Текст книги "Русская революция. Книга 3. Россия под большевиками 1918 — 1924"

Автор книги: Ричард Пайпс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 52 страниц)

Деникин вполне мог позволить себе игнорировать эти воинственные призывы к возрождению терроризма, поскольку на территории, которую занимали его войска в первой половине 1919 г., ни меньшевики, ни эсеры не располагали достаточным числом сторонников. Но в Сибири ситуация складывалась иначе, поскольку призывы эсеров к подрывной деятельности затрагивали тылы армии. Подручные Колчака начали относиться к эсерам как к предателям и арестовывали их наряду с большевиками. Несколько членов Комуча было казнено. Наибольшей жестокостью отличился генерал С.Н.Розанов, посланный в марте 1919 г. для подавления беспорядков в Енисейской губернии. Прибегая к большевистским методам (по данным одного из советских историков, он служил некоторое время в Красной Армии), Розанов распорядился относиться к пойманным большевикам и бандитам как к заложникам и казнить их в отместку за каждое выступление против режима¹⁴². Колчак настаивал на прекращении подобной практики¹⁴³, и не было найдено ни одного документа, содержащего приказ о проведении казней, за его подписью. Однако, поскольку казни имели место при его правлении, ненависть пала и на него.

Колчак пользовался сильной поддержкой Британии, в основном вследствие симпатии, которую питал к нему генерал Нокс. Вплоть до самого его поражения летом 1919 г. Британия возлагала надежды на Колчака и поставляла ему (в отличие от Деникина) военную помощь. В январе 1919 г. второй британский батальон прибыл в Омск, чтобы усилить впечатление поддержки союзников. С ним прибыл и небольшой отряд моряков, сражавшийся впоследствии с большевиками на Каме – единственный, помимо чехословаков, отряд союзнических войск, принявший участие в боях в Сибири¹⁴⁴. Нокс также вызвался обеспечивать тылы, т. е. линии связи, и провести во Владивостоке подготовку 3000 русских офицеров¹⁴⁵. Остальные державы относились к Верховному правителю с прохладцей. Генерал Морис Жанен, прибывший в Омск в декабре и совмещавший полномочия главы французской военной миссии и командира Чехословацкого легиона (на последнюю должность он был назначен Чехословацким национальным советом в Париже), считал Колчака британской креатурой. Он настаивал, чтобы его поставили во главе соединенных сил союзников в Сибири, включая русские части. Это требование Колчак решительно отверг. Со временем было найдено компромиссное решение, согласно которому Колчак командовал российскими частями, но координировал свои военные операции с Жаненом. Чехословацкий национальный комитет, имевший тесные сношения с эсерами и принявший в свое время прямое участие в создании Директории, изначально относился к Колчаку враждебно: после свержения Директории он издал заявление, в котором переворот оценивался как прискорбное нарушение «принципа законности»¹⁴⁶.

Активнее всех пытались противодействовать Колчаку японцы, опасавшиеся, что тот помешает им присоединить дальневосточные российские губернии. К концу 1918 г. Япония направила в Восточную Сибирь 70 000 солдат. Несмотря на то что первоначальной задачей японских военных сил было открытие нового фронта, Токио намеренно игнорировал призывы Британии продвинуть эти силы на запад и оказать помощь попавшим в трудное положение чехословакам. Напротив, силы эти использовались для установления оккупационного режима весьма жестокого характера. Японию поддерживали два казацких военачальника, Г.М.Семенов и Ива Калмыков, атаман уссурийских казаков, получавшие от нее военную и финансовую помощь. Эти головорезы держали в страхе всю Сибирь к востоку от Байкала на территории между регионами, находившимися под контролем Колчака и Японии. В результате влияние Колчака никогда не распространялось восточнее Байкала. Семенов устроил штаб-квартиру в Чите, и его банды контролировали территорию между Хабаровском и Байкалом. Он вовсе отказывался признавать Колчака и являлся, по сути, обыкновенным разбойником – останавливал поезда и грабил гражданское население, а вырученное добро сбывал в Китае и Японии. Командующий американскими военными силами в Сибири пишет, что банды Семенова и Калмыкова «под прикрытием японских войск опустошали страну как дикие звери, убивая и грабя народ… Когда им задавали вопросы относительно этих диких убийств, они неизменно отвечали, что убитые были большевиками»¹⁴⁷.

