Текст книги "Poison (СИ)"

Автор книги: Рикке Таэль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Эрдман провел его в кафетерий, расположенный с торца здания, заказал эльфенку ягодный чай и фруктовый десерт, после чего распорядился:

– Побудь тут. Я недолго.

– Хорошо, – Рин только кивнул и мягко улыбнулся, ясно видя в холодных, как сталь, глазах мужчины то, к чему и стремился.

Юноша проводил уходящего офицера взглядом, и сидевший за соседним столиком майор-пехотинец выразил свое восхищение витиеватым ругательством. Эльф! Да еще такой красавчик, так и этого мало! Когда мальчишка поднял глаза на приведшего его СБшника – парень аж засветился весь, а от его улыбки захотелось кого-нибудь пристрелить.

Его приятель поддержал товарища в превосходных оценках внешности ушастика, несколько развив мысль: например пристрелить того же герр обер-офицера, потому что какого черта ему так улыбаются!

Рин же рассеянно размазывал ложечкой по тарелке крем и желе. Он не прислушивался к разговору, но точно знал, что офицеры говорят о нем, да и прочие взгляды чувствовал кожей. Его щиты пока держались крепко, но в сердце все же неожиданно всколыхнулась горечь: кем он был, тем и остался. Видимая со стороны разница в его положении в мире людей по сравнению с прежней огромна, но, по сути, сводится к одному – он игрушка для постели, красивая куколка, просто теперь недоступная для всех и каждого. Что ж...

Если таково условие, чтобы быть с тем, кому он подарил душу и с радостью дарил тело, чтобы знать, что есть человек, который видит его самого и таким как есть – в чем-то неопытного, наверное, в самом деле, не очень умного, практически неспособного себя защитить... просто парня, который остался один в чуждом мире, и кому слишком часто бывает больно и страшно... и все-таки находит в нем что-то, что ему интересно, что ему нравится, который желает его не только в постели и позволяет опереться на себя... Да даже плавать научил, не говоря уже о возможности узнать с ним бесконечное счастье и тихих моментов покоя, и искрящейся радости быть единым с любимым, чувствуя в себе его плоть, вручая себя без остатка в надежные крепкие руки... Пусть! Ради этого можно стерпеть, что угодно.

– Все в порядке? – голос Манфреда и брошенная на стол фуражка заставили погрузившегося в свои переживания юношу подскочить от неожиданности.

Рин спохватился, а в груди разлилось тепло: показалось, что на этот раз в глубине светлых глаз на мгновение промелькнула тревога. За него.

– Да. Вы закончили?

– Вполне. Кстати, здесь неподалеку есть скверик. Хочешь, прогуляемся? Посмотришь больше. Или устал, и вернемся домой?

– Нет... – юноша растерялся. – Не знаю. То есть я не устал. Только... стоит ли...

– Почему нет? – Манфред выгнул бровь, отмечая, что парнишка все же чем-то подавлен.

– На нас все так смотрят, – потупившись, тихо-тихо произнес Рин.

Мужчина закурил, небрежно кивнув молниеносно подставленной пепельнице, бросил между затяжками:

– Разумеется, смотрят. И будут смотреть. Привыкай.

– Потому что я – из ахэнн? – бледно усмехнулся юноша.

– Это само собой, – согласился Эрдман.

– Что же еще? – вымученно поинтересовался Рин.

– Человеческая природа, – хмыкнул офицер, не понижая голос. – Видишь ли, людям всегда чего-то не хватает. Так что... половина из любопытствующих естественно завидует мне, что у меня такой красивый любовник.

Аэрин вспыхнул жарким румянцем от подтверждения своих недавних мыслей, а Манфред выпустил еще одну струйку дыма и небрежно закончил, по-прежнему достаточно громко:

– А вот другая половина позавидует тебе, что твой любовник не кто-нибудь, а старший офицер "Врихед".

У юноши не нашлось слов, он просто смотрел на невозмутимого и даже несколько отстраненного возлюбленного во все глаза, но полностью собраться с духом не успел. Не дали.

