Текст книги "Poison (СИ)"

Автор книги: Рикке Таэль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Эльф жмурится, стонет, царапая ноготками плечи и грудь... Маленький мой. Невинный. Красивый. Отважно разводящий навстречу натиску длинные стройные ноги. Слишком доверчивый... Накажу!

Поцелуи жгут бедра у самого паха, зубы сильно прихватывают кожицу на покрытой светлым пушком мошонке, тут же зализывая укус, зато пальцы в тоже время принимаются теребить и пощипывать сосок... Юноша уже не воспринимает ничего, кроме этих прикосновений, словно поднимаясь все выше и выше по крутой спирали. Он извивается под удерживающим его крепким телом мужчины, чтобы получить что-то большее, пытаясь глубже насадиться на влажные прохладные пальцы, что уже осторожно двигались в его раскрытом проходе.

– Шшш, нежный мой! – не отнимая руки, Эрдман теперь уже двигается снизу вверх, лизнув самым кончиком уздечку небольшого члена, защекотав ямку пупка и буквально истерзав ртом трогательные затвердевшие сосочки. – Не торопись. Все хорошо... Просто ты очень тугой, и лучше тщательно подготовить.

Серебристые глазищи распахнулись на пол лица – это произойдет прямо сейчас?! Даже возбуждение чуть спало: он хотел... наверное... Нет, совершенно точно хотел! Но все равно было очень страшно. Рин неосознанно напрягся, ощущая втиснутую под ягодицы подушку и накрывшую его тяжесть тела мужчины.

– Смотри на меня, маленький! – жесткий приказ противоречит обманчиво легким коротким поцелуям, отвлекающим занервничавшего эльфенка: тот должен видеть, кто именно берет его сейчас.

И ожидаемо Рин слушается, беспомощно вглядываясь в глаза человека, и даже возвращает руки ему на плечи. В самом деле, что с ним такое? Это Манфред, который до сих пор не причинил ему ни вреда, ни боли. Тот, кто заставляет его тело разрываться от желания, но не только! Может, для людей верна математика, где оргазм это всего лишь оргазм и прочее к нему не относится, но ведь он не человек, и к нему не относятся как раз их правила!

Юноша только коротко всхлипнул, когда растягивая занывшие мышцы, внутри оказались уже не пальцы. Но Манфред не обманул и в этом: мужчина отстранился немного, гладя живот, ягодицы, лаская в паху:

– Расслабься, малыш... – ему невозможно было не повиноваться, а боль не была такой режуще острой, как обычно, и потихоньку уходила совсем.

Рин застенчиво улыбнулся, не отрывая взгляда от лица мужчины и неуверенно двинул бедрами вверх, глубже открывая доступ в свое тело... А вот то, что случилось дальше, внятно воспринимать, а тем более описать – он уже едва ли был способен! Последовавшее резкое движение твердой массивной плоти внутри, скрутило яички в тугой узел, член прижался к животу, а по позвоночнику одна за одной – вверх поднимались волны цунами.

Пенный гребень вздымался все выше, накрывая собой. Аэрин плакал, кричал, почти что срывая голос, и Эрдман наконец милосердно убрал руку от его члена, позволяя измученному юноше взорваться яркой вспышкой удовольствия...

Ну а дальше... Дальше все по классической схеме: вытереть все еще трепещущее в спазмах первого полноценного оргазма восхитительно разгоряченное, юное тело, лечь рядом, успокаивая и одновременно связывая своим присутствием... С наслаждением закурив, офицер скосил глаза: разнеженный, все еще сонный, одуревший от впечатлений, – мальчишка тихо улыбался чему-то своему, опустив ресницы и прижавшись щекой к его плечу. Вот же чудо! Эрдман с усмешкой притянул его ближе, и Рин, глубоко вздохнув, свернулся где-то у живота... Оставалось только обнять его в ответ, что мужчина и сделал, заодно запуская пальцы в волосы юноши.

Все. На данном этапе исследования завершены, так что можно принимать эксклюзивную награду.

