Текст книги "В погоне за Солнцем (другой перевод)"
Автор книги: Ричард Коэн
Жанры:
Прочая научная литература
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]
Ричард Коэн
В погоне за Солнцем
Сказание о звезде, дающей нам жизнь
Предисловие
По мере все большего понимания законов природы и отношений, связывающих человека с Солнцем, мы приближаемся к разработке совершенно новой концепции нашего бытия: кто мы, почему мы существуем, каково наше реальное место во вселенной.
В четвертом томе “Астрономической и астрофизической энциклопедии” Солнце описывается как “звезда главной последовательности, желтый карлик спектрального класса G2V, масса 1,989 × 1030 кг, диаметр 1 392 000 км, светимость 3,83 × 1026 Вт, видимая зведная величина +4,82” [4]4
Encyclopedia of Astronomy and Astrophysics.New York: Nature Publishing, 2001. Vol. 4 / “Sun.” Астрономы классифицируют звезды по цвету, который соотносится с температурой, размером и продолжительностью жизни. В книге мы называем звезду Солнцем, как это принято у астрономов и других ученых; в прочих случаях, когда использование названия неспецифично, пишем со строчной буквы, как и в случаях составных слов с участием этого корня (например, солнцепоклонник, солнцестояние).
[Закрыть]. Это, безусловно, допустимая точка зрения на звезду, хотя, как говаривал Берти Вустер, не слишком полезная для приема внутрь и с утра пораньше на больную голову. У нас есть миллион разных описаний Солнца, и воспринимаем мы его столь же разнообразно. Индийский мудрец, написавший Ригведу между VIII и IV веками до н. э., придерживался благоговейно-почтительного тона: “Все светит лишь вслед за ним, светящим; весь этот [мир] отсвечивает его светом” [5]5
Пер. А. Сыркина.
[Закрыть], в то время как философ-мученик Джордано Бруно писал о Солнце с присущей XVI веку экстравагантностью: “Аполлон, поэт, лучник с колчаном разящих стрел, прорицатель, увенчанный лавром, пастырь, провидец, жрец и целитель…”
Без Солнца никого из нас не существовало бы. Наша звезда, сформировавшаяся из колоссального облака водорода и зведной пыли, горела в течение 4,6 млрд лет и при текущем расходе обладает достаточным запасом топлива еще на сотню миллиардов лет, но сотрясающие ее катаклизмы сократят жизнь Солнца всего лишь до еще 5 млрд лет. Земля, как мы прекрасно знаем, в среднем находится на расстоянии 93 млн миль от Солнца (точнее, 92 955 887,6 мили, но это округление на 44 113 миль представляется незначительным искажением). Установившаяся температура солнечного ядра составляет 15 000 000 °C (27 000 000 °F). Чтобы представить масштаб: фотону, вылетевшему из солнечного ядра, потребуется 150 тыс. лет, только чтобы преодолеть пределы внешней оболочки Солнца. Каждую секунду 5 млн тонн солнечной массы преобразуются в ядерную энергию, что эквивалентно взрыву 90 млрд мегатонных водородных бомб, или, в более научной форме, – 3,8 × 1033 эргов (один эрг – это приблизительно та энергия, которая требуется комару для взлета). Постоянные взрывы ядерных реакций выталкивают энергию на поверхность звезды, излучая ее в виде света и тепла. До Земли доходит всего 1 / 2 200 000 000 этого выхлопа – настолько удивительно маленькая цифра, что 120 лет назад одним из ключевых научных вопросов было, куда же делась вся остальная энергия.
В Солнце сейчас сосредоточено 99,8 % массы всей Солнечной системы, но со временем до того расширявшееся с ускорением Солнце сожмется и потеряет часть массы (новый объем сможет вместить Землю 1 300 000 раз), а через 2 млрд лет (отсчитывая от сегодняшнего дня) уже куда более холодная звезда очень резко расширится и превратится в ярчайшего красного гиганта, который в свою очередь резко схлопнется в белого карлика (увы, научный слог редко бывает столь поэтичным, как в данном случае). К тому времени всякая жизнь на Земле уже давно перестанет существовать. Спустя еще триллион лет Солнце окончательно замерзнет.