В августе 1918 г. США отправили с Филиппин в Сибирь под командованием генерал-майора Уильяма С.Грейвса экспедиционный корпус из 7000 человек. Грейвс получил инструкции содействовать восстановлению антигерманского фронта, но воздерживаться от вмешательства во внутренние дела русских. «Определенным и однозначным мнением правительства США является… что военное вмешательство лишь усугубит прискорбный беспорядок в России, а не устранит его; нанесет России вред, а не поможет ей, и нисколько не поспособствует решению нашей основной задачи – победе в войне над Германией. Правительство США не может поэтому принять участие в таковом вмешательстве или изъявить на него свое принципиальное согласие. Военное вмешательство станет, по его мнению, даже если оно и целесообразно с точки зрения достижения нашей ближайшей цели – подготовки нападения на Германию с востока, – способом использования России, а не служения ей. Даже если народ России и получит кратковременные выгоды от такого вмешательства, в долговременной перспективе это не избавит его от текущих трудностей, и он будет вынужден содержать иностранные армии вместо того, чтобы строить и укреплять собственную. Военные действия возможны в России… только с целью помощи чехословакам собрать силы… только с целью поддержки создания русскими самоуправления и самообороны постольку, поскольку и сами они, по-видимому, готовы принять такую помощь»¹⁴⁸. Инструкция эта страдала определенной противоречивостью, поскольку само присутствие военных сил США на территории, находящейся под контролем антибольшевистских сил, определяло их место и участие в русской гражданской войне. Грейвс, однако, должен был употреблять все усилия для того, чтобы придерживаться строгого нейтралитета и исполнять роль технического эксперта там, где стороны дрались не на жизнь, а на смерть. В результате и Грейвс, и пославшее его правительство увидели мало благодарности, поскольку большевики считали американцев врагами и интервентами, а белые обвиняли их в симпатии к большевикам. Грейвс, по его собственному признанию, ничего не знал ни о России, ни о Сибири, куда его «засунули»; он представления не имел о том, из-за чего идет гражданская война, и «не имел предубеждений ни против какой российской фракции». Высадившись во Владивостоке, он с изумлением обнаружил, что Британия и Франция стремятся уничтожить большевиков, которых он считал всего-навсего противниками реставрации самодержавия¹⁴⁹.

Вплоть до весны 1919 г. американские войска в Сибири несли обычную гарнизонную службу; затем они взяли на себя надзор за Транссибирской железной дорогой на участке от Байкала до моря. Американские эксперты-транспортники, приглашенные еще Временным правительством, взялись по условиям соглашения, подписанного в марте 1919 г., поддерживать железные дороги Сибири в рабочем состоянии «для русских», будь то большевики или антибольшевики. Грейвс публично заявлял о том, что между пассажирами не будет делаться никакого различия (их будут обслуживать «невзирая на лица… и на политику»), так же как и между грузами различного назначения¹⁵⁰. Заявление это прозвучало так, будто американцы выказывали готовность перевозить партизан-большевиков и их амуницию, что вызвало изумление Британии и привело в бешенство белых. Как ни клялся Грейвс в своей беспристрастности, неприязнь его к правительству Колчака была очень сильна и основывалась на убеждении, что оно состоит из неисправимых реакционеров и монархистов. К большевикам, встречаться с которыми ему не приходилось, Грейвс относился непредвзято («я никогда не мог определить, кто был большевиком и почему он стал большевиком»¹⁵¹).

Колчак воспринимал свою роль в исключительно военных терминах. Он был убежден, что Россия приведена в переживаемое ею тяжелое состояние вследствие развала армии и поднимется снова только при содействии армии: армия для него была сердце России¹⁵². Как он говорил большевистской следственной комиссии после ареста, никаких сложных больших реформ он производить был не намерен, так как смотрел на свою власть как на временную: «Стране нужна во что бы то ни стало победа, и должны быть приложены все усилия, чтобы достичь ее. Никаких решительно политических целей у меня нет; ни с какими партиями я не пойду, не буду стремиться к восстановлению чего-либо старого, а буду стараться создать армию регулярного типа, так как считаю, что только такая армия может одерживать победы»¹⁵³. Приняв власть, Колчак издал лаконичное воззвание:

«18 ноября 1918 года Всероссийское Временное Правительство распалось.

Совет Министров принял всю полноту власти и передал ее мне – адмиралу Русского Флота, Александру Колчаку.

