Текст книги "Три «почему» Русской революции"

Автор книги: Ричард Пайпс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Глава вторая Почему восторжествовали большевики?

Второй загадкой русской революции является вопрос о причине победы большевиков. Октябрьские события 1917 г. в момент их совершения и сразу же после воспринимались большинством скорее как классический дворцовый переворот, нежели как всенародная революция, а победу большевиков объясняли не поддержкой народных масс, а лучшей, чем у их соперников, организованностью и большей беспощадностью. Такая интерпретация событий, сформулированная их непосредственными участниками и свидетелями, доминировала в историографии Запада на протяжении полувека.

Довольно интересно, что подобное истолкование событий получило молчаливую поддержку как со стороны Ленина, так и со стороны Троцкого, ни один из которых никогда не утверждал (насколько я в силах вывести это из их пространных и многочисленных писаний), что большевики одержали окончательную победу, поскольку опирались на широкие массы. Троцкий писал в своей «Истории русской революции», что в петроградских событиях в октябре 1917 г. приняли участие от двадцати пяти до, максимум, тридцати тысяч человек; и это в городе с двухмиллионным населением и в стране со стапятьюдесятыомиллионным! Ленин, в свою очередь, не переставал жаловаться на пассивность масс и на их неспособность предпринять хоть что-нибудь, выходящее за пределы простого выживания. Я не знаю, читал ли Ленин Вилфредо Парето или Гаэтано Моску, но он определенно разделял их веру в политическую элиту.

Вот цитата из ленинской работы, датированной 1917 годом: «…в революционное время недостаточно выявить «волю большинства», – нет, – надо оказаться сильнее в решающий момент в решающем месте, надо победить. Начиная со средневековой «крестьянской войны» в Германии (…) вплоть до 1905 года мы видим бесчисленные примеры того, как более организованное, более сознательное, лучше вооруженное меньшинство навязывало свою волю большинству, побеждало его». Примечательные слова для революционера-марксиста. Звучат они вполне здраво, с учетом того, что большевистские организации были на тот момент малочисленны даже в рабочей среде. Известно, что в конце 1917 г. лишь чуть более 5 % промышленных рабочих России принадлежали к коммунистической партии, – и это в стране, где промышленные рабочие составляли лишь 1–1,5 % от общего количества населения.

Таким образом, негласное мнение вождей большевизма и практически единое мнение историков раннего поколения сводилось к тому, что в октябре 1917 г. произошла вовсе не революция, а переворот, то есть действие, предпринятое «более организованным, более сознательным, лучше вооруженным меньшинством», которое навязало «свою волю большинству», победило его. Другими словами, государственный переворот. В тридцатые годы, стремясь упрочить свою роль в октябрьских событиях, Сталин начал все больше говорить о роли партии в торжестве Октябрьской революции и навязал данную точку зрения советской исторической науке. Но после его смерти с последующей «деканонизацией», когда партии захотелось дистанцироваться от Сталина, главный упор стали постепенно переносить на весь народ. К 60-м годам коммунистические историки начали открыто подчеркивать ведущую роль «народных масс» в триумфе большевиков. Эту тему подхватили западные историки младшего поколения в 1960-е годы (эпоха разрядки), которые, по различным причинам, часть из них я уже упоминал (включая отвращение к роли, сыгранной США во Вьетнаме, и, якобы, нагнетанию Вашингтоном холодной войны), пошли в ногу с профессионалами советской историографии. И вслед за ними начали подчеркивать вовлеченность широких народных масс в октябрьские события и утверждать, будто большевики вовсе не навязывали свою волю народу, а, напротив, действовали под давлением масс. Если отвлечься от менее благоговейного отношения к классикам марксизма-ленинизма и от следования правилам приличия, присущим научному миру Запада (впрочем, и эти правила соблюдались далеко не всегда), ревизионисты в своих трудах вторят советским коллегам почти буквально.

