Текст книги "Рассказы"

Автор книги: Ричард Форд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Форд Ричард
Рассказы

РИЧАРД ФОРД

Рассказы

РОК-СПРИНГС

Мы с Эдной выехали из Калиспелла, держали путь на Тампа-Сент-Пит: там у меня еще имелись дружки с прежних, лучших времен – они не выдали бы меня легавым. Я не поладил с законом в Калиспелле – подделал пару-тройку чеков, а в Монтане за это можно схлопотать срок. И Эдна, я знал, уже прикидывает, что к чему, – думает, что пора уматывать: неполадки с законом у меня не впервой. Она и сама нахлебалась вдоволь: детей у нее забрали, а ее бывший муж Дэнни вламывался в дом и крал вещички, пока она торчала на работе, – вот почему я попервоначалу к ней подселился, ну и еще для того, чтобы дочке моей, Черил, жилось получше.

Не скажу, что у нас с ней было – ну а если нас попросту прибило к одному берегу? Правда, любовь родится и на вовсе пустом месте, мне ли не знать. Так что в тот день я, когда вошел, спросил ее только, не хочет ли она все бросить и уехать со мной во Флориду, а она и говорит:

– Почему нет? Терять мне нечего.

Мы с Эдной вместе уже восемь месяцев почитай что как муж и жена – за это время мне случалось и без работы сидеть, и работать на собачьих бегах, и я мог пособить с квартплатой и образумить Дэнни, когда он заявлялся. Дэнни меня побаивался: Эдна ему сказала, что я сидел во Флориде за убийство, но это она приврала. Я и сидел-то всего раз, в Таллахасси: спер шины и ввязался в драку на государственной ферме – тогда одному парню выбили глаз. Но изувечил его не я, и Эдна нарочно понарассказала страхов, чтобы Дэнни не больно безобразил и не заставил бы ее взять детей обратно, она ведь уже устроила все так, чтобы не жить с ними, а Черил уже жила со мной. Я вообще-то не буйный и нипочем не стал бы выбивать человеку глаз, не говоря о том, чтобы убить. Бывшая моя жена Элен сюда бы аж с Вайкики-бич прикатила, чтоб за меня поручиться. У нас с ней никогда до рукоприкладства не доходило, и, по моему разумению, как видишь быть беде, отойди от греха подальше. Только Дэнни это невдомек.

Мы уже оставили позади половину Вайоминга, направлялись к I -80-й, и море нам было по колено, но тут в машине, которую я украл, замигал индикатор бензина, а я знал, что это не к добру.

Машину для нас я раздобыл что надо, малиновый "мерседес" – увел его от дома офтальмолога в Уайтфише, штат Монтана. Украл, потому что думал: для долгого переезда ничего лучше не найти, думал, он накрутил мало километров, тут я промашку дал; ну и еще потому, что у меня сроду не было хорошей машины одни допотопные "шеви II" да раздолбанные грузовики, на них я еще мальцом ездил, когда помогал кубинцам возить лимоны.

Нам в тот день сам черт был не брат, и все из-за машины. Я то открывал, то закрывал окна, Эдна отпускала шуточки и строила рожицы. Она, если хотела, бывала заводная. Лицо у нее загоралось, как маяк, и становилось видно, что она красивая, красивая на свой лад. От всего от этого голова у меня закружилась, и я, никуда не сворачивая, доехал до Бозмена, а оттуда прямиком через Йеллоустонский парк до Джексон-хоула. Снял номер для новобрачных в "Куолити-корт" в Джексоне, Черил с ее собачкой Дючонком оставил спать, а мы с Эдной поехали в шашлычную и аж за полночь потягивали там пивко и веселились.

Мне чудилось, что мы распрощаемся с прежней жизнью – оставим плохие воспоминания позади, начнем по-новой. Я до того раздухарился, что сделал на руке татуировку "Славное времечко", а Эдна купила себе ковбойскую шляпу с индейской лентой из перьев, а для Черил – серебряный браслетик с бирюзой, и мы любились на заднем сиденье прямо на стоянке "Куолити-корт"; тем временем над рекой Снейк вставало солнце, и нам казалось, что мы ухватили удачу за хвост.

По правде говоря, я и машину оставил, продержал ее днем дольше, а не столкнул в реку, как надо бы и как всегда делал, и другую не украл оттого, что в такой задор вошел.

