Текст книги "Город клинков"

Автор книги: Роберт Беннетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Она смотрит на море и вспоминает.

* * *

Бисвал раз за разом повторял: у нас тут цивилизованная, стратегически обоснованная миссия – отъем провианта, уничтожение ресурсов.

– И только это, – повторял он. – Мы сожжем фермы, и континентская армия ослабеет без поставок провианта.

Однако очень скоро вести цивилизованную войну стало сложно. Желтая рота приказывала жителям городков эвакуироваться, но те не желали смирно покидать свои дома. И они не собирались стоять и смотреть, как Желтая рота сжигает их жилища – да что там, любой след их жизни. Континентцы кидались в бой: мужчины, женщины, дети сражались за свои городки. А Желтая рота сражалась с ними.

Мулагеш помнит, как лежала среди колосьев пшеницы и целилась из арбалета в окно на втором этаже фермерского дома. Прямо под окном на земле истекал кровью один из ее солдат. Маленькая стрела торчала у него под ключицей, и он одной рукой теребил ее, пытаясь вытащить. Она ждала, ждала, и тут в окне появился человек с коротким луком.

Девочка. Лет тринадцати. Мулагеш не стала приглядываться, потому что палец ее уже нажал на спусковой крючок, посылая восемь дюймов стали той прямо в сердце. И девочка…

Упала. Как будто не было ее никогда.

Она не помнит, что сталось с раненым солдатом. Умер, наверное. Поначалу они несли большие потери. А потом, на подходе к Сараштову, Желтая рота перестала выдвигать континентцам требования сдаться и эвакуироваться. Она стала нападать без предупреждения. Слишком многих они потеряли от рук жителей, которые встречали их топорами и стрелами. И плевать, что стреляли дети. Желтая рота налетала на городки по ночам, поджигая соломенные крыши и угоняя скот, пока люди метались между домами как безумные.

Из зданий, шатаясь, выбирались люди в горящих ночных рубахах, делали последние шаги, покачиваясь, как изуродованные куклы. Животные верещали, когда Желтая рота гнала их по улицам, чтобы зарезать к ужину. Она помнит, как они резали и резали скотину, которая отставала от стада. Резали и бросали гнить на земле. И мухи – мухи вились над ними роями. Лучше зарезать и бросить, пусть гниет. Зато не достанется континентцам.

Перед глазами вдруг встает картина: обезумевший от ужаса конь налетает на детские качели и виснет, запутавшись в цепях и задыхаясь. Огромное, красивое животное бьется в мучительной агонии, копыта беспомощно колотят по грязи. А она и остальные солдаты Желтой роты идут себе мимо как ни в чем не бывало.

За три недели они разорили восемь деревень. И вот, когда уже пошел слух о бандитствующей в самом сердце континентских угодий роте сайпурцев, деревни быстро опустели.

К тому времени, как Желтая рота вышла к воротам Мирграда, в городе постепенно уяснили, что Бисвал и его люди в одиночку сумели уничтожить две трети припасов всего за несколько недель. Если осада начнется прямо сейчас, они продержатся всего-то считаные дни. Им оставалось только надеяться, что континентская армия вернется и изничтожит бандитов.

И надежда эта почти оправдалась – со стен заметили приближающуюся континентскую армию. Однако солдаты возвращались вовсе не затем, чтобы сокрушить Желтую роту, – они спешно отходили, а генерал Пранда уже наступал им на пятки. Все эти недели континентские солдаты наблюдали столбы дыма к северу от своих порядков и понимали, что сайпурцы жгут их дома. Солдаты дезертировали толпами, и боевой дух падал с каждым днем. Тогда генерал Пранда перешел в наступление и опрокинул их редеющие с каждым днем порядки.

Оказавшись зажатой между войсками генерала Пранды и Желтой ротой, континентская армия потерпела сокрушительное поражение. Через несколько часов Бисвал уже стоял перед воротами Мирграда. Он потребовал открыть их – и они отворились с лязгом и скрежетом.

Он уже хотел вступить в город, но тут на взмыленном коне примчался полковник Ади Нур, спешился и с размаху дал Бисвалу в челюсть.