В начале 1990-х, когда я руководил издательством в Лондоне, я понял, что хочу побольше узнать о Солнце (это было не неожиданным прозрением, а лишь осознанием того, как мало я знаю о том, что столь непосредственно влияет на нашу жизнь), и принялся искать автора, который смог бы создать исчерпывающее описание Солнца, но без успеха. Пять лет спустя я переехал из Англии в Нью-Йорк, и та идея все еще сидела в моей голове. Я поинтересовался, не появилось ли за истекший период книги, которая объясняла бы колоссальное и разнообразное воздействие этого гигантского газового шара, в особенности в отношении создания и поддержания жизни на Земле во всем ее многообразии. Посещение Нью-йоркской публичной библиотеки выявило 5836 книг, содержащих слово “Солнце” в заглавии, но ни одна из них не сочетала увлекательность научного открытия (Галилей, впервые замечающий солнечные пятна, или Уильям Гершель, открывающий новую планету) с исследованием места Солнца в искусстве, религии, литературе, мифологии и политике. Мне хотелось узнать о великом солнечном храме посреди руин Мачу-Пикчу, о Моцарте, воспевающем солнце в “Волшебной флейте”, о Чаплине, высмеивающем страсть Гитлера к солярным образам в “Великом диктаторе”, а также почему на протяжении пятнадцати веков цивилизованный Запад придерживался точки зрения древних о Солнце, вращающемся вокруг Земли. Но большинство изданий относилось к специальным областям, а авторы ненаучных книг либо относились к науке с подозрением, либо проявляли к ней лишь минимальный интерес.
“Есть два мира, – писал английский эссеист и поэт Ли Хант (1784–1859), – мир, который можно измерить разумом и линейкой, и мир, который постигается сердцем и воображением”. А Конан Дойл даже заставил Шерлока Холмса утверждать, что тот не желает ничего знать о Солнечной системе, поскольку эта лишняя информация займет в мозгу место, полезное для более важных сведений [6]6
Конан Дойл А. Этюд в багровых тонах.1897.
[Закрыть]. Некоторые люди до сих пор придерживаются таких взглядов, возможно потому, что базовые факты о Солнце в самом деле оказываются за пределами нашего восприятия – они слишком велики и ярки. По наблюдению американского популяризатора науки Бена Бовы, “эволюция не подготовила нас в достаточной степени к пониманию таких вещей, как квантовая физика, искривление пространственно-временного континуума, даже возраст Земли сложно воспринять, не говоря о возрасте Вселенной… Метафоры помогают, но это не более чем костыль, и в большинстве случаев они лишь подчеркивают ограниченность нашего воображения, сталкивающегося с ошеломляющей безграничностью космоса” [7]7
Ben Bova, The Fourth State of Matter: Plasma Dynamics and Tomorrow’s Technology. New York: New American Library, 1974.
[Закрыть].
Я вспоминаю разговор с автором биографий Ричардом Холмсом, писавшим групповой портрет британских ученых начала XIX века (книга вышла под названием The Age of Wonder): тогда, в 2003-м, я говорил ему, что собираюсь в продолжение своей предыдущей работы, трехтысячелетней истории фехтования, написать историю Солнца. “Ага, сперва вы изучали честь, а теперь верования”, – сказал он. Может быть, и так, но я начал без какого-либо специального плана. Солнце чудесно, буквально “полно чудес”, и мне хотелось узнать о нем как можно больше.
Практически это означало для меня изучение почти всех наук – довольно устрашающая перспектива, поскольку я учился в бенедиктинском колледже и монахи уделяли мало времени подобным дисциплинам. Главным воспоминанием о научных устремлениях стал седовласый отец Брендан в черной рясе, залезающий в окно нашего класса с медной сковородкой и бунзеновской горелкой в руках. Готовясь к приготовлению яичницы, он поведал нам, что наука всегда должна подразумевать практические результаты. Наверное, многие ученые и даже любители не согласятся с этим тезисом, но я вполне оценил свою порцию яичницы.