Позвольте мне теперь перейти к возникновению и природе партии большевиков. Вопреки своему названию, происходящему от соответствующего русского слова, в котором наличествуют смысловые оттенки как количественного, так и качественного преобладания, большевики до 1917 г. были самой малочисленной из трех главных партий русского радикализма: на протяжении почти всего времени у них было меньше приверженцев, чем у их соперников из социал-демократического лагеря меньшевиков, и уж гораздо меньше, чем у эсеров. Подавляющее большинство членов партии обитали в Великороссии. Статистические данные Пятого съезда социал-демократической партии, состоявшегося в 1907 г., когда большевики и меньшевики оставались еще партнерами, доказывают, что 78,3 % большевистских делегатов съезда прибыли на него из великорусских губерний. Среди меньшевиков менее половины делегатов прибыло на съезд из великорусских губерний (точнее, 34 %); большинство здесь составляли грузины, евреи и представители других национальных меньшинств.

Большевистская партия поддерживала свое «великорусское лицо» на протяжении всей истории своего существования. Так, на выборах в Учредительное собрание, проведенных в ноябре 1917 г., основное число голосов, поданных за большевиков, было отдано им в великорусских губерниях. И во время гражданской войны именно великорусские центральные губернии поставляли в Красную армию основное число бойцов. Обращая внимание на эти факты, русский эмигрантский историк Н.Н.Головин пишет, что наибольшую поддержку большевикам оказали регионы, в которых до 1861 г. проживало максимальное количество крепостных крестьян.

Теоретическим фундаментом партии большевиков был ленинский тезис – сам по себе совсем не марксистский, – согласно которому рабочий класс как таковой вовсе не является революционным. Ленин пришел к такому выводу на основе личного общения с рабочими в Санкт-Петербурге в середине девяностых годов девятнадцатого столетия, то есть в единственный период его жизни, когда он имел непосредственные контакты с так называемым пролетариатом. Наблюдая за поведением и образом жизни как русских, так и западноевропейских рабочих, Ленин пришел к выводу о том, что рабочие, будучи предоставлены сами себе, оказываются неспособными выйти за рамки тред-юнионизма, то есть создания организации, призванной выбить у класса капиталистов максимальные экономические уступки, не покушаясь на капиталистическую систему в целом.

Из подобного умозаключения можно было вывести два практических следствия. Первое заключалось в том, что революция является нереальной целью и социалистам надо сосредоточиться на том, чтобы помочь рабочим добиться лучших экономических условий, уповая на приход к власти в неопределенном будущем скорее через выборы, нежели посредством баррикадных боев. Именно эта тенденция возобладала в европейском социалистическом движении в конце XIX столетия вслед за появлением бернштейнианства – реформистского движения немецкой социал-демократии. Но Ленин, для которого революция была самоцелью, никак не мог удовольствоваться этим. И он пришел к иному выводу: если сами рабочие не являются революционерами, то революцию необходимо принести им извне. Такая необходимость подразумевала, что носителями революции станут не реально трудящиеся в цехах фабрик и заводов рабочие, зараженные бациллой приспособленчества, а профессиональные и ничем другим не занятые революционеры.

Вот соображения Ленина по данному вопросу, имеющие, на современный слух, отчетливо «фашистское» звучание: «Ни один класс в истории не достигал господства, если он не выдвигал своих политических вождей, своих передовых представителей, способных организовать движение и руководить им, (…) надо подготовлять людей, посвящающих революции не одни только свободные вечера, а всю жизнь». Эта доктрина имеет множество разветвлений. Но прежде всего она означает, что люди, призванные возглавить революцию, не могут быть рабочими, потому что рабочие не в состоянии посвятить «всю жизнь» революционной деятельности; в конце концов, им надо зарабатывать себе на хлеб насущный. Таким образом, даже если они изначально были рабочими, то, примкнув к движению, они обязаны превратиться в партаппаратчиков.

В 1900 г., пережив тяжелый психологический кризис из-за широкого распространения идей Бернштейна в российском социал-демократическом движении, Ленин объявляет, что «оторванное от социал-демократии рабочее движение… необходимо впадает в буржуазность…» Это высказывание переворачивает самый смысл марксизма, в верности которому Ленин не уставал клясться. По Марксу, эволюция капитализма должна неизбежно привести к пауперизации пролетариата, а затем, столь же неизбежно, – к его радикализации.

