плодородные земли южных степей, отодвигая границы исламского персидского мира. Тойнби и другие ученые напишут об этом десятилетия спустя, но Маккиндер был первым.[130]130
Toynbee, Volumes VII–X, pp. 151, 168.
[Закрыть] У этого противостояния длинная история – Европа против России: либеральная морская сила, подобно Афинам или Венеции, против реакционной сухопутной силы – по типу Спарты или Пруссии. Ведь море в дополнение к многонациональному влиянию представляет собой труднопреодолимое препятствие – границу, обеспечивающую безопасность, необходимую для становления либерально-демократической идеи. (США – практически островное государство, окруженное двумя океанами, с малонаселенной Канадой на севере и с единственным источником опасности в виде демографической угрозы на юге – Мексикой.)
Хэлфорд Маккиндер отмечает, что в XIX в. паровой двигатель и Суэцкий канал увеличили мобильность морских держав вокруг отдаленных южных окраин Евразии («Римленда»), при этом развитие железных дорог стало служить «вспомогательной транспортной артерией для морской торговли». Он также отмечает, что теперь железные дороги не только поддерживали развитие торгового флота, но также стали помогать развитию внутренних районов континента, и особенно это было характерно для евразийского «Хартленда», чье развитие ранее тормозилось ввиду недостатка древесины и камня для строительства дорог.
Наконец он подходит к сути:
«Углубляясь в историю, мы видим, как все бо́льшую роль в динамике исторических процессов начинает играть география. Разве не будет осью истории та обширная территория суши в Евразии, недостижимая для кораблей, но открытая в древние времена для набегов кочевых племен, а сейчас испещренная сетью железных дорог?»
Согласно Маккиндеру, разрастающаяся Россия, заняв центральное положение в начале XX в., станет преемником монгольской орды, которая, по мнению многих, оказывала значительное влияние на мировую историю на протяжении всего II тысячелетия. Как когда-то монголы ломились в ворота (а часто и ломали эти самые ворота) пограничных регионов Евразии – Польши, Турции, Сирии, Ирака, Персии, Индии, Китая, – так теперь способна поступать и Россия, чья уверенность в целостности своей территории окрепла с постройкой сети железных дорог. Маккиндер пишет: «Географические величины легче поддаются измерению и более постоянны, нежели человеческие». Забудем о царях, да и о коммунистах в 1904 г. еще толком никто не знал. Но все это мелочи, если сравнить с глубинными тектоническими силами – географией и техникой. Не говоря уже о том, что текущие события подтвердили теорию Маккиндера. Всего через несколько недель после его знаменитой лекции японский флот атаковал Порт-Артур на юге Маньчжурии, что стало первой битвой в русско-японской войне. Война окончилась год спустя Цусимским морским сражением, предопределившим исход Русско-японской войны в пользу Японии. Иными словами, в то время как Маккиндер провозглашал важность сухопутных сил, именно морская держава нанесла поражение наиболее могущественному материковому государству в вооруженном противостоянии на заре XX в..[131]131
Sloan G. Sir Halford J. Mackinder: The Heartland Theory Then and Now, Geopolitics, Geography and Strategy / Edited by Colin S. Gray and Geoffrey Sloan. London: Frank Cass, 1999. P. 19.
[Закрыть]
Тем не менее кажущийся детерминизм Маккиндера подготовил нас к возвышению СССР как величайшего центра влияния второй половины XX в., как и к двум мировым войнам его первой половины, которые, по словам историка Пола Кеннеди, стали битвой за маккиндеровский «Римленд» (периферию), от Восточной Европы до Гималаев и дальше.[132]132
Kennedy, The Pivot of History: the U. S. Needs to Blend Democratic Ideals with Geopolitical Wisdom.
[Закрыть] В подтверждение точки зрения Маккиндера со времени революции 1917 г. и до распада СССР сеть железных дорог в Центральной Азии и Сибири выросла на 72 500 км.[133]133
Parker, p. 154.
