Текст книги "Месть географии. Что могут рассказать географические карты о грядущих конфликтах и битве против неизбежного"

Автор книги: Роберт Д. Каплан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

В связи с этим возникает вопрос зарождения и конечной судьбы западной цивилизации, сосредоточенной преимущественно в городах, а значит, лишенной, таким образом, связи с землей. А именно такая форма цивилизации в наше время становится в мире доминирующей. Об этом будет говориться далее в книге. Между тем я продолжу обсуждать мысли Мак-Нила, который продвинулся дальше, чем Шпенглер, и гораздо более внимательно отнесся к вопросам климата и географии.

Уильям Мак-Нил пишет, например, что под влиянием субконтинентальных джунглей и муссонных циклов, настраивающих на медитацию и поиски религиозного знания, на Индо-Гангской равнине сложился культурный тип ариев, по нраву своему менее воинственный, нежели народы, населяющие Средиземноморскую Европу. В другом примере он отмечает, что «раннее развитие» греческой Ионии происходило из-за близости и тесных контактов с Малой Азией и Востоком. И все же Мак-Нил и здесь избегает открытого детерминизма. На то есть причины. Несмотря на гористую местность Греции, которая способствовала развитию небольших политических образований, то есть городов-государств, ученый осторожно замечает, что в ряде случаев «прилегающие широкие пространства плодородных земель были аккуратно разделены» между соседними городами-государствами. Так что выходит, что география является лишь одним из нескольких факторов. Однако самым необычным примером, конечно, является история еврейского народа, которая противоречит всей логике географического постоянства основных религий (в особенности индуизма и буддизма) и описанию которой Мак-Нил уделяет достаточно внимания. Полное уничтожение еврейской общины в Иудее, являющееся следствием подавления римлянами восстаний в I и II вв. н. э., не смогло уничтожить иудаизм, который невероятным образом продолжил развиваться и процветать в разбросанных за пределами Палестины западных городах. Эта история длиной в 2000 лет развивалась вопреки законам географии и еще раз показывает, что идеи и деятельность человека важны не менее, чем географические особенности местности, на которой он проживает.[85]85
  Ibid, pp. 177–178, 193–194, 353–354. Toynbee A. J. A Study of History. Abridgement of Volumes VII–X by D. C. Somervell. New York: Oxford University Press, 1957. Pp. 144–145.


[Закрыть]

И все же есть история Европы, корнями уходящая в зарождение истории человечества, в которой главенствующее положение занимает география. Как отмечает Мак-Нил, Западная Европа имела определенные географические преимущества, которые вступили в игру с развитием технологий в так называемое мрачное Средневековье. Это широкие и плодородные равнины, неровная береговая линия с большим количеством естественных портов и гаваней, судоходные реки, текущие на север по этим равнинам и позволяющие торговле распространиться на более широкой территории, чем в Средиземноморском регионе, а также богатые запасы металлов и древесины.[86]86
  Ibid, pp. 451, 539.


[Закрыть] Климат в Европе был суровым, холодным и влажным, и Тойнби, который, как и Мак-Нил, в конечном итоге не был фаталистом, тем не менее пишет: «Покой является врагом цивилизации… Чем спокойнее окружающая обстановка, тем слабее импульсы, побуждающие цивилизацию к развитию».[87]87
  East, The Geography Behind History, p. 128.


[Закрыть] Так что Европа развивалась в сложных климатических условиях, но имела отличные естественные условия для возникновения транспортных узлов и центров торговли. Ибо цивилизации – это во многом мужественная реакция на естественное окружение, демонстрирующая стойкость и силу духа. Так, соседство Скандинавии и военное давление, которое она стала оказывать на морские границы Западной Европы, привели к преодолению феодальной раздробленности и объединению различных земель в королевствах Англии и Франции. Более того, Англия, будучи меньше по размерам, чем феодальные королевства на Европейском материке, но, как пишет Тойнби, «владеющая более четкими территориальными границами» [что понятно, поскольку она все-таки расположена на острове], гораздо быстрее, чем ее соседи, стала «национальным государством», выступающим против феодальных устоев.[88]88
  Toynbee A. J. A Study of History. Abridgement of Volumes I–VI by D. C. Somervell. New York: Oxford University Press, 1946. Pp. 123, 237.