Интересно, что десятью годами позже точно к такому же выводу пришел и Бенито Муссолини. Перед началом Первой мировой войны Муссолини играл в европейском социалистическом движении роль, чрезвычайно сходную с ленинской, будучи таким же, как Ленин, революционером и противником эволюции. Да он и был Лениным в итальянской социалистической партии, с той только разницей, что там, где Муссолини удалось повести за собой революционное большинство и избавиться от сторонников эволюции, Ленин, оказавшись в сходном положении у себя в России, обнаружил, что возглавляет всего лишь меньшинство, и был поэтому вынужден порвать с социал-демократическим истеблишментом. К сожалению, невозможно установить, пришел ли Муссолини к этому самостоятельно или под влиянием Ленина. Мы не можем со всей уверенностью судить о том, встречался ли он с Лениным в то время, когда оба они находились в эмиграции в Швейцарии; Муссолини лишь однажды загадочно обронил: «Ленин знал меня лучше, чем я его».

Мне представляется, что идеи политической элитарности, вождизма, равно как и истребления по национальному или классовому признакам, настолько носились в европейском воздухе перед Первой мировой войной, что нет необходимости каждый раз искать конкретные источники.

В первые годы XX века Ленин решил, что ему нужно создать политическую партию нового типа, которая привнесет дух революционного социализма в рабочие массы и одновременно будет готовиться к захвату власти в удобный момент. Этот момент связывался в его сознании с общеевропейской войной. В письме к своей возлюбленной, Инессе Арманд, отправленном в июле 1914 г., за несколько дней, а может быть и часов, до объявления войны, он написал на своем неуклюжем английском: «Best greetings for the commencing revolution in Russia». Судя по всему, он на опыте русско-японской войны пришел к выводу о том, что бойня радикализует массы, особенно в его стране, и делает революцию более возможной, если не вовсе неизбежной. (Кстати говоря, грядущие итальянские фашисты питали аналогичные надежды: Муссолини, подобно Ленину, верил, что рабочие, будучи предоставлены сами себе, настроены пацифистски и склонны к компромиссам, поэтому он придавал огромное значение войне как катализатору революции.)

В большевизме присутствует особый антидемократический, реакционный элемент, заставлявший кое-кого отрицать социалистическую природу большевизма, даже если вопрос о самой этой природе остается непроясненным. Концепция тоталитаризма тогда еще не была разработана, и никто не мог предположить, что партия Ленина станет провозвестницей политических организаций нового типа, которые появятся уже вскоре и будут представлять собой вождистские диктатуры с опорой на массы, причем как интернационалистического («левого»), так и националистического («правого») толка. Партия, которую Ленин выковал и возглавил, не была на самом деле партией в общепринятом значении слова. Это был, скорее, орден, в том смысле, в каком называл «орденом» свою национал-социалистическую рабочую партию Гитлер, орден, основанный на неколебимой верности его членов своему вождю и друг другу, но не руководствующийся никакими другими принципами и не придерживающийся никаких обязательств перед любыми другими институциями. Подлинные политические партии стремятся увеличить число своих членов, тогда как такие псевдопартии – большевики оказались из них самыми первыми, итальянские фашисты и немецкие нацисты пришли позже – исповедовали эксклюзивную веру в то, что членство в «ордене» является своего рода привилегией и может предоставляться лишь тому, кто отвечает определенным идеологическим, классовым или расовым критериям. Тех, кого признавали недостойными, безжалостно изгоняли.

Назначение тоталитарной партии, прообразом которой стала партия большевиков, заключается не в том, чтобы составить правительство, но в том, чтобы манипулировать им из-за кулис. Братство партийцев должно было оставаться вне государственных институций, даже когда партия и дирижировала в политике всем. Придя к власти, новые правители создали «дуалистическое государство», в рамках которого традиционные органы управления – такие как министерства или органы юстиции – служат всего лишь фасадом, за которым скрывается подлинная власть, принадлежащая партии. Муссолини остроумно назвал созданную им фашистскую партию «капиллярной системой». Прототипом и в этом отношении была большевистская организация, созданная Лениным. Характерно, что партии тоталитарного типа не соперничают с традиционными политическими партиями, а уничтожают их.