Приняв Крест этой власти в исключительно трудных условиях гражданской войны и полного расстройства государственной жизни, – объявляю:

Я не пойду ни по пути реакции, ни по гибельному пути партийности. Главной своей целью ставлю создание боеспособной армии, победу над большевизмом и установление законности и правопорядка, дабы народ мог беспрепятственно избрать себе образ правления, который он пожелает, и осуществить великие идеи свободы, ныне провозглашенные по всему миру.

Призываю вас, граждане, к единению, к борьбе с большевизмом, труду и жертвам»¹⁵⁴.

28 ноября Колчак признал иностранные долги России и обещал их выплатить¹⁵⁵. В другом случае он заявил, что считает себя связанным всеми обязанностями и законами, которые признавало в 1917 г. Временное правительство¹⁵⁶. Дальше этого он не пошел. Подобно другим военачальникам белых армий, он полагал, что политические и гражданские манифесты, особенно в такой неспокойной стране, как Россия, создают излишние проблемы при борьбе с большевиками: «только вооруженная сила, только армия, явится спасением; все остальное должно быть подчинено ее интересам и задачам…»¹⁵⁷

Верховный правитель Восточной России и Сибири родился в 1873 году в семье военного¹⁵⁸. Он также избрал военную карьеру и поступил в Морскую академию. Колчак принимал участие в трех полярных экспедициях, причем выказал незаурядное мужество и заслужил себе прозвище «Колчак-Полярный». Он принимал участие в военных действиях против Японии при Порт-Артуре, в результате получил назначение в Генеральный штаб Флота. В течение Первой мировой войны служил в Балтийском флоте, затем получил повышение и был назначен командующим Черноморского флота. Его задачей была подготовка и проведение морского похода на Константинополь и Проливы, назначенного на следующий год. Летом 1917-го Временное правительство отправило его с заданием в США. Большевистский переворот затруднил возвращение адмирала на родину. Он попытался въехать в Россию через Дальний Восток. В Японии Колчак встретил генерала Нокса, на которого произвел чрезвычайно сильное впечатление: английский генерал считал, что у него «больше мужества, отваги и честного патриотизма, нежели у любого другого русского в Сибири»¹⁵⁹. После заключения Брест-Литовского договора, явившегося, по мнению Колчака, началом покорения России Германией, он предложил свои услуги Британской армии. Получив назначение в Месопотамию, он уже направлялся туда, однако английское его начальство переменило планы (по-видимому, под воздействием Нокса) и попросило Колчака вернуться в Восточную Азию. Первые месяцы 1918 г. он провел в Маньчжурии, где ему было поручено обеспечение безопасности Китайской Восточной железной дороги. В октябре 1918 г., направляясь на Дон для соединения с силами Деникина, Колчак проезжал через Омск, где генерал Болдырев предложил ему в Директории пост министра обороны.

У Колчака было много выдающихся качеств: замечательная честность и неподкупность, испытанное мужество, бескорыстный патриотизм. Он да, пожалуй, еще Врангель были самыми достойными руководителями Белого движения. Другой вопрос, имелись ли у него качества, необходимые для руководства кампанией в гражданской войне. Во-первых, он был абсолютно чужд политики: по его собственному признанию, он вырос в военной среде и «мало интересовался политическими проблемами и вопросами». Себя он видел просто как «военного инженера»¹⁶⁰. Как он писал в воззвании от 18 ноября, свои новые обязанности он воспринимал как «крест». Жена выслушивала его жалобы об «ужасающем бремени верховной власти» и признания, что «как боевой офицер он не хотел иметь ничего общего с проблемами государственного управления»¹⁶¹. Не имея политического образования, Колчак обращался для объяснения современных ему событий к упрощенной модели заговора: по некоторым сведениям, «Протоколы сионских мудрецов» были его любимым чтением. [Гинс Г.К. Сибирь, союзники, Колчак. Т. 2. С. 368. В то же время, в отличие от Деникина, Колчак открыто заявлял, что не потерпит никаких антисемитских эксцессов.].

