Текст книги "Влюбленные лжецы"

Автор книги: Ричард Йейтс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

– О, Уоррен… – стонала Кристина. – Уоррен… О, как я люблю тебя…

И он услышал, как шепчет сам, опять и опять, так часто, что и не счесть, и наплевать, и пусть в это трудно поверить, – да, он услышал, как шепчет, что тоже любит ее.

Было далеко за полночь, когда они молча лежали рядышком, и Уоррен не понимал, как это слово так легко и просто стекло с его губ. Вскоре, когда Кристина заговорила, до него вдруг дошло, что она, должно быть, много выпила. На полу рядом с кроватью стояла на три четверти пустая бутыль с джином, а рядом – две мутные, захватанные рюмки, – видать, ими немало попользовались, и все-таки, похоже, она оставила его далеко позади. Налив себе еще джину, она устроилась полусидя, подложив под спину подушку, и снова завела разговор. Ее речь звучала странно: казалось, она тщательно составляет каждое предложение, чтобы обеспечить максимально драматический эффект, словно маленькая девочка, играющая в артистку.

– Знаешь что, Уоррен? Все, чего я хотела, у меня отбирали. Всю мою жизнь. В одиннадцать лет мне больше всего на свете хотелось велосипед, и в конце концов отец купил мне его. Ну, конечно, подержанный и совсем дешевенький, но я его обожала. И вот тем же летом папа жутко разозлился – уже не помню за что – и решил меня наказать. И забрал велик. Насовсем.

– Да уж, ты, наверно, ужасно расстроилась, – произнес Уоррен и тут же постарался перевести разговор на менее сентиментальную тему: – А чем занимался твой отец?

– Так, никчемный клерк. Работает на газовом заводе. Мы с ним вообще не ладим, как, впрочем, и с матерью. Я никогда не езжу домой. Можешь не верить, но это правда: все, что мне хотелось, сам видишь, у меня отбирали.

Здесь она сделала паузу, словно для того, чтобы, справившись с нахлынувшими чувствами, сделать свой голос еще более театральным, и, когда снова заговорила, уже куда более уверенно, он стал тихим, с приглушенными нотками, что как нельзя лучше подходило для столь камерной аудитории, состоящей лишь из одного слушателя.

– Уоррен… Хочешь, я расскажу тебе об Адриане, отце Лауры? Я правда хочу рассказать о нем, если тебе интересно.

– Разумеется.

– Так вот, Адриан – офицер американской армии. Молодой майор. Может, уже стал подполковником. Я даже не знаю, где он сейчас, и самое забавное, что меня это и не интересует. Честное слово, ни капельки. Но у нас с Адрианом все было просто чудесно, пока я не сказала ему, что беременна. Тогда он буквально заледенел. Конечно, я никогда всерьез и не мечтала, что он сделает мне предложение. В Штатах у него имелась богатая невеста из общества, и она ждала, когда он вернется; и я это знала. Но после моего признания он стал так холоден, велел мне сделать аборт, а я отказалась. Я сказала: «Я сохраню этого ребенка, Адриан». А он в ответ: «Ладно». И говорит: «Ладно, только тогда живи как знаешь, Кристина. Будешь растить ребенка без меня, и выворачивайся как хочешь». Вот тогда я и решила пойти к командиру его подразделения.

– Командиру?..

– Ну, кто-нибудь ведь должен был помочь! – сказала она. – Кто-нибудь должен был заставить его почувствовать ответственность. О боже, я никогда не забуду тот день! Его полком командовал некий полковник Мастерс. Он держался с большим достоинством; так вот, он просто сидел за письменным столом, смотрел на меня, слушал и даже несколько раз кивнул. Адриан сидел рядом со мной и молчал, и, кроме нас троих, в кабинете никого больше не было. И вот в конце полковник Мастерс говорит: «Знаете ли, мисс Филлипс, насколько я понимаю, дело обстоит так: вы совершили ошибку. Вы совершили ошибку, и тут уже ничего не поделаешь».