В июле 1992 г. мне довелось быть в Москве и работать в архивах, только что ставших доступными для иностранцев. В то время проходил суд над КПСС. Конституционный суд РФ попросил меня высказаться на тему, была ли КПСС политической партией в общепринятом смысле слова; вопрос был задан в связи с обвинениями против КПСС, которые заставили президента Ельцина почти за год до суда объявить ее вне закона. Отвечая на вопрос, я отметил, что КПСС и впрямь не была ни на момент ее запрещения, ни когда-либо ранее политической партией в общепринятом смысле слова, но скорее, как и утверждало обвинение, специальным «механизмом» контроля за государством. Суд подтвердил президентский указ, хотя и уклонился от того, чтобы сделать из собственного подтверждения соответствующие выводы.

В начале 1917 года партия большевиков была малочисленной, отчасти из-за того, что многие отошли от нее в период сравнительного порядка и процветания столыпинского правления, отчасти из-за сильных гонений политической полиции, разразившихся с началом Первой мировой войны, против которой партия выступала. Полиция внедрила в ряды партии изрядное число своих агентов. Достаточно в этом плане упомянуть о том, что главный думский оратор фракции большевиков работал на охранку. Так же поступал и издатель газеты «Правда», главного печатного органа ленинской партии; все статьи Ленина, опубликованные в «Правде» до ее закрытия в июле 1914 г., предварительно просматривались полицией.

Невзирая на малочисленность партии и внедрение в ее ряды полицейских осведомителей, большевики обладали по сравнению со своими соперниками и некоторыми серьезными преимуществами.

Ленин приравнивал политику к ведению войны. Разумеется, все марксисты в определенном смысле вели себя точно так же: ведь с точки зрения марксизма, политика представляет собой войну между классами. Но другие марксисты не руководствовались этим так буквально, как Ленин. Там, где его соратники были склонны усматривать заурядный политический конфликт, Ленин (и только он) видел цель любого конфликта в захвате власти и ликвидации соперников. Под ликвидацией он подразумевал не просто устранение их с поля политической борьбы, но физическое уничтожение. Такой подход к политике, разумеется, предоставлял Ленину серьезные преимущества в борьбе за власть. Однако, когда власть была захвачена, а противник «побежден», такой взгляд не давал понимания, как руководить обществом.

Большевики без колебаний прибегали к «беспощадному» террору (это определение часто употреблял Ленин, считая русских людей «чересчур мягкими», чтобы действовать с необходимой жестокостью). Официальная коммунистическая историография и те из западных ученых, кто разделяет с нею взгляд на вещи, утверждают, будто ранний большевистский террор был хотя и достойным сожаления, но неизбежным ответом на «контрреволюционную» деятельность противников режима. Этот аргумент никогда не выглядел убедительным, если учесть, что ЧК, или тайная полиция, главный инструмент и проводник «красного террора», была учреждена в декабре 1917 г., прежде чем возникло хоть сколько-нибудь организованное сопротивление новому режиму. Таким образом, «красный террор» не был вынужденной реакцией на враждебные действия, но скорее представлял собой профилактическую меру, призванную пресечь в зародыше даже мысль о сопротивлении диктатуре. И Ленин, и Дзержинский позднее утверждали, что ЧК и развязанный ею террор «спасли революцию». Это справедливо, но только если подразумевать под «революцией» ленинскую партию.

Ленин видел себя главнокомандующим армии, ведущей перманентную политическую войну. И в разрешении этой частной задачи он, вне всякого сомнения, преуспел. В заключительной главе книги «Россия под властью большевиков» я утверждаю, что он не был выдающимся государственным деятелем – у него было мало конструктивных идей, – но был одним из величайших завоевателей во всемирной истории, человеком, покорившим родную страну таким способом, каким никто до него даже не пытался это сделать. Партии-соперницы – социалисты и отчасти либералы – были популистскими, базируясь на вере в мудрость, органически присущую русскому народу. Они не готовились заранее к битве и проиграли политику, для которого борьба была обычным занятием, а мир значил всего лишь передышку между двумя войнами.