Во-вторых, Колчаку непросто было строить отношения с людьми: замкнутый, неразговорчивый, весьма легко поддающийся переменам настроения, он был посторонним и в правительстве, и вне его. Наблюдая адмирала в Директории посреди министров, полковник Уард составил о нем мнение как о «маленьком, рассеянном, одиноком и озабоченном существе без единого друга, незваном госте на общем пиру»¹⁶². Коллега и сослуживец писал о нем: «Характер и душа адмирала настолько налицо, что достаточно какой-нибудь недели общения с ним для того, чтобы знать его наизусть.

Это большой и больной ребенок, чистый идеалист, убежденный раб долга и служения идее и России; несомненный неврастеник, быстро вспыхивающий, чрезвычайно бурный и несдержанный в проявлении своего неудовольствия и гнева; в этом отношении он впитал весьма несимпатичные традиции морского обихода, позволяющие высоким морским чинам то, что у нас в армии давным-давно отошло в область преданий. Он всецело поглощен идеей служения России, спасения ее от красного гнета и восстановления ее во всей силе и неприкосновенности территории; ради этой идеи его можно уговорить и подвинуть на все, что угодно; личных интересов, личного честолюбия у него нет, и в этом отношении он кристально чист.

Он бурно ненавидит всякое беззаконие и произвол, но по несдержанности и порывистости характера сам иногда неумышленно выходит из рамок закона, и при этом преимущественно при попытках поддержать этот самый закон и всегда под чьим-нибудь посторонним влиянием.

Жизни в ее суровом, практическом осуществлении он не знает и живет миражами и навязанными идеями. Своих планов, своей системы, своей воли у него нет, и в этом отношении он мягкий воск, из которого советники и приближенные лепят что угодно, пользуясь тем, что достаточно облечь что-нибудь в форму необходимости, вызываемой благом России и пользой дела, чтобы иметь обеспеченное согласие адмирала»¹⁶³.

Другой сослуживец писал о Колчаке: «Он добр и в то же время суров; отзывчив – и в то же время стесняется человеческих чувств, скрывает мягкость души напускною суровостью. Он проявляет нетерпеливость, упрямство, выходит из себя, грозит – и потом остывает, делается уступчивым, разводит безнадежно руками. Он рвется к народу, к солдатам, а когда видит их, не знает, что им сказать»¹⁶⁴.

На фотографиях Колчака видно выражение муки: сведенные брови, сжатые губы, выражение глаз, свидетельствующее о маниакально-депрессивном складе личности. Неспособный понять людей и общаться с ними, он стал дурным руководителем, и от его имени совершались непростительные по своей жестокости и коррумпированности действия, которые сам он находил отвратительными.

Несмотря на честность, мужество и патриотизм, Колчак не обладал качествами, необходимыми для несения обязанностей, возложенных на него омскими политическими деятелями. Трагический оттенок отметил последний год его жизни – год, когда он исполнял обязанности диктатора, которых вовсе не искал; год, отмеченный несколькими мимолетными победами и поставивший его перед большевистским расстрельным взводом.

ГЛАВА 2
ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА: КУЛЬМИНАЦИЯ (1919–1920)

Кампании, которым суждено было предрешить исход гражданской войны, открылись весной 1919 г. и закончились семью месяцами позже, в ноябре, сокрушительным поражением основных белых армий.

Советское правительство осенью 1918 г. всерьез приступило к созданию постоянной армии. Согласно начальному плану, личный состав армии должен был равняться одному миллиону человек; однако 1 октября 1918 г. Ленин приказал к следующей весне «для содействия международной пролетарской революции» создать войско в три миллиона. За приказом последовала всеобщая мобилизация, в процессе которой были поставлены под ружье сотни тысяч крестьян. [Ленин. ПСС. Т. 50. С. 186. Вначале 1919 г. И.Вацетис сообщал Ленину, что армия насчитывает 1,8 млн. человек, но что боевых единиц – лишь 383000. («Исторический архив», № 1. 1958. С. 42–43, 45.) На протяжении всей гражданской войны соотношение «бойцов» к «едокам» составляло 1:10.].