Мулагеш помнит, как будто это случилось вчера: Нур, потный, черный от дыма, форма в пятнах крови, стоит над ее лежащим на земле командиром и кричит:

– Что ты наделал? Во имя всех морей и звезд, Бисвал, какого дьявола! Что ты наделал?!

* * *

Как и все офицеры под командованием Бисвала, утвержденные в звании или нет, Мулагеш предстала перед самим генералом Прандой для длительного допроса.

– Каковы были цели Бисвала в ходе этой операции?

– Уничтожить провиант для континентской армии, сэр.

– Вы поэтому убивали мирных жителей? Они что, тоже провиант?

– Это были враги, сэр.

– Это были мирные жители, сержант.

Пранда, естественно, не утвердил ее повышение в звании.

– С нашей точки зрения, разницы между ними и комбатантами не было.

– Почему вы так говорите? Когда было принято это решение? И кем?

Она молчит.

– Кто принял это решение, сержант?

Она пытается вспомнить. Все дни слились в один, и она уже не помнит, какие решения она принимала лично, а какие были приняты, хоть и не озвучены, целой ротой.

– Что вы имели в виду, когда сказали, что разницы не было, сержант?

– Я… я думаю, что имела в виду, что не было разницы между солдатом и мирным жителем, трудящимся ради того, чтобы этого солдата накормить.

– А между тем между ними есть разница, сержант. И есть разница также между солдатом и налетчиком, убийцей. И ни вы, ни Бисвал не имели права эту разницу позабыть.

Она молчала.

– Все солдаты согласились участвовать в походе? – спрашивает Пранда. – Никто не сопротивлялся?

Мулагеш понимает, что ее губы дрожат:

– Не-нет…

– Нет? Что нет?

– Некоторые… некоторые возражали.

– Они в этом не желали участвовать?

Она качает головой.

– Что они делали, эти солдаты, которые не участвовали?

Она молчит.

– Что они делали, сержант?

И тут она вспоминает, словно ей это приснилось или произошло давным-давно: Санхар и Банса стоят перед Бисвалом и говорят, что больше не будут участвовать в подобных делах, и Бисвал меряет их взглядом с головы до пят и вдруг зовет ее.

И это воспоминание, такое яркое и свежее, неумолимо врывается в ее разум, и что-то внутри нее надламывается, оставив тоненькую трещину, и она вдруг понимает, что наделала, что они все наделали, – и, разрыдавшись, оседает на пол.

До нее долетает голос пришедшего в ужас Пранды:

– Во имя всех морей, она же еще девочка, посмотрите! Да она просто ребенок еще!

* * *

Сайпурская армия отреклась от Желтой роты и того, что она сделала. Они, возможно подражая Светским Установлениям, решили просто не признавать, что во время Желтого похода произошло то, что произошло. Сама Желтая рота была слишком многочисленна для того, чтобы запереть ее куда-нибудь и выбросить ключ в море. К тому же Сайпур отчаянно нуждался в человеческих ресурсах, чтобы установить контроль над Континентом. И да, некоторые командиры одобрили действия Бисвала. Он ведь выиграл войну, разве нет? Он сумел положить конец конфликту, который длился три кровавых года. И за сколько? Чуть ли не за месяц.

Бисвала перевели на Континент на другую, не столь публичную должность. Мулагеш такого даже не предложили. Она все думала: что они с ней сделают, когда она отслужит свой срок в армии? Вышвырнут прочь? Бросят ее на Континенте одну? Но в результате они вынесли, возможно сами того не зная, самый тяжелый для Мулагеш приговор: они отправили ее домой с умеренными почестями.

Дом. Во время Желтого похода она даже и не думала, что увидит его снова. Но когда она вернулась, оказалось, что жизнь в Галадеше ничуть не лучше, чем тот поход через брошенные и сожженные дома и фермы. Она смотрела вокруг, но все казалось ей странным, далеким, даже звуки доносились словно через стекло. Это было невыносимо. Она не сумела привыкнуть к беспечальной и бездумной жизни. Специи, соль, да что там, просто вареная пища никак не лезли ей в горло. Ей понадобился год, чтобы снова начать спать в кровати и привыкнуть к комнатам с окнами.