5. Морхонн (шторм)

Вот и все. Все кончилось. Рин чувствовал себя так, как будто наконец поднялся с одра после тяжелой болезни. Голова была ясной, тело легким, а душа полнилась ярким светом, только теперь полностью очистившись от скверны. В ней больше не было страха, его последние крупицы были выжжены дотла прикосновениями требовательных губ и рук мужчины.

Тогда, юноша долго лежал рядом, свернувшись в надежных объятиях и слыша, как понемногу успокаивается обезумевшее сердце, начиная биться практически в унисон с прохладно-соленым ритмом в груди, к которой он прижимался... Во всяком случае так же глубоко и ровно. Он должен был пережить все это.

Аэрин грустил о многом в неизбежные минуты печали: о родине, которую скорее всего никогда не увидит больше, о друзьях и близких, ведь он не был ни затворником, ни сиротой и ему было о ком грустить помимо Гэлерона. Но вместе с тем, он твердо знал, что будь возможность повернуть время вспять, он отказался бы, выбирая прежний путь, и уже не только ради спасения сородичей. Он отказался бы потому, что иначе в его жизни никогда не появился бы офицер Манфред, не случилось бы этих мгновений... Как впрочем и многих других, не менее важных и дорогих.

Да, он любовник, а не возлюбленный. Однако, во-первых, романтические ухаживания, вроде упоминавшихся прогулок при луне, как и традиционные церемонии при обручении, обращенные к нему – самому юноше сейчас показались бы нелепыми и неуместными. А во-вторых, Манфред это Манфред, человек, солдат, специалист весьма специфического профиля, и что-то подобное ему попросту не свойственно. Это все равно, что представить себе орков Морингото, плетущими розовые венки и играющими с бабочками!

Эрдман – закаленная в горне сталь смертоносного клинка, обманчиво спокойная морская гладь, по кромке которой неуверенно ступает в пене ленивого прибоя юноша... А цвет его души – такой же глубокий, соленый как это северное море. И он никогда не тратит попусту ни усилий, ни слов, так что то, что происходило между ними и то, что Рин чувствовал во время их близости, стоило любых признаний. Именно он, Рин, – ценен для этого человека, тот хочет видеть его рядом с собой и хочет видеть благополучным, хочет заниматься любовью...

У юноши не мелькнуло ни тени возражений, ибо что может быть правильнее, чем быть вместе с тем, кого полюбил? Кому как не ему судить насколько скорой, коварной и жестокой может быть судьба, поэтому нет ничего глупее, чем отворачиваться от счастья, пусть даже оно способно оборваться в любой момент. Особенно поэтому.

Так в часы ненастья вспоминают тепло солнечных лучей. Он будет с ним столько, сколько позволит мужчина, а потом... пресловутое "потом" не имеет значения. Манфред никогда не отдаст его на новое поругание – он может быть холоден, но не подлец, и никогда не отбросит, не станет выворачивать свое слово как удобнее. Скорее, убьет.

Если Манфред убьет его, – Рин примет смерть от его руки с благодарностью: по его собственной просьбе, офицер избавит его от грядущего одиночества и тоски, от опасности снова стать чьей-то игрушкой. Тем более...

Аэрин достаточно видел людей и твердо помнил, свое положение. То есть любимый просто позаботится о нем, – как обычно, – и избавит его от необходимости самому сделать последний выбор любого ахэнн, ведь для отсрочки у юноши уже не останется причин, и милосердная Тьма все-таки примет своего заплутавшего сына.

Если всего лишь отпустит... Это будет труднее, но Эрдман сам признал, что он стойкий. Он Видящий, пусть и неудавшийся, он должен найти иное къюн для себя или хотя бы почитать об этом незнакомом мире что-то кроме цветов! Он будет жить и помнить каждый миг своей любви. Уже незамутненной слащавой мишурой, чистой как звенящий прохладой родник в скалах:

"Среди цветов лесных поет ручей, звеня,

О возвращеньи, о любви, о тех счастливых днях...

О тех счастливых днях, что впереди их ждут.

" И через сто веков они, – поет, – придут!"