Как и было рассчитано, заявление Манфреда расслышал не только он, и бодрый голос радостно провозгласил за спиной:

– Наконец-то! Крепость пала? Давненько не пересекались, Эрдман, отпуск? Представишь свою Рапунцель?

– И тебе здравствуй, Диттер, – Эрдман недовольно дернул уголком губ, глядя на резко побледневшего Рина. – Отпуск-отпуск. А тебе с возрастом стало изменять зрение?

– Приятно видеть, что, по крайней мере, ты не меняешься, – без тени обиды заметил офицер в темно-серой форме со знаками отличия гауптманна. – Все так же само очарование.

– И все так же умеешь удивлять, – уже совсем другим тоном произнес он, когда обошел юношу, чтобы присесть за столик рядом. – Эльф!!!

– Аэрин. Гауптманн Майерлинг, – сухо уронил Манфред, гася окурок.

От юноши шла гнетущая волна тоски. Он вздрогнул и невольно сжался, услышав о себе незнакомое прозвище, ясно чувствовал возникшее вокруг напряжение, и сидел, не поднимая глаз от чашки, отчаянно мечтая уйти.

– Прости Диттер, – раздалось к немыслимому его облегчению, – нам пора. Если хочешь и позволяет время, загляни ко мне вечером или на днях.

Мужчина поднялся, тронув за плечо Рина. Ложечка громко звякнула о столешницу, – с такой поспешностью вскочил юноша.

– Обязательно, – почему-то мрачно пообещал Диттер, наблюдая эту сцену.

Последнее, что гауптманн расслышал, был умоляющий мелодичный голосок юного эльфа:

– Пожалуйста, можно все-таки домой?

И резкий злой отзыв офицера:

– Нужно! И надеюсь, у нас найдется книга сказок!

В этот раз Диттер Майерлинг входил к старому другу со странным, смешанным чувством...

Они были знакомы давно, еще подростками, с первого построения, оказавшись в гадюшнике, которым по сути являлся элитный кадетский корпус для деток армейской верхушки. Кем был отец Майерлинга – знали все, кто были родители Манфреда – не знал никто, вплоть до педсостава. Что не мешало генеральскому сынку бешено завидовать высокому белобрысому парню, который уже тогда умел размазать противника одним взглядом и фразой, и точно бить, не оставляя следов.

Эрдман Манфред был образцовым кадетом, он и армейская суровая дисциплина – были придуманы друг для друга. В отличие от прочих балбесов, для которых гауптвахта на протяжении всех 6 лет оставалась куда роднее, чем плац и классы, кадет Манфред ни разу не то, что не был замечен в нарушении дисциплины, но даже подозреваем в этом. Однако совсем скоро по фирменному, изощренному и жесткому почерку, даже до самого тупого дошло, что связываться с ним – себе дороже.

Диттер Майерлинг льстил себе, что умел разбираться в людях, и был единственным, кто ни разу не перешел ему дорогу, заключив молчаливый пакт о ненападении. Позже Майерлинг вовсе отбился от прежней компании, стараясь держаться ближе к непрошибаемо невозмутимому парню, который, казалось, со своей сигаретой общается чаще и охотнее, чем с окружающими. Возможно поэтому, до сих пор Диттер оставался единственным, с кем Манфред именно разговаривал, и одним из немногих, кто мог себе позволить запросто окликнуть его по имени.

На старших курсах они делили одну каюту, ведь в годы учебы у них было много общего... и в то же время ничего. Первые в занятиях. Но Диттер был практиком, и ему было проще сначала заучить материал, чтобы потом оперировать вводными и подставлять значения. Эрдман – хладнокровно препарировал саму систему до основания, а затем из любых несочетаемых данных выстраивал нужную ему конструкцию. Первые в боевой и физической подготовке: Эрдман занимался по личной методике, оставляя львиную долю часов для дополнительных курсов, Диттер – просто все свободное время пропадал на полигоне и спортплощадке. Отправляясь в очередную самоволку, Диттер каждый раз шел к новой девушке, будучи твердо уверен, что влюблен в нее, как в последний. На его восторги в лучшем случае раздавалось безразличное: "Секс – это всего лишь один из базовых человеческих инстинктов". Девушкой Эрдмана был планшет, набитый книгами по психологии и психопатологии, социологии, истории, философии и прочем, во что лучше было даже не вникать. В самоволках, само собой, кадет Манфред уличен не был, и даже увольнительные использовал "по мере необходимости".