Она попыталась работать. Даже замуж вышла. И там и там она потерпела горестное поражение. Ничего из этого не получилось. Шаг за шагом она осознавала, что разорила и уничтожила не только континентские деревни и городки. Где-то в глубине души, в тайном месте, о котором она и сама не знала, тоже все перегорело и погибло. И только сейчас, на гражданке, она поняла, что потеряла.

Однажды она сидела в винном баре в Галадеше, уже порядочно навеселе, глядя в свой бокал и думая, как бы пережить завтрашний день, и услышала у себя за плечом голос:

– Мне сказали, что я могу найти вас здесь.

Она подняла взгляд и увидела сайпурского армейского офицера. Тот стоял за ее спиной, и на нем была не форма, а рабочая одежда. Мулагеш его вспомнила – это он дал Бисвалу в челюсть и сидел рядом с Прандой, пока ее допрашивали. Нур – вот как его зовут. Полковник Нур.

Он присел рядом с ней и заказал себе выпить. Она спросила, зачем она ему понадобилась.

– Затем, – медленно проговорил он, – что я думаю: вы, как остальные ветераны, с трудом вписываетесь в мирную жизнь. И я хотел встретиться с вами, чтобы предложить возобновить службу в армии.

– Нет, – резко ответила она. – Ни за что.

– А почему нет? – спросил он, хотя видно было, что он ждал такого ответа.

– Я не… я не хочу возвращаться. И не вернусь. Не хочу проходить через то же самое.

– Через что? Через бои? Через убийства?

Она кивнула.

Он сочувственно улыбнулся. Не очень-то он походил на солдата: лицо суровое, однако что-то в нем было такое привлекательное – чего не было у других старших по званию офицеров.

– Солдаты не только убивают, Мулагеш. Большинство нынче вообще даже не занимается этим. Мы оказываем поддержку, сохраняем порядок и строим.

– И что?

– А то, что… я думаю, вам захочется снова пойти служить, чтобы принести пользу. Вам же еще двадцати нет, Мулагеш. У вас вся жизнь впереди. Думаю, лучше потратить ее на что-нибудь хорошее. А не на то, чтоб наливаться дешевым вином.

Мулагеш молчала.

– Так вот, если вам интересно, то у нас сейчас воплощается в жизнь новая программа, ее цель – создать систему управления на Континенте. Мы размещаем там военные контингенты, которые призваны оказывать поддержку и сохранять мир.

– Что-то вроде полиции?

– Что-то вроде, да. Полковник Малини будет заниматься Мирградом, но ему нужны помощники. Заинтересованы вы в том, чтобы, возможно, вернуться на Континент и помочь ему? Вы хорошо знаете эти места. Может, на этот раз вы сумеете применить свои знания в мирных целях.

* * *

Мулагеш стоит на краю утеса и смотрит вниз. Там на скалах гнездятся чайки: они летают туда и сюда над волнами, ловя мошек – фарфорово-белых и жутковато светящихся в лунном свете. Кроме нее, тут никого нет. Ни одной живой души на полмили вокруг.

Над горизонтом ворочаются грозовые облака, полыхает молния. Надвигается буря – и здесь, пожалуй, уже опасно находиться.

Как бы хотелось вырасти. Перерасти воспоминания о Желтом походе. Но эти воспоминания, нахлынувшие в шахтах – молоденький Банса, еще не вошедший в полный возраст, стучит по стене разоренного дома, он пока не знает, что ждет его впереди, буквально через несколько дней, – эти воспоминания словно превратили всю ее жизнь после Желтого похода в следы дыхания на стекле, следы – их можно запросто стереть рукой и увидеть в окно все тот же страшный, курящийся дымами ландшафт, от которого невозможно отвернуться, который невозможно не видеть, даже если закрыть глаза.

Мулагеш смотрит на этикетку на бутылке вина. Какая-то вуртьястанская гадость. Она допивает, подходит к краю утеса и выкидывает ее.

Потом глядит, как та, посверкивая, летит вниз, словно зеленая слеза, падающая в темный океан. А потом разбивается в пыль о камень. Звука удара Мулагеш не слышит.