Машина забарахлила там, где не то что города, ни одного дома не видно, только низкие горы километрах в восьмидесяти или в ста пятидесяти, кто их знает, а по обе стороны дороги колючая проволока, убитая как камень степь да ястребы парят в вечернем небе, ловят мошек.

Я вылез из машины – посмотреть, что с мотором, а Эдна вывела Черил и собачонку – пописать у машины. Я проверил воду, проверил индикатор бензина, все было в ажуре.

– Что значит, если эта лампочка загорается, Эрл? – говорит Эдна. Подошла ко мне, встала у машины – шляпа на затылке. Прикидывала, чем это для нее обернется.

– Дальше ехать нельзя, – говорю. – С бензином неполадки.

Эдна бросила взгляд на Черил и Дючонка – они сидели рядышком, как две куклешки, писали на плотно убитую землю; затем посмотрела на горы – они все больше чернели и терялись вдалеке.

– Что будем делать? – говорит. Еще не встревожилась, просто хотела знать, что я намерен делать.

– Дай-ка я еще раз попробую ее завести.

– Что ж, это ты хорошо придумал, – говорит, и мы полезли назад в машину.

Я завел мотор, и он сразу заработал, красная лампочка не загорелась, да и мотор не стучал – так что вроде все было в порядке. Я дал ему поработать вхолостую, потом нажал на акселератор, поглядел на красную лампочку. Но лампочка больше не мигала, и я подумал: уж не примерещилось ли мне, что она горела, а что, если это бликовала хромированная рама окна, что, если я чего-то – сам не знаю чего – боялся.

– Что случилось, папк? – спрашивает Черил с заднего сиденья. Я обернулся у нее на руке бирюзовый браслетик, у Эдны ковбойская шляпа сбита на затылок, на коленях крохотный черно-белый песик. Девчонка-ковбой из кино, да и только.

– Ничего, детка, все хорошо, – говорю.

– Дючонок там же попикал, где и я пикала, – говорит Черил и прыснула.

– Оба хороши, – говорит Эдна, не оборачиваясь.

Вообще-то Эдна к Черил ласковая, просто она устала, я так понимал. Мы мало спали, а она, как не выспится, на всех кидается.

– При первой же возможности надо отделаться от этого треклятого драндулета, – говорит она.

– И где же эта первая возможность? – спрашиваю: она рассматривала карту.

– В Рок-Спрингсе, в Вайоминге, – говорит Эдна, и так сказала, точно ей это доподлинно известно. – Он в пятидесяти километрах по этой дороге, – и вытянула руку вперед.

Мне-то хотелось на этой машине въехать во Флориду: пусть видят, что я парень-хват. Но я понимал: Эдна говорит дело – риск слишком велик. Мне уже чудилось, что машина не офтальмолога – моя, а вот на этом-то и прокалываешься.

– Раз так, думается, нам надо ехать в Рок-Спрингс и там разжиться новой машиной, – говорю. Хорохорюсь, будто у нас все идет как по писаному.

– Это ты здорово придумал, – говорит Эдна; нагнулась и крепко поцеловала меня в губы.

– Здорово придумал, – говорит Черил. – А теперь давайте поскорей отсюда уедем.

Такого красивого заката, как в этот день, за всю жизнь не припомню. Едва солнце коснулось окоема, воздух враз запламенел драгоценными каменьями и красными блестками – никогда такого ни до, ни после не видал. Закатов красивей, чем на Западе, нигде нет, даже во Флориде, где, хоть гор вроде бы и нет, окоем сплошь и рядом заслоняют деревья.

– Самое время опрокинуть стаканчик, – говорит Эдна: мы ехали уже довольно долго. – Надо выпить – есть что отпраздновать.

Оттого, что мы решили бросить машину, настроение у нее поднялось. Спору нет, от машины жди беды, и такой, что мало не покажется, значит, надо с ней разделаться.

Эдна вынула бутылку виски, пластмассовые стаканчики; сколько налить, отмеряла по дверце бардачка. Она любила выпить в машине, в Монтане обзаводишься такой привычкой: там это законом не запрещено, а вот, поди ж ты, за подделку чека загремишь в тюрягу на год, не меньше.