[Закрыть] Стратегия сдерживания времен холодной войны в основном зависела от количества наземных военных баз на периферии по территории Большого Ближнего Востока и прилегающих к Индийскому океану территорий. Становление сферы влияния США на окраинах Афганистана и Ирака и напряженные отношения с Россией по вопросу политической судьбы государств Центральной Азии и Кавказа – географической оси истории – все это подтверждает теорию Маккиндера. В последнем абзаце Маккиндер поднимает вопрос о завоеваниях Китаем российских земель, что сделает Китай доминирующей геополитической силой. Если посмотреть, как китайские мигранты заселяют земли Сибири, даже несмотря на политический контроль России над нею, прогнозы Маккиндера так или иначе еще раз подтверждаются.
Хэлфорда Маккиндера критикуют за двойственный детерминизм и империализм. Оба эти обвинения отчасти несправедливы. Всю свою жизнь он посвятил преподавательской деятельности, не был экстремистом в своих суждениях, равно как и старался избежать каких бы то ни было идеологий. Маккиндер был империалистом только оттого, что Британия в то время была мировой империей, а он был просвещенным патриотом своей страны, который видел будущее человечества – в особенности что касается демократии – под влиянием британской модели устройства общества, а никак не российской или немецкой. Он был подвластен тем же предубеждениям, что и остальные его современники. Он был детерминистом только в той степени, в какой география как предмет может быть детерминистской. Маккиндер пытался защитить британский империализм после изнурительной Англо-бурской войны (1899–1902).[134]134
Kearns G. Geopolitics and Empire: The Legacy of Halford Mackinder. New York: Oxford University Press, 2009. P. 38.
[Закрыть] Но главной темой его работы «Democratic Ideals and Reality: A Study in the Politics of Reconstruction» («Демократические идеалы и реальность: Исследование политики реконструкции») стало утверждение, что человеческий фактор сильнее влияния географии. «Однако в долгосрочной перспективе, – пишет Паркер, биограф Маккиндера, перефразируя последнего, – кто работает в гармонии с природой, будет успешнее тех, кто идет ей наперекор».[135]135
Parker, p. 121.
[Закрыть] Это полностью совпадает с теорией Арона, теорией «вероятностного детерминизма», под которой многие из нас подпишутся.[136]136
Mahoney’s D. J. Three Decent Frenchmen // The National Interest. – Washington. – 1999. – Summer; Aron R. History, Truth and Liberty Selected Writings of Raymond Aron. University of Chicago Press, 1985.
[Закрыть] По сути, Арон, считая себя в глубине души скорее социологом, чем естествоиспытателем, защищает Маккиндера, так как тот, по мнению Арона, верил, что географию можно победить с помощью технологических достижений.[137]137
Grygiel, Great Powers and Geopolitical Change, p. 181; Aron R. Peace and War: A Theory of International Relations. New York: Doubleday, Garden City, 1966. P. 197–198.
[Закрыть] Чтоб исключить любые сомнения относительно того, на каких позициях он стоит, в начале «Демократических идеалов…» Маккиндер пишет:
«На протяжении последнего века под влиянием теории Дарвина люди полагали, что выживают только те, кто может приспосабливаться к условиям окружающей среды. Сегодня, возрождаясь из пепелища [Первой мировой], мы понимаем, что победа человечества состоит в победе над фатализмом».[138]138
Mackinder, Democratic Ideals and Reality, p. 2.
[Закрыть]
Хэлфорд Маккиндер выступал против самоуспокоенности в любой форме. В подтверждение этому вот еще одна яркая цитата из «Демократических идеалов…»:
«Очень соблазнительно в данный момент [1919 год] считать, что война не начнется, так как уставшее человечество решило, что войны больше не будет. Но международное напряжение будет накапливаться, хотя вначале и медленно. После Ватерлоо целое поколение успело вырасти в мире без войн. Кто из дипломатов за круглым столом в Вене в 1814 г. мог предвидеть, что Пруссия когда-либо станет угрожать миру? Можем ли мы так подготовить русло реки под названием “Будущее”, чтобы избежать порогов и перекатов? Именно такая задача стоит перед нами – не больше и не меньше, если мы хотим, чтобы наши потомки были лучшего мнения о нашем здравомыслии и житейской мудрости, чем мы о здравом смысле дипломатов, решавших судьбу Европы на Венском конгрессе».[139]139
Mackinder, p. 1.
[Закрыть]
Нет, Маккиндер не был просто фаталистом. Он верил, что природу и географию можно отодвинуть на второй план, но только уважая их, изучая должным образом.