– Да уж, – чувствуя себя неловко, проговорил Уоррен. – Да уж, это, наверное, было…

Но он не успел ни закончить это предложение, ни добавить что-нибудь, из чего она поняла бы, что он не верит ни одному слову во всем ее рассказе. Она расплакалась. При первых же рыданиях она села в постели, подтянула колени к подбородку и опустила на них свою взлохмаченную головку, склонив ее набок; затем осторожно поставила на пол пустой стакан, откинулась назад и отвернулась от Уоррена, продолжая плакать.

– Послушай, хватит, – сказал он. – Хватит, детка, не надо плакать.

И Уоррену не осталось ничего другого, как силой заставить Кристину повернуться к нему и обнимать ее до тех пор, пока она не успокоилась.

Прошло немало времени, прежде чем девушка спросила:

– Там еще остался джин?

– Немного.

– Давай допьем? Грейс не будет против, а если скажет, чтоб я заплатила за него, так я заплачу.

Утром, после сна и ночных переживаний, ее лицо было сильно опухшим, и она, закрыв его руками, проговорила:

– Боже, вчера я, кажется, сильно набралась.

– Ничего, мы оба немало выпили.

– Ну извини, – ответила она раздраженно, почти вызывающе, как человек, привыкший, что к нему постоянно предъявляют претензии. – Извини. – И она занялась ребенком, а потом долго ходила нетвердой походкой в своем бледно-зеленом халатике по маленькой комнатке. – Ну ладно. Что было, то было. Лучше скажи мне вот что: ты еще придешь, Уоррен?

– Конечно. Я тебе позвоню, хорошо?

– Здесь нет телефона. Но, пожалуйста, приходи поскорей, а? – Она проводила его до входной двери, и, обернувшись перед тем, как уйти, он увидел в ее выразительных глазах немую мольбу. – Приходи днем, в это время я всегда дома.

Через несколько дней, которые он провел в праздности, сидя за письменным столом или бродя по улицам и парковым дорожкам, поскольку наступили первые по-настоящему весенние дни, Уоррен неожиданно понял, что не может думать ни о чем, кроме Кристины. Невозможно было даже предположить, что с ним могло случиться нечто подобное и в него влюбится юная проститутка из Шотландии. Обретя приятное чувство уверенности, которое так мало было ему знакомо прежде, он начал ощущать себя редкостным искателем сердечных приключений. При воспоминаниях о Кристине, лежащей в его объятиях и шепчущей: «О, я люблю тебя…», его губы расплывались в улыбке, словно у дурачка, который радуется солнечному свету; иногда он находил иное, казавшееся изысканным удовольствие в мыслях о всяческих связанных с нею трогательных моментах, способных в иной ситуации вызвать презрение, таких как ее необразованность, дешевое, поношенное нижнее белье и пьяные слезы. Даже ее историю об «Адриане» (это имя она скорее всего позаимствовала со страниц какого-нибудь дамского журнала) он с легкостью простил и дал бы ей о том знать, когда б удалось подыскать какой-нибудь щадящий хитроумный способ сообщить о раскрытом обмане. Пожалуй, ему также следовало бы со временем поискать какой-то способ сообщить ей, что, говоря, будто любит ее, он имел в виду нечто совсем другое, но это могло подождать. Спешить было некуда, и на дворе стояла весна.

– Знаешь, Уоррен, что мне нравится в тебе больше всего? – спросила она в конце проведенной с ним третьей или четвертой ночи. – Что я люблю в тебе на самом деле? Тебе можно доверять, и я это чувствую. Именно этого мне хотелось всю жизнь: быть рядом с человеком, кому можно доверять. Понимаешь, я постоянно совершаю ошибки, потому что верю людям, которые потом оказываются…

– Ш-ш-ш… – произнес он, – Все хорошо, детка. Давай сейчас просто поспим.

– Ладно, но еще минутку. Дай мне одну минуту и выслушай, хорошо? Потому что я в самом деле должна тебе кое-что сказать. Уоррен, у меня был ухажер по имени Джек. Он все твердил, будто хочет на мне жениться и все такое, но загвоздка состояла в том, что он был заядлый картежник. Думаю, ты сам понимаешь, в чем тут дело.

– И в чем же тут дело?