Создание столь большой армии поставило руководство страны перед проблемой командования. Было ясно, что с миллионами солдат не смогут справиться заслуживавшие безусловного политического доверия выборные командиры и ветераны партии: мало кто из них имел военный опыт, еще меньше было тех, кому приходилось командовать воинским подразделением крупнее батальона. У властей не оказалось выбора: им пришлось согласиться призвать на службу десятки тысяч бывших царских офицеров. Считая этих последних заведомыми врагами, большевики собирались держать их в строгости при помощи политического контроля и террора. Это важное решение, принятое Лениным и Троцким сначала не без колебания, оказалось вполне оправданным. Небольшое количество офицеров, повинуясь голосу совести, решило рискнуть жизнью и присоединиться к белым; [Одним из таких офицеров был полковник Ф.Е.Махин, член партии эсеров, получивший, по некоторым сведениям, от своего ЦК задание проникнуть в Красную Армию для шпионажа. Он исчез в Уфе, где занимал должность начальника штаба армии, в результате чего летом 1918-го город был взят чехословаками (см.: Майский И. Демократическая контрреволюция. М., 1923. С. 53). Другим был П.Е.Княгнитский, командующий Девятой армией на Украине (см.: Mawdsley T. The Russian Civil War. Boston, 1987. P. 179). Можно также упомянуть историю полковника В.Э.Люндеквиста, начальника штаба оборонявшей Петроград Седьмой армии (см. ниже). ] основная же масса, надев красноармейский мундир, отнеслась к делу профессионально и выиграла в результате гражданскую войну для большевиков.

Первыми офицерами, сражавшимися в рядах Красной Армии, стали добровольцы, записавшиеся в феврале и марте 1918-го, во время перерыва в переговорах в Брест-Литовске, когда германские войска уже продвигались по России. Тогда в ответ на призыв советского правительства в армию вступило более 8 тыс. бывших царских офицеров, из них – 28 генералов и полковников¹. Они собирались защищать родину от немцев; но ожидаемая советско-германская война так и не началась, и весьма скоро им пришлось сражаться против своих же русских².

В конце июля 1918 г. мобилизация командных кадров пошла полным ходом: бывшие царские офицеры, военно-медицинский персонал и военные чиновники в возрасте от 21 до 26 лет получили приказ лично зарегистрироваться в органах местной власти. В противном случае им угрожал революционный трибунал³. Написанный Троцким декрет от 30 сентября возрождал средневековую русскую практику круговой поруки, делая членов офицерских семей («отцов, матерей, сестер, братьев, жен и детей») заложниками их лояльности⁴. Затем, 23 ноября, было приказано пройти регистрацию всем бывшим офицерам в возрасте до 50 и генералам до 60 лет, – как и в прошлый раз, под угрозой жестокой расправы⁵.

Приказы Ленина и Троцкого относительно мобилизации совместно с крестьянами и бывших царских офицеров встречали определенное сопротивление. Полемика относительно привлечения к службе в Красной Армии «военных специалистов» шла параллельно с дискуссией о «буржуазных специалистах» в промышленности. На Восьмом съезде партии в марте 1919 г. эти споры вышли на первый план. Троцкий, которому пришлось срочно выехать на Восточный фронт, на съезде не присутствовал, но написанные им «Тезисы» стали предметом закрытых прений. [Троцкий Л. Как вооружалась революция. М., 1923. Т. 1. С. 186–195. Протоколы закрытых заседаний, на которых обсуждались эти вопросы, были опубликованы через 70 лет: Известия ЦК КПСС. 1989. № 9(296). С. 135–190; 1989. № 10(297). С. 171–189; 1989. № 11(298). С. 144–178]. В «Тезисах» Троцкий призывал к жестокой централизации командования.

Доступные большевикам офицерские ресурсы были велики (около 250 тыс.) и разнообразны по социальному составу, поскольку большая часть офицерства, произведенного в Первую мировую войну, состояла из представителей низших сословий. Российский офицерский корпус на заре революции не изобиловал знатью: из 220 000 младших офицеров, произведенных во время войны, 80 % составляли крестьяне, а 50 % не имели аттестата о среднем образовании⁷. Офицерство отличалось от рядовых не происхождением, не состоянием, но уровнем культуры: с точки зрения солдата-крестьянина каждый образованный – тот, кто когда-то учился в средней школе, пусть даже ее не закончив, – был «интеллигентом», т. е. «барином», «хозяином»⁸. Не самой малой из российских бед было то, что с точки зрения ее населения в целом получение образования выше основ грамоты немедленно делало из человека чужака, а следовательно, потенциального врага.