Написание данной книги заняло восемь лет, за это время я посетил восемнадцать стран на шести (из семи) континентах (мою жену часто спрашивали, где я, на что она отвечала: “О, его нет, он гоняется за Солнцем”). Некоторым читателям, вероятно, хотелось бы большего погружения в солнечную астрономию, но всего не охватишь. Однако я заведомо пришел к пониманию того, что в нашем отношении к Солнцу, особенно в западном мире, что-то сбилось. Раскрыв тайну Солнца – чудо термоядерной реакции, – мы обнаружили новые удивительные явления, но что-то значительное было нами в этом процессе утеряно.
Некогда мы считали себя центром Вселенной и полагали, что даже Солнце (так же как Луна и другие планеты) вращается вокруг нас. Мы были в центре всего. Но ни одна из первородных сил, определяющих нашу жизнь, не подчинялась нам, и мы прекрасно осознавали свое бессилие. Отсюда и наше страстное стремление к господству, столь ярко выраженное в мифологии, в бесчисленных историях о людях, богах или животных, пытающихся управлять Солнцем: стремление к превосходству, которое можно было удовлетворить только магическими представлениями о действительности, поскольку никаких других доступных средств у человечества не было.
Теперь, спустя тысячелетия, мы доподлинно знаем, что наши первые, примитивные идеи о собственном месте в космосе были ошибочны, что космос значительно больше, чем мы когда-либо могли вообразить. Мы лишь пылинки в нем. В то же время мы создали энергию, выходящую за пределы самых смелых помыслов, и астрономы верят, что в десятых годах нового века начнется золотой век открытий солнечных феноменов, появятся наконец ответы на такие мучительные вопросы, как “что является причиной солнечных пятен и откуда берется солнечный ветер?”, “как солнечные лучи могут доставить нам используемую энергию?”, “как магнитные частицы Солнца и его корональные выбросы воздействуют на наш климат?”. По мере того как мы все глубже понимали устройство Солнца, а также больше использовали его полезные возможности, оно лишалось в наших глазах своих примитивных магических свойств.
Американский астроном Джон Эдди хорошо понимал это: “Нам всегда хотелось, чтобы Солнце было лучше прочих звезд, лучше, чем оно есть на самом деле. Мы ждали от него совершенства, и, когда телескопы показали нам его несовершенство, мы сказали: “По крайней мере, оно постоянно”. Когда Солнце оказалось непостоянным, мы сказали: “По крайней мере, оно регулярно”. Сейчас, похоже, о нем нельзя сказать ни того ни другого; и то, что мы считали его тем и другим, на самом деле больше говорит о нас, нежели о самом Солнце” [8]8
John Eddy, “Climate and the Role of the Sun”. Journal of Interdisciplinary History.Vol. 10. № 4. P. 725–47.
[Закрыть].
Таким образом, книга повествует, в частности, о десакрализации вселенной, причем Солнце выступает символом этого древнего, но постоянно набирающего силу процесса; а также она о нашем чувстве утраты – иногда осознанном, иногда нет, – возникающем, когда срываются покровы чудес.
Но и это еще не все. Многие столетия Солнце вдохновляло искусство. Иногда оно становилось непосредственным героем произведений, иногда – символом тех или иных идей, бросая отблески величия и даже царственности, с которыми мало что могло сравниться. За восемь лет моих занятий этой темой я осознал масштаб его мифологичности – ведь мощь Солнца до сих пор нами до конца не понята. Нам не удалось свести Солнце просто к “небольшому научному светилу, редуцированному до клубка раскаленного газа”, как говорил пламенный солнцепоклонник Д. Х. Лоуренс. Этот газовый шар полон тайн такого размаха, что, наверное, только мифу под силу охватить и описать все, что мы знаем о Солнце, его разрушающей и создающей миры мощи, его неизбежной смерти.