[Закрыть]

Конечно, для некоторых местностей, например Арктики, характерны такие суровые условия, что цивилизация в них погибает либо останавливается в развитии. По словам Тойнби, этому предшествуют чудеса изобретательности, проявляемые культурами, – скажем, способность эскимосов выживать зимой на льду и охотиться на тюленей. Но, совершив этот подвиг и сумев выжить, они не могут настолько покорить природу, окружающую их, чтобы построить развитую полноценную цивилизацию. Тойнби, как и современный ученый-биогеограф из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе Джаред Даймонд, много писал о трудностях и упадке средневековых цивилизаций викингов Гренландии, полинезийцев с острова Пасхи, индейцев анасази на юго-западе США, а также индейцев майя из джунглей Центральной Америки. Они рассматривали все эти народы в качестве примера того, как от выбора пути взаимодействия с окружающей средой зависит выживание обществ и цивилизаций.[89]89
  Toynbee, A Study of History, Volumes I–VI, pp. 146, 164–166. Diamond J. Collapse: How Societies Choose to Fail or Succeed. New York: Viking, 2005. Pp. 79, 81, 106–107, 109, 119–120, 136–137, 157, 159, 172, 247, 276.


[Закрыть] Похоже, что в Европе препятствия в виде климатических и прочих условий окружающей среды оказались оптимальными, стимулируя ее обитателей к высокому уровню развития цивилизации, тем более что Европа и расположена в северной зоне умеренного климата, достаточно близко к Африке, Ближнему и Среднему Востоку, евразийским степям и Северной Америке. Так что народы, проживающие здесь, смогли сполна воспользоваться торговыми связями, которые формировались на протяжении столетий, сопровождаемые техническим прогрессом в судоходстве и других сферах[90]90
  Европа ни в коем случае не уникальна в этом отношении. Например, Тойнби описывает, как обитателям Альтиплано пришлось столкнуться с трудностями, связанными с холодным климатом и неплодородными почвами, в то время как жители Тихоокеанского побережья Южной Америки должны были выживать в условиях жары и засухи, что сделало необходимыми работы по орошению земель. Разница между Европой и Южной Америкой, о которой не говорит Тойнби, тем не менее заключается в том, что через Европу с ее естественными водными портами лежали многие торговые и миграционные маршруты. – Прим. авт.


[Закрыть].[91]91
  Toynbee, p. 75.


[Закрыть] Так, то, что Васко да Гама постиг секреты муссонных ветров в Индийском океане, позволило крайней границе Евразии стать местом сосредоточения важнейших морских путей мира, остающихся под контролем Европы. Но, по мнению Мак-Нила, западная цивилизация добилась успеха не только благодаря материальному прогрессу в сложных географических условиях, но и «устранению», как он это называет, «варварских» территорий.[92]92
  McNeill, pp. 565, 724.


[Закрыть]

Уильям Мак-Нил говорит о «безжалостном, практически беспрепятственном захвате цивилизацией территорий», населенных варварскими племенами:

«Именно этот захват способствовал величию и разнородности определенных мировых цивилизаций и увеличению контактов между ними, подготавливая почву для впечатляющего сближения между различными странами мира, которое происходило на протяжении трех-четырех последних столетий».[93]93
  Ibid, p. 253.


[Закрыть]

Заполнение относительно свободных территорий различными мировыми цивилизациями, главным образом в умеренной климатической зоне, началось в основном с великих географических открытий таких мореплавателей, как да Гама, Колумб, Магеллан, и многих других. Эти процессы продолжились с началом революционных открытий в сфере промышленного производства, в сфере транспорта и связи и в определенном роде происходят и по сегодняшний день благодаря тому, что имеет название «глобализация». За это время окончательно исчезли степные народы, поскольку Россия, Китай и империя Габсбургов разделили между собой относительно пустынные равнины и плоскогорья Евразии. Этот же этап истории человечества ознаменовался тем, что по мере продвижения границ США на запад североамериканского континента и захвата Европой в качестве колоний территорий к югу от пустыни Сахара имел место упадок коренных народов, проживавших на этих землях.[94]94
  Ibid, pp. 722, 724.