Ленин стремился к власти. Подобное утверждение, казалось бы, не требует доказательств: в конце концов, властолюбие – неотъемлемая черта любого политика. Но в самой глубине души соперники Ленина власти не хотели. В 1917 г. эсерам и меньшевикам в какой-то мере нравилось то обстоятельство, что власть осуществляло «буржуазное» Временное правительство, тогда как им самим оставалась роль разоблачителей и критиков режима. Но Ленину хотелось куда большего. В апреле 1917 г. произошел знаменитый инцидент, сыгравший большую роль в советской агиографии. Ленин только что вернулся в Россию из Швейцарии. Его последователи сошлись с меньшевиками на том, что и те и другие удовлетворены постановкой дела, при которой социалисты через Советы контролируют «буржуазию» и не дают ей сойти с пути демократизации, а сами при этом не берут на себя ответственность за руководство страной. На Всероссийском съезде Советов в апреле меньшевик Ираклий Церетели заявил: «В настоящее время в России нет партии, желающей взять на себя ответственность за управление страной». На что Ленин со своего места в зале выкрикнул: «Есть!» И правда, никакая другая партия не была готова выставить подобные претензии. Эта жажда власти более чем компенсировала сравнительную малочисленность большевиков.

Еще одно преимущество, которым обладал Ленин, заключалось в том, что ему была безразлична судьба России. Ему не были безразличны Германия и Англия в том смысле, что для него как для революционера это были ключевые страны. Россию же он рассматривал лишь как точку опоры для всемирного переворота: отсталая страна, населенная, главным образом, ненавистной деревенской «мелкой буржуазией» в двух ипостасях – самообеспечивающихся крестьян-середняков и так называемых кулаков. Такая страна не может совершить всемирную революцию; максимальное, на что она способна, – стать искрой, которая подожжет пороховой погреб за границей. На его взгляд, Россия была слабым звеном в цепи мирового империализма, порвав которое, можно было положить начало серии переворотов в самом сердце Европы. Для него стало глубокой личной трагедией то обстоятельство, что его ожидания в этом плане не сбылись, а революция так и осталась уделом России и ее колоний.

Поскольку ему были безразличны судьбы родины, Ленин без малейшей заботы о будущем готов был пообещать каждому все, что угодно. Крестьянам хотелось получить помещичью землю в общинное владение? Пусть берут ее: рано или поздно всю землю в любом случае отберет и коллективизирует государство. А пока суд да дело, раздача земельных паев по жребию завоюет или по меньшей мере нейтрализует крестьянство. Рабочие требуют, чтобы им передали управление заводами? Хотя «рабочий контроль» – это лозунг презренных анархо-синдикалистов, ничто не мешает пойти навстречу и этим требованиям – до поры до времени. Как только промышленность окажется национализирована и подчинена общегосударственному плану развития производства, «рабочий контроль» исчезнет, как будто его никогда и не было. Солдаты кричат о мире? Предоставим им мир; а когда «пролетарская диктатура» прочно возьмет власть в свои руки, их в обязательном порядке призовут на военную службу для участия в гражданской войне, которая должна охватить весь земной шар. Национальные меньшинства хотят получить независимость? Ради всего святого: им достаточно только попросить ее. «Право на национальное самоопределение», включая создание собственной государственности, гарантировано – правда, с негласной уверенностью в том, что его всегда можно будет пересилить правом более высокого порядка – на «пролетарское самоопределение». Такой чисто тактический подход ко всем политическим проблемам означал для большевиков существенную фору, потому что никакая другая партия из числа существовавших в России не была способна на подобную демагогию. Разумеется, когда пришла пора платить по счетам, связанным с такими посулами, Ленин отказался, оттолкнув всех тех, кто – пассивно или активно – помог ему прийти к власти, и создал тоталитарный режим, что якобы не входило в его намерения.