– Дело в деньгах, вот в чем. Давать их ему, когда он все ставит на карту, покрывать проигрыши, помогать дотянуть до получки, которая ожидается лишь через месяц… Боже, меня и теперь тошнит, как только вспомню ту жизнь. Все это тянулось почти год. И знаешь сколько в конце концов он мне вернул обратно? Знаешь, ты навряд ли поверишь, но я все равно скажу. Или нет, погоди, я лучше тебе покажу. Подожди секундочку.

Она встала с кровати, споткнувшись при этом, и включила верхний свет, вспыхнувший так ярко, что девочка вздрогнула и, не просыпаясь, захныкала.

– Все хорошо, моя Лаурочка, – успокаивая малышку, проворковала Кристина, роясь в верхнем ящике комода; отыскав то, что искала, она вернулась в постель, – Вот, читай, – проговорила она.

Это была записка без даты, написанная на листке бумаги, вырванном из дешевой линованной школьной тетрадки.

Уважаемая мисс Филлипс.

Прилагаю к сему сумму в два фунта и десять шиллингов. Это все, что я могу сейчас себе позволить, и впоследствии тоже ничего заплатить не смогу, потому что меня на следующей неделе отправляют обратно в США, чтобы там демобилизовать и уволить со службы.

Командир нашего подразделения сказал, что в прошлом месяце ты звонила ему четыре раза. Это нужно прекратить, потому что он занятый человек и нечего беспокоить его глупыми звонками. Больше ему не звони, и ротному сержанту тоже, и вообще никому в нашей роте.

рпк Джон Ф. Кёртис

– Ну и что, по-твоему, может оказаться хуже этого? – спросила Кристина. – Господи, ну ей-же-ей, Уоррен, разве может что-то быть хуже?

– Разумеется.

И он еще раз перечел написанное. Именно предложение, начинающееся со слов «Командир нашего подразделения», выдало ее с головой, стерев с лица земли последние остатки «Адриана» и практически не оставив сомнений, что настоящим отцом ее дочери как раз и является Джон Ф. Кёртис.

– Не могла бы ты теперь выключить свет, Кристина? – проговорил он, возвращая ей записку.

– Конечно, дорогой, просто хотела, чтоб ты все увидел сам. – А кроме того, ей явно хотелось посмотреть, окажется ли он настолько глуп, что проглотит и эту историю.

Когда они снова лежали в темноте и Кристина сзади опять обняла Уоррена, прижимаясь к его спине, он принялся мысленно составлять обращенную к ней речь, разумную и спокойную. Знаешь, детка, хотелось ему сказать, не кипятись, а просто послушай. Хватит пытаться меня надуть, придумывая все эти россказни. Я не поверил в историю об Адриане и во вторую, про картежника Джека, тоже, так что пора с этим завязывать. Не лучше ли будет, если мы все-таки попытаемся говорить друг другу правду?

Однако пока он все это сочинял, его посетила еще одна мысль, заставившая прикусить язык: если он выскажет ей накипевшее, это унизит ее до бешенства. Она тут же вскочит с кровати и примется орать на него, употребляя самые что ни на есть отвратительные, похабные ругательства, которых наверняка набралась, занимаясь своим ремеслом, а потом проснется ребенок, начнет кричать, и это будет продолжаться еще долго, и тогда наступит уже полная катастрофа. Нет, так он ничего не добьется.

Наверное, момент для обличения ее вранья еще не настал, и скорее всего он не заставит себя ждать, но, хоть Уоррен еще так и не решил, вызывает у него приступы малодушия сама мысль об осуществлении задуманного или нет, он все же чувствовал, что подходящее время еще впереди.

Через несколько вечеров, находясь дома, он поднял трубку звонившего телефона и здорово удивился, услышав ее голос:

– Привет, дорогой.

– Кристина? И тебе, конечно, привет, но как ты… как ты узнала мой номер?

– Ты мне сам его дал. Разве не помнишь? Сам же и записал.

– Ну да, разумеется, – промямлил он, глупо улыбаясь телефонной трубке и тем не менее сильно встревоженный.

Телефон в квартире на первом этаже был параллельным тому наверху, которым пользовалась Джудит. Оба аппарата звонили одновременно, и, когда Джудит находилась дома, она всегда успевала снять трубку на первом или втором звонке.