[Закрыть] В конечном итоге, как пишет Мак-Нил, мир теперь окончательно объединен главным образом под западной эгидой, все более и более урбанизированной цивилизации. Не стоит забывать, что коммунистическая доктрина, хотя и являлась продолжением тоталитарных тенденций в русле восточного православия и, следовательно, противостояла либерализму, также является идеологией индустриализованного Запада. Нацизм тоже возник как аномальное порождение задушенного инфляцией, стремительно модернизирующегося Запада. Мак-Нил говорит не о политическом единении, а об обширных культурных, географических и демографических тенденциях.

Хотя заполнение пустых пространств на карте мира и является центральной темой «Восхождения Запада», это справедливо лишь отчасти. Тот факт, что две железнодорожные колеи, тянущиеся навстречу друг другу, встречаются и соединяются, еще не означает, что между конечными пунктами нет пустынных или малозаселенных территорий. Границы могут быть закрыты формально, но с невероятной скоростью увеличивается плотность населения и возрастает связь с помощью электронных средств массовой информации. И именно из-за этой огромной скорости развития мира, в котором мы сегодня живем, и разворачивается основная политическая драма наших дней. Мак-Нил мог считать объединенным мир, где одна часть цивилизованного общества располагается не дальше, чем в нескольких неделях езды от другой.[95]95
  Ibid, p. 728.


[Закрыть] Но как меняется геополитика, когда самых отдаленных мест земного шара можно достичь в течение нескольких дней или даже часов, как в наше время? В определенном смысле мир был объединен в XVIII–XIX вв., но в отношении демографии и технического развития тот мир мало напоминает мир начала XXI в. Главная драма нашей эпохи, как мы увидим, – это постепенное заполнение пространства, что приводит к географии без свободных территорий, где государствам и вооруженным силам, чтобы поместиться в заданных границах, остается все меньше и меньше пространства. Если моторизованным войскам противоборствующих сторон, действовавшим, к примеру, 100 лет назад, чтобы войти в боевое соприкосновение друг с другом, необходимо были пройти немалое расстояние, то в наши дни речь идет о дальности полета межконтинентальных ракет. География при таком сценарии никуда не исчезает, а, как мы видим, становится еще более важной.

Для того чтобы посмотреть на этот аргумент с другой точки зрения, вернемся к работе Моргентау. Он пишет, что как раз имперская экспансия на относительно свободные географические области в XVIII–XIX вв. в Африке, Евразии и на западе Северной Америки направила политические амбиции великих держав на периферию мира, таким образом сглаживая конфликты между ними самими. Например, чем больше Россия, Франция и США концентрировались на империалистическом распространении своей власти на дальних территориях, тем меньше внимания они обращали друг на друга и тем более спокойной (в определенном смысле) была обстановка в мире.[96]96
  Gilpin R. War and Change in World Politics. New York: Cambridge University Press, 1981.


[Закрыть] Но к концу XIX в. великие национальные державы и империи Запада окончательно оформились (особенно это относится к Германии) и могли дальше расширять территории только за счет друг друга.[97]97
  Morgenthau, pp. 354–357.


[Закрыть] Моргентау резюмирует:

«Когда политическое равновесие, которое теперь в основном сохраняется на трех континентах, достигает мирового масштаба, противопоставление зоны влияния великой державы и ее центра, с одной стороны, и периферии и свободных зон за ее пределами, с другой стороны, должно неизбежно исчезнуть. Периферийные зоны влияния политического соотношения сил теперь совпадают с пределами земли».[98]98
  Ibid, p. 357.


[Закрыть]

Взгляды Моргентау, которые он излагал в годы напряженности начального периода холодной войны, заставляют видеть опасность между строк, в то время как мнение его коллеги по университету Мак-Нила, сформированное на более поздней и уже более стабильной стадии холодной войны, вселяет надежду:

«Династия Хань в Древнем Китае… положила конец волнениям и междоусобицам, создав имперскую бюрократическую структуру, которая с редкими сбоями и небольшими изменениями просуществовала практически до наших дней. Похоже, страны XX столетия, воюющие между собой, стремятся к подобному разрешению своих конфликтов…».[99]99
  McNeill, p. 807.