Правда, как-то по чистой случайности выяснилось, что эти "необходимости" реализуются у самых престижных шлюх, и даже без различия пола. Тогда случилось, единственное, что с натяжкой можно было назвать конфликтом между этими двумя: Диттер откровенно выразил недоумение и брезгливость относительно подобного подхода, на что услышал скупое:

– В отличие от ваших похождений, этот подход обоснован его простотой, надежностью во всех смыслах и... познавательным разнообразием.

Точка. Диттер открыл было рот, чтобы возразить, и точно так же его и закрыл: в некотором смысле Эрдман был прав.

Оба блестяще окончили корпус и разошлись, просто пожав друг другу руки после выпуска, хотя дальше все вроде бы шло примерно в том же ключе. Даже Рейхенау прошли оба, правда, части Майерлинга перебросили туда, когда стало совсем жарко, а Манфред служил там еще до конфликта. Они и пересекались достаточно часто, для кровавой мясорубки, растянувшейся на десяток квадратов и сотни световых лиг. Оба после госпиталя подали рапорта, но если Диттер почти примирился с отцом и был искренне рад его помощи по переводу в тыловые части обеспечения, то рапорт гаупт-фельдфебеля Манфреда, по видимости, имел совсем другое содержание. Столкнувшись с ним через пару лет, Майерлинг увидел черный мундир, серебряные молнии и погоны с нашивками, которые не получишь за выслугу.

Наверное, только тогда, Диттер осознал, что школьный товарищ не вчера пошел по линии "особых поручений" и максимум – это перевелся в другой отдел, либо вовсе в связи с повышениями перешел с совсем уж "оперативной" работы, на более аналитическую. Но не удивился.

Как обычно бывает, они общались от случая к случаю. Чаще всего, когда Манфред приезжал в отпуск, а Диттер постоянно мотался по округу по делам. Беседовали о политике, о службе, о политике службы и прочих, столь же банальных вещах... Достаточно ли этого, чтобы называться друзьями?

Или быть уверенным, что сколько-нибудь знаешь и понимаешь этого человека? Да уж, "секс – всего лишь один из базовых инстинктов"...

Для Майерлинга не были секретом целые гаремы из "иных", неграждан и пораженных в правах, которые не стесняясь набирали себе некоторые высшие чины – исполнять приказы приходится разные. Злоупотребления на оккупированных территориях, полная вседозволенность в спецучреждениях служб вроде той же СБ... Вот только никогда не предполагал увидеть среди подобных личностей того, кого всегда искренне уважал.

Диттер не питал иллюзий: Эрдман Манфред был способен безмятежно отдать приказ расстрельной команде, но низость и скотство... А между тем, сцена в кафе была недвусмысленной.

Этот эльф... Scheiße! Хорошенький, кто спорит, но он же совсем мальчик, хоть совершеннолетие свое встретил?! Кто он, через что прошел, что согласился на участь офицерской подстилки? Или просто действительно слишком молод, запуган, куда ему тягаться с профи...

Словно нарочно подтверждая самые худшие его предположения, юноши-ахэнн нигде не было видно. Да и присутствия – ну, знаете, какие-нибудь безделушки, забытая чашка на столе или книга в кресле – не ощущалось. Показалось, правда, что пока шел к дому, за буйной порослью георгинов мелькнул проблеск золотых прядей, но вполне возможно, что Диттеру это действительно лишь показалось.

Эрдман встретил его один и был не более радушен или раздражен, чем обычно, беседа текла своим чередом. Однако было бы глупо полагать, что как специалист высокого уровня и просто человек, давно знакомый с Майерлингом, тот не заметил бы некоторой нервозности и все более усиливающейся неловкости своего гостя. Манфред наблюдал за ним с изрядной долей исследовательского интереса: коньяк – младший офицер и давний товарищ буквально цедит благородный напиток сквозь зубы, курит не то чтобы нервно, но немного торопливо, довольно рассеян в суждениях и постоянно осматривается, хотя думает, что делает это незаметно... Диттер-Диттер!