Она смотрит на отражающуюся в волнах луну. А что, если луна – это такая дыра в мироздании и в нее можно залезть и выпасть с другой стороны? Выпасть туда, где можно наконец отдохнуть.

Но потом все меняется, и луна скалится, как голый череп.

Мулагеш смаргивает. К ее удивлению, лунное отражение опять меняется, и теперь это не череп, а женское лицо, бесстрастное и неподвижное, лицо, над которым перекатываются волны.

– Какого демона? – бормочет она.

И тут океан вскипает, словно что-то выстреливает из его глубин.

Оно поднимается, поднимается…

И тут Мулагеш видит, что это. Видит ее.

Она встает невозможно быстро, как кит, в прыжке разбивающий поверхность воды, – вода стекает с ее огромных плеч, с ее ладоней. Стекает по подбородку. Она огромна, она гигант, закованный в металл: в сталь, железо и бронзу с пятнами ржавчины. Когда она встает, огромные утесы едва достают до ее груди, и вот она стоит, чудовищных размеров, поблескивающее существо, четко вырисовывающееся на фоне ледяной луны и звезд. Лицо ее холодно и ничего не выражает: это бесстрастная стальная маска, глаза ее темны и пусты.

На ней шлем, понимает Мулагеш. И она не из металла, на ней доспех – неземной красоты доспех, изукрашенный узорами, на груди пластина поверх кольчуги, и на пластине этой выгравированы тысячи жутких образов поражающих своей жестокостью битв и сражений.

Она величественна, ужасна и прекрасна. Она – это море, луна и утесы. Воплощение войны, воплощение вечной битвы.

– Вуртья, – шепчет Мулагеш.

Это невозможно, этого не может быть – но вот оно есть, и Мулагеш на нее смотрит.

Одна огромная рука в кольчужной сетке хватается за край утеса, и она приподнимается еще выше.

Нет, нет!

Перепуганные чайки кричат. Под ногами Мулагеш земля дрожит, и она нащупывает «карусель» в портупее.

Вуртья возвышается над Мулагеш, объятая тьмой и невероятная, красивая и чудовищная одновременно. Раздается скрежет металла, и ее пустые глаза обращаются к форту. В правой руке что-то сверкает – это меч, и клинок его омыт призрачным, бледным сиянием.

«Я тебя не пущу», – думает Мулагеш.

Она выхватывает «карусель», прицеливается и стреляет. Она видит отражение вспышки в гигантских стальных поножах и смутно понимает, что кричит во весь голос: «Я тебя, мать твою, не пущу!»

Мулагеш понимает, что сходит с ума – нельзя такое видеть смертным, нельзя смотреть на такое, – но, к ее удивлению, Божество реагирует и отступает, словно бы ему причинили боль. Мулагеш слышит, как гулкий и страшный голос кричит у нее в голове: «Стой, глупая женщина! Стой!»

И тут звезды меркнут, и она чувствует, как проваливается куда-то, а где-то вдалеке рокочет гром.

8. Та, что расколола мир надвое

Мы обнаружили, что образы Божеств текучи и меняются от летописца к летописцу, однако Божество Вуртья интересно прежде всего тем, что ее описание стабильно переходит из одного вуртьястанского текста в другой. Изначально ее представляли в виде животного, подлинного монстра, четырехрукого получеловека-полуживотного, дикого и хищного. Для того образа Вуртьи характерны кости, зубы, клыки и рога – естественное оружие животного мира. Некоторые из этих черт перешли и в более поздние изображения.

Но приблизительно начиная с шестого века, в самый разгар Божественных пограничных войн, в ходе которых Божества и их последователи сражались за мировое господство, образ Вуртьи разительно изменился. Она уже не представала в виде зверя – она манифестировалась как четырехрукая женщина в доспехах. Этот доспех существенно опережал свое время: латы поверх кольчуги, кольчуга поверх кожаного панциря, и на латах изображались все ее победы, все враги, которых она повергла, и все было представлено с графической точностью. И вскоре после этого она стала появляться со знаменитым Мечом Вуртьи в руке. Клинок был скован из лунного света, а гардой и навершием служила отрубленная рука сына святого Жургута, самого пламенного почитателя Вуртьи.