Лишь папоротника вздох и робкий шелест трав

Слышны ему в ответ. Они твердят: "Не прав!

Оставь, ручей, звенеть, нас будущим маня.

Былого не вернуть, увы... уж никогда".

Стоя босиком на камнях, Рин следил глазами за надвигающимся штормом, и слезы его горького счастья текли по щекам.

И был благодарен за них...

В тот день Эрдман мог с полным правом добавить себе лишнюю звездочку на погонах – остановить стихийный выброс эмпата, вскипятившего Балтику на километры вокруг, создавшего абсолютный шторм из ничего... Дорогого стоит!

Срыв должен был быть, но ничего не предвещало. Размякший мальчишка нежился и ерзал в кровати, кутаясь в одеяло, он отлучился буквально на 3 часа, включая время полета, в комендатуру подать заявку... Когда возвращался, – вся навигация уже сбивалась с курса, так что вести пришлось вслепую.

Он исключил возможность любого воздействия на Рина, кроме него самого, так что вывод был один – инициация.

Неправильная, перекореженная инициация эмпата-эллери, связанного с природой, и с покалеченной психикой... Хотел экспериментов? Получил по самый козырек!

Он действовал четко, как в бою или во время допроса. Взять управление авто на себя. Посадить. Местонахождение Рина не требовало уточнений. Занести в дом. Мальчик бессознательно трется о воротничок, царапая щеку о молнии на воротнике...

Твою дивизию! Ванна. Массаж всех точек тела, способных расслабить, даже ароматические свечи с лавандой... На постели Рин застывает в катарсисе, зрачки так расширены, что все их пространство заполняет расплавленное серебро с переливами маренго.

"Куколка"?!

Бригада. Успокоительное. Капельница с нужным раствором. Но Рину все хуже. За окнами бушует шторм... Эрдман принимает решение и открывает окна навстречу стихии.

Позволяя вихрю дождевых брызг добраться до распростертого на кровати беспамятного юноши... Рин стонет.

Этого недостаточно. Он угасает с каждым натужным вздохом. Успокоительные не действуют, он бьется, расплескивая вовне самого себя, свою суть...

Жесткая хватка на запястье, вторая рука, надавливая на грудину, прижимает бьющееся тело к кровати:

– Аэрин. Остановись и останься!

По сравнению с этим голосом Арктика купается в солнце, а приказ для расстрельной бригады – игривая шутка.

– Рин... – это зов, а хватка не ослабевает.

Тело юноши замирает. Веки опущены и недвижны. Время тянется движением стрелок по циферблату.

Нет, все-таки "куколка"...

Как там у ахэнн, – возвращение из-за Грани? В данном случае: либо безумие, либо откат – полноценный, и отстраненный ото всего Видящий-Пророк... И море еще не успокоилось.

Под утро шторм утихает, а Рин все-таки возвращается из тех далей, где бродила его душа все это время. Смотрит в потолок отсутствующим взглядом. Потом веки медленно опускаются, и юноша проваливается в сон. Эрдман и рад бы был отойти от него, но во сне по щекам эльфа текли слезы, и помня, что его присутствие обычно успокаивало мальчишку, лег рядом с противоположной от штатива капельницы стороны. В любом случае Рин может начать опять биться и придется его держать... Юноша лишь тихонько застонал и прижался к мужчине, забравшему этот стон с сизо-бледных губ своими:

– Что же ты, маленький... возвращайся.

Рин не понял, как и почему это произошло, счастье и боль теснились в груди, заставляя сердце биться птицей подранком, а потом внезапно мир словно перевернулся вокруг своей оси, полоснув по всем чувствам юноши огненной плетью. Звуки приобрели запах, запахи – цвет, цвета – многоголосьем плыли вокруг. Аэрин упал, потому что перестал вдруг владеть своим телом. Он судорожно хватал воздух, глотая его, давясь, обжигая горло. Уже упав, он беспомощно свернулся на камнях, он утопал в них, он стекал радужно-опалесцирующими каплями дождя в море, а потом он только кричал от боли и бился раненым зверем на земле, даже не представляя, что может существовать такая мука. Рин тонул в вязком густом воздухе, силясь протолкнуть застывший ледяной ветер в сведенное судорогой горло, стремительно падал сквозь вихрящуюся вокруг какофонию разноцветных пластов реальности, и мучительно прорастал сквозь этот мир, становясь частью его. Он рождался заново каждый миг там, где время перестало существовать, и боль становилась первым знаком и даром...