И наконец прозвучал вопрос, который он предвкушал половину вечера:

– А где твой Аэрин? – с натужной небрежностью поинтересовался Майерлинг.

В подвале, мать его, в ошейнике и ремнях, клизму делает!

– Гуляет, должно быть, – раздражение, было улегшееся с первой встречи, снова давало о себе знать, поэтому ответ прозвучал более чем спокойно и сухо. – Ахэнн, сам понимаешь, некоторые условия даже не прихоть, а жизненная необходимость.

Диттера предсказуемо передернуло. Еще в кафе было заметно, что Эрдман не обращается с мальчиком чересчур жестоко... во всяком случае теперь, а склонностей к садизму не обнаруживал никогда... Однако, юноша выглядел таким подавленным и несчастным, да и что лучше – насилие физическое, то есть боль, кровь и страх, когда по крайней мере есть кого ненавидеть, либо же насилие психическое, непоправимо увечащее сознание и восприятие?

Риторический вопрос, а хорошо знакомый, "фирменный", твою дивизию, Манфредовский утилитарный подход – окончательно выбил из колеи. Сделать глупость помешало только стечение обстоятельств:

– Рин?

Диттер не различил шагов, но после оклика хозяина дома в дверном проеме мгновенно возникла тонкая фигурка юноши.

– У вас гость, я не хотел мешать, – раздался мелодичный, звонкий, журчащий, словно ручеек в лесу голосок.

Тени скрадывали его фигуру, делая более эфемерной, золотые волосы оказались собраны в косу, и тонкая ладошка белела в полутьме на темном дубе панели.

– Ничего страшного, – бросил Эрдман. – Сделаешь нам кофе, маленький?

– Да, сейчас, – в тоне юноши явно скользнула облегченная улыбка, и мальчик будто растворился в воздухе.

Один курил, другой молчал.

Эльф появился вскорости, уже с подносом. Эрдман вопросительно выгнул бровь, и Рин чуть опустил ресницы.

– Иди к себе.

Юноша слегка улыбнулся с благодарностью и исчез из библиотеки, точно слившись с отбрасываемыми лампой тенями.

– Эрдман... – не выдержал Майерлинг.

Он не уловил короткого обмена взглядами, занятый тем, что пытался убедиться – сдвигаясь, рукав рубашки открывал запястье юноши, и номера со штрихкодом на нем не было. Можно ли считать это обнадеживающим знаком?

– Диттер... – упреждающе отозвался Манфред.

Их глаза встретились, и у Майерлинга разом отбило охоту продолжать.

– Думаю, мне пора, – после повисшей тяжелой паузы, проигранного им поединка взглядов, офицер одним глотком осушил фарфоровую чашечку и поднялся. – Еще увидимся.

– Как тебе будет угодно, Диттер, – почти мягко заметил Эрдман, не торопясь его провожать.

Вместо этого, он медленно закурил, внимательно разглядывая два бокала и одну нетронутую чашечку с ароматным кофе прямо перед собой.

«Диттер-Диттер, последний рыцарь, заблудившийся романтик. Все твои метания были написаны на лице крупными буквами еще в кафе, стоило оказаться рядом с Рином и рассмотреть его внимательно...» – Манфред усмехнулся. – «Что значит эльфийское очарование, черт бы его побрал!»

Утром они даже не доехали до дома. Мужчина остановил машину, едва Вердер скрылся из вида, и потянул к себе натянутого, как струна юношу, до сих пор так и не поднявшего глаз от собственных коленей:

– Иди сюда, маленький.

Рин с готовностью выполнил приказ, подавшись к офицеру, и с облегчением уткнулся в черное сукно его формы у нагрудного знака, обвивая руками шею своего мэльдо.

– Я привыкну, – раздалось приглушенно, но достаточно твердо.

Эрдман со вздохом запустил пальцы в волосы, успокаивающе поглаживая затылок юноши.

– Привыкнешь, – согласился он, и с мягкой насмешкой поинтересовался. – Ты хоть понял, что я там сказал?