Интересно, что это изменение во внешности совпало с другими переменами. Во-первых, после этого преображения появляются первые связные, подробные описания природы вуртьястанского посмертия, словно прежде это посмертие еще не существовало. Во-вторых, хотя Вуртья представала в человеческом образе, четырехрукость сохранялась, причем ее верхняя левая рука теперь отсутствовала, словно ее отрубили во время преображения.

А в-третьих, и это, пожалуй, самое важное, после отмеченных перемен нет ни одного упоминания о том, что Божество Вуртья говорила – ни с другими Божествами, ни со своими последователями.

Ефрем Панъюй. «Природа искусства Континента»

До Мулагеш доносятся пронзительные крики. Где-то кашляют и плюются моторы. Откуда-то пахнет дымом. Но это не стрельба – ее вполовину работающий мозг отмечает, что да, не похоже на бой.

Потом – вспышка, удар, звон. По лицу бьют дождевые струи. Мулагеш приходит в себя.

Она лежит на мокрой земле. Дождь барабанит по спине. Она медленно припоминает, что у нее есть конечности. Она переворачивается, плечи тут же отдают болью. Мулагеш смотрит вверх.

Вуртьи больше нет. Дождь поливает утесы, ручейки воды вьются по мокрой траве и стремятся в море.

Мулагеш снова слышит крики и рев машин. Она садится, все ее тело болит. Будто она в полном смысле этого слова упала с неба. Она садится и оборачивается.

В паре миль от форта Тинадеши над землей поднимаются клубы густого дыма. Понятно, что это горит. Шахта, в которой добывают тинадескит.

Снова слышатся крики и пронзительные вопли. В клубящемся дыму и тумане ярко вспыхивают фары машин. В дыму мечутся фигуры, на что-то они показывают, размахивают руками. Заводятся, нервно содрогаясь, моторы. Что-то там случилось, причем серьезное.

Мулагеш оглядывается вокруг себя и видит «карусель» – та лежит в кусте папоротника. Турин поднимает оружие непослушными, застывшими пальцами. Так. Барабан пуст – значит, она выпустила все пять патронов. Она ощупывает барабан – еще теплый. Значит, стреляла совсем недавно.

Вот только остается вопрос: в кого она стреляла. Турин задумывается, глядя на море.

Потом вкладывает «карусель» в портупею, встает и, пошатываясь, бредет к шахте, то и дело оскальзываясь на мокрой земле. Подойдя ближе, она видит огромную дыру в земле, словно вымытую потоками дождя, вот только яма эта глубиной десятки футов. Увитые колючей проволокой ограды попадали, так что она может приблизиться к дыре. По ее краю кто-то бегает, бегает и кричит, тыча пальцем, пронзительным голосом отдавая приказы. Этот кто-то мчится то туда, то сюда, обхватив голову руками. Она и на расстоянии понимает, что это лейтенант Пратда, главный куратор проекта.

– Нет! Нет! – вскрикивает он. – Вот тот камень! Он завалил ход! Да нет, не этот, а другой, с ортоклазными вкраплениями, он слева от вас!

Один из солдат, управляющий механизмом, оборачивается к Пратде с выражением тотального непонимания на лице.

– Гранит, рядовой! – верещит тот. – Гранитная плита! Сдвиньте ее!

Мулагеш отирает струи дождя с лица.

– Что тут, проклятие, случилось?

Выглядит место так, словно кто-то взял и выкопал гигантскую траншею. Даже не верится, что еще вчера на этом месте была вполне рабочая шахта.

Пратда не сразу ее замечает. Потом кричит:

– Откуда вы пришли? Шахта обрушилась, демонова шахта просто взяла и провалилась! Среди ночи! Все было нормально – и вдруг взяла и провалилась!

– Она обрушилась?

– Да! Да! И, проклятье, я не могу понять как! Мы много раз ее осматривали на предмет опасности обрушения, привозили хренову тучу экспертов, чтобы они проанализировали почву, и вдруг это! Прямо сейчас, когда нам только этого не хватало! Да ее зальет, если дождь продолжится!