– Я чего звоню, – продолжила Кристина, – не мог бы ты прийти в четверг вместо пятницы? Дело в том, что у Джейн день рожденья, и у нас будет праздник. Ей исполняется девять…

Повесив трубку, он еще долго просидел в позе человека, втайне от всех решающего непростой вопрос, от которого зависела его дальнейшая жизнь. Как он мог так опростоволоситься, чтобы дать ей телефонный номер Джудит? А вскоре он припомнил кое-что еще, второй свой промах, мысль о котором заставила его, вскочив на ноги, едва ли не заметаться по комнате: дело в том, что Кристина теперь знала также и его адрес. Однажды, когда они сидели в пабе, у него закончились наличные и он не смог расплатиться за пиво, а потому выписал на имя Кристины чек, покрывающий недостающую сумму. «Большинство наших клиентов находят удобным, когда адрес, по которому они живут, напечатан под именем владельца счета на каждом чеке, – вспомнились ему слова менеджера банка, сказанные, когда они с Кэрол в прошлом году открывали счет. – Хотите, я закажу вам такую чековую книжку?» – «Да, пожалуй, – ответила тогда Кэрол. – Почему, собственно, нет?»

В четверг он уже почти дошел до дома Арнольда, когда вспомнил, что забыл купить подарок для Джейн. Заглянув в кондитерскую, он несколько раз попросил девушку за прилавком подложить в кулек побольше разных конфет, пока наконец сверток не получился увесистым, и оставалось только надеяться, что его содержимое на некоторое время привлечет внимание девятилетней девчушки.

День рождения Джейн прошел с таким успехом, что Уоррен даже не заметил, какой оказалась дальнейшая судьба конфет. В радостном, хоть и обветшалом доме оказалось полно детей, и когда настало время им усесться за стол – вернее, сразу за три стола, сдвинутых вместе, – Уоррен, улыбаясь, стоял позади, полуобняв Кристину, смотрел на них и вспоминал другой детский праздник, устроенный в «Клубе Питера Пэна». Альфред, вернувшись с работы, принес огромного плюшевого медведя-панду, который еле поместился в широко расставленных руках дочери, после чего он со смехом пригнулся, чтобы она смогла одарить и его долгим, сердечным объятием. Однако вскоре Джейн стала немного серьезнее – перед ней появился именинный пирог. Закрыв глазки, она загадала желание и геройски, единым выдохом задула все девять свечек, отчего комната взорвалась радостными криками.

Затем появились алкогольные напитки для взрослых, причем в большом количестве, и еще до того, как ушли последние из приглашенных ребятишек или заснули детки самого Арнольда, Кристина, прихватив бутылку, вышла, чтобы уложить спать свою дочку.

Грейс принялась что-то стряпать на ужин, но с явной неохотой. И когда Альфред, извинившись, сказал, что хочет пойти немного отдохнуть, она уменьшила огонь конфорок до самого маленького и ушла вместе ним.

В результате Уоррен остался наедине с Эйми: она стояла перед овальным зеркалом, висевшим над камином, и красилась, неторопливо и тщательно. Он же сидел на диване с бокалом в руке и глазел на нее. Вскоре ему пришло в голову, что на самом деле она куда более привлекательна, чем Кристина. Она была высокой, длинноногой и безукоризненно изящной, с упругой маленькой попкой, такой соблазнительной, что до боли хотелось ее потрогать, с маленькой грудью, округлой, с выпирающими острыми кончиками. Темные распущенные волосы доходили до самых лопаток, и сегодня она решила надеть узкую черную юбку и блузку персикового цвета. Она выглядела красивой и гордой, и ему не хотелось думать о том, что уже этим вечером какой-нибудь незнакомец, заплатив, сможет обладать ею.

Эйми закончила подводить глаза и принялась за рот, медленно обводя помадой каждую податливую выпуклость ее пухлых губ, пока те не начали блестеть, словно марципановые, а затем стала по очереди выпячивать их, чтобы каждая немного потерлась о соседку, а затем развела губы, проверяя, не осталось ли на ее безупречных молодых зубках следов красной помады. Нанеся грим, она сложила косметику в небольшую пластиковую коробочку и закрыла ее, но не ушла, а продолжила стоять на месте, застыв перед зеркалом, хотя больше оно ей не требовалось. Прошло с полминуты, прежде чем Уоррен понял: она знает, что все это время он, молчаливо и пристально, исподтишка наблюдал за ней. Наконец она обернулась, резко расправив плечи, воплощенный образ самой храбрости, победившей страх, – с таким видом, будто Уоррен уже пробежал половину разделявшего их пространства, желая наброситься на нее.