К его удивлению Аэрин кивнул, и нехотя отстранившись, серьезно сказал, ищуще заглядывая в глаза мужчины:

– Да, и зачем тоже понял. Это они все не поняли, что я – только с вами.. только для вас... а тогда... это не шлюха, а...

Он так и не смог подобрать нужного слова, а может, просто пока не решился произнести его вот так – в лицо и прямо. Рин все больше смущался, под конец своей речи совсем сбился, отчаянно краснея, и снова пряча лицо на груди офицера. Тот молчал, но юноша не ждал никакого ответа, а в тоже время жесткие пальцы ласкали его висок и выбившуюся из заколки прядку, спустились вдоль ушка к шее и дальше, по бьющейся голубой венке к ключицам. Ладонь прошла по плечу, очертила лопатки и линию позвоночника, унимая безотчетную дрожь:

"Глупенький мой, наивный... Мой, все верно. Только мой".

– Поехали. Еще нужно найти тебе сказки.

– Зачем? – юноша послушно вернулся на свое место.

К тому моменту, как они добрались до дома, Рин уже весело смеялся:

– Ваш друг принял меня за девушку?!

– Твои волосы, – напомнил Эрдман неудачную шутку о Рапунцель.

И хотя юноша успокоился, убедившись, что, по крайней мере, знакомый Манфреда не имел ввиду ничего обидного или грязного на его счет, услышав шум приближающейся машины и разглядев сквозь цветы идущего к дому офицера, Рин не торопился присоединяться к ним. Не то чтобы он настолько робел, но все-таки достаточно устал сегодня от впечатлений и переживаний, да и по правде не хотел мешать, ведь наверняка им есть о чем побеседовать и без него.

Аэрин довольно долго сидел на пляже, любуясь водным простором и мерным колыханием волн: море сегодня было спокойным, и, казалось, просто глубоко дышало. Мелькнула шальная мысль искупаться, но вода уже была довольно холодной, и легкий ветерок тоже не радовал теплом, – юноша слышал в нем первые шаги Королевы-осени. И пожалел, что его не будет здесь, когда придет время штормов, а лес оденется в золото и багрянец: это место навсегда заняло свой уголок в его душе, оно словно говорило с ним о чем-то голосами трав и листвы, запахом палой хвои, шорохом песка и плеском волн, ворочавших гальку...

Окружающий мир мягко соскользнул вдоль оси, добавляя остроту чувствам и яркость краскам, и сознание юноши "потекло" следом, плавно раскинувшись между двумя безднами по поверхности бесконечного простора существующего... Аэрин медленно выдохнул и так же медленно вдохнул, возвращаясь.

Заходя в дом, Рин думал о том, что 15 дней – очень много, но на самом деле очень мало, когда речь идет о счастье. Эти дни, как и те, что были до, – он будет помнить даже в объятиях Извечной Тьмы, но разве не пылает сейчас сердце, жадно желая, чтобы их было больше?!

Он даже не расслышал вопроса, только голос мэльдо с толикой беспокойства, и с губ сорвалось первое, что пришло на ум. Сам воздух в библиотеке вдруг показался тяжелым и вязким, стало трудно дышать, юноша едва сдержал приступ паники.

И получил взамен на свое невысказанное – возможность немного прийти в себя и собрать мысли, а затем Эрдман вовсе отослал его отдохнуть... Рин был бы рад, но беспокойная птица в груди все не унималась, и едва гость вышел за двери, юноша тенью скользнул вниз и опустился у ног застывшего в кресле возлюбленного, уложив голову ему на колено.

– Ваш друг уже ушел? – осторожный вопрос.

– Да.

– Это из-за меня?

Манфред хмыкнул, туша окурок:

– Можно сказать и так.

Рин поднял голову, тревожно вглядываясь в него:

– Почему?

Мужчина усмехнулся, подтягивая эльфа выше и удобнее:

– Ты хорошо держался, маленький, – невозмутимо начал объяснять он, – но в определенный момент не справился. В кафе было четко заметно, что ты подавлен, расстроен. Конечно, ты не мог знать, о чем идет речь, но из-за "Рапунцель" случился выплеск и обрушился он естественно на Диттера. Пусть невольно, но ты заставил его "услышать" себя, самые сильные свои эмоции на тот момент...