Например, глобальное потепление: нам говорят, что наука единодушна – парниковый эффект угрожает планете. И мою книгу, вероятно, назовут “трактатом против здравого смысла” (как ее время от времени называют трое моих детей), если я поставлю вопрос, является ли парниковый эффект главной причиной изменений в нашей окружающей среде. Без сомнения, мы наблюдаем ужасающие засухи, наводнения, эпидемии, голод, а также непрекращающееся исчезновение видов и резкие изменения в поведении животных. Но вместе с тем многие из ведущих мировых физиков, занимающихся Солнцем, говорили мне, что наступающий золотой век солнечных открытий, видимо, прямо скажется на нашем понимании устройства климата Земли, и эти открытия на самом деле значительно уменьшат роль рукотворного глобального потепления. Будем ли мы и дальше, несмотря на новые исследования, приписывать себе даже самые крупные катаклизмы, игнорируя воздействие нашей звезды?
Справедливости ради надо сказать: мы тоже виноваты, но при этом не столь разрушительно всесильны. Нас словно обижает сама мысль о зависимости от милостей Солнца. Но мы зависим от него. И разумеется, никакой милости нам от Солнца ждать не приходится, Солнце безжалостно.
В процессе написания этой книги я усвоил один урок – без Солнца не обходится ничего. Однажды вечером в 2004 году, будучи в “Карлайл-отеле” на Мэдисон-авеню, я оказался в компании нескольких знатоков лисьей охоты, мужчин и женщин, отмечающих окончание охоты большим обедом и раскрасневшихся от азарта и целого дня, проведенного на природе. Выяснилось, что настоящие специалисты избегают охоты в солнечные дни, поскольку нагретый воздух поднимается вверх, поднимая за собой лисий запах так высоко, что собаки его уже не улавливают и, как следствие, упускают лису. Если бы не эта случайная встреча, вряд ли я сам бы додумался до такого солнечного штриха.
В самой главной сцене “Волшебника из Страны Оз” Дороти поет о “таком месте, где нет никаких забот… где-то за радугой”, облака расходятся, впуская солнце, и она вскоре отправляется в свое путешествие. Солнечный свет после грозы символизировал надежды людей после Великой депрессии. По иронии судьбы премьера фильма состоялась 12 августа 1939 года, за три недели до начала Второй мировой войны (MGM / Photofest)
А на сайте американского скаутского движения одно время продвигалась игра, где также фигурировало Солнце (хотя и без особого внимания к астрономическим реалиям). Как пишет изобретатель игры, это похоже на “недостающий стул”. Стульев должно быть на один меньше, чем мальчиков. Еще один мальчик – Солнце. Все остальные – планеты (Марс, Юпитер и т. д.). Солнце курсирует вокруг стульев, выкликая имена планет. Те, кого вызвали, встают и кружатся вместе с Солнцем. Когда на орбите оказываются все планеты, Солнце выкрикивает: “Взлет!” Все должны быстро усесться на стулья, кто не успел – становится Солнцем [9]9
См.: U. S. Scouting Service Project – www.usscouts.org, “Confidence and Team-Building Games”. Джон Китс вспоминал школьную игру, где мальчики кружились по двору в подобии танцевальной постановки, имитируя Солнечную систему: и впрямь нет ничего нового под солнцем.
[Закрыть].
В общем, садитесь на стулья, мы взлетаем.