– Эйми, ты потрясающе выглядишь, – произнес он, не вставая с дивана.

Ее плечи тут же поникли, а из груди вырвался вздох облегчения.

– Господи! – проговорила она. – Ну ты и напугал, я чуть не обкакалась.

Затем Эйми надела пальто и вышла из дома, а на кухню вернулась Кристина с томным видом девушки, которая, потакая своим желаниям, сумела найти подходящий повод, чтобы не пойти на работу.

– Подвинься, – проворковала она, усаживаясь рядом. – Ну, как жизнь?

– Прекрасно. А у тебя?

– Тоже неплохо. Смотрел какое-нибудь хорошее кино?

– Нет.

Она взяла его руку в свои.

– Ты скучал по мне?

– Конечно.

– Как бы не так, черт бы тебя побрал! – И она с омерзением оттолкнула его руку. – На днях я подошла к твоему дому – хотела сделать тебе сюрприз – и увидела, как ты входишь с другой девушкой.

– Этого не было, – ответил Уоррен. – Может, хватит, Кристина? Ты и сама отлично знаешь, что никуда не ездила. Почему тебя все время тянет рассказывать мне эти…

Ее глаза угрожающе сузились, губы плотно сжались.

– Хочешь сказать, я лгунья?

– Господи, ну зачем сразу лгунья? – проговорил он. – Не надо так. Давай лучше прекратим этот разговор, ладно?

Она сделала вид, что обдумывает его слова.

– Ладно, но, знаешь, было темно, – сказала она, – и я стояла на другой стороне улицы; или, может, приняла чужой дом за твой; так что я могла видеть с той девушкой кого-то другого. Ладно, оставим этот разговор. Но прошу тебя, Уоррен, никогда не называй меня лгуньей. Предупреждаю по-хорошему. Я готова перед Богом поклясться жизнью своего ребенка, – при этих словах она театральным жестом указала в сторону спальни, – что я не лгунья.

– Ах, вы только посмотрите на этих голубков! – воскликнула появившаяся в дверях Грейс Арнольд, обнимая одной рукой мужа. – Но мне-то чего вам завидовать? Мы с Альфредом тоже голубки, правда, милый? Столько лет женаты, а все по-прежнему любим друг дружку.

Потом они сели ужинать полуподгоревшими бобами, и Грейс пустилась в долгий рассказ о той незабываемой ночи, когда они с Альфредом познакомились. Была вечеринка. Альфред пришел на нее один, еще в армейской форме, такой застенчивый, и никого там не знал, а Грейс, как только заметила его с другого конца комнаты, сразу подумала: «Это он. О да, он самый». Они немного потанцевали под граммофон, хотя Альфред оказался не бог весть каким танцором, затем вышли из дома, уселись рядышком на низкой каменной стене и долго болтали. Просто разговаривали.

– О чем мы разговаривали, Альфред? – спросила она, якобы припоминая.

– Ой, я уж и не помню, любимая, – сказал он, розовея от удовольствия и от смущения, и погрузил вилку в бобы. – Вряд ли о чем-то особенном.

Тогда Грейс повернулась к остальным слушателям и произнесла тихим, задушевным голосом:

– Мы говорили… ну, обо всем и ни о чем. Знаете, как это бывает? Это было так, словно мы оба были уверены… Понимаете?.. Уверены, что созданы друг для друга.

Последняя фраза даже на вкус Грейс получилась чересчур сентиментальной, и она рассмеялась.

– Да уж, и самым забавным, – продолжила она, не переставая хихикать, – самым забавным было, что те мои друзья тоже вышли вскоре после меня, потому что собирались пойти в кино, представляете? Так вот, они отправились в кино и просидели там целый сеанс, потом завалились в паб и веселились там до самого закрытия, а уже практически утром вернулись назад той же дорогой и застали нас, меня и Альфреда, все так же сидящими на стене и все так же разговаривающими. Господи, они до сих пор меня этим подкалывают, эти мои друзья, когда я их вижу, аж до сих пор. Они говорят: «И о чем это вы там разговаривали, Грейс?» А я только улыбаюсь. Я говорю: «Так, ни о чем. Разговаривали, и все».