– Рассказывала я тебе или не рассказывала, что у меня была обезьянка, говорит Эдна и поставила мой стаканчик на приборную доску, чтобы я мог дотянуться до виски, когда выпить захочется. Она перестала кукситься. За ней такое водилось – только что была веселехонька, глядь, а она уже скисла.

– Да нет, вроде не рассказывала, – говорю. – А ты тогда где жила?

– В Мизуле, – говорит она. Закинула босые ноги на приборную доску, стаканчик на грудь поместила. – Я тогда подавальщицей работала в АМВЕТ ' е. Это было до того, как мы с тобой познакомились. Входит раз в бар парень, при нем обезьянка. Паукообразная обезьянка. А я ему и говорю, просто так, в шутку: "Бросим кости на твою обезьянку". А парень мне: "Бросаем один раз". Я ему: "Идет". Он сажает обезьянку на стойку, берет стаканчик, выкидывает две шестерки. Я беру стаканчик – выбрасываю три пятерки. Стою и смотрю на парня. А парень ведь просто мимо шел и зашел – не иначе как ветеран. Лицо у него стало чудное – а у меня, думаю, еще чуднее, – он вроде разом и огорчен, и удивлен, и рад. Я ему говорю: "Давай бросим еще раз". А он мне: "Ну уж нет, не в моем обычае по второму разу бросать, что бы на кону ни стояло". Посидел, попил пивка, покалякал о том, о сем – об атомной войне да о том, что надо бы возвести твердыню – не знаю, что уж он имел в виду, – в Биттерруте, а я на обезьянку смотрю и думаю, что с ней делать, когда парень уйдет. Ну а он чуть погодя встает и говорит: "Что ж, прости-прощай, Живчик", – так, понятное дело, обезьянку звали. И был таков – я рта не успела раскрыть. Обезьянка весь вечер просидела на стойке. Не знаю, Эрл, почему я о ней вспомнила. Неспроста это. Но я отвлеклась.

– Ну и хорошо, – говорю. И глотнул из стаканчика. – Я бы нипочем не завел обезьянку. Уж очень они шкодливые. А вот Черил наверняка хотелось бы обезьянку, верно я говорю, детка? – Черил елозила по сиденью, играла с Дючонком. У нее в ту пору только и разговору было что об обезьянках. – А куда ты дела эту обезьянку? – спрашиваю, а сам не спускаю глаз со спидометра. Скорость пришлось сбавить, потому что красная лампочка мигала. И, чтоб она не мигала, ничего не оставалось, как сбавить скорость. Мы ехали со скоростью километров пятьдесят, может, чуть побольше, а через час уже начнет смеркаться, и мне хотелось думать, что до Рок-Спрингса не так и далеко.

– Тебе в самом деле интересно? – говорит Эдна. Глянула на меня, и обернулась, и стала смотреть на пустыню, где ни души, так, словно та ее на какие-то мысли наводит.

– А то нет, – говорю. Я все еще храбрился. Думал: пусть у меня болит голова о поломке, а они для разнообразия пусть поживут в свое удовольствие.

– Она у меня пробыла неделю. – Эдна вдруг посмурнела, вроде как увидела эту историю с какого-то другого боку. – Я ее взяла к себе и в свою смену носила взад-вперед на работу и домой. Проказить она не проказила. Я подняла ее стульчик повыше, и она сидела позади стойки – посетителям она нравилась. Она тихохонько, приятно так цокала язычком. Мы ее перекрестили в Мэри: бармен сказал, что это девочка. Но дома я с ней не знала покоя. Она, казалось, прямо-таки не спускает с меня глаз. А как-то заходит в бар парень, из вьетнамских ветеранов, еще солдатской формы не снял. И он мне и говорит: "Ты что, не знаешь, что обезьяна убить может? У нее в пальцах такая сила, какой у тебя во всем теле нет". Во Вьетнаме, говорит, обезьяны убивали людей, только заснешь – они давай безобразить, убьют тебя и сверху листьями закидают. Я ему вроде бы ни на грош не поверила, а вот поди ж ты – пришла домой, разделась и все смотрю-смотрю на Мэри, а она сидит на своем стульчике в темной комнате и не спускает с меня глаз. И такая меня жуть взяла. Немного погодя я встала, пошла к машине, достала проволоку, на которую белье вешают, вернулась, продернула проволоку под ее серебряный ошейничек, привязала к ручке двери, залезла обратно в постель и заснула. Спала, видать, как убитая, хотя сама того не помню, потому что, как встала, вижу: Мэри свалилась со стула и проволока ее удушила. Слишком я проволоку укоротила.