Восход солнца: гора Фудзи
Ты бежишь и бежишь, чтобы солнце догнать…
Pink Floyd
Я хотел оказаться на вершине горы Фудзи так, чтобы застать восход солнца 21 июня 2005 года, в день летнего солнцестояния. Вскоре стало ясно, что это будет непросто: все пять главных троп, по которым на гору ежегодно поднимаются паломники, закрыты до 1 июля, к этому времени снег на вершине стает, утихнет сильный ветер и вообще погода станет мягче. Официальное открытие сезона сопровождается рядом пышных церемоний у каждого из входов на гору. Церемонии самые разные, от массового очищения в одном из близлежащих озер до owaraji hono– приношения богам двенадцатифутовой веревочной сандалии, сплетенной из рисовых волокон. Этот объект, символ надежности, здоровья и крепких ног, скопирован с оригинальной крестьянской обуви, которую носили (и снашивали) пилигримы. Я, впрочем, предпочел идти в спортивной обуви. Находясь в Нью-Йорке, я пытался получить специальную бумагу от полиции, разрешающую мне внесезонное восхождение, но официальные формы наводили страх – в них требовалось вписать свою группу крови и контакты ближайшего родственника, а одновременно с этим предупреждалось о том, что “подъем на гору Фудзи не является простым делом и в плохую погоду может стать настоящим испытанием”. Я решил, что будет лучше наладить связь с Японской горной ассоциацией, где, действительно, любезный мистер Накагава сообщил, что не будет против, если только я проявлю крайнюю аккуратность. Он предупредил, что падение уровня кислорода и температуры может быть очень внезапным и стремительным, а также сказал о риске сильного ветра и камнепада. Горная болезнь, еще одна серьезная опасность, может вызывать тошноту и потерю ориентации. “Только дураки поднимаются на Фудзи два раза”, – гласит местная поговорка, в которой токийские остряки заменили “два” на “один”. Но это не играло никакой роли: перспектива увидеть восход солнца – goraiko– сама по себе была изрядным стимулом.
Мое путешествие началось 20 июня в маленьком западном городке Исе, где находятся два алтаря Аматэрасу, богини Солнца и мифической прародительницы императорского дома. За день до начала подъема я посетил эти алтари, более древний из которых датируется III веком н. э., хотя каждые двадцать лет его разрушают до основания в знак очищения и обновления, а затем выстраивают такой же новый. И вот в пять часов утра я сел на поезд до станции Син-Фудзи (“новая бессмертная жизнь”, если переводить буквально), а уже оттуда мне предстояла трехчасовая поездка на автобусе до середины горы и пеший подъем непосредственно на вершину, возвышающуюся на 12 395 футов над уровнем моря.
С древних времен гора Фудзи почиталась как олицетворение нации. Она высится на тихоокеанском побережье большого острова Хонсю примерно в 70 милях к юго-западу от Токио. Ее склоны вплоть до самой вершины усыпаны буддистскими храмами, их пара десятков. Это волшебное сочетание красоты и мощи японские националисты веками считали свидетельством избранности японцев среди других народов Востока, да и всего мира. Одна из религиозных сект, Фудзико, полагает божественной саму гору [11]11
До 1870-х годов женщинам было запрещено подниматься на Фудзи, а пилигримы-мужчины должны были обязательно одеваться в белые одежды. Первая женщина поднялась на вершину в 1832 году, переодевшись мужчиной.
[Закрыть].
Гору образуют три вулкана, самый младший из которых проснулся несколько десятков тысяч лет назад. За прошедшие тысячелетия лава и прочие продукты извержения Новой Фудзи наслоились поверх двух старых кратеров, создав объединенную вершину – конус диаметром почти 2 тыс. футов. Геологи по сей день относят гору к потенциально активным – в конце концов, Кракатоа спала два века до взрыва в 1883 году, – но последний раз Фудзи извергалась 24 ноября 1707 года. Эйяфьятлайокудль произойдет еще только через пять лет. В общем, этот риск я не стал включать в свой список.
Когда поезд остановился на Син-Фудзи, автобус уже стоял в 80 ярдах от станции и был абсолютно пуст, если не считать водителя. Я должен был выйти на пятой станции (всего их десять), на полпути к вершине, около 7600 фу тов над уровнем моря. Я посмотрел через окно вперед: гора возделывалась первые полторы тысячи футов, затем переходила в вересковую пустошь, а вскоре и в густой лес, где-то посреди которого находилась “Станция 5”. Минут через двадцать в автобус поднялся человек плотного сложения, лет сорока с небольшим, с коротко стриженными темными волосами и решительным выражением лица. Мой спутник оказался бухгалтером и компьютерным аналитиком из Сан-Франциско, звали его Виктор, и он тоже собирался подняться на вершину. Я предложил идти вместе. Он помедлил с ответом, внимательно меня оглядел, а потом спросил, есть ли у меня опыт таких восхождений. Я признал, что никакого, а также сообщил, что мне пятьдесят восемь. Он явно колебался, но мы решили попробовать при условии, что разойдемся, если один из нас начнет тормозить другого.