[Закрыть]

Падение Берлинской стены в 1989 г., несомненно, служит подтверждением оптимистических ожиданий Мак-Нила. Тем не менее можно утверждать, что современный мир не перестает быть менее опасным, нежели во времена холодной войны, поскольку свободные зоны на политической карте мира не перестают сокращаться по целому ряду геополитических причин. Возьмем для примера Китай. Мао Цзэдун ценой огромных усилий, конечно, стабилизировал и укрепил позиции Китая как современного государства. Сейчас страна переживает экономический подъем и наращивает военную мощь в качестве великой державы. На шахматной доске Евразии присутствует такое количество китайских фигур, какого Моргентау не мог себе вообразить. Одновременно с этим даже в самых дальних уголках мира возникают все новые города, и это несмотря на то, что Шпенглер считал отход от сельского хозяйства и культивирования земли началом упадка культуры и человеческой цивилизации. Просторные и многолюдные городские конгломерации, как и предчувствовал Мак-Нил, ведут к интенсивной, хотя и вызывающей беспокойство трансформации религии и самосознания.[100]100
  Ibid.


[Закрыть] Например, ислам все менее похож на традиционную, привязанную к земле религию и все больше приобретает очертания строгой, в некоторых случаях связанной с определенной идеологией веры. Это нужно для того, чтобы контролировать поведение людей в громадных безликих городских трущобах, где не так распространены большие семьи и кланы. В результате на Ближнем Востоке появляются мегаполисы и целые агломерации небольших городов в прежде сельской местности, в которых, несмотря на крайнюю бедность, наблюдается очень низкий уровень преступности. Однако иногда побочным следствием такой исламской урбанизации является глобальный терроризм, нарушающий политическое равновесие в мире. Христианство также становится более подверженным влиянию идеологии, что является следствием стресса, в котором пребывают бо́льшую часть времени жители американских пригородов на Юге и Западе США. Традиционный национализм вытесняется из городов Европы поклонением природе, учитывая, что Евросоюз как супердержава остается чем-то абстрактным для большинства европейцев, за исключением разве что элиты. В то же время война больше не является «развлечением для королей», как в Европе XVIII в. Сейчас она – инструмент националистического или религиозного фанатизма как в крупных масштабах (например, нацистская Германия), так и в более мелких (например, «Аль-Каида»).[101]101
  Toynbee, A Study of History, Volumes I–VI, p. 284.


[Закрыть] Добавьте к этому угрозу ядерного оружия в руках радикально настроенной элиты на государственном и негосударственном уровне. И среди всех этих сложных, бушующих перемен классическая география возвращает себе свои позиции, оказывая влияние на напряженные отношения между Западом, Россией, Ираном, Индией, Китаем, Кореей, Японией и т. д., и каждый случай мы рассмотрим в деталях. Тезис Мак-Нила о взаимодействии между цивилизациями, справедлив сегодня как никогда прежде. Но было бы ошибкой приравнивать зарождающуюся в наши дни мировую культуру межгосударственных взаимоотношений к политической стабильности: ведь географическое пространство (именно потому, что на нем размещается все больше людей и его ценность как никогда высока) все еще имеет значение, и это значение – огромно.