Аэрин отпрянул и побледнел, вспомнив, о чем тогда думал.

– Вот именно, – подтвердил Эрдман. – И судя по всему, теперь он если не настроен немедленно спасать тебя, то прямо усматривает насильника в моем лице.

Юноша замер, опустив ресницы. А потом вдруг решительно покачал головой:

– Ваш друг ошибся, – негромко, но с неожиданной силой произнес он. – Я люблю вас.

Не то, чтобы подобный поворот событий был абсолютно непредвиденным и непредсказуемым, но отчего-то захотелось выругаться – грязно, зло, как никогда в жизни!

– Да? – безучастно уронил мужчина, прерывая затянувшуюся паузу. – Мне жаль.

– Почему? – Рин так и не поднял глаз.

Эрдман все же не удержался от тяжелого вздоха, потянувшись за очередной сигаретой.

– Видишь ли, маленький, дело не в том, что я не люблю тебя. Просто я и любовь сочетаются разве что в предложении "я люблю кофе", – спокойно объяснил он, отбрасывая пачку обратно на стол.

Внезапно в ответ на его заявление раздался серебристый смех юноши:

– Наверное, за это и люблю, – с обезоруживающей улыбкой серьезно признался Рин. – Вы честны со мной!

Манфред оцепенел. Едва не поперхнулся дымом. Поднялся, ткнув тлеющую сигарету в пепельницу, долго безнадежно растирал переносицу и виски, но впервые в жизни не смог подобрать подходящего ответа и... сдался, обнимая неуверенно приблизившегося к нему юношу: вот же чудо!

Так поспешно покинув дом давнего товарища, Диттер остановился уже на ступеньках, резко дергая кистью, пока натягивал перчатки. У самой машины, вместо того чтобы открыть дверцу, уткнулся лбом в сложенные на крыше руки: как же так, Эрдман...

Предупреждение не лезть, куда не просят, он понял прекрасно, как и то, что не сможет просто выкинуть из головы образ хрупкого золотоволосого мальчика. С чистой совестью отправиться ужинать, в то время как юноша покорно и безмолвно будет дальше отдавать свое тело, оставаясь чем-то средним между прислугой и сексигрушкой, чтобы с ним не сотворили чего-нибудь худшего.

Только как? Что он реально может сделать, чтобы помочь мальчишке, а не привлечь ненароком к нему излишнее внимание, лишь усугубив положение, ведь каких-либо прав, даже формальных, как и защиты – у Аэрина попросту нет?

Вновь и вновь прокручивая в голове ситуацию и возможные пути выхода из нее, Диттер выкурил, наверное, половину пачки, даже не заметив того. Несколько раз рука тянулась завести двигатель, но мужчина каждый раз останавливался, пока над растерянностью и разочарованием не взял верх гнев. Диттер решительно хлопнул дверцей, намереваясь вернуться, чтобы объясниться с Манфредом прямо, пусть даже их довольно странная дружба на этом и закончится, зато по крайней мере в происходящее будет внесена ясность.

Он широко зашагал обратно по дорожке, когда услышал голос, и поднял голову... Разыгравшаяся затем сцена одновременно заставила его почувствовать себя идиотом и потрясла до глубины души.

... Уже совсем стемнело, но сидевший на перилах террасы Рин был хорошо виден в свете лампы. Эльф вновь что-то неразборчиво прощебетал, опуская голову и сделав рукой легкий, неопределенный жест, выглядевший немного нервным. Неразличимый до того силуэт качнулся из тени в его сторону, Манфред приподнял его голову за подбородок, заставляя взглянуть на себя, и через долю секунды наклонился к нему, вовлекая в долгий поцелуй. Одним движением он подхватил юношу на руки, и золотоволосая головка тут же устроилась у него на плече, а затем оба скрылись в доме...

Когда Диттер наконец отмер и был способен опять более-менее адекватно воспринимать реальность, он понял три вещи. Первое, – насильников так не обнимают и не целуют, как Рин "своего" офицера! А второе... Дьявольщина! Эрдман Манфред, таскающий кого-то на руках?! Странно, что земля и небо еще местами не поменялись!