Офицеры после развала старой армии, при большевиках, вели нищенское существование. Режим преследовал их как «контрреволюционеров», гражданское население, запуганное ЧК, их избегало, пенсии им были упразднены⁹. Правда, и другие потерпевшие поражение в войне страны проявляли мало заботы о возвращавшихся домой ветеранах, но только в большевистской России демобилизованных офицеров бесчестили и преследовали, как бешеных собак. Участие сотен офицеров в заговоре Савинкова и восстании в Верхнем Поволжье в июле 1918 г. привело к организации регулярной охоты на них, в которой многие погибли¹⁰. К октябрю 1918 г. не менее 8 тыс. бывших офицеров содержались в тюрьмах в качестве заложников по условиям красного террора¹¹. Однако к концу года ситуация переменилась: бывшие офицеры понадобились коммунистам, чтобы командовать красными вооруженными силами; офицерам, в свою очередь, нужны были оклады и статус, ограждающий их от преследования. Зимой 1918—1919-го одни – добровольно, другие – под нажимом, они начали записываться в Красную Армию и принимать командование над вновь создаваемыми полками, бригадами, дивизиями и армиями.

Преобладавшая в Красной Армии во второй, решающей фазе гражданской войны система управления представляла собой оригинальное смешение полномочий: коммунистическая партия осуществляла жесткий политический контроль над офицерством, предоставляя ему, однако, большую свободу действий в области планирования военных операций. Эта система была введена в начале сентября 1918 года, когда Красную Армию сильно потрепали чехословаки.

Вслед за принятым 4 сентября решением превратить Советскую Россию в «военный лагерь» правительство учредило Революционный военный совет республики, или Реввоенсовет (РВСР)¹², который заменил Высший военный совет и принял командование над всеми военными делами страны. [Этот Совет не нужно путать с Советом рабочей и крестьянской обороны, созданным в ноябре 1918-го, председателем которого стал Ленин, а зампредседателя – Троцкий. Этот орган занимался координированием военной и гражданской политики (см.: Deutscher I. Prophet Armed. London, 1954. P. 423; Шатагин Н.И. Организация и строительство Советской Армии в 1918–1920 гг. М., 1954. С. 98)]. Новый совет действовал непосредственно под руководством ЦК Компартии. Председателем его стал нарком по военным делам Троцкий; во время частых отлучек Троцкого на фронт советом управлял его заместитель Э.М.Склянский, старый большевик, врач по профессии. РВСР подчинялись Революционные военные советы (РВС) четырнадцати армий, в которые входили командарм и его комиссары. Члены центрального Реввоенсовета часто отправлялись на фронт с тем, чтобы служить там «органом связи, наблюдения и руководства»; они получили строгий приказ не вмешиваться в военные решения, принимаемые профессиональными офицерами. В Реввоенсовет входил Главнокомандующий всеми вооруженными силами Республики – «военспец», наделенный широкими полномочиями в стратегических и оперативных делах. Распоряжения его приобретали силу, однако только после утверждения их гражданскими членами Реввоенсовета. Главнокомандующий также пользовался правом рекомендовать назначения и отстранения от должности остальных подчиненных ему офицеров¹³. Под руководством Главнокомандующего работал Полевой штаб Реввоенсовета, отдававший ежедневные оперативные распоряжения. Во главе его стояли четверо бывших царских генералов¹⁴. Реввоенсовет обладал необъятной властью не только над всеми военными учреждениями, но и над всеми государственными институтами, причем последним предписывалось обслуживать все его запросы в первую очередь.

К этому же времени армии были сведены во «фронты», как это практиковалось в царское время. Во главе каждого фронта стоял собственный Реввоенсовет, состоявший из одного «военспеца» (практически всегда – бывшего царского офицера) и двух политкомиссаров, задачей которых было рассмотрение и утверждение распоряжений первого. Подобное же устройство доминировало и в армиях. На уровнях ниже армии (дивизия, бригада, полк) политический надзор осуществлял один комиссар. Традиционные виды воинских подразделений совсем вытеснили «отряды» в 700—1000 человек под началом выбиравшихся солдатами командира и двух помощников, которые получили распространение в первые годы коммунистического правления¹⁵.

В течение гражданской войны в Красной Армии несли службу 75 тыс. бывших царских офицеров, из них – 775 генералов и 1726 офицеров бывшего императорского Генерального Штаба¹⁶. Преобладание офицеров старой школы в командной структуре Красной Армии периода гражданской войны легко показать статистически. Они составляли 85 % командующих фронтами, 82 % командующих армиями, 70 % начальников дивизий¹⁷. Степень интеграции бывшего царского офицерского корпуса в новый, советский, хорошо иллюстрируется тем, что два последних царских военных министра, А.А.Поливанов и Д.С.Шуваев, и военный министр Временного правительства, А.И.Верховский, служили в Красной Армии. Советское руководство мобилизовало также многие тысячи низших чинов бывшей царской армии.