В то время как научный интерес Мак-Нила относился ко всему миру, исследования Ходжсона, которые нас сейчас интересуют, более узконаправленны и касаются Большого Ближнего Востока. Тем не менее Ходжсон, пламенный приверженец квакерства, скончавшийся в возрасте 46 лет, демонстрирует удивительное трудолюбие и честолюбивые замыслы в своем трехтомном труде «История ислама: Исламская цивилизация от рождения до наших дней», опубликованном в полном виде в 1974 г., шесть лет спустя после смерти автора. Этот по большей части забытый уже историк из Чикагского университета гораздо менее известен среди современных журналистов, чем ряд других выдающихся ученых, исследующих Ближний Восток, таких как Бернард Льюис из Принстонского университета или Джон Эспозито из Университета Джорджтауна. Ходжсон в своем монументальном труде в отличие от Мак-Нила поместил ислам в географическом и культурном плане в контекст более крупных течений мировой истории. Стиль Ходжсона может показаться излишне академическим и непонятным. Но если читатель приложит некоторые усилия, он будет вознагражден исчерпывающим объяснением, как ислам смог зародиться, укорениться и так невероятно быстро распространиться не только по Аравийскому полуострову и Северной Африке, но и по всему побережью Индийского океана, а также на территории от Пиренейских гор до Тянь-Шаня.[102]102
  Toynbee, Volumes VII–X, p. 121.


[Закрыть]

Важно отметить, что Ходжсон написал значительную часть «Истории ислама» в 1950–1960-х гг., когда в центре внимания всех мировых СМИ в основном пребывала холодная война в Европе. Тем не менее в первом томе он раскрывает тему, придерживаясь мнения, что европоцентрическое видение мира всегда было неверным, а в определенных принципах составления географических карт неизбежно таится некоторое предубеждение[103]103
  Примеры европоцентрических принципов нанесения на карту см. в Black, Maps & History, с. 60–62. – Прим. авт.


[Закрыть].[104]104
  Пример европоцентрического сопоставления карт см. Black, Maps & History, pp. 60, 62.


[Закрыть] «Абсурдность ситуации скрывалась за все более широким использованием визуально совершенно искаженной карты мира в проекции Меркатора, которая, увеличивая северную часть, заставляет искусственно ограниченную Европу выглядеть больше, чем вся Африка, и делает непропорционально маленькой Индию». После этого Ходжсон акцентирует внимание читателя на юге и востоке на том, что он называет Ойкуменой (древнегреческий термин, обозначающий «обитаемую часть» мира), на средних широтах зоны афро-азиатской части суши, простирающейся от Северной Африки до границ Западного Китая, территории, которую он также называет «пространством от Нила до Окса».[105]105
  Hodgson M. G. S. The Venture o f Islam: Conscience and History in a World Civilization. I: The Classical Age of Islam. University of Chicago Press, 1974. Pp. 50, 56, 60–61, 109–111 (в русском переводе: Ходжсон М. Дж. С. История ислама: Исламская цивилизация от рождения до наших дней / Пер. с англ. А. Н. Гордиенко, И. В. Матвеева, Н. В. Шевченко. М.: Эксмо, Наше слово, 2013).


[Закрыть] Конечно, в этих определениях существуют неясности, которые иногда противоречат друг другу. Например, регион «от Нила до Окса» обозначает район, ограниченный Египтом с запада, в то время как Ойкумена может относиться к зоне, которая начинается значительно дальше на запад вдоль африканского побережья Средиземного моря. Дело тут в том, что строгие разграничения времен холодной войны, пик которой пришелся на время написания книги, с четким разделением на Ближний Восток, Анатолию и Индийский субконтинент, перестают действовать, когда Ходжсон показывает нам более органичную географию, с которой культура и природный ландшафт снимают привычные ограничения. То есть широкое и опаленное солнцем пространство между цивилизациями Европы и Китая, – в действительности мир в понимании Геродота, где, по мнению Ходжсона, находится ключ к мировой истории.

Учитывая, как глобализация сейчас стирает границы, регионы и культурные различия, нарочито грандиозная и гибкая географическая концепция Ходжсона на самом деле очень полезна, поскольку дает нам понять, насколько карта рельефа может сопротивляться фиксированным и жирным линиям границ. Таким образом, Ходжсон помогает читателю представить себе изменчивый мир времен поздней Античности, времена когда появился ислам, а также современный мир, в котором Китай и Индия наращивают свое экономическое присутствие на Большом Ближнем Востоке (в былые времена – в Ойкумене). В это же время страны Персидского залива делают то же самое в Африке, разрушая этим уже привычные нам искусственные границы.