И последнее, – он здесь точно лишний со своими "выяснениями".

7. Къаллие – на пути жизни

DIXI. Вот теперь точно кончено! Пусть результат был вполне предсказуемым, но все возможные эксперименты зашли слишком далеко, – Эрдман долго курил в ночь, стоя на террасе и задумчиво глядя сквозь раскрытую дверь на тонкую фигурку юноши под одеялом.

Весьма занятная у него поза: разморенный поцелуями и долгим нежным сексом, Рин давно спал, – вытянулся на постели, только немного согнув ноги, как удобнее, зато всем корпусом подаваясь на другую половину кровати и накрепко вцепившись в чужую подушку, обвивая ее руками для верности. Вздрагивал во сне, четкие брови хмурились, а уголки губ кривились в гримасе боли или страха...

Усмехнувшись самому себе, Эрдман оттолкнулся от перил, и вернулся в комнату, присаживаясь рядом с ним. Фыркнул: "Люблю"...

Это всего лишь слово, которое может означать, что угодно, глупенький! Абстракция, не больше. Еще один, местами красивый и полезный миф.

Может быть, для эллери Ахе это все-таки иначе, кто скажет... Не я, в этом ты прав по поводу "честности". И тем лучше для тебя, раз ты во все это так истово веришь...

Ты спи, маленький, – он коснулся виска и золотистых спутанных волос, чтобы увидеть, как юноша немедленно затих, задышал ровнее. – Спокойно спи. Я и правда тебя никогда не трону.

Еще никогда раньше Рин не ощущал так отчетливо стремительный бег времени, как здесь, перед величием морского простора или на тихих улочках сонного курортного городка, куда они все же стали ездить на прогулки. Это чувство было острым и резким, почти до боли, и юноша пристально вслушивался в него, говоря себе: значит, вот как живут люди.

Полный год еще не окончился, но казалось, что он сам уже прожил целую жизнь, лишившись столь многого и найдя не менее ценное. Испытав боль, утраты, позор, он негаданно обрел любовь – настоящую, а не виньетку из красивых слов.

В последнем Аэрин больше не нуждался, да и любые слова показались бы насмешкой над тем, как замирало в груди сердце, чтобы слышать звук биения другого. Всем существом рвалось навстречу, обретая покой лишь в крепких обьятиях любимого, и сжималось от тоски – время неумолимо, как долго еще Манфред позволит быть с ним? Мужчина не оттолкнул его после признания, но бессмысленно и безнадежно надеяться на что-то большее... Да и на что, собственно, большее? Эти пятнадцадь дней стали самыми счастливыми в жизни!

Они закончились. И страх холодил душу, что однажды точно так же, безжалостно быстро закончится и все остальное между ними, что придало новый смысл существованию.

Юноша чувствовал себя физически дурно во время сборов, Эрдман хмурился, наблюдая за подавленным бледным эльфенком, но молчал. Ничего странного в том, что мальчишке совсем не хочется возвращаться: это автономная станция, военный объект. Там уже не будет никаких закатов и прогулок у моря. В лучшем случае его передвижения будут ограничены жилой зоной, и то, еще большой вопрос захочет ли Рин воспользоваться предоставленной свободой даже в подобном урезанном варианте. Юноша вполне сносно освоился с обществом людей, но это не меняло ни его расы, ни статуса, и Рин не настолько наивен, чтобы самому этого не понимать. На Старой Терре он диковинка, интернированный ахэнн, которого привез скрасить отпуск офицер СБ – любопытно, завидно, но не более. Чужая, несколько экзотическая собственность. В условиях оккупации, в самом средоточии военной мощи победителей, его персональная ценность, как и факт принадлежности кому-либо – существенно теряют в значении, чтобы можно было без опасений оставлять красивого молоденького эльфа без присмотра. А по службе обер-офицер Манфред не сможет уже постоянно находиться рядом.