На “Станции 5” несколько туристов собирались обратно – фотографировали гору и покупали сувениры в лавке. Побродив по станции, я купил несколько мандаринов, крепкую прогулочную трость (в комплекте с маленьким японским флажком и колокольчиками для отпугивания медведей, но я их сразу снял, поскольку давно не слыхал ни о каких медведях на Фудзи) и дешевый фонарик. Вскоре я наткнулся на Виктора, который уже чудесным образом переоблачился: черные альпинистские шорты, черные гольфы до колен (так что не выглядывало ни дюйма кожи), черные хлопчатобумажные перчатки и специально сконструированная куртка с прозрачными канистрами за плечами (с разноцветными жидкостями и трубочками). В левой руке он держал два блестящих стальных альпинистских крюка. “Это что-то лыжное?” – осведомился я. Виктор ответил страдальческим взглядом и присел, чтобы надеть кожаные краги на ноги “для избегания попадания камешков в ботинки”. Он проверил альтиметр, температуру и компас, убедился, что все три имевшихся у него карты легкодоступны. Из солидарности с ним я тоже проверил свою куртку, подтянул джинсы и покрутил в руках трость с японским флажком. И вот мы, предоставленные сами себе, отправились в путь по грязной тропинке в сторону главной трассы. Большая часть горы была скрыта плотным туманом, но очертания снежной шапки просматривались довольно отчетливо.
По дороге мы с Виктором оживленно разговаривали и делились историями из жизни. Минут через сорок он резко остановился. “Высотная болезнь”, – объяснил он и глотнул из своей правой фляжки. Я немного удивился, но стал идти медленнее. Какое-то время мы прошли в таком режиме, Виктор отставал на несколько футов. Но вскоре стало ясно, что он совершенно не в форме. Если я хотел застать рассвет, мне нужно было идти одному, так что с согласия Виктора мы распрощались. Было около шести вечера, солнце уже висело довольно низко, несмотря на канун солнцестояния. Это абсолютно безопасно, сказал я себе, многие тысячи людей проделывают этот путь каждое лето. Но идти становилось все тяжелее, сложные участки были отмечены металлическими столбиками с цепями. Указатели на японском и английском: опасайтесь камнепада и ветра. Хорошо, буду следить за камнями, но как спастись от ветра? Держаться главной дороги. Все казалось достаточно простым, но на деле таким не было, что мне вскоре предстояло узнать.
Солнце село в один момент, от чего у меня прошел холодок по коже, и не от холода, а скорее от чувства одиночества, которое часто ощущается на закате. Я включил фонарик, закрепив его на голове, чтобы руки оставались свободными. Рельеф то и дело непредсказуемо менялся. Иногда передо мной возникала бетонная лестница высотой ступенек в тридцать (крутых даже для меня, что уж говорить о среднем японце), иногда приходилось взбегать (чтобы не скатиться вниз) по двадцатифутовой полосе гладкого сланца или карабкаться по серым и черным валунам разных форм и размеров. Угол подъема тоже изменялся с двадцати градусов до чего-то значительно более крутого, так что я поднимался, сложившись почти пополам. Из-за неоднородности рельефа было невозможно установить какой-либо ритм, и само сохранение равновесия было постоянной борьбой, как, впрочем, и ровность дыхания. Я остановился перевести дух, обернулся и посмотрел вниз: прекрасный вид на каменистый, затем лесистый, затем болотистый ландшафт… но никакого Виктора, ни единой вспышки фонарика, вообще никого. Я ощутил невольную дрожь.