«Регион, где суждено было сформироваться исламской культуре, практически может быть определен методом исключения, – поясняет он, – как совокупность земель, где не укоренились традиции Греции и санскрита и от которых европейский и индийский регионы в конце концов отделились. В этом понимании наш регион в осевое время (в 800–200 гг. до н. э.) состоял из тех земель между Средиземным морем и горной системой Гиндукуш (территория современного Афганистана), в которых культуры Греции и санскрита в лучшем случае получали локальное и недолгое распространение». На этом участке Большого Ближнего Востока, простирающемся почти на 5000 км в нижней среднеширотной умеренной зоне, две географические особенности способствовали развитию высокой культуры: выгодное местоположение для торговли, в особенности положение Аравии и Плодородного полумесяца, через которые проходили торговые пути от одной границы Ойкумены до другой, а также засушливость региона.

Последний пункт требует объяснения. Ходжсон утверждает, что нехватка воды уменьшала количество материальных благ, которые можно было бы получить от сельского хозяйства. По этой же причине скопления участков плодородной земли встречались редко, что делало жизнь в сельской местности нестабильной и второсортной по сравнению с жизнью в городах и оазисах. Деньги и власть концентрировались в руках торговцев, которые проживали в стратегически важных точках длинных торговых маршрутов Ближнего Востока. Особенно важными были те торговые пути, которые располагались близко к морским магистралям Красного и Аравийского морей, а также Персидского залива. Они предоставляли арабским торговцам стратегически крайне важный доступ к колоссальным потокам торговли, проходящим через Индийский океан. А поскольку это был мир торговли, основанный на устных договорах, этика поведения и «честное ведение дел» были крайне важны для стабильности экономической жизни. Таким образом, поскольку влияние и Византийской, и Сасанидской империй, расположенных к северу, слабело в Анатолии и Персии, то в Аравии и Плодородном полумесяце развились подходящие условия для появления веры, которая придавала особое значение этике по сравнению с той верой, которая просто обеспечивала «смену сельскохозяйственных сезонов». Так, ислам возник на основе принципов, проповедуемых купцами и торговцами, под влиянием дыхания пустыни.[106]106
  Hodgson, T he Ve n ture of I slam, 1: pp. 114, 120–124, 133. Hodgson M. G. S. The Venture of Islam: Conscience and History in a World Civilization, 2: The Expansion of Islam in the Middle Periods. University of Chicago Press, 1974. Pp. 65, 71.


[Закрыть]

Самым важным центром торговли в Западной и Центральной Аравии была Мекка в Хиджазе, регионе поблизости от Красного моря. Она располагалась на пересечении двух основных маршрутов. Один простирался на север и на юг, соединяя Йемен и порты Индийского океана с Сирией и Средиземноморским регионом, а Мекка была посреди пути. Второй путь шел на запад и на восток, соединяя Африканский Рог на противоположном берегу Красного моря с Месопотамией и Ираном на берегах Персидского залива. Мекка была расположена достаточно далеко от центра Сасанидской империи в Иране, чтобы не зависеть от нее, хотя и была подвержена влиянию светских, религиозных и философских веяний – зороастризма, манихейства, эллинизма, иудаизма и т. д. – со стороны Персии, Ирака и Малой Азии. Хотя в Мекке и не существовало большого оазиса, в ней было достаточно воды для верблюдов. Холмы защищали ее от пиратов Красного моря, и она обладала святыней, Кааба, где были собраны священные символы всех кланов региона, что привлекало паломников из самых далеких земель. Все это складывалось в широкий географический контекст, в котором появился пророк Мухаммед, уважаемый местный торговец и купец, который в возрасте «за 30» озаботился вопросом, как жить честно и непорочно. Мекка была не захолустным лагерем в пустыне, а живым многонациональным центром местной цивилизации.[107]107
  Hodgson, 1: pp. 154, 156, 158.


[Закрыть]

Конечно, география, вплетенная Ходжсоном в сложные узоры его повествования, не объясняет ислам полностью, ведь религия по самой своей сути основывается больше на метафизических материях, чем физических. Но он показывает, как географическая среда способствовала развитию региона и, включая в себя множество факторов, таких как ислам, влияла на принципы торговли и перемещения бедуинских племен, которые в свою очередь сформировались под влиянием засушливых географических условий региона, испещренного торговыми маршрутами.