Несмотря на то что немногие офицеры «из старых» симпатизировали большевистской диктатуре или даже вступали в компартию, основная их часть сохраняла верность русской традиции, согласно которой военные должны оставаться вне политики. Старые фотографии показывают их неискоренимо старорежимные черты, муку и неудобство, причиняемые им дурно пошитой, грубой революционной военной формой.

Осуществляя жесткий политический контроль над командирами, большевистское руководство не вмешивалось, как правило, в разработку военных операций. Главнокомандующий представлял рекомендации на рассмотрение Реввоенсовета, который, после обычно формального обсуждения, передавал их на исполнение. С.С.Каменев, бывший полковник царской армии, назначенный Главнокомандующим всеми Вооруженными Силами Республики в июле 1919-го, писал, что Главнокомандование «всецело ответственно за военные операции»¹⁸.

Человеком, который «создал великую армию и привел ее к победе»¹⁹, рисовали обычно Троцкого, хотя сам он о себе так никогда не говорил. Решение о создании регулярной армии, укомплектованной бывшими царскими офицерами, было принято не лично им, а большинством ЦК, хотя Троцкий и приложил большие усилия для этого. Ведение же военных действий находилось всецело в руках профессионалов, генералов бывшей царской армии. У самого Троцкого не было никакого военного опыта, а стратегическое чутье его оставляло желать много лучшего. [К примеру, в конце 1918 г., когда ожидалась широкомасштабная высадка союзников на Украине, Троцкий призывал сосредоточить главные силы Красной Армии на юге, а не на Урале, где в то время стремительно наступал Колчак. К счастью для большевиков, он не смог этого добиться. Годом позже у него возник фантастический план создания кавалерийских сил на Урале с целью вторжения в Индию – в то самое время, когда Красная Армия билась не на жизнь, а на смерть с войсками Деникина (см.: The Trotsky Papers. Vol. 1. P. 620–625). В сообщении, отправленном Троцким Ленину из Киева 6 августа 1919-го, сообщается, что основные силы Деникина ведут наступление на Украину, в то время как на самом деле деникинцы наступали на Москву (там же. Т. 1. С. 629)]. Генерал Советской Армии и историк Д.Волкогонов, изучив архивные материалы, относящиеся к деятельности Троцкого в период гражданской войны, пришел к выводу, что в военных вопросах тот был «дилетант»²⁰. Тем не менее Троцкий исполнял несколько важных функций. Он брался разрешать несогласия, возникавшие между красными генералами, обычно после согласования с Москвой, и обеспечивал выполнение ими постановлений центра. Разъезжая под охраной латышей по фронтам в своем специальном поезде, оборудованном телеграфом, радиопередатчиком, печатным станком, гаражом и даже оркестром, в сопровождении фотографа и кинематографа, Троцкий мог оценить ситуацию на местах и принимать быстрые и радикальные решения по вопросам, касающимся людей и снаряжения. Кроме того, его появление и речи часто производили электризующее воздействие на деморализованные войска²¹: в этом отношении он являлся, подобно Керенскому, «главноуговаривающим». Директивы Троцкого за этот период полны призывов, пестрят назидательными заголовками и часто заканчиваются восклицательными знаками: «Южный фронт, подтянись!», «На облаву!», «Пролетарий, на коня!», «Стыд и срам!», «Еще раз: не теряйте времени!» и т. п.²² Троцкий явился инициатором введения жестоких дисциплинарных мер в Красной Армии, включая смертную казнь за дезертирство, паникерство, неоправданное отступление: командиры и комиссары несли ответственность наряду с солдатами. В общем и целом, он управлял войсками при помощи террора. Оправданием ему служило следующее соображение: «Нельзя строить армию без репрессий. Нельзя вести массы людей на смерть, не имея в арсенале командования смертной казни. До тех пор, пока гордые своей техникой, злые бесхвостые обезьяны, именуемые людьми, будут строить армии и воевать, командование будет ставить солдат между возможной смертью впереди и неизбежной смертью позади»²³.