По мере того как подъем становился все более крутым, указателей становилось все меньше, и я несколько раз сходил с трассы и был вынужден возвращаться. Сланец и валуны теперь часто были испещрены пятнами ржаво-коричневой лавы и выходами мрамора – красивыми, но коварными в прохождении. Некоторые куски породы под ногами были в пустотах, словно губки; я положил парочку в рюкзак.
У меня появилось чувство легкости в голове, но энергии на дальнейшее движение уже не было. Навалилась горная болезнь в форме тяжелого чувства тошноты: даже и без альтиметра Виктора я считал, что преодолел 5–6 миль, причем не всегда вертикально. Я делал 50–60–75 шагов, потом следовала пауза на 30 секунд перед следующим броском. Так я миновал “Станцию 6” – пустой домик, окруженный свежими раскопами минералов, а полчаса спустя медленно вскарабкался по крутым бетонным ступеням к “Станции 7”, тоже пустой. Через “Станцию 8”, еще в получасе подъема, как мне было известно, с ночевкой за сезон проходило более ста человек.
Примерно в 20:15 я ступил на ее бамбуковое крыльцо. Дверь приоткрылась, и унылого вида японец лет шестидесяти с лишним оглядел меня сверху вниз, вряд ли обрадованный явлением внесезонного посетителя. “Снимите обувь!” – пролаял он. За ним нерешительно топталась женщина того же возраста, вероятно его жена. Она казалась более дружелюбной, и мы с ней договорились на смеси пиджин-инглиша и ломаного японского, что я могу здесь остаться на несколько часов, при условии что занесу свои ботинки в спальную комнату и, уходя, не буду шуметь.
Она провела меня к ряду двухэтажных коек в глубине дома, где я обнаружил, что не одинок. Там было четверо репортеров местного телевидения, две женщины и два мужчины, которые снимали фильм о строительстве нового спуска близко к моей трассе: старый спуск, самый опасный из всех, забрал уже слишком много жизней. Один из журналистов говорил по-английски, и мы на цыпочках вышли на крыльцо, где он курил, а я угощал его мандаринами. Он поинтересовался, действительно ли я планирую в одиночку подняться на самую вершину, да еще и в темноте. Он напомнил мне, что в июне трассы еще не освещают. Глянув на термометр, висящий на веранде, он прикинул, что на вершине будет ниже нуля, а сильный ветер может сделать температуру еще ниже. Я поблагодарил его за эти предупреждения, и мы вернулись к своим койкам.
Я заснул сразу, три часа пролетели мгновенно – мой телевизионный приятель разбудил меня в полночь, чтобы я не вышел из графика. Восход намечался на 4:37, и я был решительно настроен встретить его на вершине. Горная болезнь бесследно выветрилась, путь казался ясным, и я взял очень хороший старт, но когда я посмотрел вверх, то от удивления едва не потерял точку опоры. Всего лишь в 20 футах впереди сверкал яркий белый свет, а под ним светились две желтые полоски. “Эй, привет!” – прокричал знакомый голос. Слепящий свет исходил от головного фонаря Виктора, а желтые зигзаги были фосфоресцентными полосками, нашитыми у него на отворотах куртки. Он сидел на скале, отдыхая в первый раз с тех пор, как мы с ним расстались восемь часов назад. Я был рад встрече.
Виктор посмотрел на свой альтиметр и объявил, что нам осталось еще больше 2 тыс. футов, так что мы поспешили, не тратя времени на разговоры. Вскоре я вновь оставил его позади и взглянул на часы: около 2:30. Рельеф поверхности был по-прежнему хаотичным – пемзообразная лава, сланец, глыбы, рукотворные ступени. По обеим сторонам в свете моего фонарика сверкала покрытая снегом земля.
Я опять задыхался в разреженном воздухе, на этот раз сильнее, приходилось останавливаться каждые тридцать шагов и целую минуту приходить в себя. Я съел шоколадку и последние фрукты, проклиная собственную небрежность: что мне стоило взять с собой таблетки от горной болезни? Лучшим решением было двигаться вперед на доступной мне скорости, но времени оставалось немного, восход через два часа, каждая минута на счету. Если я вообще поднимусь на эту вершину.