Конечно, человек в своем уме не решится замахнуться на любовника старшего офицера "Врихед", разве что внезапно испытав склонность к самоубийству в особо извращенной форме, но то разумный, а озабоченных долбо.бов-садомазохистов куда больше, всегда и везде. Да и, к сожалению, именного клейма на Рине не стоит... Однако полная изоляция не выход. Раздумия Эрдмана были не менее напряженными, пусть это никак не сказывалось внешне.

А вот юный эльф выглядел откровенно несчастным и испуганным, так что выбравшийся их проводить Диттер не удержался:

– Не грустите, Аэрин! – мягко обратился он к юноше, уловив взгляд, брошенный тем вслед отошедшему к стойке флигера Манфреду.

Тем вечером он уехал немедленно, улыбаясь себе всю дорогу, но вернулся на следующий день, и заезжал регулярно, постаравшись сделать все, чтобы это невинное золотоволосое чудо перестало его бояться, а старый товарищ извинил за глупость и недоверие.

– Рин, послушайте, – серьезно проговорил Майерлинг, тоже глядя на заполняющего документы офицера. – Эрдман очень своеобразный человек. Подчас, даже слишком и его иногда совершенно невозможно понять. Но то, что я вижу, говорит, что вы для него ценны. И если не любовью, то я не знаю, как еще это можно назвать!

Юноша вскинул на него глаза, и благодарно улыбнулся в ответ, увидев лишь доброжелательную спокойную улыбку.

– Спасибо. Я постараюсь это не потерять... – тихо уронил Рин.

– Правильно! У вас был замечательный отпуск, сейчас начинаются будни. Только и всего.

– Спасибо, – снова повторил Рин, и еще тише добавил. – Вы хороший друг.

«Эрдман, черт бы тебя подрал, ты как всегда до отвращения прав! Scheiße! Я понимаю, что ты увидел в этом мальчике, и клянусь, профи, если когда-нибудь сияние этих серых глаз угаснет, – я тебя просто пришибу, сволочь холоднокровная!» – все еще улыбаясь, Диттер Майерлинг провожал взглядом юркую звездочку лайнера.

Между тем, большую часть перелета мысли юноши тоже занимал никто иной как новый знакомый. Дело было даже не в том, что исключая строгую Ирэну, с которой Рин обменивался не более чем парой слов в день, в основном благодяря за какую-нибудь услугу по хозяйству, и разумеется самого Манфреда, кому он принадлежал душой и телом – Диттер Майерлинг стал третьим человеком, разбавившим нынешний узкий круг общения пленного эльфа. И отношение офицера к нему глубоко тронуло сердце.

Насколько свободны не были бы нравы людей, Аэрин прекрасно понимал, что его положение все-таки принципиально отличается оттого, как если бы он был просто любовником, приехав со своим партнером отдохнуть у моря, вроде тех парочек, кого видел во время прогулок по городу. Или хотя бы от тех же официантов обоего пола, заинтересованно поглядывавших на подтянутых видных мужчин, в которых даже в гражданской одежде легко было узнать профессиональных военных, причем высокого уровня. Не возможно было ошибиться, когда по отношению к себе юноша ощущал совсем не зависть, а что-то вроде отстраненного любопытства – как к ранее невиданной, симпатичной зверюшке, вроде той мохнатой маленькой собачки, которую какая-то капризная красотка тоже умудрилась посадить с собой за стол в ресторанчике. Мол, щенка тоже балуют, повязали красивый бантик, повсюду таскают с собой, но ведь собачкой он от этого быть не перестает...

Как всегда, Рин даже не помыслил усомниться в словах мельдо, что вначале, из-за неловкой оплошности, увидев в юноше-ахэнн жертву насилия и произвола, старый товарищ его любимого отнесся с жалостью к фактически рабу, решаясь помочь. Аэрин был благодарен за это намерение, пусть и ошибочное: оно словно лишний раз подтвердило все то, в чем убеждал его Манфред, во что он так долго учился верить, чтобы переступить свой стыд и отпустить вину. И Ринн даже предположил, что окажись тогда на базе офицер Майерлинг, он скорее всего тоже не дал бы солдатам дальше пользоваться юношей, как подстилкой за пакет крупы. Просто потому, что таковы его понятия о чести.