От этого рассказа Эдна, похоже, сильно приуныла и сползла на сиденье низко-низко, так, чтобы приборная доска заслоняла дорогу.

– Ну скажи, Эрл, разве не стыд, эта история с бедной обезьянкой?

– А вон город! Вон город! – Черил с заднего сиденья кричит. Дючонок давай лаять, такой тарарам поднялся в машине – чертям тошно. Так оно и было: Черил углядела то, чего я не различил, – Рок-Спрингс (штат Вайоминг) сверкающим бриллиантиком в пустыне расположился у подножья горы, с севера его огибала I -80-я, позади него убегала вдаль чернющая пустыня.

– Это он, тот самый город и есть, детка, – говорю. – Туда-то нам и надо. Ты первая этот город углядела.

– Мы голодные, – говорит Черил. – Дючонку хочется рыбки, а мне спагетти. Обхватила меня руками за шею и обняла крепко-крепко.

– Раз так, все тебе будет, – говорю. – Все, чего угодно. Само собой – и Эдне, и Дючонку тоже. – Я посмотрел на Эдну, улыбнулся ей, но она буравила меня взглядом, и глаза у нее горели злобой. – Что стряслось? – спрашиваю.

– Со мной ужас что приключилось, а тебе без разницы, так надо понимать? Губы поджала и все на Черил да на Дючонка оглядывается – будто они причиной, что ей плохо.

– И вовсе нет, – говорю, – я так и подумал: это ж ужас что такое. – Мне не хотелось, чтобы она убивалась. Город был уже совсем близко, и в самом скором времени мы сможем посидеть-поесть с толком, не опасаясь никакого ни от кого подвоха.

– Хочешь знать, куда я дела обезьянку? – спрашивает Эдна.

– А то как же, – говорю.

– Сунула ее в зеленый мусорный мешок, бросила в багажник, поехала на свалку и там вышвырнула, – и смотрит на меня так, будто эта история значит для нее очень много, но понять это может только она одна, а больше никому до этого ни в жизнь не додуматься.

– Страх что такое, – говорю. – Но так ли, этак, а тебе ничего другого не оставалось. Ты же не хотела ее убить: если б хотела, ты б не так поступила. Ну а потом надо же было куда-то ее деть, так что тебе ничего другого не оставалось. Может, кто-то и решит, что, раз ты ее выбросила, тебе было ее не жалко, только не я. Бывает так, что не можешь поступить иначе, и тут уж не до того, кто о тебе что подумает. – Хотел было улыбнуться ей, но, если не сбрасывать скорость, красная лампочка не гасла, и я прикидывал, удастся ли нам добраться до Рок-Спрингса, прежде чем машина совсем остановится. И опять посмотрел на Эдну. – Что я могу еще сказать? – спрашиваю.

– Ничего, – говорит; обернулась и уставилась на темное шоссе. – Что я, не знала – знала же, что ты подумаешь. Тебе, Эрл, чего-то не хватает. Я это давно поняла.

– Хоть оно и так, а все одно ты здесь, – говорю. – И тебе не очень худо. Могло быть и хуже. По крайней мере, здесь мы все вместе.

– Хуже всегда может быть, – говорит Эдна. – Завтра можно угодить на электрический стул.

– Правда твоя, – говорю. – И где-то, сдается мне, кто-то и угодит на него. Только не ты.

– Я голодная, – говорит Черил. – Когда мы поедим? Давайте найдем мотель. Мне надоело ехать. И Дючонку надоело.

Когда машина остановилась, до города было еще порядком, правда, в темноте ясно различалась федеральная автомагистраль, а за ней – светлое от огней Рок-Спрингса небо. На эстакаде тягачи набирали обороты, чтобы подняться в гору, – слышно было, как лязгают их сцепки.

Я выключил фары.

– А теперь что делать будем? – вскидывается Эдна; покосилась на меня, и глаза у нее злые.

– Да вот обмозговываю, как быть, – говорю. – Но, что бы мы ни надумали, ничего особо трудного не предвидится. Тебе и пальцем пошевелить не придется.