Территория Аравии, по которой перемещались бедуины, была ограничена тремя географическими зонами с развитым сельским хозяйством: Сирией на севере, Ираком на северо-востоке и Йеменом на юге. Каждый из этих трех регионов, в свою очередь, был соединен с «политическим центром», нагорным районом, который в VI–VII вв. осуществлял над ними контроль. В случае Сирии это были гористые районы Анатолии, в Ираке – возвышенности Ирана, а вот связи Йемена с Абиссинскими горными районами (современная Эфиопия) были несколько слабее. Ислам воцарился на большинстве этих территорий, но география частично сыграла роль в том, что эти районы цивилизации с развитым сельским хозяйством, в особенности Сирия и Ирак, расположенные на изгибах Плодородного полумесяца, сохранили свою индивидуальность и стали конкурирующими центрами исламского мира.[108]108
  Hodgson, 1: p. 151, 204–206, 229.


[Закрыть]

Исторический обзор позднего античного периода и эпохи Средних веков, сделанный Ходжсоном в первых двух томах его монументального труда, во многом объясняет, как возникли современные государства Ближнего Востока, став очевидным результатом западного колониализма, и почему они в меньшей мере являются искусственными образованиями, чем можно предположить. Как видно, Египет, Йемен, Сирия и Ирак, не говоря уже о Марокко, окруженном морями и Атласскими горами, и Тунисе, ставшем наследником античного Карфагена, с античных времен защищали границы цивилизаций, будучи правомерными предшественниками современных государств, пусть даже границы этих государств, проходящие среди пустынь, часто можно назвать условными. Тойнби, сокрушаясь о разделении арабского мира, предполагает, что насильственная европеизация «стала преобладать до того, как появились какие-либо признаки общего исламского государства».[109]109
  Toynbee, Volumes I–VI, p. 271.


[Закрыть] Но тот факт, что ислам сформировал мировую цивилизацию, еще не означает, что ей суждено существовать одним государством, потому как Ходжсон показывает, что у этой цивилизации имелось много населенных центров, у которых было богатое прошлое и до распространения ислама, и все это сыграло свою роль в эпоху постколониализма. Гористые районы Ирана, как пишет Ходжсон, всегда были связаны с политикой и культурой Месопотамии, что стало очевидным в 2003 г., после вторжения США в Ирак, которое заново открыло Ирану путь в регион. В самом деле, граница между Персией и Месопотамией, которая постоянно перемещалась и долгое время проходила по реке Евфрат, теперь находится в самом сердце Ирака. Арабы завоевали Сасанидскую империю, расположенную в центре Иранского плоскогорья, в 644 г. н. э. спустя всего лишь 22 года после хиджры, переселения Мухаммеда из Мекки в Медину, события, которое ознаменовало начало эпохи ислама в мировой истории. Но Анатолийские горы были расположены дальше и на более обширной территории. Частично именно благодаря географии турки-сельджуки, а не арабы завоевали центр Анатолии и установили власть ислама лишь спустя более 400 лет, победив Византийскую империю в битве при Манцикерте в 1071 г.[110]110
  Абиссинское нагорье было еще менее доступным и осталось под влиянием христианства.


[Закрыть].[111]111
  Ibid, p. 268.


[Закрыть]