– Кто-нибудь там был внизу?

– Конечно! Мы же не дураки, не можем оставить рудник без охраны! Но…

Тут он оглядывается на обрушенную шахту.

Мулагеш понимает, что он имеет в виду.

– Мало надежды на то, что кто-то остался в живых…

Она отступает от края, пропуская команду спасателей, и внимательно осматривается, стараясь не обращать внимания на головокружение. Надо запомнить каждую деталь. В небе вспыхивает молния, заливая светом место катастрофы. Этот свет ей на руку – лучше получится осмотреться. Как же это могло произойти? Только артиллерийский снаряд оставляет такие воронки…

– А вот и разгадка, – говорит кто-то за ее спиной.

Она оглядывается и видит, что на камне сидит Бисвал. Сидит и смотрит на то, как в воронке с криками мельтешат люди.

– Разгадка чего? – спрашивает Мулагеш.

– Шахта обрушилась. Теперь я знаю, что плохое предчувствие меня не зря посетило.

Бисвал по-прежнему не смотрит на нее: он просто сидит и наблюдает, как команды спасателей разбирают завалы. Какое-то неподходящее выражение у него на лице – словно он давно ждал такой катастрофы или вообще катастрофы и теперь предчувствия его подтвердились, что наполняет его странной энергией.

– Где же еще мятежники могли применить украденную взрывчатку…

– Вы думаете, что это диверсия?

– Вы слышали Пратду. Он прав. Мы провели огромное число экспертиз, пока обустраивали рудник, приняли все меры предосторожности. Единственная возможная причина обрушения – подрыв. И смотрите, судя по воронке, это был направленный взрыв. Никакое не совпадение. Шахта не могла просто взять и обрушиться.

– Зачем же им совершать диверсию именно в шахте?

– А зачем бешеная собака нападает на быка? Ты слишком хорошо думаешь об этих людях, Турин. У них нет цели. Нет стратегии. Вот потому-то они каждый раз побеждают.

Один из лейтенантов машет ему рукой. Бисвал мгновение смотрит на него с бесстрастным лицом. Глаза его полуприкрыты от усталости. Затем он встает.

– Это только начало.

Он отряхивает брюки и уходит туда, где беспорядочно бегают люди.

Мулагеш смотрит ему вслед, затем оборачивается к обрушенной шахте. А потом отходит от нее, забирается на ближайший холм и глядит вниз.

А ведь Бисвал прав – все обвалилось как по линейке. Но ей почему-то кажется, что взрыв случился не в глубине: удар пришелся по поверхности, словно бы нечто огромное обрушилось на шахту и вдавило ее вниз на глубину нескольких ярусов.

Она припоминает, как Вуртья выглядела в ее видении. Она была с мечом, сверкавшим у нее в руке.

А что, если Божество выбралось из моря по утесам, занесло меч и ударило по шахте?

Мулагеш спрыгивает с камня и пускается на поиски среди скал – вдруг Божество оставило какие-то следы? А может, кто-то еще здесь наследил? Но ничего такого она не обнаруживает. Кроме того, эту местность постоянно прочесывают патрули, и они вряд ли не заметили бы металлическую женщину высотой с десятиэтажный дом и с большим мечом в руке. И уж точно упомянули бы о ней в рапорте…

Мулагеш снова оборачивается к шахте. Неужели это сама Вуртья стояла здесь и смотрела на Вуртьястан? И как понять, что за мысли бродили в ее гигантской стальной голове?

Зачем бы ей обрушивать шахты? Какая ей разница, в конце-то концов? Форт Тинадеши – гораздо более подходящий объект для ее гнева: вот он стоит на высоком холме, такой здоровенный, залитый огнями и ощетинившийся пушками…

А может, Вуртья вышла из вод, чтобы прекратить добычу тинадескита? Но почему внимание Божества привлек обыкновенный металл, пусть и обладающий повышенной проводимостью? А может, они нарушили какой-то сакральный запрет, когда стали вгрызаться в эту землю?