Над столом повисла уважительная тишина.

– Ну разве это не замечательно? – тихо спросила Кристина, прерывая молчание. – Разве не замечательно, когда двое могут просто… просто найти друг друга, вот так?

И Уоррен ответил, что да, замечательно.

Тем же вечером, позже, когда они с Кристиной присели нагишом на краешке кровати, чтобы выпить, девушка проговорила:

– Знаешь, я вот что тебе скажу: пожалуй, я отчасти завидую Грейс, ее жизни. Верней, той половине, которая настала после того, как она повстречала Альфреда, а не той, что была до того.

Помолчав, она продолжила:

– Вряд ли по ее теперешней жизни ты мог предположить… что и она тоже была девушкой с Пикадилли.

– Да что ты?!

– Ха, вот тебе и «что ты». Можешь смело держать пари. Много лет, еще во время войны. Ввязалась, потому что некуда было деваться, как и всем нам; потом у нее появилась Джейн, и она совсем запуталась. – Тут Кристина, едва заметно улыбнувшись, бросила на него мимолетный взгляд, словно подмигивая. – Никто не знает, от кого у нее Джейн.

– Вот как.

Так что если Джейн сегодня исполнилось девять лет, это значит, что она была зачата и родилась в ту пору, когда в английских казармах размещались десятки тысяч негров, служивших в американской армии, и те, по слухам, не слишком-то церемонились с английскими девушками, провоцируя белых солдат на драки и мятежи, которые прекратились только в силу такого всеобщего потрясения, как высадка в Нормандии. В то время Альфред Арнольд еще оставался пленником в Бирме, и до освобождения ему было около года.

– Знаешь, она никогда и не скрывала этого, – пояснила Кристина. – И никогда не лгала на этот счет, нужно ей отдать должное. Альфред с самого начала знал, на ком женится. Наверное, она все рассказала ему еще в ту самую первую ночь, когда они познакомились, – она отлично понимала, что ничего тут не скроешь… а может, он еще до того и сам догадался, поскольку на той вечеринке гуляли лишь девушки с Пикадилли… я, конечно, не знаю наверняка, но ему точно было известно. Взял ее с улицы и женился, усыновив ее ребенка. Таких мужчин, как он, нечасто встретишь. Я хочу сказать, Грейс – моя лучшая подруга и многое для меня сделала, но иногда ведет себя, словно не понимает, какая она счастливая. Иногда… ну, не сегодня, конечно, сегодня она устраивала перед тобой показуху… но порой бывает, она обращается с Альфредом просто ужасно. Можешь себе такое представить? С таким человеком, как Альфред? Меня это бесит до тошноты.

Она протянула руку к бутылке на полу, чтобы наполнить рюмки, и к тому времени, когда распрямилась, чтобы пригубить налитое, он уже знал, каким должен стать его следующий ход.

– Так значит, и ты вроде как подыскиваешь себе мужа, так, детка? – спросил он. – Это, разумеется, вполне понятно, и я желаю, чтобы ты знала: в душе я и сам хочу, сама понимаешь, попросить тебя выйти за меня, но все дело в том, что я не могу этого сделать. Просто не могу.

– Конечно, – проговорила она тихо, и ее взгляд застыл на незажженной сигарете у нее в пальцах. – Я понимаю. Забудь.

Последний поворот их разговора пришелся ему по душе – понравилась даже несусветная ложь, заключенная в употребленном им слове «хочу». Рискованное вторжение в жизнь этой странной незнакомки, совершенное им очертя голову, подошло к концу, и теперь следовало осуществить организованное отступление.