– Аэрин!

Он почувствовал чужое присутствие, и из последних сил вцепился в это знакомое ощущение надежной силы, умоляя не отпускать его, не позволить раствориться в безумии вокруг. Уже изнемогая, распадаясь на сотни и тысячи сияющих частиц, не помня собственного имени, Рин продолжал тянуться к нему, словно поднимаясь на поверхность со дна океана, и заклинал:

– Только не отпускай, не оставляй одного здесь... Не отпускай!

Обрыв... В бездонную тьму, полную далеких звезд.

...Открыв глаза, юноша не сразу осознал, что лежит на постели в своей комнате. Рука ноет от иглы. Он, кажется, полностью обнажен, но укрыт одеялом, а поверх него, рядом, тесно прижимая к себе, – лежит мужчина. Сейчас ясный день, солнце врывается сквозь распахнутое окно и дверь, но он крепко спит, и судя по тому, что спит он не сняв формы, только черные рукава закатаны чуть ли не до плеч, – с тех пор как вернулся (кстати, давно ли?) – Манфред от него не отходил.

Не отпустил во всех смыслах. Юноша слабо улыбался, стараясь даже дышать как можно тише, чтобы ненароком его не потревожить, и бесстыдно любовался резкими чертами лица мужчины, тенью от упавших на лоб коротких темно-русых прядей, жесткой щетиной, пробившейся на сухих щеках... Манфред есть Манфред, если он сказал, что эльф никуда от него не денется, то, и смерти и любой болезни, и всей вселенной целиком – остается просто смириться и не встревать!

– Рин? – как видно, даже взгляда оказалось достаточно, чтобы светлые глаза раскрылись, цепко и требовательно всматриваясь в юношу.

– Спасибо... – одними губами шепнул Рин.

– Как ты, маленький?

Он был так слаб, что не мог поднять руки, и память о пережитой боли и падении за Грань – еще жила где-то в глубине, но взглянув на того, кто спас его от гибели, теперь от безумия, уверенно вернул достоинство и радость жизни, юноша лишь ярче улыбнулся:

– Хорошо.

Куда уж одному пленному мальчишке сопротивляться ему!

Эрдман дернул уголком губ в усмешке: кто бы мог представить, какой груз свалится с плеч после успешной инициации Рина. Разумеется, стихийные всплески еще повторяться, пока организм и психика ахэнн полностью не подстроятся под третью сигнальную, но уже не будут настолько острыми и опасными. Скорее как спонтанное переключение канала, а затем совсем перейдут в область рефлексов и подсознательного. Главное, что мальчик смог удержать в целости сознание, свое "я", не забившись в глухой кокон от всего внешнего мира.

Стойкий мальчик, сильный... Таких особенно приятно ломать, но Рин – превосходит их всех, а то, что делает он сам – куда интереснее. Его дивное диво...

"Был бы верующим – сказал бы, что ты мне Богом послан, маленький! Или судьбой... это смотря во что верить.

Ты веришь мне, маленький, настолько, что за предельно короткий срок улыбаешься убийце своих сородичей, профессиональному палачу, даже считывая с него чужую боль. Превозмог насилие, в том числе моральное, переступил все нормы и понятия своего народа до той черты, что искренне улыбаешься на рассвете... Улыбнешься даже пуле в висок".

А я не верю. Я анализирую факты и делаю выводы. Вывод о том, что ты – чудо, маленький, дивное диво! Таких больше нет... И только для меня".