– Надеюсь, нет, – говорит и отвернулась.

Через дорогу, позади веревок с сохнущим бельем, метрах в ста виднелся вроде бы как громадный трейлерный парк, а за ним то ли завод, то ли обогатительная фабрика – там горели огни и кипела работа. Во многих трейлерах светились окна, и по подъездному пути – он кончался километрах в двух у эстакады на развязке в другой стороне – сновали машины. Окна трейлеров светились с виду приветно, и я с ходу смекнул, что нужно делать.

– Выходите, – говорю – и открыл дверцу.

– Значит, пешком идти придется? – говорит Эдна.

– Толкать, значит, придется.

– И не подумаю. – Эдна протягивает руку – и заперла дверцу со своей стороны.

– Ладно, – говорю. – Тогда рули ты.

– Думаешь дотолкать нас до Рок-Спрингса, так, Эрл? До него ведь и всего-то километров пять, не больше.

– Я буду толкать, – Черил с заднего сиденья голос подает.

– Нет, детка. Папка будет толкать. А вы с Дючонком вылезайте, только дорогу не загораживайте.

Эдна посмотрела на меня грозно, так, точно я на нее замахнулся. Но когда я вылез из машины, она пересела на мое место, взялась за руль и сердито уставилась прямо перед собой на тополиные заросли.

– Эдне не справиться с этой машиной, – Черил голос из темноты подает, она ее заведет в канаву.

– Да нет же, детка. Эдна справится не хуже меня. А может, и лучше.

– Не-а, не справится, – говорит Черил. – Не справится она. – Мне показалось, Черил сейчас заплачет, но нет, не заплакала.

Я велел Эдне не выключать двигатель, чтобы машина не встала, и вести ее с включенными подфарниками, чтобы видеть, куда едешь в зарослях тополей. Я подтолкнул машину, она направила ее прямиком в заросли, а я все толкал и толкал, пока мы не отъехали метров на двадцать от дороги и колеса не увязли в сыпучем песке – с дороги нас было уже не различить.

– И где же мы сейчас? – спрашивает Эдна; она все еще сидела за рулем. Голос у нее был усталый и недобрый. Я понимал: ей бы сейчас поесть как следует. Вообще-то она покладистая, и я понимал, что не ее тут вина, а моя. Жаль только, что она не верит в хорошее.

– Ты здесь оставайся, а я схожу в трейлерный парк, вызову такси, – говорю.

– Какое еще такси? – говорит Эдна так, будто я плел несуразицу.

– Будет тебе такси, – говорю и через силу улыбнулся ей. – Такси везде есть.

– И что ты скажешь таксисту, когда он приедет? У нас сломалась краденая машина, подвезите нас туда, где другую можно украсть? Да уж, Эрл, умнее ничего не придумаешь.

– С ним буду говорить я, а ты минут десять послушай радио, потом выходи на обочину – пусть думают, что мы ни в чем плохом не замешаны. И вы с Черил ведите себя чинно-благородно. Черил незачем знать, откуда у нас эта машина.

– Это мы-то ни в чем не замешаны? – из освещенной машины вскидывает на меня глаза Эдна. – У тебя голова плохо варит, Эрл, по-твоему, выходит, все дураки, один ты умный. Но тут ты ошибаешься. Мне тебя жалко. Из тебя, глядишь, мог бы выйти толк, да жизнь пошла не туда.

А мне вспомнился бедняга Дэнни. Он был ветеран и совсем спятил, и я порадовался за него: хотя бы он от этих неурядиц избавлен.

– Посади ребенка в машину, только и всего, – я старался держать себя в руках. – Я ведь тоже есть хочу .

– Надоела мне эта бодяга, – говорит Эдна. – Что бы мне остаться в Монтане.

– Раз так, можешь туда вернуться поутру, – говорю. – Я куплю билет и посажу тебя на автобус. Только утром, не раньше.

– Не волынь, Эрл, двигай в парк. – И она плюхнулась на сиденье, одной ногой выключила подфарники, другой включила радио.

Такой большой трейлерный парк мне еще не встречался. Он каким-то боком имел касательство к фабрике, которая высвечивалась позади трейлеров: видно было, как время от времени машина сворачивает с одной из улиц парка и неспешно подъезжает к фабрике. Фабрика была сплошь выкрашена в белый цвет, трейлеры тоже и походили один на другой как две капли воды. С фабрики доносился громкий гул, и, когда я подошел поближе, мне подумалось, что я нипочем не хотел бы тут работать.