Наконец, Ленин был в уникальной мере лишен щепетильности: он был готов сотрудничать и заключать тактические союзы с кем угодно, если только это могло послужить его интересам, причем как в родной стране, так и за границей. К настоящему времени уже отпали последние сомнения в том, что он брал деньги у императорской Германии, хотя та и находилась в состоянии войны с Россией; у нас имеется множество документов, датированных 1917–1918 гг., которые доказывают этот факт. Немцы пытались найти таких же предателей во Франции и в Англии, но безуспешно. Так или иначе, в России их ожидал успех, который им и не снился. А для них это было делом первостепенной важности, потому что с тех пор, как план Шлиффена потерпел неудачу, Германии было совершенно необходимо вывести Россию из войны, с тем чтобы получить возможность сосредоточить все свои силы на Западном фронте. В этом заключалась ее последняя надежда на победу против огромной коалиции демократических государств, совокупные человеческие и материальные ресурсы которых решающим образом превосходили ее собственные. Ленин, единственный из вождей европейского социализма, открыто призвавший к поражению собственной страны, счел сотрудничество с немцами при определенном повороте событий для себя выгодным. После своего возвращения в Россию он принял от немцев значительные суммы денег, чтобы восстановить практически распавшуюся партийную организацию и воскресить уничтоженную партийную печать. Ни одна другая партия или организация в России не была готова пойти на союз с внешним врагом и, соответственно, ни одна не смогла достаточно эффективно конкурировать с ленинцами, когда началась борьба за власть.

Немецкие субсидии не прекратились в октябре 1917 г. Они продолжали поступать и в 1918 г. – чуть ли не до самого момента капитуляции Германии. В июне 1918 г. из немецкого посольства в Москве в Берлин была послана телеграмма, согласно которой для удержания большевиков у власти им требовалась помощь в размере трех миллионов марок ежемесячно; эти деньги поступили и были использованы на подкуп латышей и других настроенных про-большевистски или нейтрально сил. В бывшем Центральном Партийном Архиве мне удалось найти разоблачительный документ, который тщательно прятали от посторонних глаз на протяжении семидесяти с лишним лет. Это телеграмма, посланная Лениным своему послу в Берне Якову Берзину. Датированная августом 1918 г., она требует не скупиться на траты для распространения коммунистической пропаганды на Западе. «Берлинцы вышлют еще денег, – заверял Ленин своего посла. – Если промедлят эти сволочи, жалуйтесь мне формально».

Временное правительство продержалось недолго, как и предсказывал Николай Второй. Царь отказался передать большие полномочия Думе не потому, что любил власть, – весь церемониал был ему ненавистен, – но потому, что он был убежден: заправлявшие в Думе политики неспособны на руководство страной; они были интеллектуалами, искушенными в спорах и законодательной процедуре, но начисто лишенными административного опыта. И правда, как сразу же выяснилось, политические шаги Временного правительства и его партнера – Петроградского Совета, оказались полны противоречий. Так, например, Совет объявил продолжающуюся войну империалистической и, не переводя духа, призвал к ее продолжению до победного конца. Даже безграмотному рабочему или солдату было ясно, что это нелепость. И, призывая страну к продолжению боевых действий, Совет издавал всевозможные указы, сводящие на нет саму возможность военного успеха, как, в частности, знаменитый Приказ № 1, вполне эффективно выведший солдатскую массу из подчинения у офицерства и политизировавший вооруженные силы.