У парнишки не осталось щитов, во всяком случае перед тем, кто практически против воли с завидным постоянством заставляет его жить. Эрдман с усмешкой признал, что просто не смог бы так же спокойно и терпеливо относиться к кому-либо другому, он всегда держался на расстоянии, автоматически просчитывая ситуацию, ходы и реакции, и только Рин в своей непосредственности был настолько искренен, открыт, беззащитен и уязвим, что рядом с ним все рецепторы и инстинкты не спросясь включались в обратную сторону... Не в этом ли корень интереса к мальчишке-эллери ахэнн, а, экспериментатор?

Кто тут еще подопытный, – Манфред провел костяшкой пальца по щеке дремавшего юноши, и Аэрин немедленно распахнул ресницы.

– Как ты себя чувствуешь?

– Лучше, – юноша со вздохом улыбнулся и потянулся в кресле, расправляя местами занемевшие мышцы.

Эрдман цепко оглядел его, и согласно кивнул: даже несколько часов на свежем воздухе, в палисаднике среди какой-никакой зелени явно пошли эльфенку на пользу, заметно прибавив сил, а солнечные лучи едва ли не на глазах возвращали измученному личику краски жизни. Перенесенное испытание сказывалось, но Рин приходил в себя удивительно быстро, уже к вечеру не лежал пластом, и хотя в дом его все-таки опять пришлось тащить на себе, но завтра он определенно встанет на ноги.

Не отказался Рин от своего ежевечернего ритуала любования закатом, которым мужчина воспользовался, чтобы аккуратно расспросить о том, что он помнит из своих ощущений. И вот тут получился еще один сюрприз, во всяком случае, для юноши. Если поначалу Рин говорил неуверенно, с трудом подбирая слова, прилагая очевидные усилия, чтобы превозмочь пережитый ужас, то постепенно в тон добавлялись ноты удивления, а потом и вовсе восторга, мучительно пытаясь передать словами ошеломляющее чувство полного единения со вселенной, пока Манфред не заметил, что эльф практически в трансе.

– Хватит! – он резко оборвал Рина, от беды возвращая на грешную землю, и отвлекая на более приземленные нужды.

Юноша вздрогнул от окрика, а потом по мере понимания серебристые глаза потемнели, и он опустил голову, едва переводя дыхание, руки заметно подрагивали.

Рин послушно позволил проделать с собой все, что мужчина счел нужным от ужина и лекарств, до душа, и уже позже, в постели, грустно улыбнулся ему:

– От меня одни хлопоты! Простите...

– Успокойся, – Эрдман прилег рядом, перебирая золотые пряди. – Твой срыв был только вопросом времени.

– Вот как... – голос дрогнул. – Почему?

– Хм, – мужчина лег поудобнее, подтаскивая к себе напуганного и растерянного эльфенка. – Попробую объяснить. У нас нет достаточных данных о становлении Даров ахэнн, но из того, что изучено, и твоих рассказов можно сделать следующие выводы. Через подобие инициации проходят все твои сородичи...

Рин вскинулся, намереваясь возразить, но Эрдман властно уложил его обратно.

– Подожди! Но вы народ псиоников, и более важную часть у вас при этом играет психика, нежели физиология. Как обычно, все начинается с детства: вас окружают семья, старшие друзья, наставники, которые обращают внимание на те или иные склонности ребенка и направляют их, в свою очередь ребенок, под влиянием чьего-либо авторитета, каких-то событий, уклада жизни пока еще не осознанно, но делает шажок в ту или иную сторону. Постепенно формируется устойчивая направленность, которая и приводит потом к осознанному выбору, а какие-то предрасположенности развиваются больше, какие-то, неиспользованные, затухают. К моменту инициации большинство приходит уже внутренне подготовленными к тому, в каком направлении она пойдет. Большинство – потому что ты сам говорил, что есть и те, которые не проходят ее долго, кому Видящие отказывают сразу...

– Не определились, – задумчиво шепнул юноша.