Я подошел к первому же трейлеру, где горел свет, и постучал в железную дверь. Вокруг деревянной приступочки на гравии валялись детские игрушки, слышно было, как бубнит телевизор, но он тут же замолк. Послышался женский голос, потом распахнулась дверь.

В дверном проеме показалась крупная негритянка с широким добродушным лицом. Она улыбнулась мне и подалась вперед – вроде как собралась выйти, но дальше верхней ступеньки не двинулась. Из-за ее ног выглядывал негритенок, он не спускал с меня взгляда – глаза его были полуприкрыты. Я учуял, что в трейлере больше никого нет, я такое с ходу чую.

– Извините, если помешал, – говорю. – Но у меня незадача вышла. Я Эрл Мидлтон.

Женщина поглядела на меня, потом в темень, где таилось шоссе, будто то, о чем я рассказал, можно разглядеть.

– И что за незадача? – спрашивает и снова перевела глаза на меня.

– Машина сломалась на шоссе, – говорю. – Самому мне ее не починить, вот я и подумал, может, вы разрешите позвонить – вызвать помощь с вашего телефона.

Женщина понимающе улыбнулась.

– Шагу не можем ступить без машин, верно?

– Ваша правда, – говорю.

– Без них все равно как без сердца, – говорит; лицо ее блестело в свете лампочки у входа. – А где ваша машина?

Я обернулся, вгляделся в темноту, но ничего не увидел: даром, что ли, мы упрятали машину подальше.

– Вон там, – говорю. – В темноте ее не различить.

– А кто сейчас с вами? – говорит она. – Жена ваша с вами?

– Она с моей девчушкой и нашей собачкой в машине, – говорю. – Дочка заснула, не то они пришли бы вместе со мной.

– Зря вы их оставили одних – темень-то какая. – Женщина нахмурилась. – На дороге такие безобразия творят – жуть.

– Мне, пожалуй, лучше побыстрее вернуться к ним. – Я старался выглядеть честным, а почему бы и нет: ведь если не считать, что Черил не спит, а Эдна мне не жена, все – чистая правда. Правда обязательно сослужит службу, если только дать ей ход, а я хотел, чтобы она сослужила мне службу.

– Я заплачу за звонок, – говорю. – Поднесите телефон к порогу, и я позвоню отсюда, где стою.

Женщина снова всмотрелась в меня так, словно хотела сама доискаться до правды, потом – в темноту. Ей было за шестьдесят, а может и нет, точно не скажу.

– Мистер Мидлтон, вы меня не ограбите? – и улыбнулась, будто это мы промеж себя шутим.

– Другим разом, – говорю – и улыбнулся, непритворно улыбнулся. – Сегодня я что-то притомился. Как-нибудь другим разом.

– В таком случае мы с Террелом разрешим вам позвонить от нас, хоть папы и нет дома, верно, Террел? Это мой внук – Террел-младший. – Она положила руку на голову мальчонки и посмотрела на него. – Террел ничего не скажет. А если б и сказал, он разрешил бы вам позвонить. Он славный мальчонка. – Открыла сетчатую дверь, и я вошел.

Трейлер был большущий, ковер на полу новый, диван новый, гостиная просторная – прямо как в настоящем доме. Из кухни пахло чем-то сытным, вкусным, и трейлер казался не времянкой, а новым уютным домом, куда только что въехали хозяева. Мне доводилось жить в трейлерах, но что это были за трейлеры – чисто улиткин домик: комната одна, никакой тебе уборной, в них и душно, и тягостно, но я-то думал, может, это только мне в них тягостно.

В комнате стоял большой телевизор "Сони", на полу разбросаны игрушки. Междугородный автобус был мне знаком: я раздобыл такой для Черил. Рядом с телефоном стояло новое кожаное кресло со скамеечкой для ног, негритянка знаком показала мне, чтобы я сел, звонил, и дала телефонную книгу. Террел принялся перебирать игрушки, а женщина, покуда я звонил, сидела на диване, смотрела на меня и улыбалась.