Сельджуки были кочевым народом из степей, расположенных глубоко в центре Евразии, которые вторглись в Анатолию с востока (Манцикерт находился в Восточной Анатолии). Но, как и арабам, так и не сумевшим завоевать плоскогорья Анатолии, сельджукам не удалось установить стабильную власть над самым сердцем исламской цивилизации – Плодородным полумесяцем и Иранским плоскогорьем, не говоря уже о Хиджазе и остальной территории пустынной Аравии, расположенной к югу. И вновь не последнюю роль сыграла география (хотя турки-османы, наследники сельджуков, впоследствии завоевали пустыни Аравии, их власть в этом регионе никогда не была крепкой). Власть тюрков распространялась до Бенгалии, на самом востоке Индостана. Но это было частью миграции населения на юг, через всю среднеширотную часть Евразии, расположенную с востока на запад. Эти тюркские кочевники составляли основную массу племен под контролем монгольских войск (сами монголы были тогда достаточно немногочисленной элитой). Мы поговорим о монгольских ордах и их геополитическом значении позже, но здесь интересно отметить мнение Ходжсона о том, что кочевой образ жизни монголов и тюркских народов, передвигавшихся на лошадях, в конечном итоге сыграл гораздо более важную роль в истории, чем кочевничество арабов, которые использовали верблюдов. Поскольку лошади не выдерживали засушливого климата пустынь Ближнего Востока, а овцы, которых эти кочевники часто брали с собой, требовали достаточно большого количества еды, армии под контролем монголов избегали далекой Аравии. Они предпочитали разорять Восточную Европу, Анатолию, Северную Месопотамию и Иран, Центральную Азию, Индию и Китай, как регионы с более приемлемым климатом. Все эти территории в целом имели огромное стратегическое значение на карте Евразии перед тем, как в военном деле стал использоваться порох. Тюркско-монгольские завоевания могут считаться одними из самых значимых событий в мировой истории во втором тысячелетии нашей эры, и важную роль в них сыграли географические особенности распространения некоторых животных.[112]112
  Hodgson, 2: p. 54, 396, 400–401.


[Закрыть]

Рассуждения Ходжсона о монголах показывает, что «История ислама» представляет собой гораздо больше, чем просто научный труд. Назвать Ходжсона специалистом в области арабистики или исламистики означает значительно преуменьшить его достижения. В его толковании ислам – это механизм, раскрывающий наиболее важные интеллектуальные, культурные и географические тенденции, оказывающие влияние на общественные отношения афроевразийских стран, всего Старого Света, с античной Ойкуменой в центре. Это не труд по географии как таковой. Ходжсон уделяет такое же внимание определению суфийского мистицизма, как и ландшафту, а также другим бытовым традициям, относящимся к вероисповеданию. И все же, говоря о географии, он показывает, как та взаимодействует с политикой и идеологией, определяя своеобразие истории. Например, в конце XIII в. в Анатолии турки-османы в конечном итоге пришли на смену своим тюркским собратьям, сельджукам. «Монолитная военная кастовая система османов очертила “незыблемые географические границы” на подконтрольных территориях, в отличие от России или, скажем, даже монголов, находившихся на более примитивном уровне развития общества». Османам была свойственна единая огромная армия, с которой непременно всегда должен быть падишах, или император. В то же время им приходилось действовать из одной столицы, Константинополя, в северо-восточном Средиземноморье, рядом с Черным морем, где была сосредоточена объемная бюрократическая структура султаната. «В результате обширную военную кампанию можно было проводить только в те земли, куда получалось добраться за один сезон». Так что Вена на северо-западе и Мосул на юго-востоке были географическими пределами османской сухопутной экспансии. Армия могла бы перезимовать в Софии или Алеппо, расширяя эти пределы, но кампания тогда неизбежно бы осложнялась трудностями, связанными с провизией, товарами и ресурсами. В целом тем не менее такая абсолютистская система, при которой вся власть, личная и бюрократическая, концентрировалась в Константинополе, делала географическое положение столицы решающим фактором. В определенной степени это можно назвать противоположностью человеческому фактору и привело в конечном итоге к упадку этого военного государства, поскольку, когда османская экспансия достигла своих географических пределов, боевой дух простых солдат, равно как и их награды, стал постепенно исчезать. Менее централизованное государство, возможно, имело бы своим результатом более стабильную империю, чем та, что оставлена на милость географии. Что касается флота, жесткая тирания дислокации усиливалась давлением абсолютизма, и военно-морские силы османов в основном были собраны в Черном и Средиземном морях, недалеко от дома, лишь ненадолго добившись успеха в сражениях с португальцами в Индийском океане.[113]113
  Hodgson M. G. S. The Venture of Islam: Conscience and History in a World Civilization. 3: The Gunpowder Empires and Modern Times. University of Chicago Press, 1974. Pp. 114, 116.


[Закрыть]