– Я знаю, ты еще найдешь подходящего парня, Кристина, – произнес он, любуясь добротой в собственном голосе, – и это произойдет скоро, потому что ты просто чудесная девушка. А со своей стороны, я всегда…

– Слушай, я ж сказала, забудь, понимаешь? Боже мой, неужели ты не видишь, что мне все равно? Да мне на тебя насрать. Вот что я тебе скажу. – Она вскочила на ноги; в тусклом, сумеречном свете он увидел ее нагое крепкое тело и ее указательный палец в дюйме от его лица; Кристина размахивала им, и Уоррен поморщился, словно от боли. – Вот что я тебе скажу, заморыш: я могу заполучить любого, кого захочу, в любое время, можешь зарубить это себе на носу. Ты здесь только потому, что я тебя пожалела, и это тоже заруби себе на носу.

– Пожалела меня?

– Ну разумеется, за всю ту дерьмовую чушь, что ты нес про твою пустившуюся в бега жену и про твою маленькую дочурку. Мне стало тебя жалко, и я подумала: «А почему бы и нет?» В этом моя беда: никогда не учусь на ошибках. Рано или поздно всегда думаю снова: «А почему бы и нет?» И опять наступаю на дерьмо. Слышь, ты прикинь, сколько денег я могла зашибить за все это время? А? Но ты об этом ни разу не подумал. Ох нет, мы все разливалися соловьем про сердечки да про цветочки, про всякое эдакое дерьмецо, вот мы какусенькие! Да знаешь, за кого я тебя вообще держу? Я держу тебя за альфонса.

– Как это, за альфонса?

– Может, там, откуда ты приехал, это словцо и значит что другое, – съязвила она, – но у нас в стране так зовут человека, который живет на заработки тех, кто… ну, не важно. Хрен со всем этим! К черту! Я устала. Двигай на свою половину, ясно? Потому что если все, чем мы собираемся заниматься, это спать, так давай спать.

Однако вместо того, чтобы отодвинуться, он молча встал и, холодея от осознания оскорбленной гордости, принялся одеваться. Она же тяжело плюхнулась на кровать, видимо не желая замечать, что он делает, но позже, когда прошло порядочно времени и Уоррен уже застегивал рубашку, он готов был поклясться, что Кристина смотрит на него, готовая принести извинения.

– Уоррен? – проговорила она тихим, полным страха голосом. – Не уходи. Прости, что тебя так обозвала, это никогда не повторится. Ложись в постель и останься со мной, ладно?

Он тут же прекратил застегивать рубашку, а вскоре даже начал расстегивать ее. Уйти сейчас, когда все так неопределенно, наверное, даже хуже, чем остаться. Кроме того, несомненное преимущество такого решения заключалось в том, что он представал в образе великодушно прощающего мужчины.

– О-о! – тихонько простонала она, когда он снова лег в постель. – Вот так-то лучше. Прижмись ко мне покрепче и дай-ка я… ну, дай-ка. Навряд ли кто захочет очутиться ночью один в постели, а, как по-твоему?

Такое приятное хрупкое перемирие продлилось между ними аж до самого утра, и даже не до самого раннего, и он ушел вполне по-хорошему, хотя и в расстроенных чувствах.

Но всю дорогу, пока он добирался на метро домой, его не покидало сожаление, что последнее слово осталось не за ним. Он снова и снова мысленно подбирал слова, которыми мог бы начать разговор о необходимости расстаться. Например, сказать: «Кристина, по-моему, у нас вряд ли что-то получится…» – или: «Детка, если я для тебя всего лишь альфонс и вообще начинаешь выдумывать подобную ерунду, то, полагаю, теперь нам самое время…» – так продолжалось до тех пор, пока он не заметил, что другие пассажиры с беспокойством отводят взгляды, потому что он энергично шевелит губами и даже немного размахивает руками, словно что-то доказывая.

– Уоррен? – раздался этим же утром мелодичный старческий голос Джудит, звонившей из Суссекса. – Пожалуй, я во вторник приеду на пару недель в Лондон. Это не слишком расстроит твои планы?

Он попросил ее не говорить ерунды и пообещал, что станет с нетерпением ждать ее приезда. Но едва он повесил трубку, как телефон опять зазвонил:

– Привет, милый, – сказала Кристина.

– Ой, привет. Как ты?

– В порядке, за исключением того, что прошлой ночью я вела себя с тобой не очень хорошо. На меня иногда находит. И понимаю, что веду себя ужасно, а ничего поделать не могу. Можно, я все-таки заглажу вину перед тобой? Приходи ко мне во вторник вечером?