В книге значились три таксомоторные компании, телефоны разнились всего на одну цифру. Я набрал по порядку все три номера, ответил лишь последний, причем поименовался названием второй компании. Я сказал, что нахожусь на шоссе, не доезжая автомагистрали, и что мою жену с ребенком надо отвезти в город, а насчет буксировки я договорюсь позже. Покуда я объяснял, где нахожусь, я выискал название буксирной службы – на случай, если таксист поинтересуется.

Когда я повесил трубку, негритянка все еще сидела и смотрела на меня точь-в-точь так, как всматривалась в темноту, так, словно доискивалась до правды. И при всем том улыбалась. Чему-то она радовалась, и я напомнил ей об этом.

– Славный у вас домик, – говорю и откинулся в кресле, а в нем все равно как за рулем "мерседеса": век бы с него не встал.

– Этот дом не наш, мистер Мидлтон, – говорит она. – Это дома компании. Они сдают их нам, можно сказать, за так. А у нас свой дом есть, в Рокфорде, в Иллинойсе.

– Так это ж хорошо.

– Что ж хорошего, мистер Мидлтон, раз приходится вдали от дома жить, правда, мы здесь всего три месяца пробудем, и нам станет полегче, когда Террел-младший в свою, особую, школу пойдет. Сына-то нашего убили на войне, его жена сбежала, а Террела с собой не взяла. Нет-нет, не беспокойтесь. Он нас понять не может. Так что мы мальчоночку не обидим. – Она сложила руки на коленях и умильно улыбнулась. Симпатичная женщина, розово-голубое цветастое платье ее толстило; такой женщине на таком диване в самый раз сидеть. Сразу видно – добрая душа; меня обрадовало, что она не озлобилась, живя с больным мальчонкой в таком месте, где никому в своем уме и минуты по своей воле не прожить.

– А где вы живете, мистер Мидлтон? – вежливо так спрашивает она, и улыбка у нее все такая же сожалительная.

– Мы с семьей сейчас переезжаем, – говорю. – Я офтальмолог, мы возвращаемся во Флориду – я оттуда родом. Думаю завести практику в каком-нибудь городке, где круглый год теплынь. В каком, еще не решил.

– Флорида – хорошее место для жизни, – говорит она. – Я так думаю, Террелу бы там понравилось.

– Можно вас кое о чем спросить? – говорю.

– Почему бы и нет, – говорит.

Тут Террел давай возить по экрану телика свой автобус и так его исцарапал, что каждому, кто будет телик смотреть, царапина бросится в глаза.

– Террел, сынок, не надо, – говорит она и голоса при том не повысила. А Террел знай возит автобус по экрану, и она опять мне улыбнулась так, будто кому-кому, а нам с ней много чего плохого довелось испытать. Только я знал, что Черил нипочем не станет портить телевизор. Она умеет ценить хорошие вещи, а Террел нет, и мне стало эту славную женщину жалко.

– О чем же вы хотели спросить? – говорит она.

– Что на этой фабрике – или чего там, позади трейлеров, где огни горят, делают?

– Золото добывают, – говорит и улыбнулась.

– Что-что? – спрашиваю.

– Золото, – говорит негритянка и улыбнулась; да она, почитай, все время, что я у них пробыл, улыбалась. – Здесь добывают золото.

– Вон там вон добывают золото? – говорю и указал пальцем.

– Каждую ночь и каждый день, – и улыбнулась; видать, рада этому радешенька.

– Ваш муж там работает? – спрашиваю.

– Он пробирщик, – говорит она. – За качеством следит. Работает три месяца в году, остальное время мы живем дома, в Рокфорде. Нам этой работы долгонько пришлось дожидаться. Мы рады были, что внучек живет у нас, но, по правде сказать, я не против, чтобы он уехал. Нам сейчас самое время начать жизнь по-новой, – и она улыбнулась во весь рот мне, потом Террелу – тот ненавистно зыркнул на нее с пола. – Вы говорили, у вас есть дочь. Как ее зовут?

– Ирма Черил, – говорю. – По моей матери.

– Славно-то как. И она у вас ко всему еще и здоровенькая. По вас сразу видно. – Она жалостливо посмотрела на Террела-младшего.

– Мне, похоже, повезло.