На исходе весны 1917 г. в России воцарился хаос. Ленин, со своей интуицией завоевателя, ощутил неисцелимую слабость Временного правительства и преисполнился уверенности в том, что малейший толчок способен это правительство скинуть. Как выяснилось несколько позже, он недооценил если не силу Временного правительства, то его популярность. Трижды – в апреле, июне и июле – он пытался свергнуть его методом уличных беспорядков. В июле он чуть было не добился своего, но в критический момент самым загадочным образом утратил самоуверенность. Правительство уже готово было броситься в бегство, парализованное и неспособное на какие бы то ни было действия; за властью оставалось лишь протянуть руку, но тут Ленин дрогнул. Эта промашка едва не привела к гибели партию большевиков, потому что министр юстиции предал гласности некоторые документы из числа попавших в его распоряжение, доказывавшие связь Ленина с немцами. Когда информация об этом была доведена до сведения петроградского гарнизона, солдаты, придя в ярость, рассеяли толпы большевиков и сочувствующих им. Ленину пришлось перейти на нелегальное положение: три с половиной месяца – а это были решающие месяцы, непосредственно предшествовавшие октябрьскому перевороту, – он прожил на явочных квартирах – сперва в России, потом в Финляндии, потом вновь в России. Таким образом, подготовкой к октябрьскому перевороту и его осуществлением занимались сподвижники Ленина (включая Троцкого), которые избрали более осторожную тактику, заключавшуюся в подготовке вооруженного восстания за дымовой завесой псевдозаконной деятельности Совета.

У Ленина имелось обыкновение приписывать оппонентам свои собственные качества: то есть, он ожидал от них действий, на которые сам решился бы, попав в аналогичные обстоятельства. После провала июльского путча он был убежден в том, что Керенский распорядится арестовать и расстрелять его самого и его сообщников, потому что он, Ленин, на месте Керенского поступил бы именно так. И хотя ему удалось ускользнуть от полиции Временного правительства, Ленин смирился с тем, что его разгромили и тем самым с большевистским экспериментом покончили раз и навсегда. Отнесся к этому он с удивительным безразличием. Поселившись в шалаше за финской границей вдвоем со своим верным учеником Зиновьевым, он коротал праздные летние дни за сочинением трактата «Государство и революция», в котором подводил итоги несостоявшейся революции и извлекал из них уроки на пользу грядущим поколениям революционеров.

Но как раз тогда, внезапно и непредсказуемо, события начали принимать выгодный ему оборот. И к сентябрю ситуация дозрела до того, чтобы попытаться совершить еще один путч.

Совпадение трех обстоятельств помогло переломить ситуацию в пользу большевиков. Первым из них был провал начатого в июне 1917 г. наступления. Керенский, ставший в июле военным министром, полагал, что лучшим средством укрепить власть его правительства в стране станет воскрешение ура-патриотических настроений, чего можно будет добиться впечатляющей победой на фронте, – точь-в-точь такой, какую одержали генералы Французской революционной армии в 1792 г. Уроки Французской революции тщательно изучались российскими радикалами типа Керенского и в определенной мере доминировали в их сознании: они рассматривали разворачивавшиеся в России события через призму революционной Франции, как правило, – с самыми разрушительными последствиями. Июньское наступление моментально захлебнулось, и русская армия начала стремительно разлагаться.

Вторым фактором, пошедшим на пользу большевикам, оказалась неспособность Временного правительства созвать Учредительное собрание, что оно торжественно обещало сделать, принимая власть в марте. Только Учредительное собрание могло придать статус легитимности новой российской государственности. Вне всякого сомнения, если бы выборы в Учредительное собрание удалось провести, пока Временное правительство оставалось у власти, большинство в нем досталось бы соперникам большевиков эсерам. И если бы такое случилось, большевики едва ли смогли бы утверждать, будто они и только они являются подлинными представителями народа. Но правительство замешкалось с проведением выборов, потому что у него вечно находились более срочные дела, и это дало в руки большевикам бесценное оружие, позволив им утверждать, что правительство страшится выборов и только передача власти Советам, осуществленная большевиками, сможет гарантировать своевременные выборы в Учредительное собрание.

Третьим фактором, самым непосредственным образом повлиявшим на успех октябрьского переворота, – был так называемый мятеж Корнилова. Это крайне сложный эпизод революции, и в исторической литературе он находит, главным образом, совершенно неправильную оценку. Корнилова, как правило, изображают генералом-контрреволюционером, вознамерившимся свергнуть демократическое правительство и установить собственную диктатуру. Такая версия неверна, а своим широким распространением она обязана тому, скорее нехарактерному, обстоятельству, что она служила интересам обоих заклятых врагов – и Временного правительства, и большевиков.