– Право, не знаю, Кристина, я еще не решил. Может, мы лучше, так сказать…

Ее голос изменился:

– Так ты придешь или нет?

Он помолчал, заставляя ее подождать секунду-другую, а потом согласился приехать – и согласился лишь потому, что понимал: лучше сказать последнее слово не по телефону, а глядя прямо в глаза.

На ночь он больше не останется и задержится ровно настолько, чтобы только объясниться с ней. Если дома будет кто-то еще, он уведет ее в паб, где они смогут поговорить с глазу на глаз. И он больше не станет репетировать речи: придет время, и он сумеет найти нужные слова и правильный тон.

Однако помимо того, что эта встреча должна стать последней, сказанные им слова – а вот это будет чертовски трудно! – должны оказаться милыми. Иначе она останется обиженной, и тогда впоследствии его ожидает множество неприятностей, которые она сумеет причинить ему при помощи телефона, а то и отколоть нечто похлеще, – и рисковать теперь, когда Джудит возвращается в Лондон, он больше не мог. Уоррен представил, как они с Кристиной пьют чай в гостях у Джудит («Уоррен, не стесняйся приводить друзей!»), как в прошлом частенько делали с Кэрол. А затем Кристина, дождавшись паузы в разговоре, вдруг энергично и со значением ставит чашку на стол и говорит: «Послушайте, леди, у меня для вас новость. Знаете, каков на самом деле этот ваш любезный племянничек? А? Ну так я вам скажу. Он – альфонс!»

Он надеялся, что приедет, когда ужин уже закончится, но в тот вечер обитатели дома, наверное, припозднились – все еще сидели за столом, и Грейс Арнольд предложила ему тарелку.

– Нет, спасибо, – поблагодарил он, однако все-таки сел рядом с Кристиной и налил себе рюмку, чтобы не показаться невежливым.

– Кристина, сходим после ужина ненадолго в паб? – спросил он девушку.

– Зачем? – с набитым ртом поинтересовалась она.

– Хочу поговорить с тобой.

– Мы и здесь можем поговорить.

– Нет, не можем.

– Ну, тогда поговорим позже. Подумаешь, какое важное дело.

И Уоррен почувствовал, как его планы рушатся, словно карточный домик.

Этим вечером Эйми, похоже, пребывала в замечательном настроении. Она щедро смеялась над всем, что говорили Альфред и Уоррен; и припев песни «Незабываемо» исполнила ничуть не менее прочувствованно, чем сама Кристина; оставаясь лицом ко всем, она отошла на середину кухни и, показав себя с новой, незнакомой стороны, восхитила зрителей, изящно протанцевав, медленно покачивая бедрами, коротенький танец под музыку из фильма «Мулен Руж».

– Эйми, а ты-то сегодня чего дома? – осведомилась Кристина.

– Ой, даже и не знаю. Неохота. Иногда все, чего хочется, – это остаться дома и ни о чем не думать.

– Альфред, посмотри, дорогуша, есть ли еще лаймовый сок, – окликнула мужа Грейс, – тогда мы могли бы пить джин с лаймом.

Покрутив ручку радиоприемника, они нашли танцевальную музыку, и Грейс закружилась с Альфредом, тая в его объятиях, в старомодном вальсе.

– Обожаю вальс, – пояснила она. – И всегда его любила.

Однако их танец скоро закончился; врезавшись в стоящую на пути гладильную доску, они опрокинули ее, и остальной компании это происшествие показалось ужасно смешным. Кристина попыталась доказать, что умеет танцевать джиттербаг, – видимо, из чувства соперничества, желая превзойти Эйми с ее сольным номером, – однако Уоррен оказался для нее слишком неуклюжим партнером: он и подпрыгивал, и вертелся, и тем не менее только зря потел, – ему все равно никак не удавалось крутануть партнершу так, чтобы та, вращаясь, вылетала, как положено, из его объятий на всю длину их сомкнутых рук, а затем, кружась в обратном направлении, вновь оказалась в его объятиях. Поэтому их выступление под взрывы хохота тоже обернулось конфузом.