– До поры до времени. От детей, от них как радость, так и горе. Мы, покуда муж не получил работу здесь, на золотом руднике, бедовали. А теперь, когда Террел уедет в школу, мы помолодеем. – Она встала. – Как бы вам такси не упустить, мистер Мидлтон, – говорит и пошла к двери, но не для того, чтобы меня выпроводить. Учливости ей было не занимать. – Если нам вашу машину не видно, таксисту и подавно.

– Ваша правда. – Я встал, хоть и не хотелось мне вставать с этого кресла, до того в нем было покойно. – Мы еще не ели, а ваше варево так пахнет, что враз чуешь, как оголодал.

– В городе есть хорошие рестораны, их легко найти, – говорит негритянка. Жаль, что вы не познакомились с моим мужем. Он у меня замечательный. В нем вся моя жизнь.

– Передайте ему большое спасибо за телефон, – говорю. – Вы меня выручили.

– Вас выручить было нетрудно, – говорит она. – Для чего же еще мы на земле живем, как не затем, чтобы выручать друг дружку. От судьбы не уйдешь, а я вам всего только и помогла, что пойти дальше.

– Давайте надеяться, что все будет хорошо, – говорю и попятился в темноту.

– Я буду надеяться, мистер Мидлтон. Мы с Террелом оба будем надеяться.

Я все махал ей рукой, пока не ушел в темень к укрытой в ночи машине.

Когда я добрался до нее, такси уже пришло. Видны были красно-зеленые огоньки на крыше: они просвечивали сквозь высохшее белье, и я забеспокоился не наговорила ли Эдна чего-нибудь такого, из-за чего нам не поздоровится, чего-нибудь о машине или о том, откуда мы, мало ли чего. Вот тогда я и подумал, что никогда не умел ничего толком замыслить. Вечно у меня между тем, что я замыслил, и тем, что случалось, был зазор, и мне приходилось применяться к обстоятельствам и надеяться, что я не влипну. Для закона я нарушитель. Но думал-то я по-другому, не как нарушитель, и я не хотел ничего нарушать святая истинная правда. Но как-то я прочел надпись на салфетке: от замысла до поступка путь не близкий. Мне мои поступки обходились дорого: частенько поступки мои были поступки нарушителя, а замыслы мои были – чистое золото, не хуже того, что добывали там, где горели и сверкали огни.

– Папк, мы тебя ждем, – говорит Черил; я уже пересек дорогу. – Такси здесь.

– Вижу, – говорю и схватил Черил в охапку.

Шофер сидел на водительском месте, покуривал; свет в салоне не выключен. Эдна в ковбойской шляпе стояла, опершись промеж хвостовых фар о багажник.

– Что ты ему рассказала? – спрашиваю; я уже подошел к ней.

– Ничего, – говорит. – Было б о чем рассказывать.

– Он видел машину?

Она скосила глаза туда, где за деревьями был спрятан "мерседес". В темнотище ни зги не видно, слышно только, как Дючонок копошится в подросте, чего-то ищет, да ошейник его бренчит.

– Куда путь держим? – говорит. – Я такая голодная – того и гляди сомлею.

– Эдна злится, – говорит Черил. – Она на меня огрызалась.

– Все мы устали, детка, – говорю. – Так что ты уж постарайся быть поласковее.

– Она-то не больно ласковая, – говорит Черил.

– Сбегай за Дючонком, – говорю. – И мигом назад.

– Мои вопросы здесь, похоже, мимо ушей пропускают, так надо понимать? говорит Эдна.

Я обнял ее.

– Вот уж нет.

– Небось подыскал себе в трейлерах бабу и решил с ней остаться? То-то тебя так долго не было.

– Это ты зря, – говорю. – Я должен был так держаться, чтоб комар носа не подточил и мы в тюрьму не загремели.

– Чтоб ты не загремел. – Эдна хихикнула, и мне этот ее смешок не понравился.

– Правда твоя. Чтоб я не загремел, – говорю. – За решетку упрячут меня. Я посмотрел на большое, ярко освещенное скопище белых домов и белых огней позади трейлерного парка, на перья белого дыма, уносящиеся в бездушное вайомингское небо, – эта куча домов впритирку смахивала на небывалый привидевшийся в диком сне замок, где стоит такой гул, что можно оглохнуть. Знаешь, что там за дома? – говорю Эдне, а она стоит, где стояла, и, похоже, готова тут хоть весь век простоять.