– Да, с тобой, скорее всего, теперь было бы тоже самое. Далее, ваши Видящие делают все, чтобы она прошла как можно мягче: во-первых, в сознании это воспринимается как обычный праздник, прочее всеобщее веселье и народные гуляния отвлекают внимание от сути ритуала. Во-вторых, получается, что во время вхождения в наследие вас страхует и сам Видящий, который проводит ритуал, и наставники, мастера, просто старшие. В-третьих, я уверен, что давным-давно существуют какие-нибудь травки или составы, которые снимают нежелательные эффекты, помогают расслабиться психически и укрепляют телесно. Вот и получается, что в идеале к Кеннен Гэлиэ подходит уже в достаточной степени подготовленный ахэнн, который не воспринимает свой Дар как нечто чуждое и адаптировался к нему, чтобы принять переход на более высокую ступень без потрясений. С другой стороны ему или ей оказывается квалифицированная, веками проверенная помощь, так что инициация воспринимается просто как праздничная ночь...

– Звездного имени, – тихо подсказал Рин.

– ... ночь Звездного имени, – продолжил Манфред, – полная волшебства и видений. Необходимый этап взросления. Теперь, что касается тебя, думаю, не надо подчеркивать очевидное, что все пошло совсем не так. Бессмысленно загадывать, как бы было, если бы, и вполне возможно, что ты стал бы таки Говорящим с травами, а зачатки способностей Видящего сошли бы на нет за ненадобностью. Но в новых, стрессовых условиях, из-за постоянного воздействия тем или иным способом – именно они расцвели махровым цветом. Только направлять тебя было некому. Плюс психическая нестабильность, плюс подсознательное их отрицание, а Дар продолжает развиваться. Представь себе плотину на реке, за которой скапливается все больше и больше воды. У всего есть предел прочности. Какой-то сильный волевой импульс, очередной неконтролируемый эмоциональный всплеск, – и "плотину" сорвало.

Мужчина замолчал, потянувшись за сигаретой, и у юноши мелькнула мысль, что в последнем выводе он ошибся – вот у офицера предела прочности точно нет.

– Теперь это будет повторяться? – Рин все-таки нашел в себе силы спросить.

– Да, скорее всего не раз, – уронил Манфред затягиваясь. – Но тебе повезло. Мы наблюдали несколько неправильных инициаций, и происходил либо распад личности и безумие, либо пытаясь защититься, сознание схлопывалось так плотно, что переходило в каталепсию и получалось то, что условно обозначалось "куколкой". Ты же отделался упадком сил.

Юноша криво усмехнулся подобному утешению, хотя существовать в качестве растения, постепенно угасая без души, было бы куда страшнее.

– Не бойся, маленький, – Эрдман снова крепко обнял его, сухие губы коснулись виска. – Эти приступы, просто остаточные всплески. Они не опасны, не будут такими острыми и скоро сойдут на нет, по мере адаптации организма. И давно пора подобрать тебе несколько упражнений для медитации: некоторые народы Терры широко практиковали техники по тренировке концентрации внимания и выработке контроля над течением мыслей и эмоций... Тебе должно подойти и помочь.

– Спасибо, – Рин потерся носом о подбородок мужчины, с наслаждением вдыхая терпкий запах, а рука сама улеглась на плечо.

И довольно вздохнул, когда горячая ладонь поднялась по спине, зарываясь в волосы, чтобы мягко погладить затылок. Он вовсе не думал о занятиях любовью, просто было хорошо, страх рассеялся, и близость твердого тела мужчины успокаивала, придавая ощущение уверенной силы, надежности и защиты. Юноша крепко и безмятежно спал всю ночь, как могут спать только те, кто четко видит перед собой цель и ясно представляет путь к ней.

6. Тайис (истина).

Самый страшный наркотик не имеет химических формул, и зависимость не снимешь, просто очистив кровь. Самый страшный наркотик для человека – власть над другим существом, и тем более власть безграничная. От пригревшего его офицера Рин зависел полностью, абсолютно, так что Манфред мог сделать с ним все, что угодно, причем половину этого «что угодно» юноша даже не поймет, а на оставшуюся половину покорно согласится.

Это, безусловно, тешило самолюбие и успокаивало профессиональную паранойю, а власть может проявляться по-разному...