Допустим, ее действительно посетило видение. Но, опять же, это не могла быть сама Вуртья. Во-первых, у Божества Вуртьи четыре руки. Мулагеш не слишком разбирается в таких штуках, но это знает наверняка. Всякий раз, когда Божество войны представало перед смертными, у нее было четыре гигантских, мускулистых руки, по две с каждой стороны. А у того существа, которое она видела с утеса, – всего две руки. А еще оно почувствовало боль, когда Мулагеш всадила в него всю обойму. И хотя Сайпур совершил буквальный прорыв в индустрии вооружений, не слишком похоже, чтобы обычным пистолетом можно было отбиться от Божества. Проклятье, по Колкану и Жугову во время боя за Мирград палили из шестидюймовых пушек, но это лишь на мгновение задержало их. И никак не ранило.

И последнее по счету, но не по важности: это не могла быть Вуртья, потому что Вуртья давно уже, мать ее, покойница. Несколько сот сайпурцев стали свидетелями тому, как кадж отстрелил ей голову с плеч во время Ночи Красных Песков.

Сколько вопросов и ни одного ответа.

Мулагеш подходит к краю утеса, с которого ночью кинула бутылку. И тут ничего: ни отпечатков гигантского пальца на камне, ни следов ног, ни обгоревшей земли. Никаких признаков того, что здесь кто-то был, – исключая, конечно, еще горячую «карусель» с пустой обоймой. Значит, все это ей во сне привиделось?

Неужели она сходит с ума?

Чайки по-прежнему кричат, кружа над морем, и то и дело бросаются вниз за добычей. Они испуганно перекликиваются, предупреждая о какой-то жуткой угрозе, о том, что неподалеку некий страшный хищник. Но Мулагеш, сколько ни всматривается, не видит того, что их так встревожило.

* * *

Три часа спустя Мулагеш, чихая и задыхаясь, плетется обратно к воротам форта Тинадеши. Ей совсем не по вкусу, что ее отозвали с места катастрофы: она здесь проездом, да, но она активно участвовала в спасательных работах, пытаясь отыскать тела трех сайпурских солдат, оставшихся под завалом. Но тут подошел боязливый сайпурский вестовой, постучал ей по плечу и передал просьбу.

В главной переговорной царит самый настоящий хаос. Вестовые – в основном сайпурцы и дрейлинги, а также несколько континентцев – сбиваются с ног, разнося депеши. Стол весь завален и заставлен чашками, бумагами, карандашами и скомканными салфетками. Сразу видно, что за ним давно работают.

Бисвал, капитан Надар и Сигню то и дело перекрикиваются. Рада Смолиск тихонечко сидит в уголке, пытаясь вести протокол заседания. Надар, как и следовало ожидать, выглядит как демон знает что: глаза у нее красные от недосыпа, с нее едва ли не течет вода, такая капитан мокрая, на правой руке повязка. Лицо красное, и оттого белый шрам на лбу становится еще виднее. Бисвал сидит, вцепившись в края стола, словно готовится разломить его пополам о колено. Упершись взглядом в столешницу, он беспрерывно отдает приказы. Сигню бегает вдоль длинной части стола, не выпуская сигареты, и стряхивает пепел куда попало, отчаянно жестикулируя, тыча в стену с картами и описывая пути, какими можно пробраться в шахту.

Несколько мгновений Мулагеш просто стоит и смотрит. С нее тоже течет вода. Похоже, речь идет о том, чтобы перекрыть дороги, поставить блокпосты и в некоторых местах прекратить движение – все для того, чтобы поймать преступников, ответственных за обрушение.

– …в гавани очень мало уязвимых мест, – негодующе говорит Сигню. – Наш производственный цикл замкнут сам на себя!

– Мы это знаем с ваших слов, – невозмутимо отвечает Бисвал. – Вы не допускаете сайпурских офицеров на стройку вот уже больше четырех месяцев. Потому мы сами не можем в этом убедиться.

– Это потому, что у нас в разгаре работы по очистке дна! – отвечает Сигню. – Мы не можем остановить их даже ради детального осмотра со стороны ваших безопасников.

– Что же, возможно, вам придется это сделать, главный инженер Харквальдссон! – рычит Бисвал. – У меня тут трое погибших и обрушенный объект! Надеюсь на ваше понимание и сотрудничество!