Немаленькая плата за стремление “угнаться за Солнцем”, подумал я. Эта фраза встречается в предисловии Сэмюеля Джонсона к его знаменитому словарю. Он жалуется на бесконечность задачи лексикографа, “одно изыскание только дает повод к следующему, книга ссылается на другую книгу, а искать не всегда означает находить, так же как находить не всегда означает что-то узнавать”. Он также говорит о сужении поставленных задач и о том, насколько погоня за идеалом похожа на погоню за солнцем, которое, стоит достигнуть “холма, на котором оно по видимости покоилось”, оказывается столь же далеким, как и прежде. Я не гнался за идеалом, а всего лишь стремился к концу путешествия. Каждый шаг требовал неимоверной воли, и я обнаружил в голове строчки из песни группы Pink Floyd: Yo u run and you run, to catch up with the sun [12]12
Pink Floyd, песня Timeс альбома Dark Side of the Moon,Capitol Records, 1973.
[Закрыть].
Картина 1857 года с изображением богини Солнца Аматерасу и горой Фудзи на заднем плане. Легенда гласит, что она отправила своего внука установить мир в Японии, а его правнук Дзимму стал первым императором страны (Minneapolis Institute of Arts, Gift of Louis W. Hill, Jr.)
Теперь только пятнадцать шагов за один присест; потом их стало десять, гораздо медленнее и короче, чем первоначальные широкие шаги. Я старался отбивать ритм своей палкой по каменистой поверхности. Не раз подворачивал лодыжку на неровностях. Мой фонарик потускнел, а затем совсем погас, но, по счастью, было почти четыре часа – естественного освещения уже хватало для подъема. И наконец передо мной вверху возникла резная деревянная арка, сквозь которую поднималась каменная лестница, охраняемая с обеих сторон огромными скульптурными львами [13]13
Ворота ассоциируются с Солнцем во многих культурах. Японские ворота, возможно, произошли от индийских torana, “небесных врат”. Во дворец божества-императора в Киото входили через Солнечные врата. См.: William Lethaby, Architecture, Mysticiscm and Myth.New York: Braziller, 1975. P. 186–89.
[Закрыть]. Я достиг цели, вершины Страны восходов. Я находился перед тории, воротами храма, и изображенный на них резной деревянный луч словно призывал Солнце, царя Природы, спорхнуть как птица и сесть на перекладину.
Я медленно поворачивался, чтобы впитать в себя все, что лежало вокруг. Возвышаясь над линией побережья, Фудзи с южной стороны плавно спускается к берегу, а с северной и западной ее сторон простираются линии озер, образовавшихся в тех местах, где горным рекам преграждали дорогу плотины из вулканического пепла. Минуло 4:30. В ожидании я опустился на землю. Небо было усеяно пятнами разной фактуры. Вдруг краешек солнца показался над линией горизонта, и все заиграло красками. Цвета были такими живыми и по мере восхода менялись так быстро, что я задержал дыхание, ожидая следующей пурпурной полосы, или охряной, или цвета индиго. Было не очень ярко, но уже через несколько секунд я оказался под ударом ослепительного света. Теперь я понимаю, почему говорят “забрезжило” о понимании или вдохновении, когда что-то видишь будто впервые. Солнце поднялось над горизонтом, как новорожденный младенец, а я смаковал этот момент на вершине Фудзи в самый длинный день года, и вулкан и вся панорама, казалось, принадлежат только мне. Но никакого чувства собственничества – меня захлестывало лишь счастье.
Затем я прогулялся вдоль кратера, прошел все полторы мили его окружности. Спустя еще полчаса я заметил внизу знакомую фигуру. Виктор снял куртку и надел на голову нечто вроде кепки. Покрытый потом, но сияющий улыбкой из-под белого козырька, он тоже был на пороге завоевания вершины Фудзи-сан, горы солнечной богини.