– Мне нужно в комендатуру. У тебя час, чтобы переодеться, – уронил мужчина.

Чашка с кофе, которую Рин в этот момент ставил перед ним на стол, неловко звякнула. Доверие и проснувшаяся любовь к одному человеку о многом заставили его забыть, – влюбленные глаза от века слепы. Однако признательность нет-нет, да и напоминала, что его счастье, безопасность, относительный покой – это Манфред. На самом же деле его положение в мире людей немногим отличается от положения вещи.

– Это касается меня?

Эрдман пригубил напиток, который мальчишка за пару дней и правда научился готовить виртуозно, непостижимо сочетая стимулирующий эффект с изысканным вкусом, и оценил: и кофе, и вопрос. Трудно сказать, что именно сыграло главную роль, но хотя эльфеныш все так же безудержно радовался жизни вокруг, – этап взросления был очевиден. Вот и сейчас, вместо того чтобы впасть в панику, глядя на него умоляющими испуганными глазищами, Рин просто сел рядом, ожидая ответа.

А значит, решение было верным, и его действительно можно постепенно выводить из изоляции.

– В какой-то степени да, – мужчина дернул губами, обозначая улыбку. – Мой отпуск подходит к концу, но я свободно могу позволить себе взять еще недели 2 из ранее не отбытого. Рапорт утвержден, так что мне нужно только закрыть одно отпускное и забрать другое.

Рин отвернулся, чтобы спрятать взгляд, но было видно, что у него слегка порозовели скулы: Эрдман хочет остаться здесь с ним подольше... И берет с собой в человеческий город: значит уверен, что ему ничего не угрожает, и ахэнн достаточно окреп, чтобы выдержать общество людей. Достаточно разумен, чтобы понять, как себя вести и справиться с этим.

– Спасибо, – юноша обернулся со светлой легкой улыбкой. – Я вас не задержу.

И не разочарую тебя, мэльдо.

Некому было ответить ему как полагается: "Перед звездами и этой землей ныне имя тебе... Путь твой избран, да будет так". Но он сам все-таки смог наконец заключить в нужные слова то, что произошло в ночь шторма: "Я, Рин, избрал Путь Видящего иное Пламя и знаком Пути беру имя Айирэ Геллаис, Кружево звезд".

И все сразу встало на свои места, хотя сколькому ему еще придется учиться даже не владеть, а всего лишь жить со своим Даром, – думать было все-таки страшно... Он назвал себя не просто Видящим, а Видящим иные миры, а ведь это значит отнюдь не на чужое селение издали поглазеть! Понимание того, как тесно переплелись причины, которые объяснял ему Манфред, нынешнее положение и практически неизбежный, единственный выбор, – постепенно проникало в душу.

Как и знание, почему не умер, смог принять свой выбор: его удержали над бездной, удержал возлюбленный, но даже мэлларо его был из другого народа...

"Пусть мое пламя пока только в сердце, но мое сердце в твоих ладонях!

Как поток, питает корни побега, и лоза поднимается по столпу опоры к солнцу, а без нее не дает гроздьев, падает под их тяжестью и гниет, – так и я не смогу оставить тебя и погибну..."

Рин с трудом опомнился. Несколько дыхательных упражнений помогли вернуть ясность рассудку, и он счел это очередным доказательством правоты мужчины. Времени, оставались считанные минуты, он уже слышал неясный и непривычный звук, догадавшись, что это может быть, и что он уже не успевает заплести волосы... Юноша наскоро схватил золотые пряди заколкой почти у самой шеи и сбежал по лестнице вниз, где его должны были ждать.

Глядя на торопливо приближающегося к нему эльфа, Эрдман едва удержался, чтобы не поморщиться в досаде: парадоксально, но факт – человеческая одежда, с которой Рин полностью освоился, лишь еще больше подчеркивала его инаковость, будоражащую, тревожную инность его облика. Самые простые, обычные, классические, неброского цвета рубашка и брюки, легкая курточка – сидели на нем так, что все акценты приходились как раз на едва уловимые отличия во внешности, и эффект получался без преувеличения ошеломительный, тем паче для более впечатлительного, чем офицер СБ, человека, создавая по истине завораживающий образ. Соразмерное изящество сложения, почти воздушная пластика жестов и мягкая грация движений, тонкая ясная чистота черт... А эти огромные глубокие глазищи и поток живого золота по гибкой спине до самых ягодиц?