– А я бы надеялась на то же самое с вашей стороны, – парирует Сигню. – Вы все повторяете – «объект», «дополнительные сооружения», но всем давно ясно, что речь идет о какой-то шахте! И вы не говорите, что там добываете.

– Я не могу сказать, – отвечает Бисвал. – Это секретная информация, а у вас нет допуска. И это не имеет никакого отношения к полному досмотру цехов в гавани.

Надар встряхивает головой:

– Мы можем сколько угодно прочесывать местность, генерал, но я убеждена, что преступников уже и след простыл. Смотрите: в тот же день, когда мы собираем в городе вождей племен, подрывают шахту. Совпадение? Не думаю. Тот, кто это сделал, уже покинул город сегодня утром вместе с сопровождающими вождей лицами.

– Ваши подозрения справедливы, капитан, – говорит Бисвал. – Но мы можем хотя бы попытаться задержать преступников.

Мулагеш чувствует себя невидимкой – на нее никто не обращает внимания. Она ждет, потом пододвигает себе кресло и садится. На скрежет ножек по полу все четверо вскидываются и смотрят на нее, словно она только что соткалась перед ними из воздуха.

– Не обращайте на меня внимания, – говорит она, вытаскивая сигариллу. – Не хотелось бы прерывать вашу беседу.

– Генерал Мулагеш, – неожиданно официальным тоном говорит Бисвал, – очень любезно с вашей стороны присоединиться к нам. Вы ведь были вместе с нами на месте обрушения, не правда ли?

– Вы меня видели, генерал Бисвал, – отвечает Мулагеш. – Если, конечно, вы уже не позабыли об этом.

– Я не забыл. Но вы как-то очень быстро там появились. Об обвале сообщили лишь незадолго до того, как вы подошли. И поэтому у меня вопрос: где вы были, когда произошло обрушение?

– А что, я теперь под подозрением? – интересуется Мулагеш и прикуривает.

А Рада Смолиск, кстати, быстро записывает ее слова у себя в уголке.

– У нас нет свидетелей, генерал, – говорит Надар. – Если вы находились неподалеку, мэм, мы бы были признательны за любые сведения, которыми вы пожелали бы поделиться.

Мулагеш глубоко затягивается, рот и ноздри наполняются резким запахом табака. Потом она сглатывает слюну, думая, что же ей ответить.

Нет, нельзя рассказывать, что она видела. Нельзя, потому что тут совсем недавно сошла с ума Чудри и расписала всю комнату образами своего бреда. Они сочтут ее сумасшедшей и отстранят от расследования. К тому же Мулагеш сама не понимает, что видела этой ночью.

Так что сказать им?

– Я сидела на утесе, – говорит Мулагеш. – И смотрела на то, как приближается буря. И пила вино. «Пробту», если я не ошибаюсь, – говорит она, припоминая написанное на этикетке.

Сигню состраивает мрачную гримасу:

– Фу. Вы в курсе, что они туда рыбий жир добавляют?

– Я им хорошенько набралась. Так что претензий к качеству не имею.

– Значит, вы были пьяны, когда в шахте случился взрыв? – говорит Надар.

Она изо всех сил пытается скрыть свое презрение. Но у нее плохо получается.

– Я решила взять выходной, – говорит Мулагеш. – Но я там была не одна. Можете допросить других людей. Я уснула. А когда проснулась, шел дождь, и мне показалось, что я слышу раскаты грома. А потом я сообразила, что это было.

– Значит, после взрыва вы ничего подозрительного не заметили? – спрашивает Бисвал.

– Нет. Я увидела, что случилось, и прибежала. И с того времени я вкалывала в шахте.

Она оглядывает присутствующих.

– Значит, вы думаете, что мятежники могли проникнуть сюда вместе с вождями племен и подорвать шахту?

– Это единственная состоятельная гипотеза, генерал, – говорит Надар.

– Сколько заседаний с участием племенных вождей состоялось после того, как взрывчатку украли со склада?

Бисвал, хмурясь, задумывается:

– С дюжину. Может, и больше.

– То есть у них была дюжина шансов провернуть это дело и только сейчас у них получилось?