"Тут и к ушам присматриваться не надо, за километр видно! – Манфред фыркнул, захлопывая за капельку смущенным юношей дверцу машины. – И вот это сияющее чудо использовалось для скотского траха? Уровень макаки, которой все равно, чем колоть орехи: хоть булыжником, хоть урановой трубкой".

Его твердое намерение при случае помочь эволюции с утилизацией отходов обеих рас – даже не стоило упоминания.

Рин сидел молча, исподтишка любуясь не столько пейзажами, сколько скупыми и точными движениями рук мужчины за рулем. Он не мог знать, о чем тот задумался, но не хотел мешать, заодно пытаясь справиться с собственной нервозностью. Юноша помнил базу, коридоры станции, толчею порта, привык, что в любом жилище множество приборов и полагал, что готов к тому, насколько чуждым окажется мир людей за пределами уединенного домика на взморье. Предвкушение мешалось с испугом, но страха, в прошлом его понимании, не было, – как и все прочее, за что брался, Эрдман надежно излечил его от этого недуга. Рин знал, что если ошибется, забудется, устанет так, что уже не сможет справиться сам, – сильные руки вынесут его на твердый берег, давая возможность перевести дыхание. Только... не хотелось ошибаться, хотелось, чтобы ледяные глаза снова взглянули на него с одобрением, а возможно, гордостью и восхищением.

Поэтому превозмочь волнение совсем не удавалось. Юноша напоминал себе, что хотя людей и много, но они тоже имеют право на любопытство к нему, ведь они принадлежат к разным народам. Что касается низменных желаний на его счет, то его любовь – его лучшая защита, а грязь и мерзость пусть стекают мимо...

От попыток сохранить самообладание, эльфа отвлек сам город, и против воли юноша даже ощутил разочарование, опять не встретившись с тем, что ожидал и на что так серьезно настраивался. Да, были и домики, и большие, тоже как будто казенные, одинаковые коробки домов, перемежаемые редкими чахлыми каплями зелени. Да, людей было много, по-разному одетых и всех возрастов, он даже впервые увидел нескольких детей... но разглядеть что-то из окна движущейся машины получалось плохо, и это по-прежнему было далеко от торжества стекла, металла, пластика и бетона, как на некоторых изображениях, что он видел.

Остановив наконец машину, Манфред только хмыкнул про себя, настолько забавным было выражение личика эльфенка. Но, во-первых, это вам не столица и не мегаполис, да и в деловой центр сразу же тащить парнишку он не собирался, чтобы потом его опять откачивать от шока. Эрдман превосходно знал город и ему даже не требовался навигатор, чтобы подъехать к умело скрытому среди других однотипных построек зданию комендатуры самыми тихими и спокойными улочками.

Войти в иной мир, примерно как войти в воду, – можно плавно погрузиться в теплую, прогретую солнцем волну, а можно сорваться с обрыва в ревущий ледяной поток. Обрывов у Рина уже было достаточно, и адаптировать его следовало постепенно, не напрягая там, где не нужно. Мужчина специально оставил машину чуть дальше, чем требовалось, и шел не торопясь, не заметно наблюдая за своим спутником. Нужно было признать, что для первого раза Рин держался великолепно.

Людей им попадалось достаточно, за редким исключением все в форме различного рода войск – городок сам по себе считался курортным. Некоторые обменивались с обер-офицером короткими и одинаково резкими приветствиями. Золотоволосому юноше-эльфу доставались взгляды различной степени и категории заинтересованности. Рин шел рядом, спокойно разглядывая незнакомое место, и излишнего напряжения в нем не чувствовалось. Он держал голову высоко, а плечи прямо, и без напоминания достал из внутреннего кармана куртки карточку удостоверения.